Глава 22 ПАРИЖ И СЕНА

Глава 22

ПАРИЖ И СЕНА

Кошмар фалезского «котла» – не единственное бедствие, обрушившееся на вермахт в Нормандии. К высочайшей цене глупости придется прибавить тысячи погибших и военнопленных. Такой была расплата за допущенные ошибки. Разбитым и дезорганизованным остаткам четырнадцати дивизий, вырвавшимся из фалезского капкана, не на что было надеяться. Оставалось бежать сломя голову к восточному берегу Сены. Забитые разномастным транспортом дороги представляли союзной авиации лучшие с самого начала вторжения цели.

Только на правом фланге немецкого фронта происходило что-то, отдаленно похожее на организованное отступление. Три пехотные дивизии (272-я, 346-я и 711-я), стоявшие севернее Фалеза, были еще не сильно потрепаны. Все свои силы британцы и канадцы направили на юго-восток от Кана, поэтому непосредственно на берегу Ла-Манша бои были не очень ожесточенными. После катастрофы Фалеза эти три дивизии благодарили звезды за то, что их не всосало в кровавый водоворот, и с оружием в руках начали пятиться к Сене.

Согласно свидетельству генерал-лейтенанта Дистеля, круглолицего, невзрачного, но знающего свое дело командира 346-й пехотной дивизии, одной из трех упомянутых дивизий, отступление началось 18 августа. На пути к Сене предстояло по очереди на достаточно длительные сроки удерживать рубежи на реках Див, Туке и Риль, однако на деле это вылилось в два-три дня на каждый рубеж. Дистель сказал:

«Благополучно разместившись за рекой, мы сразу обнаружили, что наш левый фланг развален и мы рискуем попасть в окружение. Нам снова пришлось отступать. Союзники действовали организованно и систематично, не погоняя нас. Когда днем нас отбрасывали назад, мы всегда знали, что ночью будет пауза, необходимая противнику на перегруппировку для операций следующего дня. Эти несколько темных часов давали нам возможность отступить без значительных потерь. Если бы не отсутствие поддержки на левом фланге, мы смогли бы удерживать речные рубежи гораздо дольше».

После поражения в Фалезе левый фланг немецкого фронта действительно рухнул. 3-я американская армия генерала Паттона, мчавшаяся по южному краю немецких позиций, 19 августа в головокружительном броске захватила Мант – Гассикур. Это случилось в тот день, когда основная часть 7-й немецкой армии пыталась вырваться из фалезского «котла» в 70 милях к западу. Немцы должны были как-то заполнить зияющую в левом фланге брешь. Но где взять войска? 7-я и 5-я танковая армии задыхались в фалезском капкане. Ресурсы 1-й и 19-й армий, в июне и июле постоянно переводивших свои дивизии в Нормандию, были истощены. Когда ранним утром 15 августа французские и американские войска вторжения высадились между Тулоном и Каном, этой новой угрозе немцы могли противопоставить лишь семь из четырнадцати дивизий, первоначально предназначенных для охраны Средиземноморского побережья. 15-я армия в Па-де-Кале была единственным имевшимся под рукой источником пополнений для еще одной попытки отстоять Францию.

Однако 15-я армия уже не была таким мощным формированием, как в день вторжения. Когда Гитлер пришел к выводу, что второй десант через Па-де-Кале маловероятен, пехоту, изнывавшую от безделья восточнее Сены, стали непрерывным потоком переводить в Нормандию. Однако это решение слишком запоздало. Лишь к концу июля значительное количество дивизий покинуло позиции в Па-де-Кале и начало движение к зоне сражений. Самолеты союзников, ожидавшие этого исхода, набросились на шоссе и железные дороги, по которым пополнение продвигалось к Нормандии, и не позволили пехоте добраться до прямоугольника Сена – Луара в первые дни вторжения.

Приземистый, краснолицый генерал Ойген Феликс Швальбе, командир 344-й пехотной дивизии, рассказал о попытках своей дивизии добраться до Нормандии в августе 1944 года. Генерал оглох на одно ухо и поэтому объяснял причины задержки своей дивизии весьма громогласно. Его опыт был типичным для всех дивизий, пытавшихся совершить это относительно короткое путешествие до западного берега Сены:

«3 августа, после двух месяцев тщетного ожидания второго союзного десанта к северу от Соммы, моя дивизия численностью в 8 тысяч человек наконец получила приказ передислоцироваться в Нормандию к Фалезу! – кричал Швальбе. – Поскольку все решала скорость, я приказал отправить боевые части из Амьена в Руан по железной дороге, а части материально-технического снабжения – пешком по шоссе. Я ожидал, что боевые формирования дивизии преодолеют 120 километров до Руана часа за двадцать четыре, и отправился в Руан заранее, чтобы подготовить все к прибытию дивизии. Однако через три дня появились лишь мясники, пекари и санитары, а пехота будто сквозь землю провалилась. Кажется, первый из двадцати восьми эшелонов с моими войсками сошел с рельсов к югу от Амьена, и моих людей отправили в Руан кружным путем. Их возили по Франции туда-сюда, и на 120-мильную поездку ушло дней девять. Когда они прибыли, сражение за Фалез уже было проиграно, и началось отступление 7-й армии».

Не вызывало сомнений, что бесполезно посылать оставшуюся пехоту 15-й армии к Фалезу, и ее решили использовать для прикрытия отступления 7-й армии через Сену. Три свежие пехотные дивизии должны были создать защитный экран к северу от Парижа, а четыре другие необстрелянные дивизии 15-й армии послали на позиции к югу от Парижа.

Однако в немецких войсках царил такой хаос, что, по признанию Швальбе, он не понимал, чего ожидали от его дивизии на западном берегу Сены. Ему объяснили через четыре месяца после окончания войны в лагере для военнопленных.

«В то время мне сказали, что три дивизии – 331-я, 344-я и 17-я полевая дивизия люфтваффе – должны занять оборону примерно в десяти милях южнее Эвре. Я узнал, что мы должны были прикрывать отступление 7-й армии к Сене, только когда дознаватель союзников показал мне трофейный документ.

В любом случае не имело значения, знал я свою задачу или нет, поскольку дни моей дивизии были сочтены. Когда мы пытались форсировать Сену, авианалеты были столь жестокими, что я мог переправлять через реку лишь небольшие группы. В результате я так и не смог собрать свою дивизию. Добравшись до назначенных нам позиций, мы обнаружили, что они уже заняты союзниками. Мы попытались отступить, но, не зная обстановки, вызвали неразбериху. Транспорт создал пробки на всех дорогах, и нас постоянно атаковали самолеты противника. В один из этих налетов был уничтожен мой автомобиль: передвижение в машине стало опасным. Мне пришлось мотаться между частями на единственной уцелевшей транспортной единице – велосипеде. Командир моего корпуса так боялся авианалетов, что сажал двух наблюдателей на капот своей машины и одного на задний бампер.

Менее чем через неделю моя дивизия прекратила существование как боевая единица. Я потерял три пятых личного состава, а две трети оружия дивизии пришлось бросить. Две другие дивизии, форсировавшие Сену вместе со мной, постигла та же участь. Мы все были так ослаблены, что решили слить три дивизии в одну под руководством одного штаба, и этими силами охранять подступы к переправам в Руане. Я не знаю, по чьему приказу свежие дивизии бросали в «котел» к западу от Сены. Эти 30 – 35 тысяч человек могли бы принести больше пользы, организовав оборону Сены, вместо тщетных попыток исправить безнадежную ситуацию, на что зря потратили несколько дней. Мои солдаты были неопытными, а получаемые приказы расплывчатыми и невыполнимыми. Я никогда точно не знал, где находится моя дивизия, какова ее задача, что происходит вокруг меня. Это неизбежно должно было закончиться катастрофой».

Подавив сопротивление немцев на западном берегу Сены, союзники выиграли главный приз – Париж. К 19 августа американские войска вышли на рубежи южнее Мелене и севернее Мант-Гассикура, а с запада из Версаля угрожали немецкому гарнизону лобовой атакой. Париж избежал ужасов крупномасштабной атаки и уличных боев лишь благодаря ряду счастливых совпадений. Самой большой удачей было то, что в столице Франции находилась группа немецких офицеров, замешанных в заговоре 20 июля. Одним из самых активных заговорщиков был генерал Генрих фон Штюльпнагель, военный губернатор Франции, которому подчинялся комендант большого Парижа, немецкий аристократ генерал-лейтенант Вильгельм фон Бойнебург-Ленгсфельд, презиравший Гитлера не меньше, чем фон Штюльпнагель. Вдвоем они сумели внедрить в гарнизон Парижа большую группу тщательно подобранных антинацистов. Большинство этих офицеров были представителями немецкой аристократии, и верховное командование часто приказывало фон Бойнебург-Ленгсфельду, переведенному в Париж после Сталинграда, отчитаться за количество аристократов в его штабе.

Худой, жилистый, с вечным моноклем в глазу, уроженец Тюрингии фон Бойнебург-Ленгсфельд, похоже, родился с серебряной ложкой во рту и четырехлистником клевера в крохотных кулачках. Лишь невероятная удача могла провести его через испытания, которые свели в могилу его менее удачливых коллег. На востоке его переехал танк, переломав почти все кости. Он выжил. 20 июля 1944 года он арестовал всех сотрудников парижского отделения тайной полиции Гиммлера и гестапо. Его не повесили. За четыре недели до конца войны он предстал перед военным трибуналом, расследовавшим капитуляцию Парижа без боя. Заседание суда отложили на срок, позволивший ему уехать в Эрфурт и сдаться в плен наступавшим американцам. Своей удачливостью генерал-лейтенант Бойнебург-Ленгсфельд поделился с парижанами. В вермахте нашлись бы сотни других офицеров, которые выполнили бы приказ об уничтожении исторических памятников Парижа без колебаний и сожалений. Однако «госпожа Судьба» выступила против варваров, и Париж был спасен.

Вот что сказал фон Бойнебург-Ленгсфельд:

«После Сталинграда меня охватила глубокая депрессия. Я не радовался назначению комендантом Парижа, поскольку неизбежно оказался бы в центре внимания, чего всегда старался избежать. Однако вскоре я полюбил Париж и парижан, а потом и всех французов. Я принял решение предотвратить разрушение города, если это будет в моих силах. Я действительно разработал так называемую «линию Бойнебурга» для обороны Парижа, однако этот рубеж существовал лишь на бумаге. Это была моя страховка. Так я убедил Берлин, что в самом деле планирую защищать город.

20 июля генерал фон Штюльпнагель «приказал» мне арестовать генерала СС Оберга и всех сотрудников гестапо и тайной полиции в Париже. Произнося слово «приказ», фон Штюльпнагель улыбнулся. «Вы арестуете их под тем предлогом, что они участвовали в заговоре против Гитлера». Однако, когда стало ясно, что заговор провалился, генерал фон Штюльпнагель попытался покончить с собой, а мне пришлось освободить Оберга и его людей. От немедленных репрессий меня спас смехотворный «приказ» фон Штюльпнагеля.

В начале августа 1944 года я получил личный приказ Гитлера защищать Париж до последнего солдата и, кроме всего прочего, взорвать все мосты через Сену. Я проинформировал свой штаб о том, что не могу выполнить этот приказ, поскольку в моем распоряжении находятся только полицейские войска, не способные защитить город от американцев. Я также заявил, что разрушение мостов через Сену – вздор в военном отношении, так как Сена не является военным препятствием. Дней за десять до того, как союзники вошли в Париж, меня освободили от должности из-за моих действий 20 июля и в последующие дни. Когда прибыл мой преемник, генерал-лейтенант Дитрих фон Хольтиц, ничто не было готово для обороны Парижа и уничтожения мостов через Сену. Я умолял фон Хольтица спасти город, и, поскольку предпринимать что-либо было поздно, он согласился сотрудничать. Фон Хольтиц, приехавший прямо из ставки Гитлера, сообщил мне, что фюрер в ярости после событий 20 июля и ведет себя бесчеловечно. По словам фон Хольтица, когда фюрер сказал ему, как сильно ненавидит генералов, его глаза сверкали садистской местью».

Фон Хольтиц сдержал слово и не пытался уничтожить мосты через Сену или другие городские объекты. К середине августа деятельность французского движения Сопротивления приняла такие масштабы, что немцы спланировали военную операцию, однако 19 августа генерал фон Хольтиц неожиданно отменил ее. Примерно в то же время начались переговоры между немцами и подпольем через шведское дипломатическое представительство. Было заключено странное перемирие, по которому отдельные объекты Парижа, в том числе Отель де Виль, Дворец юстиции и Люксембургский дворец, считались территорией маки, а все члены Сопротивления в этом районе – солдатами. Остальные районы Парижа оставались свободными для немцев. Обе стороны не должны были мешать друг другу. Однако это соглашение не соблюдалось, и стычки продолжались, поскольку никто не знал точных границ. На улицах появились баррикады, изредка раздавались винтовочные выстрелы. Воцарилась странная ситуация – не война и не мир. 22 августа немецкий военный корреспондент доктор Тони Шилкопф так описывал Париж своим радиослушателям:

«К началу этой недели фронт неумолимо приблизился к Парижу, и появились известия о значительном ухудшении ситуации в городе. Во вторник (22 августа) мы снова попытались разобраться в ситуации. Мы знали, что гарнизоны опорных пунктов Парижа должны защищать каждую пядь земли, сражаясь как со сторонниками де Голля, так и с контролируемым большевиками Сопротивлением. Мы видели в переулках баррикады, построенные из столкнувшихся автомобилей, мебели и мешков с песком... Время от времени слышались пулеметные очереди... однако мы без помех миновали хорошо укрепленный немецкий опорный пункт и добрались до Елисейских Полей. Здесь перемены, произошедшие в городе, стали еще заметнее. Обычно после полудня Елисейские Поля запружены людьми и транспортом, но сейчас улица была пуста. Пройдя до Триумфальной арки, мы насчитали чуть более пятидесяти человек...»

Больше недели по всему городу время от времени вспыхивали перестрелки. Фон Хольтиц не мог организовать эффективную оборону, поскольку не имел времени; у войск не было желания оборонять город, но они не могли отступить из-за приказа Гитлера. В общем, войска не отступали, но и не сражались. Затаившись в отелях и общественных зданиях Парижа, они делали вид, что сопротивляются силам французского Сопротивления. Когда 25 августа 2-я бронетанковая французская дивизия под командованием генерала Леклерка вступила в столицу, фон Хольтиц капитулировал вместе с десятитысячным гарнизоном, оставленным ради выполнения безумного желания Гитлера удержать или уничтожить город, в который он вошел победителем четыре года тому назад.

В Берлине фон Хольтицу не простили невыполнение приказа фюрера и предъявили обвинение в измене. Генерал фон Бойнебург-Ленгсфельд сообщает, что в начале апреля 1945 года он получил вызов в Торгау в качестве свидетеля на судебное расследование действий фон Хольтица. Суд должен был установить вину фон Хольтица, хотя сам обвиняемый находился вне пределов досягаемости – в плену у союзников. Если бы фон Хольтица признали предателем, наказание понесла бы его семья, поскольку, по указу Гитлера, ответственность за дезертирство и предательство ложится и на родственников солдата. К счастью для фон Бойнебург-Ленгсфельда и семьи фон Хольтица, один из генералов, выступавший в роли судьи, был добрым другом фон Бойнебург-Ленгсфельда. К тому же главный свидетель не явился, и расследование пришлось отложить, а завершение войны положило ему конец.

К тому времени, как пал Париж, к западу от Сены у немцев осталось лишь несколько окруженных группировок, осажденных в крепостях Бретани гарнизонов, и тысячи унылых военнопленных. Поражение немецких армий в западной Франции было абсолютным и необратимым. Две армии – 7-я и 5-я – понесли страшные потери, а их жалкие остатки были обращены в бегство. Две другие армии – 1-я и 15-я – потеряли большую часть личного состава в Фалезе и на Сене в бесплодных попытках исправить неисправимое положение.

В бои в Нормандии бросили около пятидесяти дивизий вермахта – более миллиона человек. После форсирования Сены менее десяти этих дивизий еще можно было считать боевыми единицами. Из 2200 танков и противотанковых самоходных пушек, воевавших в Нормандии, почти 1800 остались обугленными остовами на холмистых полях к западу от Сены. С начала вторжения около 210 тысяч немцев попали в плен и еще 240 тысяч были убиты или ранены. Почти половина немецких войск, участвовавших в битве за Нормандию, пополнила список потерь.

Потери высшего командного состава были сопоставимы по масштабам с потерями рядовых. Кроме обычных военных опасностей, немецкие генералы несли потери из-за истерик и чутья фюрера. Гитлер отправлял в отставку своих высших офицеров почти с такой же скоростью, с какой союзники убивали, ранили или брали их в плен. К 25 августа армия лишилась трех фельдмаршалов: фон Рундштедта уволили, фон Клюге принял яд, а Роммель был тяжело ранен. Хауссер получил тяжелое ранение при прорыве из фалезского «котла», Гейра фон Швеппенбурга, генерал-инспектора танковой группы «Запад», отозвали в Берлин, а фон Зальмута заменил фон Цанген. Спускаясь по иерархической лестнице, замечаем, что не менее трех командующих корпусами и двадцати командиров дивизий погибли, попали в плен или были ранены. В битве за Нормандию германский вермахт потерял почти вдвое больше солдат, чем под Сталинградом, где русские окружили 250 тысяч человек. Еще больше союзные командующие были удовлетворены тем, что дошли до Сены на две недели раньше графика и провели стратегические сражения точно как планировалось.

Вермахт изучил тактику отступления еще в СССР. К концу августа 1944 года отступление вошло у немцев в привычку. Когда немецкий Генеральный штаб выторговывал себе полную свободу действий, обычно у него все получалось. Когда решение отступить за Сену было принято, почти полное отсутствие мостов ниже Парижа представляло относительно незначительную проблему. После того как немцев прогнали за Волгу, Дон и Днепр, штабисты стали специалистами в области форсирования рек при отступлении. После разрушения мостов через Сену в самом начале кампании возникла жизненная необходимость в организации системы паромных и понтонных переправ для снабжения и пополнения войск в Нормандии. Эти хорошо замаскированные переправы теперь безупречно выполняли обратную задачу перемещения разгромленных формирований в относительную безопасность восточного берега. Бдительная авиация союзников уничтожила или повредила около 300 барж за 7 дней до 23 августа, когда исход из окружения достиг кульминации. Хотя западный берег Сены был забит брошенным транспортом, подбитыми самоходками, танками и перепуганными лошадьми, тысячи немецких солдат умудрились форсировать Сену в Руане, Эльбефе, Кодбеке и Дюклэре, однако широкая долина Сены не стала для них надежным укрытием. К 20 августа союзники закрепились на плацдарме у реки, к 25 августа мосты невредимыми попали в их руки, и Сена больше не представляла оборонительный рубеж. Фельдмаршал Вальтер Модель, сменивший фон Клюге на постах главнокомандующего запада и командующего группой армий «Б», ломал себе голову, пытаясь навести порядок в хаосе, воцарившемся после поражения в Нормандии.

Коренастый, широкоплечий Вальтер Модель по убеждениям и происхождению был намного ближе к Гитлеру, чем большинство высших офицеров. Он получил фельдмаршальский жезл в пятьдесят четыре года – гораздо раньше, чем его современники. Как и Роммель, своему быстрому восхождению по военной карьерной лестнице он был обязан безжалостности, энергичности и тесным связям с нацистской партией. Но не в пример Роммелю, его преданность фюреру пережила 20 июля; после покушения он первым из офицеров Восточного фронта уверил Берлин в своей лояльности.

Командуя танковой дивизией в первых военных кампаниях и армией в СССР, Модель проявил безрассудную смелость и непреклонную волю к выполнению приказов любой ценой, являясь именно таким офицером, какой был необходим Гитлеру. В 1944 году, командуя армейской группировкой на востоке, он остановил летнее наступление Красной армии на Висле, после чего был переведен во Францию. Модель принадлежал к растущей по численности группе генералов – наряду с Роммелем, Дитрихом, Штудентом, Хауссером и другими, которых смело можно назвать «генералами Гитлера», поскольку они добились выдающегося положения, завоевав доверие фюрера, а не офицерского корпуса. Поэтому не вызывает удивления тот факт, что офицеры Генерального штаба не любили и не уважали Моделя. Но если низкое происхождение и грубые манеры фельдмаршала вызывали отвращение у лощеных представителей офицерского корпуса, многих его солдат привлекало в нем именно это.

Случай, о котором упоминает обожавший его шофер, прослуживший с ним два года, подтверждает эти слова.

2 января 1945 года в Арденнах автомобиль фельдмаршала среди прочих был застигнут снежной бурей. Офицеры спокойно сидели в уютных салонах застрявших впереди машин, пока рядовые расчищали дорогу. Вдруг Модель, потеряв терпение, в ярости завопил: «Черт побери! А если сейчас налетят союзники?» Он выскочил из машины и начал разгребать снег вместе с солдатами. Как только освободили первую машину, появился какой-то капитан и, не заметив Моделя, возмущенно поинтересовался, в чем дело. Фельдмаршал не замедлил рявкнуть на него: «А где вы были, пока мы разгребали снег?» Капитану пришлось ответить, что он сидел в автомобиле. «Ну, – заявил Модель, – раз ты спокойно сидишь в машине, пока фельдмаршал расчищает дорогу, с сегодняшнего дня, приятель, ты – рядовой». И с этими словами Модель сорвал с офицера знаки отличия.

Из-за своей вспыльчивости в сочетании с непоколебимой верностью он воевал очень неровно, проявляя то выдающиеся способности, то жалкую некомпетентность. Он требовал, чтобы его подчиненные в точности выполняли приказы Гитлера. Поскольку Гитлер главным образом требовал удерживать позиции до последнего солдата, это часто приводило к нежелательным осложнениям. Настаивая на полном подчинении распоряжениям фюрера, Модель без колебаний действовал вопреки приказам, которые шли вразрез с его собственным мнением. Так он умудрялся сохранять относительную свободу действий. Младшие офицеры не признавали его административных способностей. Безнадежную неразбериху они саркастически называли «по Моделю», а выражение «вопреки Моделю» означало наведение порядка.

К концу августа обстановка к востоку от Сены была должным образом «промоделирована». Союзные войска двигались так быстро, что не хватало времени навести порядок. Любое решение устаревало, не успев появиться на бумаге. Генерал Гюнтер Блюментрит, начальник штаба уже у третьего с начала вторжения союзников во Францию главнокомандующего на западе, с печалью описывает те злополучные дни вермахта:

«На этой стадии невозможно было спланировать организованное отступление с боями. Сначала надеялись остановиться за Сеной, но, поскольку американцы уже вышли к окраинам Парижа, от этого плана пришлось отказаться. Затем решили использовать Сену как промежуточный рубеж, задержать врага и дать возможность отступающим войскам построить оборону на Сомме. Сену хотели удержать дней на семь, а затем занять позиции на так называемой «линии Китцингера», которую генерал Китцингер должен был построить через всю Францию до швейцарской границы с опорными пунктами Абвиль – Амьен – Суасон – Эперне – Шалон – Сен-Дизье – Шомон – Лангр – Гре – Безансон. Эта линия обороны планировалась еще в 1943 году, но работы завершились лишь на правом фланге между Абвилем и Амьеном. Хотя этот рубеж существовал лишь в теории, тем не менее, нам приказали на нем закрепиться. Однако нам не хватало войск ни на Сене, ни на Сомме, и союзники врезались во Францию, как нож в масло».

Уже 28 августа Модель отдал детальные распоряжения по обороне Соммы. 7-й армии приказали сменить 5-ю танковую армию на рубеже Невшатель – Бове – Компьен в полдень 31 августа. «Приоритетная задача – в кратчайший срок создать оборонительный рубеж Сомма – Уаза». Эту промежуточную позицию между Сеной и Соммой надеялись удержать до того момента, как линия Китцингера на Сомме будет построена и укомплектована войсками. Однако надежда эта основывалась на абсолютно неверной оценке численности союзных войск на плацдарме, господствовавшем над Сеной, и на крайней слабости 7-й и 5-й танковых армий. Падение Бове 30 августа сделало этот рубеж бесполезным за день до того, как 7-я армия должна была занять позиции. Единственным природным барьером во Франции теперь оставалась Сомма. 31 августа, захватив Амьен, союзники форсировали величественную реку и обеспечили освобождение Франции. Неожиданная потеря позиций на Сомме произошла из-за бестолкового планирования. Высшие немецкие командующие недооценивали силы врага и переоценивали собственные силы – роковое сочетание.

Даже когда стало ясно, что Сену не удержать, 15-я армия продолжала стоять на берегах Па-де-Кале, не сводя глаз с английских портов. Истины ради необходимо отметить, что из дислоцированных там на 6 июня девятнадцати дивизий сейчас только шесть ожидали второго вторжения союзников, вероятность которого немецкие стратеги еще принимали всерьез. Об этом рассказал генерал Густав фон Цанген, которого вызвали из Италии заменить командующего 15-й армией генерала Ганса фон Зальмута. После Первой мировой войны фон Цанген пятнадцать лет служил в полиции, и его невыразительная внешность до сих пор хранила специфический отпечаток этой профессии. Отличавшийся неброской красотой, крепко сбитый фон Цанген был одним из «надежных» генералов, которых Гитлер теперь отправлял на запад на смену тем, кто не доказал своей преданности национал-социализму. Вот что говорил фон Цанген:

«Прибыв 25 августа во Францию, я обнаружил, что моя армия состоит из шести дивизий. Я должен был защищать побережье Ла-Манша в случае еще одного десанта. Сначала я думал, что придется защищать Сену, но эту задачу поставили перед 5-й танковой армией под командованием генерал-полковника Зеппа Дитриха. Кажется, 28 августа мне приказали покинуть все позиции, кроме крепостей к западу от Соммы, и занять оборону на Сомме между Абвилем и Амьеном. На моем левом фланге, включая Амьен, ожидалась 7-я армия под командованием генерала Эбербаха. Моя армия достигла назначенного сектора на Сомме, но 7-я армия слева от меня так и не появилась. Эбербах и большинство штабистов 7-й армии были захвачены врасплох и взяты в плен в Амьене, что оставило моих левых соседей без организованного руководства. Когда до фельдмаршала Моделя дошли новости об этой катастрофе, он поспешно приказал Зеппу Дитриху, командиру 5-й танковой армии, закрыть брешь фронта. Однако Модель не сознавал, как мало осталось к тому моменту от армии Зеппа Дитриха, а потому мой левый фланг так и остался оголенным. 31 августа без всякого сопротивления британцы взяли Амьен и на следующий день форсировали реку. С оголенным флангом я не мог держать оборону к северо-западу от Амьена и оставил позиции на Сомме».

С прорывом линии Китцингера не осталось ни одного шанса на оборону остатков вермахта во Франции. В симфонии коллапса зазвучало громовое крещендо отчаяния. По всей Франции немцы бежали, прятались, погибали. По дорогам и полям из последних сил стремились на восток охваченные паникой дезорганизованные толпы. В те первые дни сентября даже хваленая дисциплина вермахта не могла остановить развал армии. Там, где командиры проявляли твердость и компетентность, оставалось некое подобие сопротивления, но в целом по всей Франции отступали разобщенные группы, не знавшие ни общей ситуации, ни намерений собственных и союзных командующих.

«Во всем этом хаосе, – жаловался генерал Блюментрит, который как начальник штаба Моделя должен был собрать в один узор разбросанные кусочки мозаики, – мы только и слышали из Берлина: «Держитесь! Держитесь! Держитесь!» Поскольку выполнить этот приказ не было никакой возможности, мы советовали войскам докладывать об отступлении следующими словами: «Отброшены превосходящими силами противника или отошли с боями. Предпринимаем контрмеры». Только сообщения о вынужденном отступлении могли удовлетворить Берлин и спасти командира от сурового наказания за неподчинение приказам».

Союзные бронетанковые колонны расцвечивали картину отступления огнем и железом, часто обгоняя бредущих пешком или ползущих на конных повозках немцев. Города и поселки Франции и Бельгии бросались в объятия освободителей с пылкостью истосковавшихся в разлуке возлюбленных. В заголовках газет всего мира мелькали названия, знакомые по Первой мировой войне: Дьеп, Абвиль, Амьен, Альбер, Бапом, Аррас, Турне, Лилль, Суасон, Шато-Тьерри, Шарлеруа, Монс, Камбре, Валансьенн, Сен-Кантен, Седан, Реймс, Верден, Сен-Мийель. В ту первую неделю сентября всех охватило пьянящее чувство свободы. И с каждым населенным пунктом все больше немцев сдавалось в плен: слабость, медлительность, упрямство, фанатичность или разочарованность помешали им отойти к границам Германии, сохранив войска.

Военные власти союзников еле справлялись с нарастающим потоком военнопленных. В крепостях прибрежных городков Па-де-Кале и долины Соммы осталось более 40 тысяч солдат. Их взяли в плен британские и канадские пехотинцы. В «котле», протянувшемся от Монса до лесов Компьена, где введенные в заблуждение командиры предпочли сопротивление, 1-я американская армия за три дня пленила 25 тысяч немцев. На восточном берегу Меза между Намюром и Мезьером за одни сутки в плен попали еще 11 тысяч изнуренных немецких солдат. 7-я армия генерала Пэтча, наступавшая от Средиземноморья, к 4 сентября взяла Лион и могла похвастаться 50 тысячами пленных в наспех построенных лагерях. Менее чем за две недели после падения Парижа общее число немецких военнопленных на западе возросло с 210 тысяч до более 350 тысяч человек. И это еще не вся цена, заплаченная Германией за поражение в Нормандии.

Боевой дух бегущей армии быстро падал. В письмах домой сквозили те же покорность судьбе и беспомощность, что и в посланиях из фалезского «котла».

Из письма артиллериста: «У нас не осталось ни танков, ни пушек; те, кто еще жив, сражаются в пехоте. Но я не очень долго буду с ними. Я совсем не представляю, за что мы сражаемся. Очень скоро, если меня до того не убьют, я перебегу к томми (прозвище английских солдат. – Примеч. пер.)».

Другой солдат так описывал свой опыт сражений с американцами:

«Мы в дикой спешке отступили к Седану – гораздо быстрее, чем наступали четыре года назад. От нашего полка осталась одна пятая. Остальные погибли. Мы лишились транспорта. Невозможно описать словами все, что случилось с нами за последние пять дней».

Один немецкий солдат, не потерявший чувства юмора, написал домой:

«Мое имущество теперь помещается в маленьком мешочке, все остальное я потерял. Слова «горячая пища» звучат для меня как иностранная речь. Мы продвигаемся, но в обратном направлении».

Признавая серьезность положения – низкий боевой дух подчиненных ему войск и их неверие в конечную победу – фельдмаршал Модель 3 сентября издал следующее воззвание, по откровенности и дерзости, пожалуй, не имеющее себе равных:

«Солдатам западной армии.

С наступлением врага и нашим отступлением пришли в движение огромные массы войск. Отступает несколько сотен тысяч солдат: армия, авиация, танковые части. Эти войска мы должны собрать для обороны новых опорных пунктов и рубежей.

Сорванный с фронта поток не имеет ни ясной цели, ни решительных руководителей... Пока одни колонны сворачивают с дороги на перегруппировку, их подталкивают другие. Вместе с ними распространяются в тыловых и боевых частях пустая болтовня, слухи, спешка, беспорядок, близорукость и эгоизм. В этот момент величайшего напряжения мы должны принять строжайшие меры.

Как ваш новый главнокомандующий, я взываю к вашей воинской чести. Мы проиграли сражение, но уверяю вас, мы выиграем войну! Пока мне нечего больше сказать, хотя я знаю, что вам не терпится задать множество вопросов. Несмотря на все произошедшее, ни на миг не теряйте твердую веру в будущее Германии.

Однако я не могу скрывать от вас тяжести нашего нынешнего положения. Этот момент отсечет слабаков от настоящих солдат. Каждый воин теперь несет одну и ту же ответственность: если падет его командир, он должен занять его место и продолжать сражаться... (Затем следует ряд приказов: каждый немецкий солдат обязан явиться в ближайший штаб, покончить с депрессией, соблюдать безупречную дисциплину и поддерживать должный внешний вид, не верить слухам и не поддаваться пессимизму, не бросать оружие, снаряжение, не покидать укрепления.)

...Помните и верьте! Ваша твердость поможет фюреру выиграть время, необходимое для ввода в бой новых войск и нового оружия.

Солдаты, мы должны выиграть это время для фюрера!

Модель, фельдмаршал».

К тому времени даже самому бестолковому наблюдателю стало ясно, что Модель не годится в главнокомандующие. Для предотвращения вторжения в фатерланд требовался более опытный и проницательный человек. Оглядевшись в поисках подходящего на эту незавидную роль человека, Гитлер обнаружил, что запас высших офицеров заметно сократился. Талантливым командующим нельзя было доверять, а те, кто заслуживал доверия, не имели талантов. Виделся единственный выход из заколдованного круга: найти талантливого человека, которому хоть немного можно доверять. После того как вопрос был сформулирован, ответ напрашивался сам собой. Поступившись гордостью, Гитлер попросил фон Рундштедта вернуться на Западный фронт. Усталый старик, доказавший свою преданность режиму и даже не ведавший о заговоре 20 июля, скрепя сердце согласился. Он присутствовал на суде чести, когда судили армейских заговорщиков; по его словам, «это было необходимо армии». Похоже, подобные причины подтолкнули его к возвращению на фронт. Фельдмаршал Монтгомери, командующий 21-й группой армий, очень тонко и остроумно проанализировал возвращение фон Рундштедта на страницах «Интеллидженс ревью»:

«Поскольку фон Рундштедт никогда открыто не пренебрегал партией, политиканы не могли проигнорировать его компетентность (или репутацию). Если за время отставки состояние его здоровья улучшилось, то состояние армий ухудшилось значительно. Возвращение старой гвардии говорит об отчаянности ситуации, а поскольку старая гвардия мало что может изменить, то на нее можно возложить вину. Возвращение фон Рундштедта напоминает роль кавалерии в современной войне: «облагородить то, что иначе было бы вульгарной уличной дракой». Это повторное назначение интересно как демонстрация растерянности и отчаяния, однако (в отличие от кавалерии) оно не играет особой роли. Обязанности главнокомандующего на любом немецком театре военных действий свелись к обязанностям начальника штаба при Гитлере с риском отставки как за выполнение эксцентричных приказов, так и за неподчинение им. Как мы уже говорили, только Модель сумел найти оптимальное решение: не выполнять, не критиковать, но обещать».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.