Приговорить к расстрелу. Дело Аркадия Нейланда

Приговорить к расстрелу. Дело Аркадия Нейланда

В 1964 году единственный раз за весь постсталинский период подросток был приговорен в Ленинграде к высшей мере наказания.

…27 января 1964 года у ленинградцев было праздничное настроение — отмечалась двадцатая годовщина снятия блокады. Однако многим пожарным, находившимся в тот день на дежурстве, было не до праздника — как и в будние дни, то здесь, то там вспыхивали пожары, и их надо было тушить. Лезть через окна, ломать, если нужно, двери, выводить ослепших от дыма людей, кому-то вызывать «скорую».

Но это были трудности из разряда привычных. А вот к тому, с чем пришлось столкнуться боевому расчету, выехавшему в 12.45 на тушение 9 квартиры дома № 3 по улице Сестрорецкой, нормальный человек привыкнуть, наверное, не сможет никогда…

Двери оказались заперты, и пожарным пришлось забираться на балкон, а оттуда по раздвижной лестнице в квартиру. Огонь к тому моменту уже успел охватить комнату, но сбить его удалось довольно быстро. А потом командир расчета приказал осмотреть другие помещения — вдруг там остались люди. Пригибаясь пониже к полу — там дым пореже и лучше видно, — двое пожарных двинулись в другую комнату, но через минуту выскочили оттуда как ошпаренные:

— Там двое мертвых: женщина и ребенок.

— Задохнулись?

— Нет, там лужи крови…

В этот день дежурным по городу от руководства УООП (ГУВД) был начальник уголовного розыска Николай Смирнов. По тревожному звонку на место происшествия выехал почти весь состав «убойного» отдела во главе с его начальником Вячеславом Зиминым. Дело сразу же было поставлено на особый контроль. Были созданы оперативные группы всех служб УООП Леноблгорисполкомов.

Пожарные еще поливали тлеющие полы и вытаскивали на балкон обгоревшую мебель. Встретивший оперативников пожарный вместо приветствия сразу же сказал:

— Мы, как положено, старались руками ничего не трогать. Но на кухне был включен газ, и я завернул — могло рвануть…

Вторая комната огнем оказалась нетронутой. Но беспорядок был страшный: ящики выдвинуты, вещи разбросаны, мебель перевернута. И всюду кровь, кровь, кровь… На полу, кровати, кресле, входной двери… Кровь и на лице женщины, лежащей у пианино, рядом маленький детский башмачок, чуть дальше — трупик маленького мальчика с глубокой раной на лбу.

Увы, как ни старались огнеборцы ничего не трогать, но пожар и процесс его тушения нелучшее подспорье в работе криминалистов. И первый след, который мог бы вывести на убийц домохозяйки Ларисы Купреевой и ее 2,5-летнего сынишки Георгия — а это был отпечаток ладони на боковой поверхности пианино, не принадлежащий ни убитым, ни мужу Ларисы, ни их друзьям и знакомым, ни пожарным, — был обнаружен только 29 января.

На следующий день под кучей обгоревшего скарба на балконе нашли и первый вещдок: почерневший от копоти топорик с полностью сгоревшим топорищем. Эксперты провели 200 экспериментальных разрубов при различных положениях лезвия под возможными углами нанесения ударов — на мыле, воске, пластилине, различных породах дерева — и наконец нашли что нужно: следы на костях черепа и на одном из образцов совпали.

Муж Ларисы рассказал, что жили они скромно, жена-домохозяйка сидела дома с ребенком. Ценностей в квартире не было. Кому понадобилось убивать женщину и маленького ребенка? Среди своих знакомых он подозрительных лиц назвать не мог.

Экспертиза также установила, что убийцу женщина впустила сама (дверь не была взломана).

Оперативники перекрыли каналы сбыта, притоны, начали работу с ранее судимыми за убийства и ограбления, профессиональными домушниками, которые могли действовать по наводке знакомых, с первым мужем убитой и его знакомыми. Однако сам убийца попал в число подозреваемых уже к вечеру 27 января. Выйти на него помогла, как говорят оперативники, тотальная «отработка жилмассива».

Несколько соседей показали, что в период с 10.00 до 11.00 слышали из 9 квартиры душераздирающие женские крики и надрывный детский плач. А дворничиха Орлова рассказала о незнакомом высоком, губастом угловатом парне лет пятнадцати-шестнадцати, которого видела на лестничной площадке примерно в это же время. (Раньше дворники были внимательные и добросовестно относились к своей работе.)

Пробив сообщенные приметы по картотекам ранее судимых и находящихся на учете в милиции, оперативники вышли на некоего Аркадия Нейланда, который к своим пятнадцати годам имел уже достаточно богатый послужной список.

О нем было известно следующее. Аркадий — младший в большой семье: родители, сестра, братья и жена одного из них. Проживал в Ждановском районе. С детства был предоставлен самому себе. Уже после 5-го класса был исключен из школы. Вот какую характеристику ему дали в школе-интернате № 67 города Пушкина: «…показал себя как плохо обучаемый ученик, хотя был не глупым и способным ребенком… часто прогуливал. Учащиеся не любили его и избивали. Он не раз был уличен в кражах у учеников интерната денег и вещей». Проводились неоднократные собрания, но Нейланд свое поведение не изменил, и родителям было рекомендовано забрать его из интерната.

Кормить развитого не по годам нахлебника родители не желали, и в 1962 году тому пришлось устроиться подсобником на «Ленпищемаш». Но поскольку трудиться Аркадий не любил, то оставил здесь о себе память как о злостном прогульщике, хулигане и мелком «несуне». В декабре 1963-го он и вовсе прекратил появляться на работе. А в течение двух месяцев перед этим несколько раз попадался на криминале: обокрал киоск «Союзпечати», баню, несколько парикмахерских, покушался на ограбление женщины и разбойное нападение на мужчину, хулиганил. Даже у собственного брата украл костюм и деньги.

Все эти «подвиги» заставили прокуратуру Ждановского района возбудить против Аркадия Нейланда уголовное дело. Однако он поплакался, «раскаялся», и с учетом его возраста дело было прекращено…

Как только появилась информация о Нейланде, группа сразу активизировала свою работу, так как совпали приметы молодого человека, которого опознала дворничиха.

Впрочем, таких «трудных подростков» в Ленинграде хватало всегда. Но наряду с показаниями дворничихи Орловой существовали и еще обстоятельства, способствовавшие присвоению Аркадию Нейланду статуса главного подозреваемого.

Во-первых, 27 января из квартиры Нейландов пропал туристический топорик с девятисантиметровым лезвием. Во-вторых, за три дня до убийства Аркадий Нейланд вместе со своим приятелем Кубаревым уже задерживался возле того самого дома № 3 по Сестрорецкой улице за кражу из 7 квартиры. Они проникли туда методом подбора ключей, похватали первое попавшееся под руку, запихнули в висевшую в коридоре хозяйственную сумку и… нарвались возле подъезда на хозяйку квартиры, узнавшую свою сумку в руках у подростков и поднявшую по этому поводу крик.

Обоих тогда доставили в Ждановскую райпрокуратуру, возбудили уголовное дело… Но Нейланду по недосмотру следователя каким-то чудом удалось оттуда сбежать. А перед побегом он поведал Кубареву о своей заветной мечте: «взять» одну из богатых квартир, которых в Ленинграде хватает, поджечь ее, чтобы уничтожить все следы, и махнуть на Кавказ — море, горы, солнце, фрукты разные…

Осталось неясным, почему Нейланд решил, что выбранная им квартира принадлежит к зажиточным. Но, тем не менее, «пасти» ее они начали давно. За три дня до убийства они с Аркадием собирали макулатуру по квартирам. Но на самом деле приглядывались, куда потом можно нагрянуть. Дверь одной из квартир им открыла красивая женщина. Нейланда привлекли ее золотой зуб и цветной телевизор в комнате. Да это, пожалуй, и все из ценностей, которые были в квартире. Но поднаторевший в криминальных делах Нейланд успел заметить отсутствие хозяина в рабочее время — только женщина и маленький ребенок, выехавший в коридор на трехколесном велосипедике. Женщина, на свою беду, еще сказала тогда: «Уезжай в комнату, Гриша, — вечно ты не слушаешься, пока отец на работе».

…Из Москвы сильно давили на угрозыск. И тогда руководство ленинградской милиции, весь личный состав которой и так уже был поголовно поднят на ноги, пошло на беспрецедентный по тем временам поступок — добилось, чтобы фотографию Нейланда с соответствующим сопроводительным текстом показали по всесоюзному телевидению. По всей стране было разослано подробнейшее описание его примет, в Москву и Тбилиси срочно вылетели питерские опергруппы.

В самом же городе вот уже три дня были наглухо перекрыты авто-и железнодорожные вокзалы, аэропорт, метро, остановки общественного транспорта, рестораны, кафе, сберкассы, скупки — муж убитой показал, что из дома были похищены деньги, облигации трехпроцентного займа и золотые женские украшения. Был задействован не только личный состав, но и милицейские курсанты, ДНД, общественность.

Нейланд, безусловно, попался бы в сети. Но поезд, на котором он уехал, отошел от перрона, увы, лишь за несколько минут до того, как на Московском вокзале появилась первая группа прикрытия…

Его взяли в Сухуми 30 января, в момент, когда он выходил из московского поезда. Местные оперативные службы узнали его по ленинградской ориентировке. Нейланда водворили в приемник-распределитель. Он был в шоке: его нашли всего за четыре дня. Потом он напряженно думал, где он мог проколоться.

Через несколько часов в Сухуми прибыла опергруппа из Ленинграда. Выяснилось, что местные товарищи обыскали задержанного не слишком старательно — в туалете и в одной из камер были обнаружены паспорта на имя Купреева и его приемной дочери, бумажник, а также ключи от ограбленной квартиры и собственная воровская связка Нейланда. Бурые пятна засохшей крови на его одежде и кое-что из вещей из квартиры Купреевых — особенно фотоаппарат «Зоркий» с приметной царапиной на объективе и надколотым видоискателем — однозначно свидетельствовали, что в руках у милиции оказался именно тот, из-за которого весь личный состав ленинградской милиции не спал уже четвертые сутки.

Эти находки окончательно добили Нейланда — когда в тот же день его доставили самолетом в Ленинград, запираться на допросах он уже не стал.

Он рассказал, как приметил квартиру № 9 еще 24 января, как скрывался три дня по чердакам и подвалам, сбежав из Ждановской прокуратуры, как забежал домой утром 27-го — поругался с кем-то из братьев, прихватил туристский топорик и опять убежал.

В начале десятого он уже давил кнопку звонка намеченной квартиры. Дверь открылась сразу, неожиданно, отчего Нейланд сначала даже растерялся. Поэтому на вопрос хозяйки «Тебе кого?» ответил первое пришедшее в голову: «Валя Соколов здесь живет?» Получив отрицательный ответ, долго стоял под дверями — сначала успокаивался, потом прислушивался. Из квартиры доносились лишь голоса женщины и ребенка. В квартире находились только они одни, но на всякий случай он подошел к двери и, приложив ухо, долго слушал, чтобы действовать наверняка.

Наконец он решился. Снова нажал на кнопку звонка и взял в руку приготовленный топор. «Кто там?» — спросил знакомый голос. «Почта», — ответил незваный визитер. Когда дверь открылась, он напролом рванулся в квартиру, выхватывая топорик из-под пальто.

— Первые удары попали ей по рукам, — рассказывал на допросах Нейланд, — женщина стала отступать в столовую. Она кричала: «Что ты делаешь?!» — пыталась вырвать у меня топор, и ей удалось схватить меня за руку. Потом она схватилась за топор обеими руками, но я вырвал его, повалил женщину в кресло и несколько раз ударил ее по голове. После этого я отбежал к двери, а женщина вскочила с кресла, бросилась ко мне, и я еще несколько раз ударил ее топором по голове. Женщина упала, а я стукнул по голове ребенка, который крутился под ногами, и стал искать деньги…

После убийства он нашел в квартире чемодан, положил туда награбленное и пошел в ванную отмывать кровь. После этого ему захотелось… поесть, и он поджарил себе яичницу, потом включил газ, как и задумывал, и вышел из квартиры.

На улице поймал такси и отвез чемодан с награбленным на Варшавский вокзал, где сдал его в камеру хранения на фамилию своего приятеля Цветкова. Посмотрев расписание поездов, он огорчился, так как дневных поездов дальнего следования не было. На Московском вокзале он купил билет в Москву на 15.55, времени у него было много. Он поехал в универмаг «Гостиный Двор», купил зимнюю шапку и браслет для часов. В другом магазине купил коньяк и шампанское, решил выпить — отметить свою удачу. Потом забрал чемодан и уехал в Москву, где купил билет на Сухуми. Оттуда он планировал ехать в Тбилиси, безбедно пожить и путешествовать дальше. Но времени до поезда у него было много. И он решил посмотреть столицу. Купил билет на обзорную экскурсию. Но, как он признался, мысли его в тот момент занимала картина на Сестрорецкой улице. Он представлял взрыв, пожарных, обугленные трупы, зевак на улице… Рассказывая об этом, Нейланд был совершенно спокоен — не ужасался делу рук своих, не раскаивался. «Мразь и дебил, он вызывал только отвращение», — вспоминали оперативники. Не раскаялся Нейланд и на суде, заявив, что когда выйдет на свободу, то обязательно возьмется за старое. Ведь он был уверен, что его не расстреляют, — в следственном изоляторе опытные сидельцы рассказали ему о гуманизации советского законодательства после смерти Сталина и XX съезда.

Советские граждане были возмущены страшным убийством, и Председателю Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежневу посыпались письма.

«Преступник пойман и скоро предстанет перед судом, но по закону ему угрожает только тюремное заключение, а если он ухитрится разыграть послушание, то через 5–6 лет, в возрасте 20 лет, выйдет на свободу преступник высшей квалификации, и тогда горе людям, которых он наметит очередными жертвами. Советские законы гуманны, они дают возможность честно трудиться не только тем, кто оступился, но и тем, кто совершил преступление, однако и гуманности должен быть свой предел».

А вот другое: «…если суд найдет преступление этого бандита доказанным, требуем применить к убийце высшую меру наказания — расстрел. Мы просим вынести на обсуждение народа законопроект о применении высшей меры наказания к несовершеннолетним преступникам, совершившим особо опасные преступления. Убийца — это не человек, это выродок, и он должен быть уничтожен».

Приговор был для Нейланда неожиданным: «Учитывая большую общественную опасность совершенного преступления — убийства при отягчающих обстоятельствах, а также личность Нейланда, судебная коллегия считает необходимым применить суровое наказание — высшую меру, руководствуясь Постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 17 февраля 1964 за № 2234… по совокупности совершенных преступлений в силу статьи 40 УК РСФСР окончательное наказание по ст. 102 — приговорить к смертной казни — расстрелу».

Нейланд подал кассационную жалобу, где написал: «Я признаю полностью свою вину… Если бы Купреева меня не останавливала, то все могло быть иначе… Я бы охотно отдал жизнь, чтобы вернуть то, что я наделал. Но это, к сожалению, невозможно».

Ходатайство о помиловании отклонили. Постановление было подписано Председателем Президиума Верховного Совета РСФР Н. Игнатовым.

Аркадий Нейланд был расстрелян 11 августа 1964 года.