Глава 2 Упадок

Глава 2

Упадок

В апреле 1906 года порядка ста пятидесяти русских социал-демократов прибыли в Стокгольм, чтобы принять участие в сборище, которое только по иронии судьбы могло быть названо IV Объединительным съездом партии.[157]

Количество делегатов говорило о росте организованного социализма в России. На I съезде присутствовало девять делегатов, и одному Богу известно, кого они представляли, помимо себя. II и III съезды затрагивали еще весьма ограниченный круг вопросов. IV оказался полноценным съездом, достойным своего движения. За представленными на съезде фракциями и национальными организациями стояли более десяти тысяч членов партии.[158]

Но различие было не только в количестве членов партии и общей численности, раздутой революцией 1905 года. Предыдущие съезды напоминали встречи близких друзей. Съезд, проходивший в Брюсселе – Лондоне, имел все признаки семейного сборища; в семье, конечно, вспыхивали разногласия, но все-таки это была семья. Теперь в Стокгольме больше не существовало прежних уз и безумного эмоционального напряжения. Никто на съезде не рыдал от горя, как один из делегатов в 1903 году из-за отсутствия единства в партии. Большевики и меньшевики холодно и настороженно приглядывались друг к другу. Если бы они объединились, это было бы просто слиянием двух партий, а вовсе не воссоединением семьи.

Но они должны были объединиться. Оставшиеся дома социал-демократы больше не желали слушать о причинах, истинных или мнимых, согласно которым должен сохраняться раскол, лишавший партию единства и делавший русский марксизм бессильным в этот роковой для России период. Речь польского социалиста отразила общее настроение собравшихся: «…все, что происходит здесь, касается всех нас – евреев, поляков, латышей – не меньше, чем русских… Поляки хотят объединиться с русской партией, но только в том случае, если большевики и меньшевики прекратят борьбу и перестанут жестоко критиковать друг друга».[159]

Его поддержали многие делегаты: ради общего дела все фракции должны объединиться!

Почти семь десятилетий отделяют нас от IV съезда, но по крайней мере два звена связывают нас с этим историческим событием. Во-первых, Климент Ворошилов, в то время делегат от донецкой большевистской организации. Мог ли кто-нибудь в апреле 1906 года представить, что этот незаметный человек станет наркомом обороны СССР, вторым после Сталина в коммунистической иерархии? Или что, будучи уже восьмидесятилетним стариком, он подвергнется публичному осуждению за якобы планируемые происки, направленные против Хрущева, и что будет физически выдворен с места, отведенного советским сановникам у Мавзолея Ленина?

Вторым связующим звеном является человек не такой высокой, но гораздо более счастливой судьбы. Это Станислав Струмилин, экономист и статистик, академик АН СССР, Герой Социалистического Труда (умер в 1974 году). Годы не стерли из его памяти воспоминания о стокгольмской встрече. Он в числе других делегатов прибыл в Стокгольм из Швеции на небольшом пароходе. Когда судно наскочило на подводные камни, русские социалисты обсуждали аграрный вопрос. Финские моряки предпринимали отчаянные попытки, чтобы судно не затонуло. А чем были заняты русские? Они продолжали дискуссию об отношении марксизма к крестьянину и земельной проблеме. Страсти накалялись, и, поскольку нижняя палуба погрузилась в воду, им пришлось переместиться на верхнюю. «Странные люди эти русские революционеры», – заметил один из финнов. К счастью для съезда и будущего советского ученого, делегаты пересели на другой пароход и благополучно прибыли в Стокгольм. Там молодой экономист встретился с людьми, повлиявшими на ход истории следующей половины столетия. Среди них были Ленин, Плеханов, Сталин и будущий нарком внутренних дел Советской России Феликс Дзержинский.[160]

В Стокгольме собрались все знаменитости, за исключением Мартова и Троцкого, дожидавшегося решения суда в отношении его деятельности в Петербургском Совете. Большевики были в меньшинстве. Из ста двенадцати делегатов, имеющих право голоса, Ленин мог рассчитывать примерно на сорок шесть. Владимир Ильич активно отстаивал права представляемого им меньшинства. По свидетельству очевидца, Ленин, выступая на заседании, заявил, что «наблюдается грубое издевательство и оскорбление большинством прав меньшинства». Председатель прервал его, но Ленин продолжил: «Я повторяю, предпринимается попытка лишить меньшинство прав, полагающихся ему по Уставу».[161]

Ленин знал выход из создавшейся ситуации.

Это был уже не тот Ленин, которым управляли эмоции во время дебатов с Мартовым в 1903 году. Теперь он стал осмотрительным и непреклонным, но его противникам не дано было этого понять. Временами он председательствовал на заседаниях, соблюдая приличия и беспристрастно наблюдая за происходящим. Временами что-то происходило с ним, и он превращался в безумного фанатика. «Я разговаривал с товарищем Лениным… – рассказывал один из меньшевистских ораторов, – когда из зала, где проходили дискуссии, выбежал Луначарский, взволнованно крича, что «они не хотят вставлять слово «революционер». Ленин с Луначарским бросились обратно в зал и подняли руки, голосуя за вставку слова «революционер», хотя Ленин не имел ни малейшего понятия, куда и зачем следовало вставлять это слово».[162]

Страстность Ленина оказывала завораживающее воздействие не только на большевиков, но и на их противников. Они все были революционерами, и человек, который хотел вставить слово «революционер» в любое заявление, не мог быть исключен из партии воинствующего марксизма. Итак, хотя Ленин не имел необходимого числа голосов (в отличие от Плеханова и меньшевика Федора Дана), он, благодаря любезности соперников, был избран в президиум съезда. Каждого, кто ознакомился с протоколами, в первую очередь поражает тот факт, что Ленин, будучи в меньшинстве, стал на съезде ключевой фигурой. Лидеры противной стороны были больше всего озабочены тем, как доказать его несостоятельность, объявить его точку зрения немарксистской. Большевики, естественно, были преисполнены гордости за своего лидера. Один из большевиков сказал, что Плеханов исчерпал себя, заявив следующее: «Товарищи, по всем вопросам голосуем против Ленина». Действительно, Ленин впервые затмил всех; уважаемые ветераны Плеханов и Аксельрод, меньшевики Дан и Мартов оказались всего лишь на вторых ролях в этой драме. Как все обернулось!

Съезд проходил в атмосфере острейшей борьбы, споров и ссор. Почти на каждом заседании случались разного рода инциденты. То председатель прерывал оратора за оскорбительное обращение к одному из делегатов, то какой-то меньшевик, вскакивая, привлекал всеобщее внимание такой фразой: «Я хочу заявить, что товарищ Ленин и его соратники собирают агитационные материалы, направленные против решений съезда, мешают работе съезда, что особенно нежелательно ввиду недостатка времени». Большевики возмутились, что нарушаются их права. Плеханов, как обычно, шутил, демонстрировал эрудицию, правда не всегда удачно: «Еще Пифагор установил, что три больше двух». Даже не верится, что некоторые из этих людей вскоре захватят бразды правления в огромной стране и примутся за формирование самого дисциплинированного и одного из наиболее действенных правящих классов в мире!

Весьма символично и то, что даже на тонущем судне русские социалисты продолжали энергично спорить о стратегии своей партии в отношении крестьянства. Аграрный вопрос больше других занимал внимание IV съезда и вызывал самые ожесточенные споры. От учителя марксисты не могли получить много сведений о том, что делать с крестьянином, поскольку в системе Карла Маркса крестьянин не просматривался поблизости от страны, созревшей для социализма. Крестьянин должен был исчезнуть вместе с ремесленником, мелким предпринимателем и им подобными, уступив место огромным, оборудованным по последнему слову техники хозяйствам, которые социалистическое государство должно было конфисковать так же легко, без особой суеты, как тяжелую промышленность и банки. Капитализм сделал из мелкого фермера наемного работника или отправил его в город, где он превратился в пролетария.

Хорошо английским марксистам, которым не надо было думать об огромной массе крестьян. А вот что было делать русским социалистам? Ждать десятки, сотни лет, пока капитализм не создаст в русской деревне такую же ситуацию, как в Англии? Или рассказать крестьянину, русскому крестьянину, жаждущему земли, своей собственной и как можно больше, чье существование и все надежды связаны только с землей, что когда они победят, то сделают из крестьянина наемного работника в государственном хозяйстве? Тогда можно забыть о революции и социализме в России. Крестьянин (позвольте повториться, большинство солдат были крестьянами) будет бороться не на жизнь, а на смерть с каждым, кто попытается отобрать его землю и сделать из него наемного работника.

Все русские марксисты стремились в собственных интересах использовать недовольство крестьян, чтобы вовлечь их в революционную борьбу. Однако они не могли откровенно объяснить крестьянам, что ждет их в будущем, после окончательной победы марксизма.

Ленин долгое время размышлял над этой проблемой. Еще в 1896-м или 1897 году он придумал остроумное решение, как получить поддержку со стороны крестьян. В 1861 году в период отмены крепостного права часть крестьянской земли перешла помещикам. Кроме того, у помещиков осталась большая часть общественных земель, выгонов и лесов. В результате крестьянин по-прежнему зависел от помещика, что являлось причиной его постоянного недовольства. Чтобы получить право на выпас, крестьянину часто приходилось наниматься к помещику. Ленин считал, что социал-демократы должны пообещать крестьянину возврат «отрезанной» земли и сделать его центральной фигурой аграрной программы партии.

А теперь подумайте, кто это будет в 1906 году выяснять, сколько и у кого было «отрезано» земли в 1862-м или 1863 году? За сорок лет изменилось многое, и в ряде случаев на той территории, где раньше были крестьянские хозяйства и усадьбы помещиков, раскинулись города. Ленин, конечно, не думал всерьез вернуть «отрезанные» земли. Это был всего лишь агитационный лозунг, открывавший огромные возможности.

События 1905-го и 1906 годов ясно показали, что крестьянин хочет получить как можно больше земли, и не важно, принадлежит ли она государству, церкви или помещику. Его не устроит тот маленький участок, который граф X получил в наследство от умершего дедушки, «отрезавшего» клочок земли в 1861 году. Волнения в городах пошли на убыль. Деятельность Советов приостановилась. А деревня упорно не сдавала позиций, и это была огромная возможность для продолжения революции.

В Стокгольме социал-демократы столкнулись с неприятной задачей: пообещать крестьянину то, во что никто из них на самом деле не верил, а именно столько земли, сколько будет угодно крестьянской душе. Обе партии, и большевики и меньшевики, оказались перед дилеммой, как согласовать свои действия с марксистской совестью. Иными словами, как убедить мужика, что революция предоставит ему большее количество земли без (боже упаси!) упразднения отдельных крестьянских хозяйств и отмены частной собственности? Съезд решил, что простейший путь к сердцу крестьянина лежит через обещание, что во время революции социалисты конфискуют помещичьи, церковные и другие земли и вернут их крестьянским коммунам и хозяйствам. Надо сказать, что обе стороны стремились придумать, как убедить крестьянина, что все это произойдет, однако скрывая от него по возможности дольше истинный план, связанный с собственностью на землю. Хитроумные планы меньшевиков и Ленина могут быть сравнимы только с утонченностью взаимной критики представленных планов и, конечно, с хитростью русского крестьянина, который по-прежнему не доверял марксистам всех мастей, пока события 1917 года не отдали его в их руки.

Ленин отстаивал программу национализации земли. Права на всю землю переходят государству (народу, сказал Ленин, скрывая суть вопроса). Крестьяне получат землю, это справедливо, и будут восстановлены в своих правах; конфискации будут подлежать только земли помещиков, капиталистов и им подобных. Меньшевики закричали, что, во-первых, это не по-марксистски, а во-вторых, это только отдалит крестьян. Не по-марксистски, поскольку «мы» знаем, что государство после следующей революции окажется в руках либеральной буржуазии, а не социалистов, и они будут использовать национализацию земли для поддержания частной собственности. Почему это отдалит крестьян? А потому (этот довод вступает в противоречие с предыдущим, но о какой логике может идти речь в подобных спорах), что крестьяне поймут: национализация угрожает и их личной собственности! Теперь товарищ Ленин хочет национализировать крестьянские земли. Отличный способ внушить крестьянам доверие к социал-демократам.

Меньшевики выдвинули свое предложение «муниципализации» земли, то есть передачи помещичьих земель в распоряжение местных органов самоуправления или земств (муниципалитетов), а не государства. Теперь пришла очередь большевиков выступить с язвительной критикой предложенной программы: «Крестьяне никогда не пойдут на это». Кто будет руководить этими муниципалитетами? Буржуазия. Разве она будет заинтересована действовать в угоду социализму? Конечно нет. Так что предложенная меньшевиками «муниципализация» вредна и ошибочна и по политическим, и по идеологическим соображениям.

Не буду отнимать драгоценное время читателя, останавливаясь на всех вариантах, которые обсуждались во время этой бесконечной дискуссии по аграрному вопросу. Приведу пример только одного выступления. Делегат с Кавказа продемонстрировал удивительное здравомыслие, заявив, что крестьяне не хотят ни муниципализации, ни национализации, им просто нужна земля. Если социалисты хотят объединиться с революционным крестьянством, они должны объявить о распределении земли между крестьянами без условий и оговорок. Этим делегатом был молодой Сталин. Многим он в то время, должно быть, казался невеждой, неспособным разобраться в тонкостях марксистской диалектики.[163]

Дебаты по аграрному вопросу были напрямую связаны с другой, столь же важной проблемой. Какой должна быть следующая революция в России? Какой она будет носить характер? Что по этому вопросу говорил Маркс? Только промышленная страна, где большую часть составляет городское население, готова к социалистической революции. Русские марксисты оказались в затруднительном положении. Они жаждали начать революцию уже завтра, а послезавтра оказаться в социализме. Но доктрина была тверда и непреклонна. В 1906 году Россия была так же не готова к революции, как любая крестьянская страна, ну, может, была в лучшем положении, чем, скажем, Гватемала или Китай. Если следовать каждой букве доктрины учителя, то можно еще долгие годы ждать прихода социализма. Сначала придется пройти через чистилище буржуазно-капиталистического государства, что-то наподобие современной Франции или Германии. Затем обострение социальных конфликтов, рост рабочего класса, и только после этого, спустя десятилетия, Россия будет готова к социалистической революции.

Можно с уверенностью сказать, что, если бы русские марксисты безоговорочно приняли марксистское учение, ни один из них не вступил бы на трудный путь революционера. Они бы не жертвовали жизнью, не сидели бы в тюрьмах, не отправлялись в изгнание только для того, чтобы их страна стала просто конституционной монархией или буржуазной республикой, то есть тем, что они ненавидели едва ли не больше, чем родной абсолютизм и бюрократию. Для них демократия и парламентаризм не являлись конечной целью; они торопили приход социализма. Все социалисты, как народник Желябов, стремились «подтолкнуть историю», чтобы при жизни увидеть социалистическую революцию. Ради этого они жили и умирали, а не только для того, чтобы подготовить условия для будущих поколений.

Почему русская история не могла перескочить стадию марксистской схемы? В 1905 году этим вопросом начал задаваться Троцкий. При участии русско-немецкого социалиста Парвуса Троцкий в общих чертах описал свою знаменитую теорию «перманентной революции».[164]

Хотя это была теория Троцкого и «толстячка» Парвуса (так нежно называли его товарищи социал-демократы), не будет преувеличением сказать, что она выражала надежды и чаяния других марксистов. Суть теории заключалась в следующем. Средний класс в России слишком слаб и труслив, чтобы совершить буржуазно-демократическую революцию. Как показали события 1905 года, русский пролетариат, несмотря на малочисленность, обладает сильным революционным духом и твердостью и способен добиться демократических свобод и конституции. Но разве, одержав эту победу, рабочий класс захочет, чтобы плодами его героизма воспользовалась плутократия и бюрократия, а он десятилетиями будет терпеть эксплуатацию и парламентские игры? Конечно нет. Незаметно демократическая революция сольется с классовой борьбой, из которой победителем выйдет социализм.

Как большевики, так и меньшевики высмеяли теорию Троцкого и подвергли ее нападкам. Этот самонадеянный молодой человек считает, что может усовершенствовать теорию Маркса. Никто не решился открыто поддержать Троцкого. Только в 1917 году большевики создали свою версию перманентной революции, а затем стали мучиться в отношении марксистских стадий развития.

Вне всякого сомнения, в 1906 году Ленин в душе страстно желал полной, окончательной революции. На фоне ссылок на Маркса, выказывания уважения его историческим предвидениям явственно просматривается нетерпеливое стремление Ленина мчаться через разрушительную борьбу к блестящей победе революции. Ленин прежде всего за демократическую республику. Она только усилит классовую борьбу. «После полной победы демократической революции мелкий собственник неминуемо ополчится на пролетариат, и сделает это раньше их общих врагов, капиталистов, помещиков, банкиров».[165]

В этом бешеное нетерпение, неумение сделать передышку, дикое наслаждение от продолжающейся борьбы и страданий, которые должна будет вынести Россия. Это один из тех моментов, когда термин «марксизм» с его стадиями, предостережениями, демократичной фразеологией плохо подходит Ленину. Нет исторических этапов, есть только враги, которых следует уничтожать одного за другим. Сначала самодержавие, потом капиталистов и так далее.

Но это не марксизм, кричали Плеханов и меньшевики. Ленин возвращается к плану захвата государства меньшинством, к той идее, за которую он и социал-демократы порицали Нечаева и Ткачева, называя ее безумной мечтой! «Революция должна довести нас до цели», – одержимо повторял Ленин. В 1906 году эта цель просматривалась весьма смутно. Как мог он, лидер меньшинства партии, бывшей на вторых ролях в политической жизни России, сознаться себе или другим, что «целью» являются полномочия большевиков? Это важный психологический шаг на пути к 1917 году, к реализации того, что являлось окончательной целью революции.

В 1906 году Ленин скрывал нерешительность под утверждением, что «демократическая республика в России» (опять путаница; он хочет сказать, Россия, покоренная социалистами) нашла бы готового союзника в западноевропейских социалистах и рабочем классе. Эта зарождающаяся идея в 1917 году привела большевиков к захвату власти: дайте марксистам завоевать свою отсталую, неподготовленную страну за несколько недель, мгновенно. Они могут потерпеть крах под ударами внутренней реакции, но революционное пламя, разгоревшееся на Востоке, охватит цивилизованный Запад и в свое время вернется в страну, раздувшую революционный костер. Но в 1906 году эта мысль еще была незавершенной.

Голос его противников был голосом марксистского учения, жестко напоминающим об уроках истории. На данный момент Россия готова к капитализму, но не к социализму. «Чем является демократическая республика, к которой мы сейчас так стремимся?» – спрашивает Плеханов и сам же отвечает: «Это будет буржуазная республика». Ленинские мысли являются утопическими, его мечты о захвате государства через крестьянское восстание или с помощью зарубежных социалистов недостойны марксиста. Как может человек, убежденный сторонник научного социализма, считать, что социалисты могут и даже должны пытаться захватить власть в примитивном, по большей части крестьянском обществе? Вот так они пререкались, и в сотый раз случайный наблюдатель мог бы поклясться, что он неожиданно оказался свидетелем разговора средневековых учителей, а не совещания революционных политиков. Были ли эти люди, раздираемые эмоциями, способны повлиять на судьбу своей страны?

Итак, съезд продолжал свою работу, и внимание делегатов было обращено к двум взаимосвязанным проблемам: какова позиция социал-демократов в отношении выборов в Думу и что следует предпринять для возобновления вооруженного восстания.[166]

Оба эти вопроса упирались в проблему законности. Допустимо ли революционным марксистам голосовать, быть избранными и принимать участие в работе имперского законодательного органа? Или следует ждать, надеяться и готовиться к новому восстанию в городах и деревнях? И вот вам блестящий пример ленинского прагматизма. На оба вопроса он отвечает: «Да». Требует дать им возможность подготовить новое вооруженное восстание и сделать это профессионально. Предоставить возможность вести агитацию; царская конституция дает это право, хотя они понимают, что это очередной обман со стороны самодержавия.

В этом зачатки будущей коммунистической тактики. В демократических странах они стали бы неутомимыми парламентариями, идеальными защитниками гражданских прав меньшинства, но ни в коем случае не отказались бы от борьбы за власть, пользуясь непарламентскими, конспиративными методами. Но все это пока в далеком будущем. В итоге Ленину удалось совместить несовместимое. Но хотя он и имел влияние на своих приверженцев, командовать ими он не мог. Он мог заразить их революционным энтузиазмом, но не мог поделиться своим практицизмом. Если вы проповедуете революцию и призываете к партизанской войне, как вы можете, повернувшись на сто восемьдесят градусов, упорно настаивать на участии в этой мошеннической Думе? Как только стало известно о выборах в Думу, Ленин испытал сильное искушение использовать этот конституционный орган. Но как это сделать? Самые близкие соратники хотели немедленно приступить к вооруженным действиям, а уж никак не заниматься парламентскими выступлениями. «Для нас (большевиков) новое восстание – вопрос нескольких месяцев!» – кричал один из них. Красин и Луначарский пришли к большевикам ради того возбуждения, которое давали им силовые методы борьбы с режимом. Если им объяснить, что для революции требуется более мирная, прозаическая работа, они в скором времени займутся безопасной производственной и литературной деятельностью. До приезда в Стокгольм Ленин поддерживал бойкотирование думских выборов. Теперь он стал поддерживать меньшевиков, считая, что социал-демократы могут принять участие в голосовании, сформировать свою думскую фракцию. Мало кто из большевиков поддержал Ленина, и Первая дума стала меньшевистской.

Не надо думать, что стремление Ленина принять участие в выборах основывалось на вере в парламентаризм. Социалистам необходимо было находиться в Думе, чтобы срывать маску с конституционализма, подталкивать трусливых либералов (кадетов) на провокационные действия против режима, короче говоря, причинять как можно больше неприятностей. Не было ли среди собравшихся здесь людей, называвших себя социал-демократами, сторонника подлинной демократии? Был один. Мы уже встречались с ним на II съезде, где он шокировал делегатов заявлением, что социалисты скорее стремятся захватить власть, чем защищать интересы рабочего класса, и ругал Плеханова за антидемократические заявления. Теперь Акимов, Кассандра русского социализма, нашел смелость заявить, что созыв Думы является многообещающим, прогрессивным явлением. Если парламентские институты будут гарантировать свободу слова, собраний и политической активности, то партия не имеет права призывать к вооруженному восстанию и ради будущей демократизации общества должна сотрудничать с либеральными и прогрессивными силами. Только в случае возврата к необузданному деспотизму можно прибегнуть к такому крайнему средству, как вооруженное восстание.

Делегаты слушали его скорее с удовольствием, нежели враждебно. Что можно было ожидать от экономиста, присутствующего на съезде в качестве гостя? Кое-кто из меньшевиков, вероятно, разделял чувства Акимова, но как могли настоящие революционеры публично осудить вооруженное восстание и ждать чего-то хорошего от института парламентаризма?

Большевистский оратор иронически поздравил Акимова за смелость, ведь он открыто высказал то, о чем думали, но боялись сказать, меньшевики.[167]

Ленин разрешил Акимову присутствовать на съезде, заранее прогнозируя его поведение. Лучше иметь откровенного «оппортуниста» вроде Акимова, чем подлых меньшевиков с их уклончивыми фразами в отношении вооруженного восстания (но, пожалуйста, без специальной подготовки).[168]

IV съезд закрепил лишь формальное единство партии. По важнейшим вопросам были приняты меньшевистские резолюции, и, кроме того, меньшевикам удалось провести большинство своих представителей в ЦК. Большевики обещали подчиниться воле партии, но подвергли критике решения съезда и, по всей видимости, не собирались отказываться от собственной тактики. Русские попрощались с любезными хозяевами, шведскими социалистами, и отправились кто домой, а кто на Запад. В отличие от II съезда, где произошел раскол партии, IV съезд не имел исторического значения. Но он был серьезным шагом на пути к октябрю 1917 года. Меньшевики все больше терзались сомнениями и страхами, что им не найдется места в большой русской революции, что они, по безжалостному заявлению Троцкого, окажутся «на свалке истории». А вот Ленин видел свой путь, который через тактическую гибкость и революционную смелость приведет к окончательной победе.

После съезда Ленин вернулся к подпольным скитаниям в Санкт-Петербурге. Это означало возобновление игры в прятки с полицией, жизнь по поддельным паспортам, постоянную смену адресов. Все чаще он находил временное пристанище в Финляндии и с начала 1907 года жил там почти постоянно вплоть до отъезда на Запад. Хотя его способность избегать ареста так и осталась загадкой природы, все-таки требует некоторого пояснения. Для русских революционеров Финляндия была привилегированной территорией. Финские чиновники, пользуясь полуавтономным положением своей страны, не слишком стремились облегчить работу русским коллегам. Однако правительство дотянулось до Финляндии. Ленин ездил в Россию даже после января 1907 года, и полиция не знала о его местонахождении. Теперь он уже был известен как лидер многочисленной революционной группы. Он жил в Финляндии на даче, служившей убежищем для революционеров. Почему его не схватили?

Ответ зависит от количества предположений и быстро меняющихся обстоятельств политической ситуации. До середины 1906 года правительство не чувствовало себя достаточно сильным, чтобы, бросая вызов общественному мнению, арестовывать политических лидеров, не имеющих непосредственного отношения к актам насилия. Но и полиция была скорее нацелена на дискредитацию кадетов и преследование эсеров и других убежденных террористов, чем социал-демократов, представляющих весьма отдаленную опасность. Когда полиция начала его искать, Ленин был в Финляндии; когда они всерьез взялись за его поиски, он сбежал за границу, демонстрируя свое мастерство на шаг опережать полицию. Создание сложной сети интриг и тайн составляло внутреннюю деятельность охранки (царской тайной полиции). Чрезмерная хитроумность зачастую приводила к дурацким последствиям. Полицейские считали, что с помощью провокаторов могут держать под контролем революционные организации и управлять ими. Неудачный опыт с Гапоном ничему их не научил. Они по-прежнему считали, что знают, как надо управлять «своими» революционерами, знают, кто из них представляет опасность. Ленин был известен как первопричина разногласий и раскола в партии. Без него большевики и меньшевики вполне могли бы объединиться. Они могли бы без сожаления оказать поддержку кадетам и помочь в создании подлинного конституционного режима в России! И что в таком случае было бы с тайной полицией? Она существовала только благодаря революционной деятельности и террору. Руководствуясь этими соображениями, власти могли воздерживаться от ареста Ленина, даже когда им предоставлялась такая возможность.[169]

Пожалуй, никогда за всю свою политическую карьеру Ленин не проявлял большей активности, чем за полуторагодовой промежуток между Стокгольмским съездом и отъездом на Запад. Он поражал окружающих какой-то сверхъестественной энергией. В 1906—1907 годах, скрываясь от полиции, он умудрялся сражаться на нескольких фронтах. Боролся с меньшевиками, пытаясь отобрать у них управление партией; руководил «партизанскими» действиями сторонников, готовивших вооруженное восстание, которое так и не произошло; выступал против думских «конституционных иллюзий» и делал все, чтобы большевики отказались от бессмысленного бойкотирования Думы. В этот период Ленин написал огромное количество статей, брошюр, проектов резолюций. Работы было невероятно много, и Владимир Ильич выполнял ее с поразительной быстротой. Он, никогда не обращавшийся к большой беспартийной аудитории, впервые стал выступать на митингах.[170]

Среди всех этих дел Владимир Ильич находит время принять участие в работе V съезда РСДРП и Международного конгресса социалистов.

Поистине удивительная работоспособность. Но самое удивительное то, что по большей части он был одинок в своих политических убеждениях. Ближайшие сподвижники не могли предугадать внезапную смену решений, коренное изменение позиции или линии поведения. В революции его окружали необыкновенно талантливые заместители, бесконечно преданные Ильичу, редко отваживавшиеся оспаривать его приказания. Теперь он понимал, что Красин и Луначарский были с ним, когда дело дошло до вооруженного восстания и экспроприации, но у них испортится настроение, и они будут отказываться заниматься выборной кампанией или другой рутинной работой. Пока еще Троцкий и Свердлов не освобождали его от административной работы и не поддерживали его политических взглядов. В этот период большевизм был воплощен в единственном человеке.

В чем был источник его неиссякаемой энергии и как можно объяснить политические уловки и бесконечную смену позиций, так изумлявшие его друзей, врагов и биографов? Основная причина все та же: растущее сомнение в возможности социалистической революции. В свое время оно заставило его написать «Что делать?» и преуменьшить значение Советов в 1905 году. Марксисты верили в революцию и социализм как верующие во второе пришествие. Какое-то время их можно было обманывать, что для начала революции еще не наступил благоприятный момент. Ждать социалистического рая можно было очень долго, но исторические законы предопределили начало революции и наступление социализма. Вся деятельность Ленина в 1906—1907 годах говорит о том, что он понимал: революцию делают люди и обстоятельства и она не является неизбежным следствием исторических законов. Более того, если вы упустили подходящий момент, то может случиться так, что у вас уже никогда не будет другой возможности. В 1906 году в России наметился спад революционной борьбы. В случае успешности конституционализм мог привести к социальному примирению. Кое-кто спокойно оценивал подобную перспективу. Рабочему классу предстояло пройти через тяжелейшее испытание конституционной монархией или буржуазной республикой, чтобы, став сильнее и воинственнее, самому захватить власть. Ленин не верил в стихийную борьбу пролетариата за социализм. «Прохождение этапа» конституционализма могло превратиться в перманентное состояние; рабочий станет заботиться о собственных интересах, крестьянин утешится земельной реформой, а интеллигенция увлечется профессиональной и интеллектуальной деятельностью. Думать об этом было невыносимо, но, если бы это произошло, Ленин все равно не отказался бы от борьбы. В минуты разочарования ему казалось, что он уже никогда не станет очевидцем великих событий, но это не означало, что он успокаивался и думал о том, чтобы заняться журналистикой или юридической практикой. В случае необходимости он бы вмешался в деятельность Швейцарской социалистической партии и повернул ее на революционный путь.

Теперь, когда возникла опасность конституционализма и ослабления активности, следовало любой ценой сохранить кипящий котел революции. Если революционная активность пролетариата сходит на нет, значит, пришло время обратить внимание на крестьянство. Атаки на меньшевиков были связаны не только с желанием захватить партию; Ленин хотел пристыдить их и заставить занять более революционную позицию. Он приравнивал меньшевиков к ненавистным либералам – кадетам, требовавшим небольших реформ, чтобы «успокоить» народ. Ленин сорвал маску с кадетов, разоблачил их двуличие и трусость. Всячески понося революцию и проводя политику соглашения с царизмом, они превозносят спокойный, «гужевой», по меткому определению Ленина, путь общественного развития. Коммунисты извлекли хороший урок из борьбы Ленина в 1906—1907 годах. Отсюда их гипнотическая способность вызывать у своих либерально-социалистических противников чувство вины за недостаточный радикализм. Когда произошел раскол в современном международном движении, китайские коммунисты применили подобную тактику против своих более уравновешенных (на этот раз) русских товарищей.

Сегодня такая политика в порядке вещей, но в то время было довольно трудно объяснить поведение Ленина. В апреле 1906 года наступил долгожданный момент, состоялось первое заседание Государственной думы. Перед началом заседания были обнародованы основные законы империи: вся исполнительная власть оставалась в руках императора; большое количество ограничений накладывалось на законодательную власть Думы. Нечего и говорить, русские либералы понимали, что страна готова к более демократичной системе голосования. Серьезное недовольство вызывали состав и полномочия Думы. Ленин отметил недостатки Думы и то неловкое положение, в котором оказались либералы – кадеты. Что это вообще за Дума? Какой настоящий демократ может согласиться с этой пародией на избирательную систему? Почти в каждом предложении Ленин призывал это законодательное собрание, большей частью либеральных трусов и ренегатов, самоутвердиться и отобрать власть у царя и его министров. То, что царь доверил кадетам правительство, было для Ленина одним из самых ужасных кошмаров. Однако он смело заявил, что рабочий класс быстро разберется с этими юристами и профессорами, получившими министерские посты из запачканных кровью царских рук. Почему? Да потому, что они способны только «выпускать пар» и будут разоблачены перед рабочим классом.[171]

Он как-то забыл, что начал «срывать с них маску» с момента создания партии. его страхам и надеждам вряд ли удалось воплотиться в реальность. Реакционные круги оправились от испуга, и ни о каком конституционализме уже не шло и речи. Царь уволил Витте до созыва Думы. Витте остановил шквал революционной атаки, получил большой заем у французских банкиров и теперь стал не нужен. его место заняло бюрократическое ничтожество. Со своей стороны Дума не была настроена сотрудничать с правительством. Для многих кадетов думская трибуна являлась местом борьбы за демократизацию России. Среди депутатов было много крестьян, а основная масса крестьянства по-прежнему была предана царю; закон, дающий право принять участие в голосовании, только укрепил эту веру.[172]

Самая большая группа крестьян, так называемые трудовики, стояла левее кадетов. Многие из них по духу были ближе к эсерам (официально эсеры бойкотировали выборы). Они требовали национализации земли, кроме крестьянских наделов, мирным путем. «Пролетариат борется – буржуазия крадется к власти. Пролетариат разрушает самодержавие – буржуазия цепляется за подачки слабеющего самодержавия. Пролетариат перед всем народом поднимает высоко знамя борьбы, буржуазия – знамя уступочек, сделок, торгашества», – писал Ленин. Но Владимиру Ильичу не стоило волноваться. Дума, просуществовав чуть больше двух месяцев, была распущена. То, что произошло после роспуска Думы, показывает, насколько плохо понимали в России правила парламентской игры. Двести думских делегатов отправились в Финляндию и выпустили там манифест, призывая народ отказаться от уплаты налогов, мобилизации в армию и тому подобного. Это был призыв к восстанию в ответ на действия правительства. Многие кадеты подписали выборгский манифест, а членами партии кадетов были известнейшие юристы и историки, специализирующиеся на вопросах государственного устройства.

Реакцию Ленина можно было предвидеть. Он заявил, что, учитывая уроки 1905 года, следует «более решительно, энергично и наступательно браться за оружие». На тот момент казалось, что революция вот-вот начнется. Летом 1906 года революционное движение в стране вновь усилилось: поднялась волна политических стачек, разгорелась борьба крестьян против помещиков, произошли волнения в воинских частях. Но страна была измотана революционными потрясениями, длившимися уже полтора года. Ленин продолжал взывать к массам. В августе он писал: «Социал-демократы должны признать и одобрить массовый террор». Известия о восстании в Свеаборге и Кронштадте привели Ленина в неописуемый восторг. По его предложению Петербургский комитет принимает решение о проведении всеобщей политической забастовки в поддержку свеаборгского и кронштадтского восстаний.

С конца лета 1906 года Ленин все больше времени проводит в Финляндии. Революционерам стало опасно подолгу оставаться в России: в правительстве новые настроения и тенденции.

«…Все это (революционные атаки и пропаганда) может быть изложено в следующем ультиматуме, адресованном властям: «Руки вверх!» В ответ, господа, правительство, убежденное в своей правоте, спокойно ответит: «Вам нас не запугать». Это слова нового премьер-министра и министра внутренних дел Петра Столыпина. Обладая удивительным талантом окружать себя ничтожествами, летом 1906 года Николай II все-таки умудрился назначить на должность премьер-министра человека, который совмещал в себе искреннюю преданность трону и решимость подавить революцию с государственным подходом к излечению России от болезней. Вся изобретательность Витте была направлена в сферу социальной инженерии. Столыпин не испытывал чувства социальной неполноценности, не был он и завистливым карьеристом. Пост, который он согласился занять, и проводимая им политика подразумевали вероятность, даже возможность, политического убийства. Будучи горячим патриотом, он принимал эту возможность с христианским смирением. «…Вечером, когда я вхожу в спальню, я говорю себе, что должен благодарить Бога за то, что он даровал мне еще один день жизни. Постоянное осознание близости смерти есть цена моих убеждений». Стоицизм Столыпина не согласовывался с готовностью использовать весьма сомнительные методы для подавления революции и защиты трона. Несмотря на репрессии, он думал о гражданском примирении, процветании России и ее положении в мире.

Но для начала должно было наступить спокойствие. Столыпин верил, что парламентаризм сможет примирить с царской властью, и собирался использовать время до выборов в Думу для подавления восстаний и проведения самых неотложных реформ. Почти одновременно правительство объявило об учреждении военно-полевых судов для рассмотрения вопросов, связанных с революционными беспорядками, и создании комплексной программы реформирования деревни. С одной стороны – репрессии, с другой – реформы, в этом был весь Столыпин. Он поддерживал неблаговидные действия охранки, но одновременно предлагал представителям умеренных конституционных партий войти в его кабинет. его личная трагедия, как и трагедия всей России, заключалась в том, что либералы видели в Столыпине безжалостного палача, а реакционеры опасного реформатора.

В Куоккале (в полутора часах езды от Петербурга) Ленин размышлял над новым поворотом событий. Впоследствии он отдаст должное политике Столыпина, правда весьма сдержанно. Ленин всегда признавал сильные стороны своих врагов. Кадеты, меньшевики, обычные царские бюрократы вызывали его презрение в силу их видимой нерешительности и непостоянства. Ленин с уважением говорил о врагах, которые не сдавали позиций, как это делали Столыпин или германская военная машина в 1917 году. В конце 1906-го и в начале следующего года было еще слишком рано с уверенностью говорить о том, что на данный момент утерян шанс и в ближайшие десять лет уже не появится благоприятной возможности начать революцию. Царизм повел яростное наступление на революцию. Столыпинские военно-полевые суды превзошли по строгости наказания карательные операции, проводимые годом раньше. Тогда правительство действовало довольно бессистемно: в одних районах с безумной жестокостью, в других довольно вяло. Теперь за первые шесть месяцев с момента учреждения суды вынесли тысячу сорок два смертных приговора.[173]

Петля на виселице получила название «столыпинского галстука». Продолжались террористические акты эсеров, а также «партизанские действия» и экспроприация – большевистский вариант террора. Постепенно стало ясно, что правительство одержит верх. В 1905 году забастовочное движение переросло в революцию. В 1906 году, несмотря на продолжающиеся революционные выступления, участие в них принимало уже только сорок процентов от числа участников прошлого года. Революция была подавлена, но не уничтожена.

Дача Ваза в Куоккале стала для большевиков центром конспиративной работы. Здесь Ленин проводил совещания с ближайшими помощниками, Красиным и Богдановым, принимал представителей большевистских организаций со всех концов России, выслушивая их сообщения и отдавая распоряжения. Здесь подготавливали заговор, направленный в первую очередь против правительства, а во вторую – против меньшевиков. Большевистский центр нагло игнорировал решение Стокгольмского съезда о запрете фракционной деятельности. Здесь Ленин вел активную подготовку к очередному съезду партии, где (он был уверен в этом) большевики вернут себе большинство и управление центральными органами. Продолжались столкновения с меньшевиками: по стратегии, связанной с выборами в новую Думу, по вооруженным грабежам, которым, несмотря на запрет Стокгольмского съезда, потворствовали большевики, по финансовым вопросам и так далее. Очередной скандал вспыхнул на конференции социал-демократической организации, проходившей в Санкт-Петербурге в январе 1907 года. После взаимных обвинений меньшевистские делегаты в гневе покинули конференцию. Ленин был в восторге. В брошюре «Выборы в Петербурге и лицемерие 31 меньшевика» он обвиняет меньшевиков во всех мыслимых и немыслимых грехах и в преднамеренном предательстве. Оскорбленные меньшевики привлекли Ленина к партийному суду. Слегка наивно, но с привычной для него осмотрительностью он откровенно сообщил о своей «макиавеллиевской» политике. Да, его долг приводить в замешательство и очернять меньшевиков. Только так можно защитить рабочих от кадетов, которых меньшевики собираются поддерживать на выборах. Было абсолютно ясно, что никакой партийный суд не сможет сдержать этого человека, высмеивающего партийную дисциплину, хотя она была его собственным детищем.

Теперь, несмотря на растущее недовольство со стороны наиболее воинственно настроенных сторонников, Ленин принял участие в выборах. Он просматривал различные варианты сотрудничества в период выборов с левыми партиями, в особенности с эсерами и трудовиками. Как обычно, призывы к объединению соседствовали с поношением предполагаемых союзников. Никому из большевиков не приходило в голову считать эти партии революционными. Даже эсеры являлись представителями мелкой буржуазии. Лишь спустя многие годы Ленин нашел удачную фразу, выражающую его чувства относительно сходства между большевиками и другими политическими организациями. Обращаясь после Первой мировой войны к британским коммунистам, Ленин советует им поддержать британских социалистических лидеров таким же манером, как петля поддерживает висельника. Политические альянсы всегда были одной из навязчивых идей коммунистов. Вы объединяетесь с партией X, чтобы одержать победу над общим врагом, партией Y. Одновременно вы разоблачаете партию X, указывая на недостаточную храбрость и малодушие ее лидеров. Но что будет, если «массы», поверив в этот союз, станут думать об X как о настоящей пролетарской партии? Что будет, если ваши люди окажутся на дружеской ноге с эсерами и забудут об их мелкобуржуазном происхождении? Что, если?.. Это бесконечное метание из стороны в сторону в политическом кошмаре, вероятно, является причиной того, что коммунистическая олигархия была самой несчастливой за всю историю правящих классов. Даже капиталисты имели больше возможностей, чтобы расслабиться и наслаждаться жизнью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.