Приложение 4 Происхождение и развитие дворянства в Германии

Приложение 4

Происхождение и развитие дворянства в Германии

Тацит свидетельствует, что даже у самых первых германцев была своя аристократия. Однако, по всей видимости, та аристократия, которую мы находим у германских племен после Великого переселения народов, лишь отчасти происходила от той, что упоминается Тацитом. После того как отряды германских воинов завоевали северные провинции Римской империи и установили там свое правление, началось формирование нового правящего класса. Этот класс состоял из воинов-победителей, а они, в свою очередь, делились на группы в соответствии со своим положением в обществе. Насколько нам известно, именно эта иерархия солдат и командиров положила начало европейской аристократии. Высшая аристократия произошла от придворных, а графы – от должностных лиц Каролингской имперской администрации, состоявшей из саксонцев и баварцев, подчинившихся франкам, и членов старой местной элиты, перешедшей на службу новым хозяевам. С другой стороны, более мелкое дворянство, составлявшее подавляющее большинство, – это потомки воинов более низкого ранга, ассимилировавшихся впоследствии с имперскими чиновниками. Часть из них жила при дворах королей, герцогов, графов, виконтов, епископов и аббатов или служила им в качестве смотрителей, например, замков или других оборонительных сооружений. Другая часть получила землю, на которой обосновалась, окружив себя подобающего размера двором. Эта земля принадлежала им на феодальных условиях, и за нее они обязаны были служить в войсках своего суверена как рыцари или конные воины.

Практические требования управления, защиты своих территорий и захвата новых сформировали основы средневековой феодальной системы. Феодальный надел можно считать своего рода платой за оказанные услуги. Он предоставлял вассалам материальные возможности для несения конной службы суверену во время войны, что было целью и смыслом раздачи земель, и в то же время служил вознаграждением за службу.

Общественное значение профессионального рыцарства первоначально было исключительно военным, и долго таковым оставалось, но начиная примерно с XII века на первое место выдвинулись собственно титул и положение, т. е. статус. По сути своей статус рыцарства, как такового, оставался неизменным до конца Средних веков и не сильно изменился в связи с появлением новой знати, вызванным «реальной политикой» Карла IV[40] с ее финансовой направленностью.

В начале Средних веков экономическая деятельность ограничивалась преимущественно сельским хозяйством и бартером. Однако по мере того, как производство все больше и больше отдалялось от обмена, расширялись торговые связи (чему способствовали также Крестовые походы и паломничество в Рим), развивалось горное дело (особенно добыча драгоценных металлов) и начался расцвет торговых городов, все больше возрастало значение золота как универсальной меры стоимости, что, в свою очередь, облегчало развитие в других областях. Бок о бок с простой аграрной экономикой возникала городская экономика, основанная на ремеслах и обмене товарами, что способствовало переходу к экономике, основанной на деньгах. Военное рыцарство было обязано своим рождением старой экономике, а новая экономика закономерно породила новый тип воина – наемника или солдата, и понемногу он занял место рыцаря, заставив того приспосабливаться к новым обстоятельствам. Наемники были характерным явлением для позднего Средневековья и могли существовать лишь при денежной экономике, а она заключала в себе силу способную уничтожить любой социальный статус. Сама по себе эта сила, вне всякого сомнения, не могла развиться во что-либо действительно революционное, но она подготовила почву для значительных изменений в технологии ведения войны, которые медленно, но неумолимо подталкивали старое рыцарство к полному исчезновению.

Среди новых и влиятельных факторов было появление, или, скорее, возрождение, такого рода пехоты, которая перестала быть лишь вспомогательным средством для сражающихся всадников и которая больше не нуждалась в полевых укреплениях, чтобы противостоять напору конницы. Эта пехота стала действительно независимым орудием. Она не уступала кавалерии, и ее тактика и организованность взяли верх во многих битвах XIV и XV веков. Тут можно вспомнить фламандских пехотинцев, а также гуситов из Богемии, но решающую роль в судьбе феодальных армий и рыцарства, как такового, сыграла конфедеративная Швейцария, чьи инновации в тактике и искусстве ведения войны доказали преимущества пехоты. После того как военный престиж рыцарства был подорван, дворянство стало утрачивать свое значение, и этот процесс ускорялся развитием огнестрельного оружия. С появлением ружей рыцарство, уже уступившее военное превосходство пехоте, становилось и вовсе ненужным. И этот факт был особенно горек для дворянства, поскольку это означало потерю социального статуса.

Логика, по которой развивались события последних двух столетий Средневековья, постепенно приводила к тому, что феодальные рыцари утрачивали свою главенствующую роль в сражениях, и к XVI веку они уже не имели никакого военного значения. Чем дальше заходил этот процесс, тем большее внимание дворяне стали уделять экономическому аспекту своей жизни и тем больше территориальная аристократия проявляла тенденцию к срастанию с городской знатью – патрициатом.

Тем не менее начиная с XVI века стали проявляться различия между путями, по которым пошло развитие феодального землевладения на востоке Германии (т. е. к востоку от Эльбы) и на западе и юге. В более ранний период владельцы поместий по всей территории Священной Римской империи обладали одинаковыми феодальными правами, и в течение некоторого времени эти взаимоотношения не претерпевали никаких изменений. Но с годами в Восточной Германии эти права стали манориальными, что привело к уничтожению большинства крестьянских сообществ. Крестьяне, которые раньше были обязаны лишь платить феодалу подати и отрабатывать строго ограниченное количество трудовых повинностей, теперь были лишены личной свободы и стали крепостными. Такая печальная эволюция характерна для государств, расположенных к востоку от Эльбы. Причины, приведшие к этому, определить нелегко, но тут действовало несколько факторов – исторических и географических. В настоящем контексте мы их рассматривать не будем.

Направив свою отвагу, жажду власти и цивилизаторские порывы в новое русло, восточногерманский рыцарь по-прежнему мог играть привычную для себя роль командира и повелителя. Начиная со второй половины XVII века и вплоть до конца XIX, этим его качествам снова нашлось военное применение в модернизированном прусском офицерском корпусе, приобретшем первостепенное значение. Со времен великого курфюрста (особенно при Фридрихе Великом) до эпохи правления Вильгельма I прусское поместное дворянство играло в обществе главенствующую роль. Пополнение в «старый прусский офицерский корпус» поступало либо прямо из феодальных поместий Восточной Германии, либо из семей старых прусских офицеров и, гораздо реже, из семей гражданских служащих, которые зачастую были потомками предыдущих групп или были связаны с ними родственными связями. С социологической точки зрения типичные черты прусского офицерства уходили своими корнями в родовые поместья к востоку от Эльбы.

С другой стороны, существовал ряд различий между типом офицера из юго-западных областей и его северным (или, точнее, северо-западным) коллегой. Эти различия нельзя было объяснить лишь социальным происхождением этих двух групп. Если мы будем сравнивать только дворян, то различия между ними объясняются тем, что в этих двух областях существовало два разных типа землевладения: феодальное и манориальное, что обуславливало основные направления развития дворянства в южных и западных областях. Источники доходов юго-западных офицеров диктовали им образ жизни совсем не похожий на образ жизни помещика в Восточной Германии. Как только меч был вложен в ножны и доспехи повешены на гвоздь, дворяне старой Пруссии стали сельскохозяйственными производителями, в то время как дворяне запада и юга, если их земли и доходы позволяли им жить в соответствии с их общественным положением, становились рантье, промышленниками и фабрикантами. Особенно этому способствовало увеличение концентрации капитала в форме феодальной земельной собственности, происходившее вследствие отмены земельных пожалований более крупными землевладельцами. Но если у дворян юга и запада не было ни средств, ни желания заниматься расширением своих владений, то они всегда могли поступить на службу к своему монарху в качестве чиновников или юристов.

Каноническое право уже давно претерпело революционные преобразования, и судьи уже больше не формировали закон в соответствии со своими суждениями, а придавали своим суждениям форму закона. Другими словами, приговоры стали подчиняться логическим правилам соотнесения каждого конкретного случая с областью действия какого-либо из существующих законов. По мере того как Средние века уступали место Новому времени, это основополагающее изменение все больше и больше распространялось на светскую юриспруденцию, а после принятия в Германии римского права это стало основополагающим принципом. Таким образом, древняя германская традиция утратила свое значение, и с наступлением Нового времени пришел черед постепенной секуляризации образования и культуры в целом. Тогда же начал формироваться класс профессиональных юристов, получивших университетское образование, и по мере того, как территориальные образования принимали более четкие формы, а экономика, основанная на товарно-денежных отношениях, становилась все более универсальной, у этого нового класса появилась возможность сосредоточить в своих руках всю юриспруденцию и управление. В прошлые века судьей, управляющим или казначеем был либо сам лорд, либо какой-либо другой человек благородного происхождения, и сохранившиеся с тех времен представления, вероятно, придали новому классу юристов, большинство из которых происходили из буржуазной среды, статус, связанный с их должностями. Со временем сложился обычай даровать им личное дворянство, как «солдатам армии закона», и они приобретали равные права с самыми родовитыми и привилегированными из наследственных дворян.

Эти высокопоставленные чиновники, обладавшие в судах такой же полнотой власти, как лорды прошлого в своих владениях, занимали весьма почетные и прибыльные должности, и это стало причиной того, что наследственная аристократия сознательно ринулась в ряды «дворян мантии». Тем не менее должны были быть веские основания, чтобы столь значительная часть дворянства согласилась на определенную экономическую зависимость, пусть даже неявную и подслащенную. Объяснение тому лежит в особенностях правил наследования. Вне зависимости от того, было ли поместье майоратным или нет, для того, чтобы оно оставалось доходным, нужно было предпринимать жесткие дискриминационные меры по отношению к младшим сыновьям (не говоря уже о дочерях) в пользу старших наследников. Неравенство было столь велико, что младшим сыновьям приходилось искать дополнительные источники доходов, если они хотели вести жизнь соответствующую их званию. В Средние века, когда рыцари были военным сословием, их младшие сыновья для пополнения своих скудных доходов часто прибегали к разбою на больших дорогах, но постепенное укрепление общественного порядка (для этой цели в 1495 году был создан Имперский уголовный суд) подрезало им крылышки.

Функционирование системы правосудия требовало большей административной машины. Более эффективная финансовая администрация при абсолютной монархии давала власти возможность создавать больше государственных должностей, чем требовалось, чтобы использовать их как синекуры для обедневшего дворянства. Поскольку эти люди (как говорил один из чиновников в 1800 году) «стремятся жить и со временем умереть за государственный счет, они так долго докучают двору просьбами о хорошо оплачиваемых должностях, для которых они совершенно не годятся, и о дополнительных выплатах и пенсиях, что, наконец, добиваются своего, тем более что в этом вопросе вся знать выступает как единое целое (будь то братья или кузены, близкие родственники или дальние – это все одно и то же), и, пока рулевое колесо государственного управления находится в нерешительных руках, они ухитряются вертеть им к своей собственной выгоде».

В Пруссии с ее относительно большой регулярной армией такие обедневшие дворяне и младшие сыновья считали офицерскую профессию, с ее давними рыцарскими традициями, делом несложным. Короли и принцы других германских государств содержали значительно меньшие армии, как абсолютно, так и относительно, они не считали себя главным образом военными, и, как следствие, в отличие от Гогенцоллернов, не давали своему офицерству статуса «первого сословия». Эти различия вынуждали обедневшее дворянство, озабоченное поддержанием своего престижа, поступать на государственную службу или в суды. Этим объясняется тот факт, что в Баварии в XVI веке был издан указ, предписывавший, чтобы в высших государственных органах большинство чиновников были дворянами. Не стоит попусту терять время, рассуждая о том, всегда ли образованный клерк – естественно, буржуазного происхождения – также назначался, чтобы выполнять работу. В исторической связи между государственными юристами и знатью мы, во всяком случае, находим объяснение тому факту, что вторым источником пополнения для офицерского корпуса после дворянства и семей офицеров были семьи высокопоставленных гражданских чиновников.

Тем не менее находились снобы, которые упрекали дворян, занимавших чиновные должности, в том, что они вступают в близкий контакт с буржуазией, особенно в эпоху всеобщего меркантилизма. «К низким, буржуазным занятиям, – было написано в середине XVIII века, – применимо лишь одно правило. Такого рода деятельность неизбежно ведет к потере чести, даже если заниматься ею ради куска хлеба, не говоря уже об извлечении выгоды. Земледелие, управление имением, свободные искусства и науки – вот те профессии, которые не умаляют достоинства дворянина». В отличие от германской знати европейское дворянство XVIII века придерживалось по этим вопросам совершенно противоположных взглядов, так же как и та часть германского дворянства, которую именуют городской знатью и столь часто либо вообще упускают из рассмотрения, либо недостаточно отличают от владетельного дворянства.

Несмотря на более поздние смешанные браки и ассимиляцию, исторические и социологические корни городского дворянства – патрициев – существенно отличаются от корней владетельного дворянства, которое почти полностью произошло от рыцарства. Социальное превосходство последнего теоретически было основано на военной службе, но практически – на владении землей. Социальное положение патрициата опиралось, главным образом, на его политический вес в руководстве муниципалитетов и на владение городской собственностью, а после того, как «революция гильдий» лишила его места в муниципалитетах, его престиж держался на крупномасштабной торговле, финансах и, в определенной степени, промышленности. Само собой разумеется, различные формы собственности и (даже в большей степени) виды деятельности породили совершенно другой образ мыслей, который самостоятельно развивался на протяжении нескольких столетий. Патрициат утверждался как жизненно важный элемент общества как в мирное время, так и во время войны, производя предметы первой необходимости, с одной стороны, и предметы роскоши – с другой, то есть развивая, с одной стороны, экономику, направленную на удовлетворение простейших, чтобы не сказать примитивных потребностей, а с другой – экономику, ориентированную на приобретение и накопление, с капиталистическими наклонностями, которые не замедлили проявиться. Наконец, если проводить прямое сравнение патриция с феодальными землевладельцами Восточной Германии, будет виден огромный контраст: для последнего источником дохода было крупномасштабное сельскохозяйственное производство, в то время как бизнес патриция – крупномасштабные операции с товарами и деньгами.

Эти коротко сформулированные различия содержат в зародыше всю проблему взаимоотношений между дворянством и буржуазией, включая проблему последней как класса. Поскольку, пока патриций считал себя потомственным дворянином и требовал от императора подтверждения своих прав, одного росчерка пера было недостаточно, чтобы изменить социальную и экономическую структуру, в которую со временем выросла городская буржуазия. Чернила не могут вызвать биохимического слияния патрициата и владетельной знати, если «особая жидкость» под названием «кровь» не вступит в реакцию, результатом которой станет синтез этих двух субстанций. На возникновение духовной связи между этими двумя группами столь разного происхождения повлияло не только заключение брачных союзов между представителями этих групп, но и тесные социальные связи. Это способствовало интеллектуальному обогащению обеих культур и постепенно сближало их представления о жизни. Сознание собственной исключительности, столь ревниво оберегаемое обоими классами, не могло не породить взаимного социального интереса и укрепить чувство классовой солидарности между ними.

XVI век стал началом периода взаимного проникновения – феодализации патрициата и обуржуазивания сельской аристократии. Второй процесс гораздо интереснее, поскольку первый, в значительной степени, представляет собой продвижение по прямой, тогда как второй является боковой ветвью более давней линии развития. В Италии этот процесс стал заметен уже в начале XIV века, но во Франции и Англии, так же как и в Западной и Южной Германии, он наметился только в XVI веке. Что касается сельского дворянина, наиболее ясным внешним признаком этого процесса служит его деятельность в области коммерции, которую он раньше считал слишком буржуазной, слишком «стяжательской» для человека благородного происхождения. Он не только забирал в свои руки значительную часть капиталистической, крупномасштабной коммерции (в особенности финансовый бизнес), но и часто становился одним из главных действующих лиц в развивающейся капиталистической промышленности. Например, во многих областях Германии железные и медные производства развивались на деньги предприимчивых землевладельцев; то же самое можно сказать о горнодобывающих предприятиях Силезии и, в значительной степени, о стекольной, фарфоровой и текстильной промышленности.

В то же время дворянство в Западной и даже Восточной Германии охотно продавало свои родовые поместья, и таким образом они переходили во владение не только патрициев, но и в руки простых буржуа. Тем не менее в восточной части Пруссии Гогенцоллерны энергично противодействовали этому процессу. Вплоть до начала XVIII века королевское согласие на приобретение феодального поместья человеком недворянского сословия давалось лишь в исключительных случаях: например, при Фридрихе Великом это допускалось лишь в Западной Пруссии. Однако к концу XIX века лишь треть всех поместий в шести восточных провинциях Пруссии по-прежнему находились в руках дворян. В процентном отношении ровно на столько же снизилось количество дворян, поступивших на службу в прусский офицерский корпус. В данном случае трудно не увидеть соответствия между двумя кривыми на графике развития. Это объясняется тем, что с социальной и экономической точки зрения старый прусский офицерский корпус опирался на феодальные землевладения к востоку от Эльбы, где поместное дворянство воздерживалось от браков с буржуазией, даже пожалованной титулом дворянства, гораздо дольше, чем в Западной и Южной Германии.

Ганзейский союз и другие прибрежные торговые города образуют отдельную группу, поскольку их статус портовых городов придавал им интеллектуальную, политическую и социальную структуру, не похожую на ту, что формировалась внутри страны, где коммуникации развивались гораздо медленнее. Но если исключить их из рассмотрения, то нигде, кроме как в больших и малых имперских городах Западной и Южной Германии, нельзя было найти такого многочисленного и такого высокоразвитого в коммерческом и культурном смысле патрициата. В то время, когда в таких местах великие семьи достигли зенита своей политической власти и заложили основы своего политического положения на последующие столетия, германская цивилизация на западе только начала свое настоящее проникновение по всей стране, не исключая городов. Поэтому на востоке, где не было ничего похожего на городскую знать старых германских городов, знать постепенно сформировалась из городских жителей в целом, и этот процесс не закончился даже в XX веке. При таком положении дел у феодальных землевладельцев Восточной Германии даже в более позднее время не было никакой реальной возможности слиться с патрициатом и таким образом занять свое место в городском буржуазном мире, подобном тому, что существовал в Западной и Южной Германии.

Сельскохозяйственные предприятия, это правда, имели тенденцию к укрупнению, к появлению крупных земельных собственников, занимающихся крупномасштабным производством, но сельское хозяйство по природе своей развивает привязанность к земле, порождает сельский, чтобы не сказать деревенский, образ мыслей – нечто совершенно не похожее на мировоззрение дворян-землевладельцев на юге и на западе. Не то чтобы последние не были склонны к консерватизму, земельная собственность, будь то в городе или в деревне, естественным образом заставляет думать о поддержании status quo. Однако теперь главным источником существования землевладельцев стала рента, и вне зависимости от того, были они связаны семейными узами и общностью взглядов с городским патрициатом или нет, денежные соображения подталкивали их мыслить в терминах денежной экономики. Это вынуждало их вступать в непосредственный личный или интеллектуальный контакт с теми, кто контролировал систему производства и кредита. Некоторые из них сами становились капиталистическими предпринимателями, а другие были скорее склонны пассивно принять общий капиталистический климат, так же как они принимали слияние с патрициатом. Но в любом случае они либо принимали это как часть своего интеллектуального мира или приспосабливались к ним в типично «буржуазной» манере.

Обычно центрами этого современного «капиталистического духа» были города, и причиной тому были как внутренние, так и внешние факторы, рассмотрение которых завело бы нас далеко в сторону. Дворянин-землевладелец подвергался значительно большему влиянию городского духа с его преимущественно интеллектуальной цивилизацией, чем если бы он только занимался земледелием.

Таким образом, проблема дворянства и буржуазии – это часть проблемы взаимоотношений между городом и деревней. Вторая часть рассматривает различные формы этой двойственности, принятой в германском офицерском корпусе, и постепенные изменения общественного мнения и личных взглядов в этой весьма важной области «борьбы за культуру».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.