Глава 1 Характер революции

Глава 1

Характер революции

Большевики не захватили власть во время последней революции. Они взяли ее. Сначала самодержавие, а затем демократия капитулировали перед анархией. Любая группа решительно настроенных людей могла сделать то, что в 1917 году сделали большевики в Петрограде.[234]

Большевики захватили ключевые позиции и объявили себя правительством. Правительством чего? То, что когда-то было Российской империей, полностью распалось. Часть Россия была оккупирована врагом, а на остальной территории выросли, словно грибы, сотни маленьких правительств. В октябре Союз железнодорожников был, вероятно, важнее того, кто правит в столице. Каждый город, каждый полк считал себя независимым; Советы сами принимали решения подчиняться тем или иным приказам и распоряжениям. По стране бродило более двух миллионов дезертиров. Работа промышленности была парализована, но еще большая анархия царила в сельской местности.

Итак, победа большевиков в 1917 году, хотя и была огромной, бледнела в сравнении с грандиозной задачей, которую им удалось решить за следующие пять лет. Они справились с невообразимой анархией, которую сами же создали самой анархичной из революций, и построили самое авторитарное государство в мире. Гений Ленина не в том, что он был творцом революции, а в том, что он вышел победителем из этого хаоса.

Долгожданный взрыв, известный как Февральская революция, сжал все события в одну неделю. 23 февраля девяносто тысяч рабочих Петрограда устроили забастовку. На следующий день их численность достигла двухсот тысяч человек. Бастующие выдвигали политические требования, но в основном забастовка была их ответом на нехватку продовольствия и растущую инфляцию, охватившую Россию с начала войны. Забастовщики устраивали уличные манифестации и беспорядки. Поведение Петроградского гарнизона способствовало превращению бунта в революцию. Призванные помочь полиции, солдаты отказались стрелять в бастующих, а в некоторых случаях стреляли в полицию. До этого момента сценарий не слишком отличался от событий октября 1905 года. Но скоро появились существенные различия. Царский режим пал. Царь находился в Ставке главнокомандующего в Могилеве. Во главе министерства, сплошь состоявшего из ничтожеств, не было Витте. Оно не могло не то что управлять событиями или противостоять им, а даже не понимало, что происходит, а потому просто прекратило функционировать. Кто мог занять это место? Как показали события, после падения царского режима остался вакуум, и это состояние сохранялось до октября. В строгом смысле слова Россия на протяжении восьми месяцев оставалась без центрального правительства. его место заняли несколько авторитетных фигур, которые пытались управлять огромной страной, иногда сообща, иногда наперекор друг другу. Но они все больше ощущали свое бессилие перед растущей анархией и наконец сдались.

Житель Петрограда 1 марта 1917 года мог, конечно, поверить, что в стране появилось новое правительство, скорее даже два. Оба явились результатом неожиданных импровизаций, оба были самозваными. Один был парламентским созданием; Дума, ослушавшись приказа царя, прекратила работу, избрала Исполнительный комитет, который, в свою очередь, назначил кабинет министров – Временное правительство. До октября именно оно и было правительством России. Произведя на свет это чудо, сама Дума, заседавшая с 1912 года, сошла со сцены.

Другим импровизированным правительством стал Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, уходивший корнями в традиции 1905 года. 27 февраля группа социалистических лидеров различных направлений организовала Временный исполнительный комитет рабочих депутатов, который призывал рабочих и солдат выбирать делегатов в Совет. Петроградский Совет присвоил себе право говорить от лица рабочих и солдат всей России.

Оба «правительства» уверенно объявили, что царский режим ушел в прошлое.

«Временный думский комитет взял на себя восстановление государства и установление общественного порядка».

«Совет посчитал для себя главной задачей формирование народной армии и борьбу за консолидацию политической свободы и народное правительство».[235]

Будучи не в состоянии противостоять случившимся событиям и лишившись поддержки армии, царь отрекся от престола. Попытки передать трон сыну, а затем брату окончились неудачей. Россия, покончив с монархией, не превратилась в республику. Царское правительство было свергнуто, но его не заменила власть, облеченная народным доверием.

Таковы голые факты. А что же произошло на самом деле? Ответы историков, участников и свидетелей варьируются в зависимости от их идеологических убеждений. Сидевшие в Думе интеллигенты и либералы, управлявшие общественным мнением, предали твердолобых монархистов и реакционеров прежней Думы. Они воспользовались благоприятной возможностью, предоставленной стачками и забастовками, чтобы предать императора, захватить власть в жадные, но неумелые руки и открыть дверь анархии.

Либералы думали иначе. Старый режим рухнул из-за тупости и коррупции, из-за отказа принять во внимание общественное мнение и сформировать пользующееся доверием парламентское правительство. В том, что наступила анархия, виноват режим. Виноваты радикалы, и левые, и правые, нарушившие планы, не давшие России возможность установить цивилизованный, западный тип демократии и парламентаризма.

А вот мнение левого социалиста, но не большевика. Именно они, меньшевики и эсеры, сформировали Петроградский Совет и руководили им до кануна Октября, пока большевики не вырвали его из их рук. Создавая Совет, они руководствовались желанием масс. Они представляли людей, которые устали от царя, его бюрократической системы, но еще не были готовы полностью поверить промышленникам, юристам и профессорам, сформировавшим думское правительство. Могли ли они предположить, что большевики злоупотребят свободой недавно победившей демократии и используют февральские события как первый шаг в их кампании, предусматривавшей не только свержение Временного правительства, но и избавление от других социалистических партий, уничтожение «революционной демократии»?

Победители, естественно, рассуждали иначе. По мнению Троцкого, русская революция – это историческая сила, предопределившая февральские события, а рабочий класс – ее доверенное лицо. Но даже Троцкий не посмел утверждать, что большевики возглавили восстание и 27 февраля сформировали Совет. Он был вынужден признать, что большевики составляли ничтожную часть даже среди рабочего класса, следуя за идущими впереди меньшевиками и эсерами. Однако вдохновленный марксистской диалектикой и некой таинственностью, присущей большевикам, Троцкий делает неожиданный вывод. Да, события носили хаотический характер, и, хотя казалось, что рабочие пошли за другими лидерами, ими в действительности (без их ведома) руководили большевики. «На вопрос, кто возглавил Февральскую революцию, мы может ответить вполне определенно: Советы и рабочие, большая часть которых была обучена партией Ленина».[236]

Троцкий не забыл и о роли других социалистических партий. Они были преступниками, притуплявшими бдительность «сознательных пролетариев» и убеждавшими их передать власть буржуазному Временному правительству. Это слова Троцкого, который в момент восстания находился за тысячи километров от Петрограда в Нью-Йорке, но его суждение превратилось в официальную коммунистическую версию февральских событий.

Так с помощью мифа и пропаганды высказывают сожаления и оправдывают упущенные возможности, радуются фантастическому успеху партии, которая в феврале насчитывала, вероятно, порядка десяти тысяч членов по всей России. Не было никого, кто бы больше знал о Февральской революции, чем политический эмигрант, живущий в Швейцарии, которому через восемь месяцев суждено было стать преемником Романовых. Революция, писал Ленин в «Письмах издалека», была делом английской и французской миссий, которые объединились с либеральными и умеренными партиями и генералами, чтобы свергнуть царя и тем самым избежать сепаратного мира с Германией.[237]

Ленин был далек от того, чтобы поверить в «сознательных рабочих, большая часть которых была обучена партией Ленина». В этом прежний Ленин, каким он был в 1905 году, сомневающийся, что настал долгожданный момент, не верящий, что рабочие «сами» способны добиться того, что требует подготовки и руководства со стороны политической элиты – «настоящих» революционеров.

Однако в этом странном, пессимистическом выводе есть элемент истины для тех, кто смотрит на события Февральской революции сквозь призму Октябрьской революции. Причина событий февраля – марта кроется не только в восстании рабочих и мятеже Петроградского гарнизона. В большей степени, хотя в то время это никому не приходило в голову, это была патриотическая революция, направленная на свержение правительства и режима, неспособного довести войну до победного конца. Народные массы Петрограда подняли восстание под лозунгами «Хлеба» и «Долой самодержавие», но еще не «Долой империалистическую войну». Беспорядки и уличные бои сыграли решающую роль, но в тот момент высший и средний классы уже враждебно относились к царю и его окружению. Прошел слух, что императрица возглавляет клику, собирающуюся заключить сепаратный договор с Четверным союзом, что, несомненно, приведет к разгрому союзников России. После первых военных успехов царская армия стала терпеть поражения. Безобразно организованное снабжение армии, нехватку продовольствия и многое другое относили за счет недееспособности царя, принявшего на себя верховное командование, а действия его ближайшего окружения рассматривали как прямую измену. Многим генералам и чиновникам, как и революционеру Ульянову, казалось вполне логичным, что Романовы и Гогенцоллерны, объединенные ненавистью к демократии, стремились заключить соглашение, пренебрегая честью России, обязательствами в отношении союзников, долгом перед народом, понесшим невероятные потери в войне против Четверного союза. Известие о свержении царского режима вызвало подъем не только демократических, но и национальных чувств. Теперь Россия могла с полным основанием занять место среди народов, борющихся за свободу. Никто не может с безрассудной легкостью распоряжаться жизнью солдат. Свободные русские бойцы будут способны на подвиги, подобные совершенным во времена французской революции. Они накажут тиранов. Только революционер-экстремист или ультрареакционер мог обнаружить нереальность подобных утверждений. Как могла измученная войной, беспорядками и хаосом страна, с вновь открывшимися старыми политико-социальными ранами, найти в себе силы, чтобы пойти на новые жертвы, на одном только энтузиазме, без всеми признанного руководства? В этом противоречии между большими надеждами и суровой реальностью – трагедия русской революции.

В марте, как отметил Ленин, Россия стала самой свободной страной в мире. Революция пока еще не требовала слишком больших жертв. В Петрограде потери составляли порядка тысячи пятисот человек. В других местах этой огромной страны свержение старого режима прошло практически бескровно. Только в Кронштадте можно было получить представление о будущей бойне. Моряки, являясь, как всегда, самым революционным элементом армии, убили адмирала и сорок офицеров. Царские чиновники, вызывавшие особую ненависть, были заключены в тюрьму. Но еще не наступило время полного беззакония, мародерства и самосуда. Памятуя о ненависти, накопившейся за десятилетия репрессий, терроре и антитерроре 1905—1906 годов, надо признать, как это сделал мир, что Россия явила пример мягкой, гуманной революции. Мало кто мог подумать, что успешный государственный переворот не повлечет за собой убийство царя, но Николай Кровавый, как его называли революционеры, был просто арестован. Непосредственно после победы революции появилось чувство облегчения, восторга и великодушия. Каждый русский, будь он великим князем или анархистом, наслаждался обретенной свободой. Роль подколодной змеи в этом раю сыграла проблема власти, решенная беспрецедентным способом. Историки объясняют нам, что за свержением режима следует борьба различных партий, классов и личностей за власть. То, что произошло в России на следующее утро после Февральской революции, не соответствует никаким историческим законам. Великий князь Михаил отказался от трона, освобожденного братом. Генералы с тоской смотрели на некое подобие центральной власти, которая будет указывать им, что следует делать. Временное правительство со страхом думало о стоящих перед ним задачах. Теперь вместо монарха рядом с ним оказался представитель народа – Петроградский Совет, который наслаждался ролью «половины правительства», издавал манифесты, улаживал вопросы высокой политики, при этом решительно отказываясь нести ответственность за такие прозаические, будничные дела правительства, как ведение войны, сбор налогов. Идея о любом претенденте на всю полноту власти в революционной России была столь неуместна, что, когда в июле Ленин объявил о желании большевиков принять на себя руководство страной, его заявление вызвало не столько негодование, сколько всеобщее удивление. Он что, действительно может справиться с армией, голодом, с восставшим народом и сотнями других проблем, стоявших перед Россией?

Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов казался олицетворением революции. Он действительно был воплощением истинной демократии, парламентом простых людей, отличным от Думы с ее ограничительным правом голосования или западных законодательных собраний, состоящих из буржуазии и политических соглашателей. Совет был огромным органом, состав которого менялся в пределах от двух до трех тысяч человек, подавляющее большинство которых были простыми рабочими и солдатами. Совет, как само собой разумеющееся, въехал в освобожденный Думой Таврический дворец, символизируя тем самым превосходство народа над буржуазным парламентаризмом. Существует много восторженных описаний Совета в первые дни революции. Давка и сутолока, царившие на заседаниях, передавали энергию этой воинствующей демократии, ее непреклонную решимость создать народное правительство. Не отшлифованные предложения парламентариев, а простые, сердечные чувства солдат и рабочих звучали в Таврическом дворце. Ни цветистое красноречие, ни политические сделки не портили эту картину демократии в действии.

Но, увы, только внешне. Под внешним глянцем скрывалась слабость Совета, его недееспособность. Хотя в Петрограде рабочих было намного больше, чем солдат, но именно солдаты составляли большинство в Совете. Кроме того, многие политики из интеллигенции, бывшие политические заключенные, были или кооптированы, или просто сами вошли в Совет. На заседаниях присутствовало множество людей «с мандатами бог знает от кого», отмечает историк революции H.H. Суханов.

Но главный недостаток заключался в размерах Совета и его нестабильности. Таким образом, в самом начале, за внешней стороной демократии, решения Совета принимались горсткой интеллигентов и лидеров социалистов. Как управляли этим огромным неповоротливым органом несколько человек, хорошо иллюстрирует случай, имевший место во время первого заседания. Из ниоткуда возник реликт прошлого, председатель Петербургского Совета в 1905 году, Хрусталев-Носарь. Он в течение долгого времени не имел никаких связей с революцией и социалистами. Хрусталев-Носарь оказался замешанным в личных скандалах и зарабатывал средства к существованию тем, что писал для реакционной прессы. Теперь он настаивал на том, что должен возглавить руководство новым Советом. Глубокое уважение к прошлому и мягкость инициаторов «революционной демократии» позволили этому вконец опозоренному человеку почти добиться своего, и лишь с большим трудом удалось убедить его искать удачу в другом месте.

Руководство Исполнительным комитетом перешло в руки социалистов. Меньшевик Чхеидзе, член Думы, стал председателем, а эсер Александр Керенский и меньшевик Скобелев его заместителями. Но, как отмечал Троцкий, «на первом этапе вдохновителем был не председатель комитета Чхеидзе, честный и ограниченный провинциал…». (Чхеидзе был грузин, и этим объясняется несколько снисходительное отношение Троцкого.) Идея создания Совета исходила от горстки радикальных интеллигентов, представляющих не какую-то определенную партию, а левое крыло. Двое, безусловно, достойны упоминания; их личности объясняют многое из того, что происходило в Совете и в революции.

H.H. Суханов написал объемный, многословный труд о 1917 годе.[238]

Ленин весьма нелестно отзывался о Суханове и людях подобного рода: «Наши мелкие буржуазные демократы, педанты и трусы».[239]

Суждение Троцкого выглядит более справедливым: «Полународник, полумарксист, скорее добросовестный наблюдатель, чем государственный деятель, журналист, нежели революционер… он был способен придерживаться революционной концепции только до того момента, пока не наступала необходимость применить ее в действии». Однако в известном смысле Суханов был необычной личностью. Во время революции он был постоянно в движении. Незваным гостем приходил на собрания большевиков, придирался и надоедал Керенскому. Казалось, что в первые драматические дни революции он был повсюду. По профессии писатель-экономист, при старом режиме Суханов занимался вполне типичным для радикального интеллигента делом. Под собственной фамилией, Химмер, он работал в Министерстве сельского хозяйства, а под политическим псевдонимом – журналистом и принимал участие в революционных разговорах.

его близким товарищем был Юрий Стеклов. Литератор и эссеист, Стеклов долгое время разрывался между меньшевиками и большевиками. В Советской России, уже будучи коммунистом, он стал одним из ведущих публицистов (им написаны труды по истории марксизма, революционного движения, биографии Чернышевского, Бакунина и других). Подобно бесчисленному множеству людей он закончил свою жизнь в тюрьме во время Второй мировой войны. Совет поручил Стеклову крайне важную работу, назначив его редактором газеты «Известия».

Суханов, Стеклов и подобные им люди, хотя и не имели никакой реальной поддержки со стороны рабочих и солдат, сыграли важную роль в те первые критические дни, поскольку были «литераторами», понимавшими, как написать воззвание, как редактировать газету, и имевшими друзей в среде радикальной интеллигенции (Суханов в то время находился в близких отношениях с Максимом Горьким). Одним словом, могли наделить революцию необходимым красноречием. Эти «неприкаянные интеллигенты» оставили заметный след в истории Совета. Они, как говорится, были радикальными социалистами. За ними не было никакой организации, их политика отражала непонятную доктрину. Что должна делать революция, то есть Совет? Ответ марксиста-интеллигента обусловливался двумя страхами: возможностью контрреволюции и реставрации старого режима. Невероятно, но этот страх, несмотря на ту легкость, с какой этот режим был повержен, упорно преследовал их. Армией все еще командовали царские генералы и офицеры, следовательно, революция, по мнению Суханова, «должна была завоевать армию», даже ценой беспорядков и поражения в войне.

Другой страх крылся в их доктрине. Революция победила, народ сверг режим. Но может ли народ захватить власть? Марксизм учил, что Россия не готова к социализму, народ – пролетариат – не готов взять в свои руки управление страной. Наступило время для «буржуазно-демократического режима», а не для социализма. Но можно ли этому буржуазному режиму доверить всю полноту власти? Конечно нет. «Революционная демократия» должна бдительно следить за банкирами, промышленниками и всеми теми, кто станет министрами, чтобы они не смогли предать революцию и интересы народа. Таким образом, радикальные интеллигенты придумали невиданную доселе форму правительства, восторженно одобренную эсерами и меньшевиками: буржуазия должна взять власть и сформировать Временное правительство. А «революционная демократия», то есть Совет, благородно откажется от участия в этом правительстве. Совет будет строго следить за буржуазным правительством и при необходимости сдерживать его, непрерывно напоминая, что оно руководит страной только благодаря великодушию Совета. Правда, возникало одно но: что будет, задавался тревожным вопросом Суханов, если буржуазия откажется взять власть в свои руки? Он успокоился только тогда, когда «капиталисты» согласились сформировать Временное правительство и избавили Совет от решения этого сложного вопроса.[240]

Совет, опасаясь возврата к царскому режиму, принял важное решение. Стеклов и юрист Соколов подготовили приказ № 1, опубликованный 1 марта 1917 года. Приказ адресовался всем сухопутным и морским военным соединениям, которые были обязаны сформировать комитеты, Советы. Теперь каждая воинская часть подчинялась Петроградскому Совету и своему солдатскому Совету. Все оружие должно было находиться в ведении Советов и «ни при каких условиях не передаваться офицерскому составу, даже по их приказу». Прежние формы приветствия и обращения между солдатами и офицерами были отменены. Советы должны были улаживать все недоразумения, возникающие между рядовыми и командирами.

Очень сомнительно, что какая-нибудь армия, следуя этому приказу, могла бы долго сохранять боеспособность. Спустя несколько дней по трезвому размышлению было издано дополнение к приказу № 1: солдатские комитеты должны решать только политические вопросы. Однако сделанного не воротишь. Авторы стремились с помощью приказа сохранить армию, панически боясь, что «человек на белом коне» погубит революцию. «Совет должен был вести упорную борьбу за армию, которую было необходимо оградить от влияния буржуазии для того, чтобы гарантировать окончательную победу революции»[241], – пишет Суханов.

Но вместе с водой из ванны выплеснули и ребенка. Дисциплинированная аполитичная армия – одно из необходимых требований демократии. Приказ № 1 противоречил этому требованию, он подрывал силы армии и воинскую дисциплину и грозил в недалеком будущем военным переворотом. Авторы приказа не думали о подобных последствиях; они были попросту не сведущи в военных делах. И среди них не было ни одного большевика.

Сторонники Ленина оставались фактически на вторых ролях во время событий февраля – марта 1917 года. Среди политически сознательной части рабочих сторонников большевиков было довольно мало по сравнению со сторонниками меньшевиков и эсеров. Шляпников и Молотов, честь им и хвала, смогли сохранить ядро своей партии и были приглашены, скорее из уважения к товарищам социалистам, на заседания исполкома Совета. Но они не относились к тем революционным лидерам, которые в непредвиденных случаях могли бы мгновенно принять решение. Возможно, они забыли указания Ленина. Когда Совет проголосовал за буржуазный состав Временного правительства, большевикам удалось набрать только девятнадцать голосов против четырехсот. Что им оставалось делать? Конечно, не было и речи о том, чтобы принять участие в буржуазном правительстве. Хотя, с другой стороны, как можно было вести борьбу против воли пролетариата, выраженной Советом? Россия не была готова к советскому правительству; об этом совсем недавно говорил даже Владимир Ильич. Поэтому Шляпников и Молотов стали ждать указаний из Швейцарии или возвращения старых большевиков, которых недавно выпустили из сибирской ссылки. А пока занимались текущими делами: возобновили издание газеты «Правда» и реквизировали под Центральный и Петербургский комитеты большевистской партии роскошный дворец.[242]

В первые дни марта революция была завершена. Возглавил Временное правительство, эту «половину власти», князь Георгий Львов, депутат Первой Государственной думы, председатель Всероссийского земского союза. Этому человеку, ставшему номинально высшим должностным лицом революционной России, больше подошла бы должность председателя или премьер-министра конституционного правительства в мирное время. Большинство историков, упомянув о Львове в связи с формированием Временного правительства, в дальнейшем вспоминают о нем только в связи с его отставкой в июле 1917 года. его правительство состояло из кадетов и умеренных демократов. Лидер конституционных демократов профессор Милюков получил портфель министра иностранных дел, а капиталист Александр Гучков, председатель Третьей Государственной думы, стал военным и морским министром Временного правительства.

Суханов и Стеклов мечтали о совершенной гармонии, однако Совет существовал отдельно от правительства. С самого начала все испортил один человек – Александр Керенский, эсер, заместитель председателя Совета, согласившийся занять должность министра юстиции Временного правительства. Многие видели в этом молодом адвокате (в то время ему было тридцать пять лет) будущего диктатора России. Он был ведущим представителем «революционной демократии» и одновременно министром буржуазного правительства. Совет, опрометчиво решивший, что ни один социалист не должен принимать министерский портфель, легко поддался эмоциональной просьбе Керенского: «Я говорю, товарищи, от всей души, от всего сердца, и если будет необходимо, докажу… если вы не верите мне… я прямо здесь… на ваших глазах… готов умереть».[243]

В будущем для него подобная манера станет довольно характерной. Человек, которому в марте прочили большое будущее, ретроспективно будет рассматриваться как Гамлет русской революции. Тогда в революции было много Гамлетов, и только один серьезный кандидат на диктатора.

В тот момент он изнывал от нетерпения в Швейцарии. Оригинальный взгляд Ленина на революцию (сговор Франции и Британии ради обеспечения сепаратного мира) вскоре уступил место более реалистичному представлению. Однако новости, по большей части оптимистичные, тоже приводили в ярость. Все замечательно, но идет не так, как было задумано. Меньшевики и эсеры предают пролетариат. Не совсем понятно, чем заняты большевики. В марте Ленин написал: мы хотим «мира, хлеба и свободы». Но так хотел каждый. Мир, но с кем и как? Еще накануне отъезда из Швейцарии 11 апреля (29 марта) Ленин не допускал возможности заключения мира с германским империализмом и заявлял, что большевики будут вести революционную войну против немецкой буржуазии. Социалистам, писал он, необходимо государство и власть; они не анархисты. Он отдавал себе отчет, что Россию может охватить анархия.

Постепенно все упорядочивалось. Россия получила своего рода правительство; отступила непосредственная угроза анархии. Но появилась другая опасность: что, если буржуазное Временное правительство решит показать зубы и подойдет к проблеме войны с деловой точки зрения? Ленин имел чересчур высокое мнение о дееспособности правительства. Об этом свидетельствует письмо Ленина Коллонтай от 16 марта 1917 года. Он сомневался, что кадеты легализуют партию большевиков (в то время каждая партия в России находилась на легальном положении), и добавлял, что, если они это и сделают, «мы все равно должны заниматься и легальной и нелегальной работой».[244]

Для Ленина Керенский, который временами многим казался столпом революции, был «болтуном», «идиотом» и «наверняка» агентом русского буржуазного империализма.[245]

События, происходящие в большевистской организации в России, заставляли Ленина всеми силами стремиться домой. 12 марта Сталин и Каменев вернулись из сибирской ссылки. Сталин, Каменев и еще один большевистский олигарх Муранов просто отпихнули младших по возрасту Шляпникова и Молотова и взяли на себя управление делами партии и ее прессой. К ужасу Ленина (хотя сам он еще не выработал альтернативной политики) вновь прибывшие заняли примиренческую позицию в отношении меньшевиков и (о, ужас!) в отношении Временного правительства. Она практически не отличалась от позиции ненавистных «социалистических патриотов». Что за ерунду бормотали раньше большевики об окончании войны, писал Ленин. «Когда армия находится лицом к лицу с врагом, будет самой большей глупостью убедить ее сложить оружие и отправиться по домам. Это будет политика не мира, а крепостничества, политика, презрительно отвергаемая свободной страной».[246]

Только уничтожение германского империализма может привести к миру.

Даже Суханов, который в начале войны гордо объявил, что всегда был «пораженцем», свидетельствовал: «В течение первых недель солдаты Петрограда не только не стали бы слушать, но не допустили бы никаких разговоров о мире. Они были готовы поднять на штыки любого неосмотрительного «предателя», ратующего за «открытие фронта врагу».[247]

Это было весьма прискорбно для «интернационалиста», «циммервальдиста», каким считал себя Суханов. Как в приватной беседе объяснил Каменев, находившийся в Швейцарии Ленин метал громы и молнии против «оборонцев», но большевики в России совсем иначе относились к этой проблеме.

Известия о том, что большевики, судя по всему, рассматривают вопрос о примирении с меньшевиками, приводили Ленина в не меньшее бешенство, чем известия о пораженческих настроениях. Как и в 1905 году, политически грамотные рабочие не могли взять в толк, почему, когда революция призывает объединить все усилия, русские марксисты стремятся к разделению. Ленин, должно быть, представлял будущие бесконечные споры с Мартовыми, Данами и другими, тогда как все возможные усилия должны были быть брошены на создание новой русской, а затем и европейской, революции. Он был абсолютно уверен, что, оказавшись в России, сможет переубедить свою заблуждающуюся когорту, а поэтому должен как можно скорее вернуться домой.

Но как это сделать? Франция, Англия и Италия не собирались способствовать в проезде по своей территории человеку, который считал, что империалистическая война должна быть превращена в гражданскую. Тем русским революционерам, которые подобно Плеханову скатывались в оценке войны к оборончеству, помогали вернуться в Россию. А вот Ленин и многие другие, как известно, не проявляли дружественного отношения к союзникам. Под давлением Совета Временное правительство согласилось помочь возвращению изгнанников вне зависимости от их политических убеждений. Но даже в этом случае Ленин не мог быть до конца уверен, что, проезжая по Франции, не будет арестован и интернирован. Остался единственный выход: пробираться в Россию через вражескую территорию.

С первых дней войны германское имперское правительство и Генеральный штаб понимали, какую большую помощь они могли бы получить от русского революционного движения. Внутренняя подрывная деятельность врага признавалась во время войны законным оружием. В случае с Россией возможности использования такого оружия были безграничны. Для решения всех вопросов, связанных с русскими революционерами, у правительства Германии был компетентный специалист и советник, доктор Александр Гельфанд, не кто иной, как наш старый приятель «толстяк» Парвус, член русской социал-демократической партии, создавший вместе с Троцким теорию «перманентной революции». Война застала его в Германии, где он стал «социал-патриотом», чуть ли не немцем. Он разбогател, причем не только благодаря спекуляциям во время войны; германское правительство оплачивало его услуги по проведению пораженческой и подрывной пропаганды в Российской империи.[248]

Гельфанд знал русских социалистов от Аксельрода до Зиновьева. Вполне естественно, что большевики должны были вызывать у него живейший интерес, но до Февральской революции он безуспешно пытался сблизиться с ними. Шляпников пишет, что во время пребывания в Скандинавии он категорически отвергал все попытки назойливого Парвуса. Большевики, жившие в Швейцарии, испытывали серьезные финансовые затруднения, но до февральских событий было бы немыслимо принять от Германии любую помощь.

Теперь в связи с революцией ситуация кардинально изменилась. Большевики, стремясь в Россию, нуждались в помощи Германии. Германский посланник в Швейцарии телеграфировал домой: ему сказали, что «известные русские революционеры хотят вернуться в Россию через Германию, поскольку из-за субмарин опасаются ехать через Францию».[249]

Настоящая причина, как нам известно, заключалась совсем в другом.

Согласно всем советским источникам инициатива возвращения Ленина через Германию принадлежала Мартову.[250]

Это был один из тех редчайших случаев, когда большевики решили приписать врагу конструктивную идею. Мало того, существует подозрительно много рассказов о нелепых планах Ленина, связанных с возможностью поездки в Россию. То он собирался ехать через Англию в парике, то через Германию, но со шведским паспортом и притворившись глухонемым. Ганецкий, агент Ленина в Стокгольме, весьма неумелый лгун, предлагает совершенно немыслимую версию: в марте Ленин просил его достать паспорта двух шведов, которые были бы похожи на него и Зиновьева. Ленин со своим неразлучным заместителем собирались проехать через Германию как два глухонемых шведа.[251]

Есть серьезное основание полагать, что Ленин решил воспользоваться помощью немцев не только для того, чтобы проехать через Германию, но и ради получения финансовой поддержки – Ганецкий, кстати, работал у Парвуса.[252]

Переговоры, по всей видимости, велись с максимальной осторожностью. Все, кто входил в контакт с немцами, были в близких отношениях с Лениным, но не являлись членами большевистской партии. Это были немецкий социалист Радек, Ганецкий, член Польской социал-демократической партии, и Боровский, имевший давние связи с большевиками.

Принимая во внимание вышесказанное, решение Ленина воспользоваться помощью немцев было вполне естественным. Оно полностью соответствовало выбранной им позиции. Ленин работал над созданием новой революции в России, которая, в свою очередь, должна была свергнуть правительство Германии и привести к победе революционного социализма в Европе. Большевики нуждались в деньгах. В период с апреля по октябрь невероятно возрос престиж партии, резко увеличилось число членов партии, что говорит не только о профессиональных талантах их лидеров, но и об огромных финансовых ресурсах. Они свободно тратили деньги на издание своих газет, на агитаторов и пропагандистов, на оружие для Красной армии. Эти гигантские суммы не могли складываться из партийных взносов (в апреле партия насчитывала сорок девять тысяч членов) и от продажи «Правды». Революции требовались деньги, и как в 1906 году Ленин, не колеблясь, получал их путем конфискации, так и в 1917 году он, не раздумывая, решил взять деньги у немцев. Если бы представилась возможность, он бы охотно принял финансовую помощь от Франции, Англии или Романовых.

Ленин и его товарищи не питали иллюзий относительно того, как в России будет истолкован их проезд через Германию. Ни минуты не колеблясь, Ленин обратился за помощью к политическому врагу, чтобы предотвратить будущую клевету. Санкционирует ли Петроградский Совет и председатель Чхеидзе поездку большевиков? Разрешение, разумеется, было дано: недемократично препятствовать возвращению человека, объявившего о своих намерениях. Это единственное, не считая издания манифестов, что сделал Совет за долгое время. Мартов собирался тупо ждать официального разрешения, но Ленин очень спешил. «Он с горечью говорил об излишней осмотрительности Мартова и остальных… Ни один разумный человек не захочет подумать, что мы едем в Россию от лица немцев… Преступление сидеть здесь сложа руки, когда мы так необходимы пролетариату в России».[253]

В целях опровержения всякой клеветы швейцарский социалист Фриц Платтен заключил договор с немецким посланником. Ленину и его спутникам был предоставлен отдельный вагон, обеспечивающий экстерриториальный проезд по территории Германии (отсюда пошла легенда об «опечатанном вагоне»). Все отношения с германскими властями осуществлялись через Платтена, сопровождавшего русских революционеров. Обращалось особое внимание на то, что пропуск на проезд давался всем эмигрантам «независимо от партийной принадлежности и их отношения к войне и миру».[254]

Единственным обязательством русских эмигрантов, проехавших через Германию, было потребовать от своего правительства освобождения такого же количества немецких военнопленных.

Итак, вместе с Лениным и Крупской 27 марта из Швейцарии выехало более двадцати эмигрантов, в том числе Зиновьев и Инесса Арманд. Из Германии они попали в Швецию, а затем в Финляндию. 2 апреля семья Ленина получила телеграмму: «Будем в понедельник в одиннадцать вечера. Сообщите в «Правду». Ленин радовался, что едет домой, но временами его охватывала тревога. А вдруг их арестуют на русской границе? Было невыносимо осознавать полное бессилие Временного правительства и крайнюю нерешительность другой «половины правительства», Петроградского Совета. На границе бывшей Российской империи Фрицу Платтену было отказано во въезде. Правительство, не посмевшее отказать во въезде людям, заверявшим, что будут бороться за его свержение, оказалось достаточно храбрым для того, чтобы ограничить в этом праве собственных граждан. Впоследствии Суханов открыто громил Совет и министров за этот недемократический шаг.[255]

Итак, вечером 3 апреля 1917 года Ленин вместе с группой политических эмигрантов прибыл на станцию Белоостров, где их ожидали Мария Ульянова, Шляпников, Каменев, другие большевистские лидеры. Ленин забросал их вопросами: какое настроение у рабочих, солдат, как обстоят дела в партии? Каменев получил от Ленина выговор: «Что это вы написали в «Правде»? Я, конечно, обзывал вас по-всякому». Но сказано это было добродушно, с улыбкой. Ленин любил Каменева. Главное, он наверняка понимал, что Каменев, непокорный «оборонец), невольно оказал партии услугу: он спас ее от народного негодования во время первой, наиболее националистической фазы революции. Каменев не отреагировал на замечание вождя. Он бегал по вагону, представляя петроградских большевиков своему большому другу Григорию Зиновьеву, чья жизнь будет неразрывно связана с его собственной и закончится так же трагически.

3 апреля в 23 часа 10 минут поезд прибыл в Петроград на Финляндский вокзал. Владимир Ильич приехал домой.

В чем Совет был непревзойденным мастером, так это в устройстве торжественных приемов и встреч героев-революционеров, вернувшихся на родину. Несколькими днями раньше горячий прием был оказан Плеханову. Торжественных встреч были удостоены Вера Засулич и легендарная народница Катерина Брешко-Брешковская, «бабушка русской революции».[256]

Революция пока еще была праздником, и великодушные победители, не задумываясь о различиях в политических убеждениях председателя, товарищей председателя Совета, «меньшевистских негодяев» (на языке вновь прибывших), поспешили на вокзал, чтобы воздать дань уважения товарищу Ленину и его партии.

На перроне был выстроен почетный караул. Под мелодию «Марсельезы» (русские оркестры еще не играли «Интернационал», а ведь «Марсельеза» была не только революционным гимном, но, как это ни прискорбно, являлась гимном «французского империализма») Ленин вышел из вагона. Раздались бурные аплодисменты. (По свидетельствам очевидцев, Шляпников вел себя словно шеф полиции, приветствующий визит царского губернатора.) Командир роты почетного караула произнес короткую речь, в которой выразил надежду, что гражданин Ленин в скором времени войдет во Временное правительство! Ленину в руки сунули букет цветов (никто не заметил, получила ли Крупская цветы; ее вообще никто не замечал) и проводили в зал для торжественных приемов, где в прежние времена проходили встречи царской семьи.

Здесь Чхеидзе от имени Совета произнес приветственную речь: революционную демократию следует защитить от внутренних и внешних врагов… необходимо единство… они надеются, что Ленин объединится с ними в борьбе за дело революции. Едва дослушав «приветствие» (Ленин явно игнорировал незадачливого председателя Совета), Владимир Ильич обратился с речью к находившимся здесь петроградским рабочим, солдатам и морякам: «Социалистическое движение охватило весь мир… наша русская революция ознаменовывает начало мировой социалистической революции… она открывает новую эру в истории человечества». Ленин, обладая трезвым и практичным умом, не мог не высказать своего мнения о революции в Германии: «Недалек тот час, когда по призыву нашего товарища Карла Либкнехта народ Германии повернет оружие против эксплуататоров… Германия бурлит». В то время Либкнехт находился в тюрьме, а Ленин прибыл в Россию с помощью того самого правительства, которое посадило Либкнехта в тюрьму. Но присутствующие на встрече в тот момент не задумывались о подобных мелочах.

По окончании официальной встречи Владимир Ильич выступил перед толпой, собравшейся у вокзала. Стоя на броневике, он фактически повторил свой «ответ» Чхеидзе. Затем на броневике, тесно окруженном народом, Ленин медленно отправился к дворцу Кшесинской. Здесь он произнес речь с балкона дворца. Все выступления Ленина этой ночью содержали бескомпромиссное нападение на продолжающуюся войну: «Защита Родины означает защиту одних капиталистов от других». Эти слова вызвали ропот среди солдат, слушавших выступление Ленина; кое-кто даже предложил ему спуститься вниз, и тогда они ему покажут, что к чему…

Неугомонный Суханов проводил Ленина в зал, где собрались члены ЦК и ПК большевиков. Один из товарищей произнес приветственную речь. Перед войной Ленин написал о некоторых экономических работах Суханова: «Дерзкая ложь Суханова… вне всякого сомнения, Суханов – один из самых отъявленных болтунов…» Но зачем ворошить прошлое? Какими бы эпитетами ни награждал Суханова отец большевизма, это было ничто по сравнению с тем, что он писал в адрес Троцкого. Ленин с Сухановым вели дружескую беседу, пока большевики не потребовали к себе «своего Ильича». Несмотря на усталость, Владимир Ильич выступил перед собравшимися с полуторачасовой речью. Он критиковал позицию, занятую большевиками; их нерешительность, касалось ли это Совета, Временного правительства или отношения к войне. Он стыдил их за малодушие и слабоволие. Не верится, что он говорил правду, когда заявил: «Когда мы с товарищами ехали сюда, я был уверен, что нас прямо с вокзала отвезут в тюрьму… Мы не теряем надежды, что это произойдет». Эти слова предназначались для того, чтобы пристыдить наиболее стойких приверженцев «оборончества» среди большевиков. Никто не вспомнил эти слова спустя несколько месяцев, когда, наконец, появилась возможность оказаться в тюрьме… но Ленин не воспользовался ею и попросту сбежал.

Только в пять часов утра Владимир Ильич покинул дворец, оставив своих восторженных, но пришедших в некоторое замешательство от его речей сторонников, и отправился на квартиру своей сестры Анны Елизаровой. Вождь революции ни на минуту не забывал о семье. В первые же дни после приезда он, несмотря на катастрофическую нехватку времени, умудрился выкроить минуту, чтобы посетить могилы матери и сестры Ольги.

4 апреля было первым рабочим днем Ленина в революционном Петрограде. Утром он провел совещание в квартире сестры (на квартире у В.Д. Бонч-Бруевича. – Примеч. пер.), затем в редакции «Правды» и днем в Таврическом дворце произнес две речи, вошедшие в знаменитые «Апрельские тезисы».[257]

Главную речь Ленин произнес в Таврическом дворце на объединенном заседании большевиков, меньшевиков и неприсоединившихся социалистов. Возможно, это была попытка объединить русских марксистов. Но после выступления Ленина стало ясно, что и речи нет ни о каком объединении. Многие были шокированы резким тоном и требованиями своего вождя.

Какое уж там общее единство! Как бы не произошел раскол в собственных рядах!

Ленин резко осудил систему двоевластия, которую даже такие радикальные социалисты, как Стеклов и Суханов, считали чуть не догматом веры. Вся власть должна принадлежать Советам, утверждал Ленин. Он отвергал любую идею поддержки Временного правительства. «Никакой поддержки, ни малейшего доверия Временному правительству!» Шла империалистическая война, и Ленин, ставший теперь гораздо осмотрительнее, не выступал в защиту немедленного мира, но настойчиво подчеркивал необходимость вести антивоенную пропаганду и, чтобы придать бодрость солдатам, войти в контакт с пролетариатом воюющих стран для прекращения империалистической войны. Следовало немедленно решить земельную проблему; провести конфискацию помещичьих земель и передать их комитетам крестьянской бедноты. Категорический противник объединения, Ленин потребовал, чтобы его партия изменила название на «коммунистическая», и выдвинул задачу создания нового, коммунистического Интернационала, без Каутских, меньшевиков и иже с ними.

Для большинства это было подобно удару молнии, равносильно отказу не только от прежних позиций большевиков, но и от самого марксизма. «Каждый» понимал, что партия должна взять курс на завершение буржуазно-демократической революции, а не на переход к социалистической, для которой еще не пришло время. Ленинские тезисы – это декларация анархизма, авантюризма, недостойная марксиста. «Это чистейший абсурд, – кричал один меньшевик, – безумный бред». Другим казалось, что Ленин просто не представляет реального положения, сложившегося в России, он слишком долго не соприкасался с действительностью. Осмотревшись, он конечно же пересмотрит свои взгляды. Лидеры меньшевиков с уверенностью заключили, что этого человека ожидает полное одиночество. Как Плеханов с его чрезмерным национализмом, так и Ленин с его анархизмом, безусловно, должны исключить себя из русского марксизма.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.