В Минском гетто Из записок партизана Михаила Гричаника

В Минском гетто

Из записок партизана Михаила Гричаника

[165]

Когда немецкие оккупанты вступили в Минск, они издали приказ об обязательной регистрации мужчин в возрасте от 18 до 50 лет. Оказалось, что никакой регистрации проведено не было: всех, явившихся в указанное место на «регистрацию», немцы под конвоем угнали за город, на открытое поле…[166]

На поле кругом стояли часовые. Народ прибывал партия за партией. Ночью в открытом поле было холодно, люди обогревались, лежа друг возле друга.

Так прошла первая ночь на поле, наступил светлый, яркий день. Народу много, есть не дают. Очень жарко, хочется пить. Люди просят воды, но и ее не дают. Лишь только подходишь просить воды, солдаты стреляют в упор разрывными пулями. За то, что просили воды, были убиты во второй день больше десяти человек. Немцы заставили вырыть яму и закопать их. Кто еще дышал, того пристреливали.

Так кончился второй день. Наступила вторая ночь. Люди лежат голодные и холодные. Кто одет, а кто просто в летних рубашках: ведь шли они не на истязания, а на «учет». Наступил день. Народ прибывает. Вот показался немец с ведром и начал раздавать воду. Народ окружил и чуть не задавил его. Опять стреляют эти гады в народ!

Наступает восьмая ночь. Народ лежит на поле. Предупредили, чтобы не поднимались ночью, не то стрелять будут. Так прошла ночь. Часто стреляли из пулемета. Вдруг слышим крик: «Убили!» Люди поднимались по своим надобностям, а в них стреляли!

Вот лежит один человек. Пуля попала ему в поясницу и вышла из живота. Вырвала кишки. Он еще жив, просит записать его адрес и написать жене и детям, как он погиб. Подходит немец и спрашивает, кто ему «распорол живот ножом»…

Тринадцатый день. Десять часов утра. Приезжает машина. Объявляют, чтобы поляки отошли в левую сторону, русские – в правую, уголовные – отдельно; для евреев же отводится площадь возле речки. Площадь огорожена толстыми веревками. Начинают расходиться, как приказано. Уголовные пользуются этим моментом: у кого из евреев вырывают еду, у кого срывают плащ с плеч, у кого отнимают пиджак, сапоги. Доходит до того, что люди остаются в одном белье. Немцы стоят в стороне и смеются.

Кругом веревок стоят немцы с резиновыми дубинками, другие из них гонят евреев к веревкам, избивают дубинками. Уголовные помогают немцам гнать евреев. Возле веревок их опять встречают дубинками. Кто сопротивляется, того добивают до смерти, расстреливают. Вдруг объявляют из машины, что будут отпускать домой поляков. Затем новое объявление – будут отпускать русских, а насчет евреев ничего не говорят. Начинают отпускать часть поляков домой…

Семнадцатый день утром. К десяти часам приезжает машина с переводчиком. Объявляют, что все евреи – инженеры, врачи, техники, бухгалтеры, учителя и других интеллигентских профессий – должны записаться, – из лагеря их освободят и отправят на работу. Началась запись. Переписали всю интеллигенцию, построили и отвели в сторону от рабочих. Становится темно. Кроме евреев и военнопленных, на поле никого нет…

Девятнадцатый день. Под утро. Темно. Слышен гул машин. Машины подъезжают к интеллигентам, их сажают в машины и увозят «на работу». После отхода машин проходит минут двадцать и слышится пулеметная очередь. Спустя еще пятнадцать минут машины возвращаются и снова увозят людей. Так увезли всех интеллигентов[167], остались одни рабочие. Явился офицер, выбрал еще человек двести рабочих и таким же образом отправил их «на работу» пешком. Он объявил, что завтра поведут нас отсюда в другое место; там будет тепло, и дождь не будет лить…

Двадцатый день. Утро. На поле остались одни евреи. Явился отряд гестаповцев. Нас всех построили в ряды и повели через город. Кто пробовал подойти к нам, того расстреливали на месте. Всю дорогу до тюрьмы стояли часовые. Нас поместили на втором этаже в небольших камерах. Камеры забили битком. Было очень жарко. В каждой камере железная параша – вонь, дышать нечем. Люди по очереди становятся «в два этажа» (взбираясь друг на друга) возле решетки, чтобы подышать воздухом. Воды давали очень мало, есть же совсем не давали…

Явились гестаповцы, открыли камеры и гонят всех на двор. Внизу, возле двери, в коридоре стоят другие гестаповцы с березовыми палками и никого не выпускают без того, чтобы не ударить его палкой. Но вот стали избивать людей и наверху на лестнице, и народ, бросившись с лестницы, проскочил мимо гестаповцев, которые стояли внизу в дверях. Вот уже все на дворе. Отдана команда: «Становись по четыре». Все построились. Переводчик говорит, что у офицера в канцелярии утащили все списки арестованных, полотенце и кусок мыла, чтобы тот, кто это сделал, признался, или, если кто знает виноватого, пусть на него укажет. Пока не найдут вора, никого из тюрьмы не выпустят, но лишь только его обнаружат, то спустя два дня нас всех отпустят домой. Пошли в ход палки. Одного парня хватают и на его голове ломают палку. Он падает. Говорили, что у него нашли кусок полотенца. Всех нас погнали обратно в тюрьму. У входа в коридор опять бьют палками.

Через два дня является переводчик и говорит, что сегодня же нас отпустят домой. Раздают по камерам бумагу, и переводчик предлагает нам, чтобы мы составили по камерам списки арестованных на немецком и русском языке и передали ему. В два часа дня являются гестаповцы и всех выгоняют во двор. Построились, как сидели, – покамерно. Когда все были в сборе, переводчик стал вызывать некоторых людей по фамилиям и велел им строиться отдельно. Некоторые не отозвались и не выходили. Благодаря этому им удалось на этот раз остаться в живых. Так спаслись, например, Ботвинник, член партии, рабочий фабрики «Октябрь», и Каган, снабженец, работавший на хлебозаводе.

Таким образом, переводчик набрал двести человек и заявил, что они остаются в тюрьме, чтобы следить за порядком. С того времени никто их больше в глаза не видел. Остальным арестованным переводчик велел отправиться в «Еврейский комитет»[168] (когда мы были в тюрьме, немцы организовали «Еврейский комитет»).

Итак, открыли ворота и выпустили нас на волю. Мы пошли к «Комитету». Навстречу нам бегут жены, дети, целуются, плачут.

В «Еврейском комитете» освобожденным из тюрьмы объявляют, что приказано переселиться в гетто, носить желтый знак на груди и спине[169], не ходить по тротуарам, ежедневно являться в «Комитет», откуда будут направлять на работу, и т. д.

На углу и в переулках гетто висят на столбах надписи на немецком и русском языках: «Гетто. Вход в гетто всем, кроме жидов, воспрещен»…

Встречая евреев без желтого знака, немцы избивают их и требуют, чтобы они носили знак. По тротуарам евреям запрещают ходить, они должны ходить посередине улицы. При встрече с немцами евреи обязаны снимать шапку; если не снимают, любой немец может забить их до смерти…

Вдруг на гетто налетают гестаповцы на машинах и начинают ловить мужчин. Входят в квартиры, бьют резиновыми дубинками и уводят людей под видом отправления на работу – на торфоразработки и т. п. Уведенных никто больше не видит в живых…

Ночью, почти каждую ночь, на гетто – то на одну улицу, то на другую – нападают вооруженные люди, грабят и убивают.

Вот гестаповцы снова окружают гетто: опять ловят мужчин. Некоторые успевают спрятаться на чердаках, другие строят подземные ходы и прячутся. Наловив людей, их уводят. Часть их попадает в лагерь на Широкую улицу, там работают, домой оттуда не пускают. В лагере находятся многие военнопленные. Туда немцы посылают русских и других людей, которые провинились перед ними. В лагере за каждую мелочь расстреливают. Многие там заболевают. Часто туда и в другие лагеря ловят новых людей. Там люди быстро выбывают из строя…

Немцы стали вламываться в квартиры ночью, начали отбирать вещи, которые им нравятся…

Немцы окружают часто целые улицы гетто, проверяют бумаги, производят обыски в домах, увозят молодых людей…

Ночью немцы являются в гетто и под предлогом обнаружения оружия убивают людей – человек по сто за ночь…

7 ноября 1941 года начинается открытая расправа и с другими людьми, не только с евреями. По всему городу появились виселицы – на улицах, в скверах, на базарах, на окраинах.

8 этот день были повешены около ста человек. На шею им повесили фанерные дощечки с надписями: «партизан», «за связь с партизанами», «коммунист» и т. д.

7 ноября в пять часов утра гестаповцы и продавшиеся немцам здешние негодяи окружили гетто плотным кольцом, в трех шагах один от другого. Это была первая открытая работа немецких бандитов по массовому истреблению еврейского населения. Ломают окна, двери, входят в квартиры, приказывают одеваться в самую лучшую одежду и одевать детей, обязывают взять с собой даже грудных младенцев. Некоторые пробуют убегать, но всюду стоят часовые и стреляют по убегающим.

На одной из улиц всех евреев построили по четыре в ряд и под конвоем повели по Новокрасной улице. Начал строчить пулемет, и вся колонна была перебита. Возле скверика стояла машина и фотографировала резню[170].

Об этом злодеянии сообщил мне бывший рабочий фабрики «Октябрь», наблюдавший его из своего укрытия на чердаке. Говорили, что расстрелянные должны были изображать группу советских граждан, демонстрировавших якобы в честь Октябрьской революции.

Я работал на швейной фабрике «Октябрь». Всего нас, евреев, мужчин и женщин, работало на фабрике триста – триста пятьдесят человек. Еврейские рабочие слышат выстрелы и узнают, что в гетто начался открытый погром, плачут, бегут к начальству. Лишь к двенадцати часам были выданы справки для семей, чтобы их не убивали. Рабочие хватают справки и бегут в гетто. Каждый спешит к своей квартире, но очень многие никого уже дома не находят. По виду квартир можно судить, что людей стащили прямо с кровати.

Как громом меня ударило! Из восьми человек – жены, троих детей, старушки матери, сестры с двумя детьми – ни одной души! Квартира мертвая, пустая…

Некоторые находят кого-нибудь из семьи, кому удалось спрятаться.

Другие подходят к машинам, в которые усаживают людей, показывают документы, и оставшихся еще в живых офицер отпускает.

Не найдя своих родных, некоторые рабочие просят разрешения поехать с машинами на розыски их – может быть, удастся их спасти. Офицер отвечает прямо, что кого увели, того в живых уже нет; хотите ехать – не возражаю, но вернетесь ли обратно, не знаю. Ясно…

Машины не успевают увозить людей. Многих согнали на Хлебную улицу, на большой двор. И оттуда вывозят на машине. Люди бросаются туда со своими документами. Многие рабочие не находят там своих семей. К ним обращаются с мольбой о спасении, и они, под видом родных, уводят других обреченных, согласно количеству людей, указанных в их документах. Немало спасшихся таким образом людей не отходят от своих избавителей и остаются жить в их семьях…

Вот приходит весть, что и по Танковой улице, по ту сторону железной дороги, в бывших красноармейских казармах томится немало жертв, всех не успели еще перебить. Рабочие пускаются туда. Недалеко от казарм они слышат пулеметные очереди, а со двора выезжают машины с людьми. Обратно идут машины с вещами: пальто, ботинки, сапоги и т. д. Машины открытые, некоторые вещи в свежей крови. Часовой не пускает рабочих и вызывает офицера. Офицер не признает никаких бумаг и гонит: «Прочь, в гетто». Люди вернулись ни с чем.

Так продолжалась массовая резня евреев 7, 8 и 9 ноября 1941 года…

20 ноября налетает на Раковую улицу отряд гестаповцев. Полицейские окружают улицу и выгоняют всех людей из квартир. Никого не оставляют. Часть рабочих не успели еще уйти на работу. Гестаповцы требуют у них документы. И тут же у них на глазах разрывают их. Некоторые пробуют убегать, но вслед им стреляют разрывными пулями. Очень многие лежат мертвыми на улице у входа во дворы[171].

Одному из наших рабочих удалось спастись. Он прибежал на фабрику и сообщил, что в гетто идет новая резня. Начальство дало машину, охрану, и человек десять отправились в гетто. Но их туда не пустили. Среди жертв были высококвалифицированные рабочие, в которых немцы нуждались, поэтому туда выехал офицер, но он их там уже не застал. Узнавши, куда их повели, он отправился туда, за город, на поле, где уничтожали евреев. Многие из его рабочих оказались уже убитыми. Среди уцелевших он узнал несколько человек и договорился о том, чтобы их отпустили. Один из них специалист скорняк, по фамилии Альперович, другой, Левин – парикмахер, бривший офицеров. Вместе с парикмахером находились его жена и дочь. «Хозяин» уничтожения согласился отпустить одного лишь парикмахера и Альперовича и еще кого-нибудь из двух – жену либо дочь Левина. Левин взял дочь. Когда рабочих привели на фабрику, они были белые, как бумага, и ничего не могли говорить. Альперович долго болел после этого.

Это лишь один из эпизодов второй массовой резни евреев 20 ноября 1941 года, учиненной спустя две недели после первой.

Биржа запросила списки, кто из евреев где и кем работает. Когда списки были поданы, квалифицированным рабочим стали выдавать карточки. Чернорабочим карточки не давали. Квалифицированных рабочих заставили жить в определенном районе гетто; всем остальным, жившим в этом районе, приказано было выехать. Началось новое переселение. Началось и другое: женщины ищут рабочих «с карточками», молодые девушки выходят замуж за старых мужчин. Люди, осужденные немцами на смерть, сходят с ума.

Когда все были размещены, согласно предписанию, немцы стали выдавать дощечки для дверей. На входной двери квалифицированные рабочие должны были вывешивать дощечку с указанием места работы основного работника и списком его иждивенцев. Когда и это было готово, вышел приказ, чтобы каждый рабочий получил в «Комитете» номер дома, в котором он проживает, и пришил его под желтым знаком на груди и спине. Номер был написан на белом холсте с печатью. Я жил в гетто в доме № 12 по [в тексте пропущено слово] улице и носил два номера «12» – спереди и сзади.

Вот уже все носят номера. Немцы объявляют, что если кто-либо из какого-либо дома нарушит немецкий закон, то все, живущие под этим номером, будут расстреляны.

Вводятся новые правила. Рабочие не имеют права свободно выходить на работу из гетто: на работу и с работы их будут приводить и уводить. Рабочие обязаны собираться возле биржи. Нам выстроили ворота. В воротах полицейский. Немцы, приходящие за еврейскими рабочими, должны расписываться, сколько они берут людей, а ведущие с работы – расписываться, сколько привели. При выходе у ворот полицейские проверяют количество людей. Если их оказывается больше, чем по списку, полицейский не выпускает ни одного лишнего человека за стены гетто. После работы людей приводят к бирже, там пересчитывают, и лишь тогда разрешается расходиться по домам…

На фабрике бывшей «Октябрь» еврейские рабочие были отделены от нееврейских. Евреи работали на одной половине, отгороженные от другой половины цеха. Даже уборные были отдельные, для евреев и для неевреев.

На фабрике был такой случай. По уборке двора работали двенадцать еврейских женщин. Немцам не понравилось, как они работали. У них отбирают справки о работе и приказывают больше не являться. Но женщины решили просить, чтобы их оставили на работе. Тогда отправляется бумага в гестапо о том, что они относились халатно к работе. На следующий же день являются агенты гестапо и уводят их в тюрьму. Там женщин продержали две недели. Затем их посадили на машину и привезли в гетто на Юбилейную площадь. Работницы обрадовались. Они думали, что их отпустят домой. Но произошло следующее. Немцы выгнали всех людей из квартир на площадь. Когда площадь заполнилась людьми, гестаповец стал на машину и заявил: «Перед вами двенадцать женщин. За симуляцию и отказ от работы они будут немедленно расстреляны у вас на глазах». Одного еврея заставили завязать им глаза. Расстреливали их, целя в голову разрывными пулями. Трупы лежали на площади два дня. На дощечках было написано, что они расстреляны за отказ от работы…

Раз зимой, когда немцы гнали нас с работы, мы были недалеко от гетто окружены гестаповцами. На помощь гестаповцам явились пьяные полицейские в машине – со следами свежей крови на шинелях и сапогах. Кто из рабочих пробовал было пробежать под проволокой, чтобы скрыться в гетто, того расстреливали. По всем улицам валялись трупы. Валялись котелки, кости, картофельная шелуха – все, что люди носили с собой с работы.

Некоторые колонны, состоявшие из квалифицированных рабочих, были отведены в сторону. В одной из таких колонн находился я и таким образом спасся.

Рабочих заставили стоять на коленях, били резиновыми дубинками и, наконец, увели целыми колоннами.

Вот подъехала легковая машина. Из нее вышел худой старый генерал. Это был генеральный комиссар Белоруссии Кубе. Он подошел к офицеру и что-то сказал. Затем он крикнул колонне квалифицированных рабочих: «Юден, шнель цу гаузе»[172]. Если кто-либо пускался бежать недостаточно быстро, то Кубе избивал его палками и для острастки целил из револьвера. Колонна разбежалась. Остальные продолжали стоять на коленях. Началась проверка. У кого была карточка специалиста, того отпускали. Так продолжался этот погром до семи часов вечера.

Очень много убитых лежало около обойной фабрики в ямах.

Уведенных рабочих повели на станцию, посадили в товарные вагоны и ночью повезли по направлению к Молодечно. В дороге, когда их везли, немецкая охрана входила в вагоны, набитые людьми, выбирала молодых красивых девушек, уводила их и насиловала. Недалеко от Молодечно были подготовлены ямы. Немецкие изверги открывали вагоны, расстреливали людей из пулеметов, кидали их в ямы и забрасывали гранатами.

Когда начали убивать, было еще темно, рассказывает еврей, работавший в немецкой тюрьме кузнецом. Подъезжая к Молодечно, поезд замедлил ход. Было еще темно, и дверь вагона была закрыта. Кузнец открыл окошко в вагоне, где он находился с дочерью. Он выпрыгнул через окно, схватил дочь и убежал…

Однажды немцы объявили, что на следующий день в десять часов утра все евреи должны прийти на площадь за получением зеленых повязок. Рабочие утром уходили на работу. Оставшиеся были на площади. Вдруг налетели гестаповцы, полицейские и войска всех родов оружия. Немцы окружили гетто, всех собравшихся посадили на машины и увезли. Некоторые убегали, по ним стреляли. Трупы валялись по улицам.

Когда еврейские рабочие (на фабрике бывшей «Октябрь») услыхали выстрелы со стороны гетто, они сильно забеспокоились. Туда выехал офицер. Приехавши, он заявил, что в гетто берут людей на полевые работы и что еврейских рабочих не будут отпускать домой в течение трех дней. За эти три дня немецкие головорезы занялись «ликвидацией» гетто. Людей вытягивали даже из погребов. Где у них было подозрение, что там скрываются евреи, они забрасывали дом или другое помещение гранатами.

Семья Цибель скрывалась в подземном ходе по Шорной улице. Они услышали у себя над головой шаги – гестаповцы разыскивали их в квартире. Вдруг начал кричать ребенок, и родители, опасаясь, что крик ребенка привлечет внимание гестаповцев, задушили его. В этом погребе немцы убили очень многих немецких евреев[173].

К проволоке перед гетто подходят русские, поляки, приносят продукты, меняют на одежду…

Народ приспосабливается. Выходят из гетто, снимают желтые знаки или надевают на себя большие платки, уходят к знакомым неевреям и выменивают вещи на продукты. Некоторые возвращаются благополучно. Другие расплачиваются за это жизнью…

Вот в Минское гетто пригнали каких-то «странных людей». Одеты они в пелерины из рыбьей кожи розового, синего или небесного цвета, пелерина сверху переходит в капюшон. На правой стороне груди у них шестиконечные звезды с надписью «Юде». Разговаривают они по-немецки.

Гестаповцы выгнали жителей с нескольких улиц гетто и разместили там этих людей. Привезли столбы, колючую проволоку и заставили новых поселенцев копать ямы. Поставили столбы, натянули проволоку. Немцы объявили, что кто подойдет к ним поговорить, будет расстрелян. В первые дни возле проволочных заграждений ходили часовые. Народ подходит к колючей проволоке и заводит беседу со «странными людьми». Они охотно вступают в разговор. Они сообщили, что они немецкие евреи, немцы обобрали их начисто и издевательски заявили, что повезут их в Америку. Их никуда не пускают. Они просят хлеба. Они полагают, что русские евреи могут свободно ходить, куда хотят, и свободно покупать, что им заблагорассудится. Немцы нашли для них работу: они заставляли их вывозить ночью на колясках на кладбище трупы убитых евреев…

Каждое воскресенье все обязаны являться к двенадцати часам на площадь «на собрание». Там выступал начальник минского гетто, старший гестаповец [в тексте пропущено слово]. Он требовал, чтобы кто знает партизан или кто имеет с ними связи, заявил об этом. За неявку на собрание – тюрьма. Так и гоняли каждый выходной день на площадь. Раз пригнали даже немецких евреев с трубами, со скрипками и заставили их играть на площади.

Раз гонят нас с работы по Новомясницкой улице. Один молодой парень выходит из колонны к ларьку купить газету. Вдруг откуда-то появляется полицейский и стреляет в него за то, что он вышел купить газету. Колонны уходят. Молодой рабочий остается лежать мертвый.

[1944]

Подготовил А. Маргулис[174]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.