На запах денег

На запах денег

Офицеры, похоже, сдержали свое слово, потому что вскоре после неудачного ареста наши отношения с банками значительно улучшились.

Мы легко получили пару небольших кредитов (действительно небольших) — восемнадцать и тридцать тысяч евро — для замены устаревшей и уже совершено никуда не годной системы климат-контроля и текущих строительных работ внутри здания.

Получили мы эти деньги от местного агентства «Креди Лионе» быстро, запросто и без всякой волокиты для нашей компании. Мы с женой даже подумали, что теперь после всех мытарств жизнь наша наладится…

Но не тут-то было. Беда снова захлестнула нас.

Решение о банкротстве нашего предприятия суд оформил только в конце зимы 2008 года, а к лету 2008 года документы о судебном решении наконец попали в Банк де Франс.

Вернее, это решение суда было прочитано клерками банка в начале лета 2008-го, и напротив моей фамилии они поставили отметку: «040».

Кредиты, о которых я сказал выше, мы оформили до того, как служащие внесли мое имя в списки неблагонадежных.

Этот банк некогда был «Центробанком» Франции и выполнял все функции, присущие центральному банку. Но ныне, в единой Европе, у этой французской организации осталось очень мало обязанностей, и наиболее важная из них — вести информационную базу «проблемных клиентов». На французском сленге это называется «фишье» (Fichier FIBEN). Доступ к базе имеют все банки Франции, и они пользуются этой базой данных при каждом удобном случае. То есть постоянно.

Если говорить коротко, каждый взрослый резидент (то есть житель) на территории Республики имеет отметки о себе в двух типах «фишье»:

1) как руководитель предприятия или бизнеса (FIBEN);

2) как частное лицо (тут аж три вида: FCC, FNCI, FICP).

Если человек не руководит бизнесом или руководит, но без особых проблем, его коэффициент (число) FIBEN — 000. Если же человек руководил бизнесом, а этот самый бизнес слегка обанкротился, ему пропишут 040.

Если же случились еще и отягчающие обстоятельства при банкротстве, то тогда 060 или даже 080. Чем выше число — тем хуже.

По сути, это число есть самая настоящая «черная метка». Клеймо, которое не снять, не смыть, не стереть. Оно действительно в течение трех лет, но потом еще лет пять-шесть (то есть всего восемь-девять лет после банкротства) человек считается всеми банками Франции «неблагонадежным».

Смешно, конечно. Это никак не совпадает с элементарным здравым смыслом. Но это правда. Во Франции существует даже «ассоциация обиженных». Таких людей, ущемленных в правах, здесь очень, очень много.

Банк, приклеивая «черные метки», вообще не принимает во внимание никакую информацию об обстоятельствах банкротства. Ему все равно, почему именно разорилось предприятие. Землетрясение, технологическая революция в другом секторе, война на рынках сбыта, самоубийство инвестора — ему абсолютно безразлично. Руководитель в любом случае получит эту метку.

Обладателю «черной метки» банки не станут выдавать не только корпоративные кредиты, но и личные ссуды. То есть некий индивидуум, отягощенный знаменитыми французскими налогами, наказан этой самой меткой без установленной вины, без суда и следствия — его лишили доступа к денежным ресурсам, причем оставили за ним обязанность отдавать практически все заработанное налоговикам.

К тому же наказанный без вины несет де-факто личную ответственность за корпорацию, которая обанкротилась, что вообще и в корне противоречит закону.

Таким образом, французы просто вышибают бизнесмена из деловой жизни, фактически уничтожают свой лучший руководящий корпус. Активный, опытный, способный принимать решения и нести за свои решения ответственность. После банкротства для француза лучшее решение — уехать куда-нибудь за границу. Например, в Россию, где французы процветают, не забывая, впрочем, поругивать ее.

При этом недурно вспомнить, что вообще все банки, если бы их регулярно не спасали во время кризисов налогоплательщики, давно и многократно уже оказались бы банкротами. Таким образом, банкирам следует налепить свой «коэффициент» в первую очередь себе на лоб, а не стращать и угнетать им людей, которые настоящим трудом и со всеми рисками зарабатывают себе на хлеб в реальной, а не виртуальной экономике.

И вот когда я узнал, что банк наградил и меня «коэффициентом 040», я поразмыслил и решил, что это совсем уж как-то неправильно. У меня же особый случай.

У меня ведь даже есть формальная справка, что я не виноват в банкротстве компании.

Принимая во внимание солидный размер нашего уничтожаемого предприятия, судья вполне резонно подозревал, что, прежде чем объявить банкротство, я, как его акционер и руководитель, постарался вывести активы, скрыть доходы и прочее.

Поэтому ничего удивительного, что суд назначил в нашем деле особую экспертизу, которая обычно проводится силами специальных, признанных судом аудиторов.

Экспертиза была проведена, вся наша бухгалтерия и подноготная изучены, и эксперт прямо в рапорте черным по белому написал: «Никаких ошибок в управлении предприятием или просчетов в стратегии со стороны руководства не обнаружено. Предприятие ликвидируется из-за ухудшившейся конъюнктуры рынка, а не из-за ошибок руководства».

То есть на руках у меня оказалась такая полезная в данный момент справка судебного эксперта в том, что я не виновен и, таким образом, нет причины присваивать мне «черную метку» 040.

С документами я обратился и в банк, и в КНИЛ (CNIL — Commission nationale de l’informatique et des libert?s). Не буду даже рассказывать здесь, что это такое, — по моему личному опыту, это совершенно бесполезная структура. Гриб. Кому надо, может найти о ней информацию в справочниках.

В банке мне в конце концов ответили, что они впаивают 040 всем подряд. Таков обычай. Им (клеркам) это нравится, и менять привычки они не станут. Ну а кто бы сомневался?

Я скорее ожидал ответа от КНИЛ. Поскольку незаконность действий банка и нарушения правил «оборота» личной информации, на мой взгляд, были совершенно очевидны.

КНИЛ, видимо, получает подобные письма миллионами, и у «подьячих» отлично отработана схема, как скрыть свое безделье. Сначала мне пришла бодрая отписка, что «письмо получено, ожидайте вскоре ответа по существу». А потом — ничего, до самого момента, пока метку не сняли по сроку давности, то есть ровно через три года.

Словом, возвращаясь к нити основного повествования: летом 2008 года открывшееся было окно нашей кооперации с французскими банками опять наглухо захлопнулось.

Тем не менее деньги нам были нужны. Особенно дешевые деньги, ведь мы собирались перестроить наше здание.

Мы собирались в одной его части сделать боулинг, в другой — детский городок, несколько кинозалов, ресторан, крытый и открытый бассейны, фитнесс-центр.

Все это отлично разместилось бы в наших огромных помещениях с высотой потолков более шести метров, и еще семьсот квадратных метров оставалось для офисов.

Бассейны, по замыслу архитекторов, должны были подогреваться системой солнечных батарей, расположенных на крыше.

Рассчитаться по кредиту с банком мы в любом, даже самом неблагоприятном случае были в состоянии. Ведь только земля, то есть участок, на котором стояло наше здание, оценивался экспертами в сумму, эквивалентную запрашиваемой для инвестиций.

А ведь и само здание, построенное из нестареющих материалов, было изумительно функционально и стоило само по себе в несколько раз больше, чем сумма кредита, который мы просили.

Разумеется, я не хотел опять вкладывать свои деньги в новый французский проект. Хватит уже, довкладывались…

К тому же ситуация в кризисный год везде была напряженной, и деньги, заработанные нашими предприятиями, требовались для поддержания основного бизнеса.

Но все-таки переоборудовать уже существующую недвижимость, и поднять ее стоимость следовало в любом случае, иначе это выглядело бы как бесхозяйственность, а не грамотное предпринимательство.

И вот, попытавшись договориться с французскими банками о кредите, я в конце концов прекратил свои тщетные усилия и начал искать деньги у частных инвесторов.

Мои помощники разместили соответствующее объявление на специализированном сайте, где встречаются инвесторы и инициаторы проектов. Они оставили там подробное досье-заявку с описанием наших возможностей, гарантий и планов.

Это «досье» действительно выглядело заманчиво: практически никаких долгов, закладных или иных обязательств, и при этом собственность уже приносила стабильные и довольно высокие доходы от аренды.

Через сайт нам немедленно поступили предложения из Азии и арабских стран под четырнадцать с половиной процентов годовых. Инвесторы соглашались войти в дело на пять лет. Все предложения более или менее походили друг на друга.

Ставка в четырнадцать с половиной процентов годовых в принципе была в те времена ниже, чем, скажем, ставка по кредиту в России, но все-таки несуразно высока по отношению к «дешевым» европейским деньгам. Нормальный кредит стоил в Европе от трех до четырех процентов годовых. И потому пожелания первого инвестора и еще нескольких последовавших вслед за ним мы отклонили.

Потом среди прочих поступили предложения, явно связанные с оборотом каких-то «нехороших» денег, поскольку «инвестор» интересовался «мелким налом». Мы также сразу отказались.

И наконец появился весьма заманчивый вариант: одна парижская контора предлагала нам вывести нашу собственность под люксембургскую юрисдикцию и затем там, вне Франции, получить финансирование в банке под залог французского актива, представленного в виде люксембургской ценной бумаги.

Профит этой самой конторы, возглавляемой парижским агентом по недвижимости и куртье по финансам Жан-Кристофом Парисом, состоял в комиссионных от сделки. К тому же при осуществлении предложенного плана я теоретически получал выгоду и от оптимизации налоговой нагрузки. Уведя свои доходы из-под контроля французских налоговиков, я, по утверждениям куртье, мог существенно снизить фискальные и социальные выплаты в казну.

Почему именно Люксембург? Потому что, по словам этих самых куртье, исключительно Люксембург имеет с Францией особые соглашения по поводу недвижимости, и такие соглашения позволяют снижать налоговую нагрузку для их клиентов.

На сленге местных проныр вся эта операция называется «detirisation» (детиризасьон).

Ну, мне интересно было все это узнать. В таких случаях всегда открываешь для себя много нового. Да и предложение звучало заманчиво, тем более что ценную бумагу, по словам куртье, можно легко заложить и таким образом получить «дешевые деньги» для финансирования нашего бизнес-проекта.

И все-таки мне все это не очень нравилось.

Во-первых, я подозревал тут какую-то ловушку. Французские налоговики — очень хитрые люди, и раз они открыли эту фискальную лазейку, значит, знали зачем.

Во-вторых, потом, после операции «продажи-покупки», предполагались ежегодные платежи от нас люксембургской компании «за юридическое обслуживание», и суммы гонораров при этом назывались весьма «крепкие». Я опасался, что по неосторожности и в погоне за выгодой влезу в неожиданную кабалу.

Словом, я сомневался.

И правильно делал, что сомневался. Как показали последующие события, все эти конторы напичканы агентами полиции и французских налоговых служб, как булка нашпигована изюмом. Очевидно, мытари просто откармливают себе дичь пожирнее, прежде чем ее однажды ощипать и съесть с потрохами.

Разумеется, я консультировался с адвокатами. Адвоката мне посоветовали те же самые Жан-Кристоф и Ко.

Дело в том, что не такое уж это простое дело — найти хорошего независимого советчика. Если уж советоваться с адвокатом, то следует найти знатока, который специализируется в данном вопросе. То есть в вопросе оптимизации налогов, да еще и в отношении дорогой доходной недвижимости.

Понятное дело, что все юристы с такой «интересной» специализацией наперечет и на виду у мытарей, поэтому есть почти стопроцентная гарантия, что ваш адвокат и будет первым, кто сообщит о двусмысленной сделке налоговикам за спиной своего клиента. Ведь если он не пойдет на сотрудничество с «органами», ему просто не дадут работать по специальности.

Я чувствовал, что, хотя в предлагаемой операции, на первый взгляд, ничего незаконного нет, наверняка в этой схеме спрятана какая-то червоточина.

А может быть, мытари просто готовят себе поляну, засевают поле, чтобы в определенный момент собрать «урожай». И я, таким образом, просто собираюсь добровольно записаться «на откорм в мясной резерв».

Поэтому я все-таки сходил на консультацию именно к юристу, рекомендованному мне Жан-Кристофом, и не стал искать другого. Послушать невредно, а информация о моих намерениях в таком случае не выйдет из того круга, где она уже и так циркулирует.

Пожилой адвокат, к которому я направился, занимал офис во Дворце на Круазетт и по национальности был бельгийцем.

Дворец — на самом деле большой доходный дом, расположенный на набережной в Каннах. Внутри в тот день делали ремонт какие-то неприветливые и горластые рабочие. Здание изнутри выглядело проще, чем с парадного входа. В глаза бросался плохо скрываемый упадок, и на стенах всюду виднелись трещины.

Я поднялся по роскошной лестнице, покрытой ковром, и нашел нужный мне офис.

Пожилая женщина-ассистент с растянутым в улыбке суровым лицом проводила меня к своему патрону в тесный, обшарпанный кабинет.

Патрон приветливо улыбнулся, пожал мне руку и предложил кресло напротив своего стола.

Когда мы уселись, адвокат быстро и профессионально состроил участливую скорбную мину и сказал: «Ну, рассказывайте. Я бельгиец. Работаю здесь много лет, я тоже ненавижу французов, мне можно все рассказать откровенно».

После такого начала мне сразу захотелось уйти.

Разумеется, в этот момент я тоже не испытывал особой любви к французам. Но мою неприязнь к ним я считал своим личным делом и никому о ней не говорил. Кроме того, французы тоже бывают разные.

Вообще-то общеизвестно, что французов мало кто любит, кроме, пожалуй, восторженных русских барышень, насмотревшихся романтических кинофильмов. Несложно из этого банального факта сделать некое коммерческое клише и использовать его во время переговоров, чтобы расположить к себе собеседника-иностранца.

Но не только в этом дело. Я чувствовал, что адвокат врет больше, чем обычно (или прилично), и просто старается вот так незатейливо и грубо залезть ко мне в душу. Словом, доверия не возникло, я вежливо побеседовал о том о сем и ушел, обещая адвокату всенепременно подумать.

Сейчас, по прошествии времени, я, разумеется, уверен, что «бельгийский адвокат», равно как и остальные фигуранты этой истории, постоянно и непосредственно связаны и с французской контрразведкой, и с налоговиками. Но тогда я об этом не думал, просто почуял какой-то подвох, поэтому после посещения «адвоката» принял окончательное и твердое решение: никаких «детиризасьонов». Это скользкая и не очень полезная нам авантюра.

На следующий день я в категорической форме сообщил о своем решительном отказе Жан-Кристофу Парису. Но новые знакомые, к моему удивлению, не отстали, как я предполагал, а сменили тактику и принялись предлагать нам с женой другой вариант.

Они настоятельно советовали открыть компанию в Швейцарии и получить на имя уже швейцарской фирмы кредит в Женеве, обеспечив заем денег своей недвижимостью во Франции. Смысл состоял в том, что уже не придется обращаться во французский банк, а деньги можно занять в швейцарском, швейцарские банки более адекватны, и с ними проще разговаривать, уверял меня Жан-Кристоф.

Профит моих куртье по новому плану заключался в комиссионных, гонорарах и зарплате за управление моей будущей швейцарской фирмой.

Я хорошенько все обдумал. Никаких признаков побега от налогов здесь не просматривалось, потому в конце концов этот вариант меня устроил. Я дал согласие, и мы начали готовить сделку.

Наверное, пришло время описать поподробнее этого Жан-Кристофа Париса, куртье из Парижа.

Он приехал впервые ко мне на юг поздней осенью 2009 года, а познакомились мы по телефону, когда он 23 сентября этого же года ответил на наше объявление о поиске инвесторов. Жан-Кристоф расположил меня к себе и внешностью, и тем, что рассказывал о своих детях (которых у него якобы было трое) и о своей хворой жене.

Это уже потом я подметил, что у всех агентов спецслужб, втирающихся в доверие, всегда кто-нибудь «хворает». Или они сами, или дорогие им близкие люди.

Жан-Кристоф не капризничал, денег за «командировки» не просил. Он с интересом осмотрел мою собственность и внимательно ознакомился с документами, удостоверяющими и мое владение ею, и ее оценку банковскими экспертами.

Был он средних лет, худощавый, коротко стриженный, иногда неловкий мужчина. Пока мы обедали и знакомились в какой-то случайной брассери[10] в Каннах, он дважды чуть не перевернул бокал с вином. Позднее Катрин, упомянув о нем, забавно злилась, что он вечно все портит на переговорах: то перевернет, то уронит, то обольет клиента. А я рассмеялся ее рассказу, вспомнив нашу первую встречу с Жан-Кристофом.

Месье Парис предлагал мне то один вариант, то другой, время между тем текло, а я все никак не соглашался. Потом однажды куртье пригласил меня в Париж в свой «офис». Скорее всего, это помещение не было офисом Жан-Кристофа, но, видимо, он желал, чтобы у меня пропали сомнения насчет его солидности.

К тому же мой новый знакомый позвал туда еще «несколько партнеров», чтобы найти решение моей задачи «вместе».

Как и у других агентов или офицеров французской «конторы», у Жан-Кристофа в 2010 году не было никаких следов в Интернете. Вы не нашли бы ни его фотографии, ни его участия в социальных сетях, ни даже его имени в списках выпускников какой-нибудь школы или университета.

Это теперь, в 2013 году, когда французские спецслужбы «взялись за ум», они озаботились хотя бы «витриной», подобием аккаунтов в «Фейсбуке» и так далее. А тогда у профессиональных оборотней в Сети ничего не было. Никаких следов. Само собой, сие забавно и в наше время выглядит дико, но факт остается фактом: французские спецслужбы зачем-то стирали всё подчистую, уже одним этим фактом ставя своих агентов под подозрение.

Однажды я с нескрываемым интересом наблюдал, как личная информация, касающаяся моего знакомого, которого только что завербовали, вдруг начала исчезать буквально на глазах.

Не понимаю, как они надеялись при таком раскладе сохранить в тайне причастность того или иного подозрительного типа к «конторе»? Достаточно было просто погуглить его имя, и если выяснялось, что взрослый, весьма влиятельный и импозантный человек просто-напросто не существует в Сети, это, как минимум, вызывало подозрения.

А в сочетании с другими характерными признаками установить агента, тем более плохо подготовленного с профессиональной точки зрения и болтливого, — и вовсе раз плюнуть. Правда, для этого нужно избавиться от наивной уверенности, что шпионы бывают только в кино.

Но вернемся к теме. Я приехал в Париж и в одном из старинных зданий в центре города нашел офис месье Париса, переделанный из квартиры. Там меня ждали пара других французов с унылыми лицами, коренастый представитель люксембургской компании с некрасивым, широким и рваным шрамом на шее и лице и сам Жан-Кристоф за столом в кожаном кресле.

Мизансцена мне показалась не особо располагающей, тем более что все присутствующие курили. Не одновременно, конечно, но все мужчины были курящими. Это само по себе настораживало.

В мире финансов я как-то не встречал курящих людей, особенно группами. Курить уже не модно, а одновременно и в тесном офисе — это вообще нонсенс. Собравшиеся люди не были теми, за кого себя выдавали. Я чувствовал это интуитивно, и моя уверенность крепла.

Французы, представленные мне как специалисты по отношениям с банками, чтобы расположить меня к себе, говорили о гольфе. Все присутствующие, как ни странно, уже откуда-то знали, что я чемпион «Эвиана-2009» (я действительно выиграл турнир Про-Ам в составе команды из четырех человек).

Беседа шла по кругу, и я не понимал, зачем я вообще сюда приехал? Ничего нового не говорилось. И вдруг, примерно минут через тридцать после начала встречи, пришла Катрин.

Это была стройная, безупречно сложенная женщина возрастом чуть за сорок, с большими голубыми глазами и гривой пепельных волос. Высокие скулы делали ее немного похожей на славянку. Она села в кресло недалеко от меня. Я старался не коситься на нее. Помню только, что она была одета со вкусом — простое элегантное платье и дорогая большая сумка.

Потом, когда она появилась у нас в офисе, мои сотрудники перешептывались, что я привел с собой «Карлу Бруни». На самом деле Катрин раздражает сравнение с Карлитой, ибо она считает себя более красивой. Ну, в чем-то она, пожалуй, права.

Когда она пришла, все подтянулись и сосредоточились. Жан-Кристоф представил ее как своего партнера Катрин Виржинго. Похоже, его «партнером» она стала совсем недавно, потому что, отдавая мне свою визитку, спросила у Жан-Кристофа: «Какой у нас мейл?» Жан-Кристоф суетливо принялся его диктовать, но вскоре кинулся написать.

Потом мы продолжили разговор, прерванный ее вторжением.

Я знаю, что у французских мужчин всегда повышенный градус либидо. Поэтому, когда столь нетипичная для Франции красавица появляется в обществе, кокетничать или строить ей глазки — последнее дело. Будешь где-то в конце длинной очереди, все это заметят, а твой рейтинг снизится.

У таких женщин не бывает недостатка ни в комплиментах, ни в ухажерах, так что я постарался поскорее забыть о ней, от греха, будто ее здесь и не было.

И вдруг, когда человек со шрамом открыл рот, чтобы сказать в очередной раз, почему мне выгодно отдать свою собственность и деньги его компании, Катрин прервала его, и он сразу замолчал и впился в нее взглядом.

У нее оказался немного неприятный голос — видимо, прокуренный, — и часть ее шарма испарилась. Хотя со временем я привык, а потом заметил, что по тембру он похож на голос Патрисии Каас.

Она говорила, приветливо улыбаясь мне и смотря прямо в глаза.

Катрин сказала: «Хватит мурыжить парня. Он просто попал в неприятные обстоятельства и вовсе не принадлежит к тому слою, в котором вы его рассматриваете. Что ему эти несколько миллионов? Это только толчок, трамплин, следует рассматривать наше сотрудничество гораздо шире. Надо помочь ему подняться на тот уровень общества и влияния, который соответствует его возможностям и интеллекту. И тогда вы со смехом будете вспоминать, с каких сумм мы тут начинали».

Вот так и сказала, а потом замолчала, улыбаясь.

Я был ошарашен. Ангел сошел на грешную французскую землю, и, оказывается, не все здесь потеряно. Но самое удивительное, что все присутствующие согласно закивали головами и стали на все лады повторять: «Да, да, так и сделаем».

На этом «совещание» закончилось. Я, честно говоря, был в ступоре, поэтому попрощался и ушел, разумеется не пытаясь подкатить к Катрин или завязать с ней беседу.

Потом, недели и месяцы спустя, мы еще пару раз пересекались с ней, как бы случайно.

Я помню наш первый совместный ужин: она приехала на выставку МИПИМ в Каннах 16 марта 2010 года. Люксембуржцы плюс Жан-Кристоф участвовали в этом мероприятии и по сему случаю пригласили меня на «их» яхту, пришвартованную в порту Канн.

Так обычно делается в Каннах. Дворец фестивалей, известный прежде всего знаменитым кинофестивалем, расположен совсем рядом с портом. Он также используется для проведения других больших мероприятий, например для выставки МИПИМ. Поэтому некоторые компании снимают яхты, стоящие прямо в порту, и устраивают на палубах приемы и коктейли.

Я пришел по приглашению, и там была Катрин.

В этот раз я чувствовал себя обязанным позвать Жан-Кристофа и ее на ужин: все-таки мы приступили к совместному делу — недавно открыли мою компанию в Женеве. Причем Жан-Кристоф уже сполна получил от меня свой гонорар. И вроде дело с кредитом тоже было на мази. Хотя я, надо сказать, не надеялся, что месье Парис и Катрин примут мое приглашение. Обычно на выставках куртье гоняются за новыми клиентами, а со старыми можно поужинать и в другое время.

Сначала именно так и произошло. Я пригласил Жан-Кристофа, а он отказался — сослался на встречу в Ницце. Катрин в это время кого-то охмуряла на верхней палубе и была занята.

Я уехал, но, уже подъезжая к дому, все-таки перезвонил ей из машины, чтобы поблагодарить за приглашение на яхту, и сказал, что сожалею, поскольку они с Жан-Кристофом не могут поужинать со мной. Катрин тут же прямо и без всякого кокетства сказала: «Я могу поужинать с вами. С удовольствием. А Жан-Кристоф пусть делает что хочет».

Ну, раз такое дело, я немедленно перезвонил в хороший ресторан недалеко от ее отеля и договорился об ужине. Потом перезвонил Жан-Кристофу, чтобы он не подумал, будто я за его спиной устраиваю какие-то шашни. Как ни странно, Жан-Кристоф тут же поменял свои планы и выразил самую горячую заинтересованность в ужине с нами.

Вот так мы посидели втроем, и это был первый раз, когда мы с Катрин оказались за общим столом.

Моя жена, Ирина, находилась тогда в нашем доме, недалеко от Канн. Пару недель назад у нас родилась дочь, и Ирина не могла участвовать в вечерней встрече, она была еще не в форме, да и малышку нельзя было пока оставить без родительского присмотра. И я чувствовал себя неловко по отношению к жене, отправляясь на деловой ужин без нее.

Но, надо сказать, Ирина не создавала никаких проблем, наоборот, поддерживала мои усилия по налаживанию контактов, полезных для нового периода нашей жизни.

Говорить за столом было особо не о чем, Катрин всячески расспрашивала обо мне, Жан-Кристоф ерзал, а мне не хотелось говорить о своем прошлом — слишком тяжелыми оказались воспоминания о недавних событиях.

Потому разговор у нас зашел об искусстве.

Удивительно, но Катрин пыталась убедить меня, что выросла в большом поместье, среди скульптур и картин. Однако, отвечая на мои заинтересованные реплики, ничего толком описать или охарактеризовать не смогла.

Вообще, в области искусства и истории она выглядела очень бледно, но я галантно постарался помочь ей выйти из неловкой ситуации, понимая, что она лжет о своем увлечении прекрасным. Хотя, знаете, красивым женщинам прощают и не такое.

Зато она отлично разбиралась в оружии, и поэтому потом мы много говорили об охоте, об упражнениях в стрельбе и о лошадях. Я в свое время занимался конным спортом, но пару лет назад мы с Ириной подарили своих лошадей грумам и перестали ездить верхом, перейдя на гольф.

Еще оказалось, что Катрин хорошо водит спортивные болиды, к тому же она очень близко знакома со многими руководителями «Формулы-1», кажется французами. Она называла некоторые имена, но я не фанат этих грохочущих гламурных повозок и потому сразу все забыл. Попутно Катрин сноровисто прощупала меня насчет денег и моих связей.

Мы закончили наш веселый ужин, и я отвез Катрин в ее отель.

Честно говоря, хотя мы тепло попрощались, я, а возможно, и она не предполагали в ту мартовскую ночь, что нам придется увидеться снова.

Скорее всего, лейтенант Виржинго уже поняла, что я не представляю какого-то выдающегося интереса для высшего эшелона французской контрразведки, к которому она принадлежала. А точнее, для «экономического» подразделения тайной французской полиции ДСРИ. Мы расстались с ней как будто навсегда.

Однако жизнь уже приготовила нам с Кэт неожиданный сюрприз. Теперь нам оставалось только распаковать его.

Компанию в Швейцарии мы открыли в феврале 2010 года. Я назвал ее немного странно: «Электрисите Солей». Напомню, что эта фирма должна была, по нашему замыслу, получить кредит в швейцарском банке, предоставив банку в качестве гарантий и обеспечения мою недвижимость во Франции.

Дальнейшие шаги по этому финансовому плану мы намечали с Жан-Кристофом на апрель.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.