Глава третья ПЕРЕХОД

Глава третья

ПЕРЕХОД

Для работающих на угле судов в условиях нехватки или отсутствия угольных баз на пути следования переход от Либавы до Японского моря был подвигом, эпосом, заслуживающим отдельной большой книги. Однако данная глава сведется лишь к перечню главных событий и воспоминаниям нескольких участников перехода, отобранным в зависимости от того, как они освещали предстоящую битву.

После злополучного столкновения с траулерами на Доггер-Банке отряд Рожественского двинулся к Виго, отряд Фелькерзама — к Танжеру, а миноносцы ушли в Шербур. Когда Россия согласилась участвовать в Международной комиссии по расследованию, для русской эскадры был снят запрет на плавание, в частности до Танжера, хотя этот этап сопровождался унизительным конвоем английских крейсеров.

Адмирал Фелькерзам с двумя старыми меньшими броненосцами («Сисой Великий» и «Наварин») плюс два крейсера и все миноносцы продолжали двигаться на восток через Суэцкий канал. Четыре новых броненосца, слишком крупных для прохождения Суэцем, вместе с «Ослябя» и остальными кораблями ушли с Рожественским на мыс Доброй Надежды с тем, чтобы, обогнув его, встретиться с Фелькерзамом у Мадагаскара.

Командир «Авроры» Егорьев отмечал, что путь от Танжера до Дакара был отмечен неприятностью: «Выбирая якорь в Танжере, наш транспорт «Анадырь» зацепил кабель, связующий Африку с Испанией. Адмирал, не терпящий никаких задержек, услышав про это, приказал перерубить кабель. Этим приказом мы доставили себе много хлопот. Тогда мы не знали, что будем страдать из-за этого в Дакаре, где мы вынуждены будем платить огромные суммы, посылая телеграммы в Россию через Канарские острова и Америку, а потом обратно в Европу. Это было ужасно дорого, потому что ежедневно адмирал получал и отправлял целые пачки телеграмм.

По приходе в Дакар опять начались мытарства по добыванию денег. На берегу нет золота, только франки — серебро, и то в очень ограниченном количестве. Мы пытались получить кредит у нескольких банкиров и торговых домов, но безуспешно. Вступали в сношения с различными европейскими Креди-Лионнэ, которые каждый день обещали, что получим деньги и, в конце концов, мы ушли без них. Командир «Бородина» еще в бытность в Виго выписал себе английские фунты и своевременно получил их на корабль. Этот факт стал известен адмиралу, а потому приказано было разделить большую часть бородинских денег между другими судами. Это обстоятельство очень огорчило «Бородино», но помогло немного общему безденежью на остальных судах. Команды уже два месяца не получают никакого жалованья, а потому лишены, возможности удовлетворять свои маленькие, но очень существенные для них потребности. Офицерам часть следуемого содержания выдали, а потому все, видимо, повеселели. Да, кстати, было разрешено съездить на берег. На берегу нажились все: магазины, почта, телеграф, два отеля, ресторанчики и в особенности три приезжие испанки из Барселоны.

На рейде Дакара скопилось много судов, большинство из которых — угольщики для нашей эскадры. Адмирал, приказал принять полуторный запас угля. Это поставило всех в большое затруднение, так как 50% излишнего угля никогда никто не принимал. Приказ этот был вызван тем, что на рейде нас давно уже ожидали угольщики с 40 000 тонн угля, но эскадра могла принять лишь четверть того, что было ошибочно привезено сюда. Каждому угольщику платят по 500 рублей в сутки, поэтому расход получился громадным., принимая во внимание большое число пароходов и очень продолжительное время, проведенное в ожидании эскадры. Все угольщики оказались немцами и только один англичанин. Счет платы им шел с сентября месяца. Началась отчаянная погрузка на всех судах при соревновании участвующих за обещанную премию за скорейшую погрузку. «Аврора» грузилась 12 часов, приняв 850 тонн. Погода была сухая, а потому пыли было много — все без исключения почернело моментально. Не жалели ни человеческих сил, ни машин, которыми грузили, передавая уголь с германского парохода «Орион» («Фленсбург»), ни мешков, которые часто разрывались.

Кругом стоял грохот, шум от быстрого передвижения мешков, навешанных на тележках артиллерийской подачи, слышались сиплые голоса людей. Жара и жажда добавляли ужасный вид этого муравейника. Углем были завалены кочегарки, некоторые входы, два жилых носовых помещения. В остальных жилых помещениях образовалась адская температура вследствие закрытия от пыли всех входных отверстий для притока наружного воздуха в корабль. Попорчена масса имущества, а с броненосца «Орел» на пароход-госпиталь был отвезен один человек почти в безнадежном состоянии, который попал под обвал угля. Приезжали французские власти, официально заявив, что не позволят эскадре запасаться углем в таком большом количестве. Это, понятно, не было исполнено, а французам в утешение на словах уменьшали количество принятого угля процентов на 60».

Уголь принимался мешками с помощью шлюпок. Уголь насыпали в мешки на угольщиках и потом «майнали» в корабельные шлюпки, которые паровыми катерами буксировались к своим кораблям. Здесь мешки поднимались, опорожнялись и отправлялись назад. Грязная, тяжелая, изматывавшая тело и душу работа. Было сделано несколько попыток подводить угольщики к борту, но слишком разнящаяся высота борта исключала такой способ погрузки даже в тихую погоду. Эту идею пришлось оставить после того, как одна из средних пушек «Суворова» была зажата корпусом угольщика.

Столь частые приемки угля на этом отрезке пути объяснялись, видимо, тем, что со дня на день ожидалось ухудшение погоды, и любая погрузка стала бы просто немыслимой. Пересечение Индийского океана, как пересекла его русская эскадра весной 1905 г., было мероприятием беспрецедентным: никогда раньше в броненосную эру военный флот, подобный этому, не совершал такого долгого перехода с углем в открытом море. Сопровождаемая лишь одной плавучей мастерской, 2-я эскадра Рожественского была предоставлена самой себе в безбрежном океане.

Хотя частые донесения о замеченных японских кораблях оказались ложными, многие авторы последующих исследований были убеждены, что эскадра все же находилась под постоянным наблюдением на всем протяжении ее пути: британские военные корабли, японские суда, даже воздушные шары считались задействованными для передачи в Токио подробной развединформации. Однако Того бывал порой в полном неведении относительно местонахождения русских кораблей, и, так как сам поход был беспрецедентен, он мог лишь смутно гадать, будут ли русские корабли в японских водах и когда. С другой стороны, Того, конечно, знал больше о 2-й эскадре, чем она знала о Того. Японцам было нетрудно держать в непроницаемой тайне свои военные и морские дела. Перед Цусимой Рожественский никогда не знал о диспозиции Того, как он не знал определенно, что «Йашима» был потоплен в 1904 году или что «Миказа» вернулся в строй после восстановления.

После разгрома порт-артурской эскадры в середине декабря Того увел свои корабли для инспекции и ремонта и главным образом для обновления изношенных орудийных стволов. После ремонта корабли ушли на базу Мозампо в Корее на боевые учения. Крейсера послали на юг на поиски Рожественского в воды голландской Восточной Индии, Южного Китая, Индокитая и Филиппин. В тот день, когда 2-я эскадра покидала Мадагаскар, японские крейсера наведались с разведкой в Сингапур. Последний отряд крейсеров возвратился в Японию в марте, 19-го числа, а 27 марта пришло известие: русские прошли Сингапур. Вице-адмирал Камимура был послан минировать подходы к Владивостоку, после чего главные японские силы были сконцентрированы в Корейских проливах.

На удивление всем, включая и самих японцев, Рожественский повел свои корабли Малаккским проливом, а не Зондским, поэтому это был настоящий триумф, когда его армада, насчитывавшая 47 кораблей, проплыла мимо Сингапура со скоростью 8 миль в час. Со дня выхода из Мадагаскара только восемь человек умерли от болезней.

Капитан Егорьев, командир «Авроры», продолжает дневник «Почти каждый вечер «Дмитрий Донской», «Изумруд» и «Кубань» доносят, что видят огни к Северу от эскадры. Если это не галлюцинация, не звезды, лежащие на горизонте, но обыкновенные судовые огни, тогда это может быть только преследующий нас противник, так как на этой широте обычного судоходства попросту нет.

Этим утром, 21 марта, дождавшись благоприятной погоды, мы начали грузиться углем. Работаем двумя паровыми катерами, поэтому дело идет быстрее, чем раньше. С 7 утра до 6 вечера приняли 250 тонн. Поскольку мы идем на сближение с противником, адмирал снизил количество сверхнормативного угля на всех судах. Для «Авроры» полный груз угля установили в 1250 тонн, для броненосцев 1800 тонн.

26марта. Этим утром мы дошли до Сингапура и наш Консул, Рудановский, вышел в море, чтобы встретить эскадру.

Все ждали почты, каких-то известий, ведь мы были отрезаны от внешнего мира более 20 дней. Сперва нам казалось, что его катер намеревается идти борт о борт с флагманом, но эскадра не сбавляла хода, и катер пришвартовался. Позднее, очевидно закончив все дела на «Суворове», консул был так любезен, что подошел и к двум задним кораблям — «Дмитрию Донскому» и «Олегу». От них мы узнали, что главные японские силы были сосредоточены в районе Северного Борнео и островов Лабуан, а крейсера и торпедные суда ожидали нас у Натун Айлэндз. (Позднее оказалось, что эта была ложная информация.)

Наши транспорты идут в двух кильватерных колоннах. Справа их прикрывают броненосцы, слева — крейсера. В голове колонны разведочные суда, которые замыкает «Олег». Миноносцы наши плывут теперь сами, и не на буксире, как раньше.

Так как столкновение с японцами теперь уже близко, мы приняли последние меры для защиты отдельных частей крейсера, которые, как всегда в мирное время, были выполнены необдуманно. Наш лазарет и операционная были так не подготовлены, что мы не могли использовать их в тропиках.

Мы должны были организовывать для них новые помещения, а потом сделать все возможное, чтобы защитить их от артиллерийского огня.

Почти все продовольствие хранилось в одном месте, так что, если б эта часть корабля была бы затоплена, 600 человек остались бы без пищи. Были и другие нелепости, подлежащие быстрому исправлению.

30 марта. Ранним утром мы были в ста милях от Камрани и, видя, что горизонт чист, решили воспользоваться прекрасной погодой для погрузки угля. Но едва только эскадра остановилась после почти месячной непрерывной работы машин и котлов, как на многих судах выявилась срочная необходимость в перетяжке и регулировке их машин. «Наварин», например, заявил, что он будет готов не ранее шести часов.

В 3 часа нам приказали прекратить бункеровку, поднять шлюпки и построиться в походный порядок. Мы взяли 270 тугля, то есть снова имеем больше полной нормы. Обычно после окончания погрузки у нас уходит два часа, чтобы построиться в формацию, но на сей раз произошла большая путаница, т.к. мы должны были выстроить колонны в совсем новом направлении, на Запад».

Между Сингапуром и Камранью произошел случай, который, по свидетельству очевидца, способствовал оживлению международных морских отношений. Британскому крейсеру «Диадема» случилось обогнать 2-ю эскадру: «Вахтенный начальник «Орла» за чаем рассказал любопытные детали о встрече английского корабля с «Изумрудом». Британец довольно бестактно поднял сигнал: «Не вижу адмиральского флага. Кто ваш адмирал и как ему салютовать?» На «Изумруде» перепутали сигналы и ответили «Ножи и вилки». Англичанин больше ничего не спрашивал и обошел нас без салюта».

Когда 2-я эскадра прибыла в Камрань Бэй в Индокитае, то обнаружила здесь германский лайнер. В качестве пассажира на его борту находился японский принц, и, может быть, он-то и был источником информации, полученной адмиралом Того 9 апреля: «Надежный источник сообщает следующее относительно кораблей Балтийской Эскадры в Камрани: военный корабль трехмачтовый двух­трубный (типа «Дмитрия Донского») и один вспомогательный крейсер с двумя мачтами и тремя трубами стоят в охранении на внешнем рейде.

Два торговых судна, каждое с четырьмя мачтами и одной трубой, стоят на якоре у северного входа в порт. Через этот вход видны военные корабли, вероятно, броненосцы, стоящие на якоре на внутреннем рейде. Двое из них, каждый трех­трубный, двухмачтовый, несут адмиральские флаги на фок-мачте. На внешнем рейде близ южного входа, у берега, стоят на якоре шесть кораблей. Густые столбы дыма поднимаются с внутреннего рейда».

В течение этих недель основные японские корабли продолжали артиллерийскую практику. В связи с тем почтительным ужасом, с которым выжившие в Цусимском бою русские рассказывали про японскую артиллерию, немалый интерес представляют отчеты британских морских обозревателей, бывших в это время на кораблях Того. Согласно одному из них артиллерийские стрельбы в апреле не впечатляли. Мишень представляла собой остров, по которому стреляли на ходу проходящие мимо корабли с расстояния 2500—3000 ярдов. Из четырех линкоров лучший («Шикисима»), стреляя из главного калибра, из восьми выстрелов попал в шести случаях, а худший («Фуджи») два из восьми.

Это было неплохо, однако средний калибр (где комендоры, видимо, были не так опытны) показал очень бедные результаты: флагман «Миказа» зафиксировал только 14 попаданий из 64, а при стрельбе на длинные дистанции у «Шикисимы» (5800 ярдов) не было зафиксировано ни одного попадания.

Японские командиры приписывали эти слабые результаты лежалым («черствым») зарядам. Британский морской атташе отметил, что не на всех японских кораблях удалось поменять стволы после порт-артурской кампании. А вообще, в тот период почти на всех флотах артиллерия оставляла желать много лучшего.

Британский флот только-только начал применять новую технику Перси Скотта, а в Японии полная обработка по методу Скотта нашла применение лишь в 1907 г. (хотя один из «даров» Скотта — и, может быть, самая главная из его инноваций — был смонтирован по крайней мере на одном японском линкоре как раз перед Цусимским боем, а новый очень эффективный британский телескопический прицел для 6-дюймовых орудий в то время стал уже внедряться на японском ВМФ). Средний британский броненосец до внедрения на судах изобретения Скотта обычно попадал один раз из трех в легких условиях, с расстояния 2000 ярдов.

В бою при Раунд Айлэнд (Круглом острове) японцы сильно пострадали вследствие преждевременного взрыва собственных снарядов.

Считалось, что причиной тому была конструкция А.Р.2. Это был бронебойный снаряд с начинкой из шимозы, с донным взрывателем японской конструкции, который активизировался при взрыве метательного заряда. Согласно британскому морскому атташе этот тип снарядов (или этот тип взрывателей) был удален с кораблей до Цусимского боя, и все-таки в этом бою три из носовых главных орудий «Нисшин» разлетелись в результате преждевременных взрывов. Атташе отметил также, что наряду с шимозными на корабли также поступали снаряды, начиненные обычным порохом. Такое могло быть из-за нехватки шимозы, но вполне возможно, вследствие недоверия, которое питали японские офицеры к новому В.В.

В то время как японцы отрабатывали стрельбу из своих пушек, флот Рожественского, прибывший в Индокитай 1 апреля, вынужден был простоять там целый месяц, двигаясь с одного места на другое, что­бы не злить правительство Франции длительным пребыванием на одном месте.

Капитан Егорьев продолжает вести свой журнал: «2 апреля. Мы долго не становились на якорь, так как «Аврора» была послана в море как дежурный крейсер. В море мы пробыли сутки, оставаясь в пределах видимости ближайших кораблей эскадры. Вечером мы бросили якорь, поставили наше сетевое заграждение, получили в подкрепление шесть миноносцев-дестроеров и шесть торпедных судов и благодаря яркой луне могли чувствовать себя в безопасности от внезапного появления врага.

3 апреля. Рано утром нас сменила «Светлана». Мы вошли в бухту и пришвартовались к огромному германскому пароходу «Баден», чтобы загрузиться углем. С левого его борта уже стоял наш «Урал», который принял 2500 тонн. «Аврора» должна была обойтись на сей раз двумя сотнями тонн.

Кончили мы погрузку в 3 часа и пошли обратно на рейд, на новое место, рядом с «Нахимовым». Примерно в это же время сюда прибыл старый пароход, купленный принцем Ливеном в Сайгоне, который привез для нас 100 быков и большое количество провианта для кают-компании, включая разную живность.

6 апреля. На нашей последней стоянке я воспользовался близостью берега и около полудня, взяв с собой за компанию доктора, старшего штурмана и двух мичманов, прихватив астрономические инструменты и винтовки, сошел на берег, чтобы взглянуть на новую местность».

Через несколько дней офицеры пришли к выводу, что адмирала обязали дожидаться дополнительных кораблей Небогатова, которые составят 3-ю Тихоокеанскую эскадру. Дело в том, что после отправления из Либавы 2-й эскадры Рожественского в октябре, заключив, что на порт-артурскую эскадру надеяться уже нечего, Морское министерство, побуждаемое прессой, решило найти и подготовить еще партию кораблей.

Поскольку все имевшиеся корабли и люди были уже мобилизованы для 2-й эскадры, а южноамериканских судов в перспективе как будто не было, Морскому министерству пришлось «поскрести на самом дне бочки».

Так случилось, что офицеры, набранные для этой дополнительной «армады», были не хуже, а частью даже лучше, чем их коллеги во 2-й эскадре. Этого нельзя было сказать о кораблях и матросах, хотя и относительно хорошие офицеры все же успели сделать какие-то шаги в сторону исправления этого зла. Приказом от 23 ноября, которым официально утверждалась 3-я Тихоокеанская эскадра, назывались броненосец «Николай I», старый, но с обновленными котлами, еще более старый крейсер «Владимир Мономах» и три корабля береговой обороны: «Адмирал Ушаков», «Адмирал Сенявин» и «Генерал-адмирал Апраксин» плюс три транспорта и два буксира. Из всех них «Апраксин» был, вероятно, в наихудшем состоянии. Его командир впоследствии писал, что им пришлось пережить на нем во время Восточного похода: «Когда после выхода из Либавы мы вошли в Бискайский залив, он встретил нас штормовым ветром. Все шесть дней, которые мы провели там, напоминали подводное плавание, так как корабль наполовину был затоплен водой. Офицеры не могли оставаться в своих каютах, потому что и они также были наполовину погружены в воду. Судно протекало по всей верхней палубе, как оно протекало и все предыдущие шесть лет, и никто с этим ничего не мог поделать, несмотря на беспрерывные требования покончить с этим. Корабль, надо напомнить, сел на камни у берегов Голландии, это расшатало весь корпус, а переднюю башню даже сорвало с места, и она так и осталась загнутой вперед. В1902 году, когда судно должно было проходить через льды, форштевень был помят и сильно ослаблен.

Когда мы пришли в Суда Бэй, за шесть дней стоянки мы собственными силами и средствами исправили это повреждение, мало того, проконопатили швы между плитами, а заклепки, которые текли, заглушили цементом. К счастью, на следующем этапе похода нам сопутствовала более или менее приличная погода».

Естественно, подготовка к походу 3-й эскадры была в тех условиях поспешной и далеко не полной. Командир «Апраксина» (имевший, видимо, свои причины рисовать все в черном свете) описывает ее снаряжение следующими словами: «Всем известно, что снаряжение наших кораблей начали зимой, в самых худших условиях. Наши корабли входили в артиллерийский дивизион и осенью, когда они вернулись с моря, на них уже насчитывалось много дефектов. Подали соответствующий рапорт, и эта работа должна была быть выполнена в течение двух зим, т.к ее не успели бы закончить к следующей весне. И вдруг поступает приказ подготовить корабли в течение полутора месяцев.

Это означало гигантскую работу, а на кораблях не было ни офицеров, ни команды, ни рабочих, в порту на складе не было материалов. Но приказ надо было выполнить.

Сначала назначили офицеров и команды, нашли рабочих. Затем, слава Богу, начали поступать материалы, только не те, что нужно, и не в том количестве. Команду на наш корабль прислали ужасную. Их собрали отовсюду: Либава, Петербург, Кронштадт, Гельсингфорс, с Черного моря. Люди не знали ни корабля, ни даже друг друга. Я принимал людей, и по документам они были чисты как стеклышко, а при более тщательном изучении открывалось, что кто-то прибыл сюда из тюрьмы, кто-то — из штрафного батальона. Вот какая это команда была!

Несмотря на это, через полтора месяца очень тяжелого труда моих офицеров и тех немногих, которые остались от моей прежней команды, мы добились от этих людей того, на что обычно уходит два года.

Вышли в море. Офицерам работы прибавилось. Они сами занимались с людьми. Помимо текущей очень важной работы, тренировок на ходу и т.д. офицеры читали матросам лекции, устраивали дискуссии. Офицеры поделили между собой темы, и в то время, как наш капеллан — прекрасный художник —рисовал карты, они объясняли, куда мы плывем, зачем, в чем наша задача, и рассказывали о Русско-японской войне и о наших пушках сравнительно с японскими. Они искренне старались сделать что-то из этих людей, и благодаря их усилиям и неистощимой энергии, через три месяца после выхода из Либавы мы имели по-настоящему хорошую, толковую, надежную команду».

Судовой врач рассказывает о том, что пришлось перенести морякам 3-й эскадры, когда они готовили ее к походу: «Должен упомянуть о том, в каких условиях жила команда с начала ноября 1904 года. До отплытия эскадры Небогатова матросы должны были жить вместе с 500 рабочими, которые отлаживали наши корабли. Поэтому здесь, особенно ночью, недоставало санузлов. Площадка, где велись работы, была открыта всем ветрам, поэтому было очень холодно и здесь, и в доке. Все это вызвало массовые заболевания ревматизмом.

Несмотря на мои рекомендации больным оставаться в санчасти, многие продолжали работать, а потом так больными и ушли в море. В тропиках люди страдали от жары и приходилось использовать вентиляторы. Команда должна была тяжело и часто работать на погрузке угля и продовольствия. Все это вызывало физическое истощение и моральную подавленность команды».

3-я эскадра была отдана под. командование контр-адмирала Небогатова. Таким образом, когда она догнала 2-ю и они объединились, то в сумме имели четырех адмиралов: Рожественского и контр-адмиралов Фелькерзама, Небогатова и Энквиста. Последний командовал крейсерами, а Фелькерзам — вторым отрядом броненосцев. В отличие от японских адмиралов, которые все участвовали в настоящих военных действиях на море, ни один из этих четверых не командовал эскадрой или отрядом или был хотя бы флаг-офицером в условиях войны. Трое из них командовали артиллерийским учебным заведением, а четвертый был только командиром старого учебного судна-фрегата для стажировки курсантов.

Небогатов позднее описал, как он попал в командующие 3-й эскадрой: «При своем вступлении на службу во флот, я себе поставил за правило никуда не проситься и ни от каких назначений не отказываться. В 1904 году я был в Черном море, командовал учебным артиллерийским и минным отрядами. В один прекрасный день в сентябре месяце приглашает меня главный командир Черноморского флота, адмирал Чухнин и говорит:

— Я получил телеграмму от управляющего Министерством. Для вас, контр-адмирал Небогатов, имеется новое назначение, поэтому прошу немедленно прибыть в Петербург.

Конечно я собрался на следующий день, приехал и стал заниматься тем делом, которое мне было поручено. Это дело требовало различных обсуждений и знакомства с офицерским составом. Мне помогали в этом деле капитан Кросс и лейтенант Сергеев. Потом, в ноябре месяце, начались разговоры, что нужно послать в помощь адмиралу Рожественскому 3-ю эскадру.

3-я эскадра начала готовиться. Я продолжал заниматься своим делом.

В один прекрасный день меня из Главного Морского штаба вызвали и говорят, что Управляющий Министерством приглашает прибыть сейчас к нему. Прихожу к нему в кабинет. Там заседает большая комиссия под председательством самого Управляющего Министерством и главного командира Кронштадтского порта, адмирала Бирилева и всех техников. Оказывается, они рассуждали о том, кому поручить снаряжение этой эскадры.

Адмирал Авелан обращается ко мне и говорит:

— У нас еще нет командующего эскадрой. Хоть вы и заняты другим делом, я думаю, вы, как никто другой, справитесь и поможете адмиралу Бирилеву при вооружении этих судов.

Конечно такое предложение было для меня лестно. Почему бы не помочь? Вскоре я поехал с адмиралом Бирилевым в Либаву.

На судах работа была в полном разгаре: часть броненосца «Николай I» была сломана, мачты «Владимира Мономаха» были снесены. Я скоро вошел в дело и стал помогать и снабжать эскадру и транспорты. Затем начали кампанию. Начальника эскадры не назначают, в силу этого мне пришлось поднять флаг. Теперь, не помню точного числа, но, должно быть, дней за пять до ухода, будучи в Либаве, я получил телеграмму: «Немедленно отправиться в Петербург для сдачи эскадры вновь назначенному адмиралу Данилевсому». Я стал собирать свои чемоданы. Через два часа получаю телеграмму, что Данилевский отказывается, и все остается по-старому. Работы тут было еще на 4—5 дней.

Состояние судов я знал превосходно, так как три года служил помощником адмирала Рожественского. Но я считаю, что исполнил в точности и блестящим образом ту задачу, которую поставило передо мной министерство. Когда я вышел отсюда со своим отрядом, мне было предписано идти на соединение с эскадрой Рожественского. В скором времени я привел эскадру в отличном состоянии и сдал ее».

С исторической точки зрения интересен тот факт, что 3-ю эскадру намеревались экипировать аэростатами наблюдения. Похоже, это было следствием раздутой газетчиками кампании, считавшими воздушные шары новым победоносным оружием, способным ошеломить «желтых мартышек» и повернуть ход войны в другую сторону.

Миллионер Строганов заплатил за немецкое судно, приобретенное как будущее депо для воздушных шаров. Небогатов, может быть, и не блиставший в военном отношении, но имевший большую долю здравого смысла, впоследствии рассказал, как он поступил с этим судном: «Пошло это судно с нами из Либавы помимо моего желания. «Русь» — был пароход, купленный у германского коммерческого флота и оборудованный под воздухоплавательный парк. Когда я узнал, что он идет, я ознакомился с этим пароходом и увидел, что его котлы никуда не годятся. На один котел пришлось поставить 250 заплат.

Затем я желал ознакомиться, что это за воздухоплавательный парк. Мне сказали, что есть два способа добывания газа: химический и электролитический. Прежде чем взять «Русь» с собой, я попросил продемонстрировать мне шар в действии. Я отдал это распоряжение часов в 5 вечера, а в 8 часов ко мне с этого парохода явился заведующий воздухоплавательным снаряжением, полковник, и говорит:

— Мы не можем.

— Почему же?

— У нас неисправно...

— Как же вы на войну собираетесь?

— Да вот машина сломалась, электролитическим способом наполнить шар нельзя, потому что у нас динамомашина не соответствует паровому двигателю.

— Ведь есть еще химический способ, — говорю я.

— Химическим способом очень опасно, у нас три дня назад двоим лицо опалило. Унос большие запасы газа, так что мы боялись весь корабль сжечь.

«Зачем я такое судно потащу с собою», — подумал я. Доложил об этом соответствующему начальству и просил избавить меня от этого судна, которое было и не пароходом и не парком. Начальство, однако, убедило меня:

— Необходимо взять. Что же общественное мнение скажет? Берите уж.

— Ну ладно возьму. Попадет ко мне в руки —распоряжусь как следует.

Я вышел из Либавы, дошел до Скагена. Оказывается, холодильники на «Руси» были забиты деревянными пробками. Я составил комиссию и немедленно отправил судно в Либаву, где оно стоит и теперь».

Итак, в феврале 1905 г. небогатовская коллекция «подняла паруса» и вышла в море. Корабли прошли Суэцким каналом и совершили достаточно быстрый переход, пройдя Сингапур через три недели после того, как главная эскадра Рожественского пришла в Камрань Бэй. Японцы в это время в Париже энергично протестовали, заявляя, что предоставление русским гавани в Индокитае — нарушение французского нейтралитета. Если не считать периодических выходов в море для засвидетельствования почтения французским крейсерам, работы командам было немного. Офицеры, впрочем, скоро нашли себе развлечения.

Вспоминает в своем дневнике капитан Егорьев: «Единственным развлечением для всех, кто мог, была охота. Многие, кто сделался «охотником», никогда ружья в руках не держали и не знали другой почвы, кроме нашего уличного асфальта или булыжника. Большинство охотников вооружались с головы до пят; четыре человека иногда брали с собой 16 винтовок.

Рассказы этих спортсменов (как и их вооружение) были легендарны. Фактически же их добычей были две козы и один павлин. Блеяние козла принималось ими зарев ягуара, лиса превращалась в тигра, рабочие буйволы заставляли спасаться на деревьях, а за убитого их теленка аннамиты получили 25 рублей. С одного миноносца даже стреляли из пушек по стаду этих плывущих рабочих буйволов (хотя у них в ноздрях были видны кольца), но, к счастью, в них не попали.

20 апреля. Боевые корабли снова подняли якоря. Причина нашего отхода пока не ясна, но можно предположить, что это результат известия, будто нашу гавань собирается навестить французский крейсер. Если французы найдут нас на якоре, они вынуждены будут ради оберегаемого ими нейтралитета «просить нас выйти вон». Но теперь, встретив нас около 8 утра в море, они поприветствовали нашего адмирала и даже любезно сообщили ему, что везли для него телеграмму, но передали ее на «Алмаз», оставшийся в гавани. Французы немного помедлили и убедились своими глазами, что адмирал Рожественский не нарушает их нейтралитета, а крейсирует в море.

24 апреля. Были обрадованы новостью, что отряд Небогатова благополучно прошел Сингапур в ночь с 21 на 22 апреля. Сингапур от нас в 700 милях, так что большинство из нас думают, что радостное событие — встреча двух соединений — произойдет 26-го...

25 апреля. «Жемчуг», «Рион» и «Днепр» были отправлены на встречу с приближающимся отрядом. Того же дня три немецких угольщика и старый «Мессаджери» из Сайгона прибыли в Камрань Бэй.

Последний пришел с грузом, в котором вся эскадра имела страшную нужду, —12 000 пар ботинок для наших команд.

Они уже давно износили свои ботинки, как и свои босые ступни, в этой нескончаемой борьбе с углем.

26 апреля. Утром мы уже собирались поднять якорь, когда вновь заявился французский крейсер «Гишен» и своим присутствием намекнул, что гостеприимству в нейтральных водах пришел конец. Грузовые суда, опекаемые «Алмазом», снялись раньше. В 10 ч. снялись и остальные суда и построились в две кильватерные линии. Только мы тронулись, как получили первую радиовесточку от «Владимира Мономаха». Всеобщей радости не было границ, ведь мы теперь выросли и вместе можем рассчитывать на успех!

26 апреля 2 часа дня. Отряд Небогатова в безупречном строю прошел нашу эскадру.

Мы от всего сердца кричали наше «ура», оркестры играли «Боже царя храни».

Отряд адмирала Небогатова пришел в хорошем состоянии, так что 4-дневной стоянки им хватило для мелких исправлений машин. Они должны были перекрасить свои трубы в желтый цвет, как у нас, а мачты в светло-серый.

За время стоянки офицеры обменялись визитами, повидали друзей. Разговорам не было конца. Всякий испытывал подъем настроения, слушая новости.

Все без исключения очень хвалили адмирала Небогатова, подтверждая его искусство судовождения и уравновешенность — свойства в нынешней обстановке редчайшие».

Корабли Небогатова дошли до Мадагаскара без особых приключений, так как у них было меньше проблем с углем. Отчасти потому, что Небогатов меньше об этом беспокоился, отчасти потому, что не его это было дело — организовывать угольщиков, наконец, потому, что он мог ставить угольщиков непосредственно к борту своих кораблей.

Однако это было далеко не простое плавание. Вот что позднее рассказывал капитан Лишин: «Трудно себе представить поход более тяжелый, чем этот. Погрузка угля сменялась чисткой, чистка — учениями, учения —углем. Едва ли была минута покоя. Команда была совсем измотана. В конце концов мы пришли к месту нашего рандеву. До прихода сюда мы многого не знали и все нас тревожило. Наконец мы прибыли, соединились со 2-й эскадрой и двинулись снова. Куда мы идем, зачем — не известно, и все это сильно угнетало нас морально.

...В ходе артиллерийских учений я заметил, что у нас жуткие недолеты.

Не известно почему, но снаряды из наших орудий не достигали цели: то ли потому, что дальномеры были плохо отрегулированы (мы установили их силами нашей машинной команды — в Либаве установить их не было времени), то ли потому, что они были просто некачественные. А может быть, сами заряды были плохие, ведь температура в артиллерийских погребах поднималась до 45 % то есть на 10 выше предписанной».

Другая причина плохой стрельбы была названа много лет спустя мичманом Корецким с крейсера «Владимир Мономах». Он сказал, что даже помимо общей отравленности революцией призывники 1905 года были совсем не образованы: прежде чем поставить работать их с прицелом, он был вынужден научить их считать до ста. Опытные комендоры были так редки, что, если один из них пропадал, ему на смену приходил «серый мужик, который до того пушки и глаза не видел».

Костенко, корабельный инженер с «Орла», оставил свою запись о психологическом эффекте, вызванном прибытием отряда Небогатова: «Когда пришла весть об отправлении 3-й эскадры, она была встречена с чувством полного разочарования, так как состав ее, особенно вооружение, свидетельствовал о том, что от нее не будет никакого проку. Приблизительные расчеты, сделанные на «Орле» с применением боевых коэффициентов, привели нас к выводу, что наши совмещенные силы составят лишь половину японских (и это даже не принимая в расчет состояние кораблей и их подготовленность). Когда две эскадры соединились, боевой дух людей и отношение к вновь прибывшим кораблям изменились. Думаю, это было просто попыткой придать себе уверенности. Офицеры говорили: «Отныне наши силы почти равны японским, так что теперь все зависит от нас». Но это говорилось лишь в последний момент, когда стало ясно, что решающая схватка уже неизбежна. Других мотивов для объяснения, почему прибытие этих броненосцев должно было поднять дух людей, просто не существует. Скорость этих кораблей не превышала 11—12 узлов. Одно-два попадания могли легко вывести их из строя».

О чем думал Рожественский, можно только догадываться. Взаимной любви, должно быть, между ними никакой не осталось. Можно только сожалеть, что под рукой не оказалось фотографа, который мог бы запечатлеть, как Рожественский целует Небогатова, когда тот пришел доложить о прибытии его соединения. К тому же он не считал корабли Небогатова большим приобретением: он не ждал их у Мадагаскара, не раскрывал он и своего маршрута Морскому министерству. (Наверное, он предвидел, что информация просочится за пределы Санкт-Петербурга и станет добычей Того, но, может быть, и для того, чтобы ввести Небогатова в заблуждение.) Фактически это было чистой случайностью, что Небогатов все же нашел его; если бы он его не нашел, он бы тогда опирался на свой собственный альтернативный план прорыва во Владивосток через Курилы.

ОБРАЩЕНИЕ РОЖЕСТВЕНСКОГО К ЭСКАДРЕ

Китайское море, 26 апреля 1905 года.

№229

Сегодня, 26 апреля, в 2 часа пополудни, отряд контр-адмирала Небогатова, покинувший Либаву 2 февраля, через 4 месяца после отплытия эскадры, соединился с нашей эскадрой. Отдавая должное этому прекрасному дивизиону, совершившему блестящий переход без заходов в порты по пути, с известными трудностями якорных стоянок в пустынных местах, я не умаляю трудов и той части эскадры, которая должна была ожидать своих товарищей в обстановке, когда вынужденные стоянки бывали также трудны, как и часы, проведенные на ходу в море. С прибытием этого отряда боевая мощь эскадры стала не только равной вражеской, но по броненосцам стала даже превосходить ее.

Японцы имеют больше быстрых кораблей, но мы не собираемся убегать от них, и мы сделаем наше дело, если наши машинные команды поработают в бою так же спокойно, добросовестно и усердно, как они работали до сих пор.

Японцы имеют много больше миноносцев, у них есть подводные лодки, есть плавающие мины, которые они обычно сбрасывают перед носом кораблей, но это все оружие, которое можно отразить бдительностью и вниманием: нас не должны поймать врасплох торпедной атакой, мы не должны пропустить плавающих предметов и перископов, торчащих из воды. Мы не должны терять головы от света прожекторов. Поменьше сумятицы у пушек и лучше целиться.

У японцев важное преимущество — длительный боевой опыт и больше артиллерийской практики в условиях войны. Мы должны помнить об этом и не бояться скорострельности их огня, не бросать снаряды на ветер, но правильно брать прицел в зависимости от результата каждого залпа. Мы можем рассчитывать на успех, если только будем все это выполнять, эти правила должны глубоко сидеть в сознании каждого офицера и матроса.

Японцы абсолютно преданы своему императору. Они не выносят бесчестия и умирают как герои. Но мы склоняемся перед престолом Всевышнего. Господь укрепил наш дух, помог нам преодолеть тяжести не имеющего себе равных похода. Господь укрепит нашу десницу, поможет нам выполнить задание нашего Императора и нашей кровью смоет горький позор России.

Адмирал Рожественский

Г.Н. Таубе, один из офицеров броненосца береговой обороны в составе отряда Небогатова, позднее написал книгу своих воспоминаний, в которой находим также и впечатления Индокитайского периода: «В Куабе поговаривают о командующем, что он стал слишком нервный. По этой-то причине немногие из офицеров и даже командиров отваживались с ним вступать в разговоры. Говорили, был случай, когда он тихо принял одного командира, пришедшего поговорить с ним, выслушал, не проронив ни слова, все, что тот имел ему сказать, и вдруг, оборотившись к нему, разрядился целой очередью площадных ругательств.

Как я сказал ранее, отряд Небогатова на рассвете 27 апреля был послан в Куабе Бэй, и с 4 часов дня там началась интенсивная бункеровка, которая продолжалась всю ночь и следующий день до вечера.

Под конец этого аврала корабли береговой охраны приняли угля от 600 до 650 тонн.

Казалось, не было ни единого дюйма пространства, которое осталось бы неиспользованным. Уголь лежал на шканцах, вокруг орудийных башен, в матросских рундуках, в помещениях командира, на батарейной и главных палубах, короче, всюду, где острый глаз старшего офицера замечал пустое место, оно мгновенно заполнялось углем. Одновременно боезапас перегружался с транспортов 3-й эскадры на «Иртыш» и «Анадырь», которые несли военно-морской флаг.

Следующий день прошел довольно спокойно, если не считать одной неприятности, касающейся «Ушакова»: неудовольствие адмирала слишком большим расходом угля и воды, выраженное флажным сигналом с «Суворова». Уголь был больным местом адмирала, поэтому, думается, в это время он скорее простил бы кораблю плохую стрельбу или плохой маневр, чем перерасход угля».

1 мая 2-я эскадра (в которую отныне формально вошла 3-я эскадра Небогатова) в последний раз вышла в море.

5 мая была погрузка угля в море, при этом вспомогательные крейсера стояли на расстоянии видимости сигнала на горизонте, чтобы предупредить о возможной атаке.

6 мая был остановлен британский пароход «Олдхэмия», заподозренный в перевозке контрабанды в Японию. На борт его была послана призовая команда с приказом привезти его во Владивосток, а британская команда была посажена на госпитальное судно «Орел». Так Рожественский, сам того не сознавая, используя «Орла» в военных целях, изменил легальный статус госпитального судна, и японцы позднее использовали это обстоятельство как предлог для его захвата.

10 мая опять погрузка угля. Один мичман с легкого крейсера «Жемчуг» отметил в своем дневнике, что это была 32-я погрузка угля с момента выхода из Либавы, за это время его корабль сжег 7000 тонн угля.

Г. Таубе в книге, изданной им позднее, упомянул еще раз о неадекватности Рожественского на этом, последнем этапе похода. «Мы думали, что командир эскадры использует эту, может быть, последнюю стоянку перед боем, чтобы посоветоваться с командирами и объяснить им свой план предстоящего боя, пункты, которые он считает наиболее важными, и как он будет поступать при разных обстоятельствах. Еще когда мы стояли в Куабе, я ожидал этой встречи. Я даже надеялся, что старшие артиллерийские офицеры будут вызваны на флагман, чтобы получить инструкции от главного артиллерийского офицера насчет того, куда и как направить их орудия, чтобы огонь артиллерии отвечал замыслам адмирала. Увы, ни одной этой встречи не состоялось, но так как мне не приходило в голову, что адмирал Рожественский просто не намерен обсуждать с кем-либо свои планы, я думал, что совещание командиров будет в море, непосредственно перед боем, дабы адмиральские указания запечатлелись наилучшим образом.

Все военно-морские теоретики согласны с тем, что если адмирал и его эскадра должны составлять единое целое, то адмирал должен так внедрить и внушить всем свои идеи, чтобы командиры, действуя уже сами, независимо, поступали бы также, как и он бы поступил в данной обстановке. Если нет времени для создания такого единства цели (ибо одного военного совета перед боем мало), то командирам хотя бы следует изложить главные цели и намерения адмирала.

Не тут-то было. В 5 вечера погрузка кончилась, был дан сигнал поднять шлюпки, и, став в походный порядок, мы двинулись на о. Батаан курсом NE 72. Ожидания мои так и не сбылись».

Хотя это правда, что Рожественский никогда не проводил полноценных совещаний со своими командирами и флаг-офицерами, они все же знали о его намерениях через его боевые приказы. Корабли Небогатова, присоединившись позднее, возможно, были не так хорошо информированы, тем не менее они получили копии приказов, которые были изданы до их прибытия. К тому же «четыре небогатовских линкора» должны были действовать независимо от эскадры Рожественского. Осуществлению его планов сильно мешал приказ вести с собой транспорты, везущие грузы, которые нужны будут эскадре во Владивостоке. (Адмирала поставили в известность, что ввиду войны в Маньчжурии Транссибирская магистраль будет не в состоянии снабжать эскадру по прибытии ее во Владивосток.) Хотя некоторые грузовые пароходы были отосланы в Шанхай, оставшиеся шесть все-таки нуждались в защите и именно один из них («Иртыш») постоянно задавал скорость всей эскадре, которая держалась поэтому не выше 9,5 узла.

Из всех подходов к Владивостоку Рожественский выбрал тот, что вел через Корейский пролив. Но этот путь устраивал Того, т.к. его база в Мозампо была совсем рядом (позднее адмирала ругали за этот выбор).

Это правда, что если бы 2-я эскадра двинулась вокруг восточного побережья Японии и прошла Сангарским проливом или проливом Лаперуза, то у Того было бы время ввести в бой только самые быстрые корабли. В самом деле, поскольку Сангарский пролив всего в 430 милях от Владивостока, а Мозампо в 550 милях, большинство кораблей Рожественского теоретически могло благополучно доплыть до Владивостока до того, как туда нагрянул бы Того. Но оба эти пролива, как Лаперуза, так и Сангарский, имели в навигационном плане свои трудности, кроме того, их можно было легко заминировать, а самое главное, у берегов Японии были бы затруднены угольные погрузки.

Небогатов, которого не назовешь безрассудным человеком, не одобрял путь через Корейский пролив и, взвесив все за и против, нашел этот маршрут просто неумным.

Чтобы сбить с толку противника, Рожественский послал два «торговых» крейсера («Днепр» и «Рион») в Желтое море, а два («Кубань» и «Терек») к восточному берегу Японии. В их задачу входило, подняв как можно больше шума, заставить японцев принять их за истребителей судоходства и тем самым дать почувствовать, что неподалеку находятся значительные русские силы. К сожалению, они остались незамеченными и не достигли своей цели.

По приказу адмирала разведочная группа (некоторые из крейсеров) должна была действовать самостоятельно и защищать транспорты, остальные корабли должны были маневрировать согласно сигналам «Суворова» (по крайней мере до тех пор, пока он несет флаг флагманского офицера). Если «Суворов» будет выведен из строя, линию поведет следующий за ним корабль и т.д. Легкие крейсера «Жемчуг» и «Изумруд» с эсминцами должны были защищать фланги линкоров, а несколько миноносцев выделялись для перевозки флаг-офицеров с поврежденных кораблей, если возникнет в том надобность. Главные броненосные силы должны были вступить в бой с противником, как только он будет обнаружен, а 3-й броненосный отряд (старый броненосец Небогатова и три корабля береговой обороны) плюс отряд крейсеров должны были служить независимой поддержкой; из крейсерского отряда «Олег» и «Аврора» при случае могут действовать атакующе, но не тихоходный «Владимир Мономах», который должен оставаться при броненосцах. Транспорты должны покинуть поле сражения, «Суворов» флажным семафором будет указывать, какие корабли должны подвергнуться обстрелу. Если такого сигнала не будет, то мишенью станет ведущий или флагманский корабль.