Резня в местечке Утяна Воспоминания Цодика Яковлевича Блеймана

Резня в местечке Утяна

Воспоминания Цодика Яковлевича Блеймана

[333]

Как единственный живой свидетель могу поделиться следующим[334].

Я приехал в Утяну 25 июля 1941 года. Мой отец раввин Яков Блейман, бывший раввин в Карасубазаре (Крым) был в последнее время раввином в Утяне. У меня там был еще шурин Эфраим Юделович со своим семейством. Во время начала войны я был в Ковне. Я решил поехать к родителям и оттуда всем вместе эвакуироваться дальше, если будет в этом надобность. Только уже не было возможности: в день моего приезда вошли немцы. Наша участь была предрешена, суждено было погибнуть. Четверг. Первый день немецкого режима. Десятки евреев гонят на работу. Отводят к немцам и их помощникам литовским фашистам. Работа совсем ненужная, бесполезная, только бы поиздеваться над евреями: гонят их по целым дням с вениками, лопатами и другими приборами. Кушать им не дают, только отдельные группы из них выпрашивают кусок хлеба. Когда возвращаются с работы домой, положение евреев еще хуже. Отряды немцев вместе с литовскими подонками убивают и грабят имущество и добро. Такое положение продолжается беспрерывно неделю. За это время ни одно еврейское здание не остается целым. Десятки евреев убиты. Страх за убийство становится все больше и больше. Утром ждут вечера, а вечером ждут утра. В городе наступил «порядок».

Первый шаг к «порядку» – издевательства над евреями. Пришли злодеи вместе с литовскими бандитами и выбросили из всех синагог (их было три) все свитки, книги и остальные вещи. К месту выброшенных книг привели моего отца, глубокого старика, и приказали ему их рвать и сжигать. Он отказался. Тогда убийцы подожгли ему бороду, а один из них выстрелил в него.

Отца принесли в очень тяжелом состоянии. Шурин его оперировал. Операция была удачна, и он мог выздороветь. Но начинаются новые несчастья. Евреям запрещают появляться на главных улицах без проводника, и на каждом еврейском доме появляется надпись «еврей». Евреи вынуждены надевать две желтые заплаты – спереди и сзади. Неевреям запрещают всякие дела с евреями и в то же время их арестовывают без всякого для этого повода. Все синагоги превращаются в тюрьмы, и кроме этих еще есть старая вместительная, большая тюрьма. Арестовали также двух еврейских врачей с их семьями: моего шурина Юделовича и доктора Акса. Одного еврейского врача пока оставили, но после его заманили и тоже убили… Кроме большого количества арестованных взяли еще 41 заложника, среди них бывшего еврейского вице-бургермейстера[335] из Утяны Зурата и других видных граждан города. Прошло больше месяца. Все жили под тенью смерти. Террор против евреев не уменьшался, борьба за кусок хлеба стала все тяжелее и тяжелее.

14 июля 1941 года в шесть часов утра на стенах были расклеены следующие объявления: все евреи, находящиеся в городе Утяна, должны до двенадцати часов удалиться из города, кого найдут после этого времени, того расстреляют. Ходить надо по лесу, в двух верстах от города по направлению дороги, которая ведет к городу Малат. Но в семь часов вооруженные литовцы гнали из домов и тоже арестовывали много евреев. Началась ужасная тревога. Евреи хотели скорее убежать в лес. Все выглядело ужасно. Поселения из нескольких тысяч евреев[336] вынуждены были в течение часа оставить свои насиженные места, где они провели всю свою жизнь, с маленькими узелками пуститься в лес, не зная, что их там ждет недоброе.

Возле леса стояла литовская полиция с немцами и контролировала узелки. Они забирали деньги, золото, серебро и все ценные вещи. Лес был охраняем. Далеко отходить было строго воспрещено. Разложить огонь тоже не дозволялось. Немного холодной воды можно было принести в сопровождении постового. Им говорили, что их продержат только три дня и за это время в городе будут огораживать гетто для евреев. Верили, что так оно и будет, но прошло больше трех дней. Положение в лесу становится все хуже и хуже: болезни увеличиваются, медицинской помощи никакой. Все находящиеся в синагогах и большой тюрьме расстреляны[337]. Часть заложников приводят в лес, чтобы этим доказать, что больше евреев убивать не будут. Все мечтали, что их наконец впустят в гетто. 1 августа 1941 года в лес пришла полиция и регистрировала всех мужчин и женщин от семнадцати до шестидесяти лет. Думали, что это на работу. Я тоже регистрировался. После этого меня и еще десять евреев забрали на работу, а остальные остались в лесу. Нас привели на работу, мы почистили разрушенный дом и работали очень поздно. Перед вечером мимо нас повели группу евреев из лесу в количестве четыреста-пятьсот человек. Среди них молодого утянского раввина Нахмана Гиршовича и Зурата с обоими сыновьями. Вели их по направлению к тюрьме. Мы думали, что и нас поведут туда же, но отвели обратно в лес. В лесу мы нашли всех мужчин готовыми к отходу в город. Но в последний момент пришел полицейский и остальной полиции что-то шепнул. После этого всех распустили и приказали идти обратно в лес. Так прошла еще неделя. Русские по секрету рассказали, что отведенную группу расстреляли.

Но не верили этим слухам и в лесу не распространяли – это очень повлияло бы на женщин, мужья которых были уведены. В четверг 7 августа на рассвете нас всех погнали на работу. Ничего особенного мы не заметили, так же, как и всегда. Я поцеловался с отцом и матерью, будучи уверен, что после работы вернусь обратно. К сожалению, это было в последний раз. Больше я не видел добродушных, глубоких глаз моего отца, не коснулся больше дрожащих рук моей матери. Я с ними простился навеки[338]. Нам сказали, что ведут на работу. Было нас триста человек, и водили нас трое постовых. Привели нас в тюрьму, тщательно обыскали, всех забрали и оставили ждать начальника. Во дворе еще были приведенные евреи из Лелига, Малата, Аникшта и из других местечек, принадлежавших утянскому округу. С ними нам было запрещено разговаривать. В полдень пришел немец из гестапо.

Нас всех расставили по четыре в ряд. Зашел начальник тюрьмы и велел раздеть верхнюю одежду, кто носил, поясняя: теперь пойдете немного поработать. Мы вышли из тюрьмы. Перед нами показалась следующая картина: группа еврейских женщин стояла по четыре в ряд, и с двух сторон стояли вооруженные шпалеры литовцев. Нас начали водить, и как только отдалились от города, нас стали сильно избивать и гнать. Так нас гнали некоторое расстояние. Кто в дороге падал, того тут же застрелили, а остальных продолжали гнать и избивать. Мы просили смерти, не будучи в состоянии больше терпеть.

Вдруг они приказали мужчинам лечь лицом к земле, а женщинам пойти дальше. Мы услыхали оружейные выстрелы и крики женщин. Когда закончили с женщинами – продолжалось приблизительно минут двадцать, – велели пойти мужчинам дальше. И опять те же явления: стрельба, крики и снова тишина. Тогда пришла моя очередь. Мы все были молодые, крепкие мужчины, и мы сговорились втихомолку защищаться, насколько будет возможно. Место резни представляло собой следующую картину: холмик, окруженный с трех сторон лесом, а внизу тянется болотистый ландшафт, заросший густой травой, низкими деревьями и кустами. На холмике вырыты ямы три-четыре метра глубины и до десяти метров длины. Недалеко от ям стоит литовец, одет в военном и покрыт специальной маской-пугалом. В руках он держит длинную нагайку, которой ударяет каждого, чтобы скорее прыгал в яму. В стороне от ям, налево от нас стоит немец с небольшим пулеметом, без верхней одежды, точно мясник на работе, и стреляет в евреев, которые ближе подходят к яме. Недалеко стояли некоторые немцы и литовцы, среди них бургмейстер и другие, фамилии которых мне были незнакомы. Немец с пулеметом велел нам приблизиться к яме. Мы кинулись на него, я схватил его за ноги, и он упал. Как град на нас посыпались пули со всех сторон.

Я слышал стоны моих остальных трех товарищей, которые были убиты возле меня. Притворяясь мертвым, я скатился с холмика. Благодаря высокой траве и трясине, ползая на животе, удалось добраться до ямы с водой, несколько сот метров от места казни. Я лежал целый день в воде и дышал посредством соломенной трубки до ночи. За это время я слышал, как приводили новые группы и их расстреливали[339]. Полил сильный дождь, и стало очень темно. Я был почти замерзший и решил вылезти из ямы. Ходьбой я немного согрелся и удрал в лес. Там уже никого не нашел. Не зная, куда идти, направился по дороге к Ковно. Недель шесть блуждал по лесам раздетый и голодный, пока пришел в Ковно в лагерь. Там еще нашел евреев, и опять началась жизнь в мучениях, нужде и страхе. И настал 1944 год. Красная Армия приблизилась к границам Литвы. Мы верили, что она нас освободит, и надежда нас не разочаровала.

Весною я удрал из лагеря и, валяясь в различных местах, дождался освобождения.

[1945]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.