Рени

Рени

26 ноября, в день георгиевского праздника, я подъезжал к Рени,[244] месту своего нового назначения. Это совпадение мне показалось хорошим предзнаменованием, и действительно, все последующие ужасы и страдания, обрушившиеся во время революции на нашу армию, коснулись нашего медвежьего угла только краем. Тем не менее обстановка, которую я нашел, была очень невеселая. Наша и румынская армии были в полном отступлении; Бухарест уже был занят неприятелем, и король и двор переехали в Яссы;[245] румынская армия была в состоянии полного разложения, масса офицеров и солдат дезертировала с фронта и пряталась по своим домам; некоторые полки развалились, не сделавши ни одного выстрела, а наши подкрепления подходили очень медленно. Всеми войсками командовал генерал Сахаров,[246] имевший звание помощника главнокомандующего, которым считался румынский король. Генерал Зайончковский, командующий в Добрудже, уже был сменен за отдачу Констанцы и Меджидие и вместо него временно командовал генерал Вобель.

Весь Румынский фронт[247] по плану состоял из четырех армий, двух наших и двух румынских, но наши еще не сформировались, а румынские разложились. Ввиду деморализации румынских войск было предположено отвести их в тыл и привести в порядок при помощи французских инструкторов под командой генерала Бертело,[248] и таким образом вся оборона фактически возлагалась на нас. Оказалось, что генерал Алексеев был совершенно прав, когда предпочитал румынский нейтралитет их активному наступлению, так как мы получили 600 верст лишнего фронта для обороны и дали возможность немцам крепко сцепиться со своими союзниками через Румынию.

Наше отступление было в полном ходу, и мы были в полной зависимости от немцев, так как до прихода всех подкреплений нельзя было и думать о серьезном сопротивлении. Приходилось только гадать, где немцам будет угодно остановиться. Чрезвычайно трудно было снабжать армию, так как железнодорожная сеть в этих местах была слабо развита, и наша колея разнилась с румынской. Большие надежды возлагались на Дунай, но он мог служить артерией только в том случае, если бы мы удержали за собой северную часть Добруджи, а на это надежды было мало.

Ознакомившись с этой неприглядной обстановкой, я с Веселкиным отправился в Браилов[249] явиться генералу Сахарову, имевшему там Ставку. Генерал нас сейчас же принял и произвел на меня приятное впечатление. Он был совершенно спокоен и сказал, что вряд ли немцы еще долго будут наступать и что он считает своей задачей вывести благополучно войска из боев по возможности без всяких катастроф. Он мне приказал подготовить благополучное отступление войск из Добруджи и эвакуацию плавучих средств вниз по Дунаю.

Проводив Веселкина, который был назначен комендантом Севастопольской крепости, я приступил к ознакомлению с вверенной мне частью. Мои функции были одновременно и боевые, и по снабжению армии; боевая часть состояла из двух отдельных отрядов. Первый – морской, состоящий из пяти старых миноносцев, имел задачей оборону устьев Дуная и базировался на Сулин,[250] где нами были реквизированы плавучие средства и мастерские Дунайского международного общества и учреждено временное портовое управление. Второй – речной, состоял из трех канонерских лодок и трех вооруженных тральщиков и имел задачей противодействовать австрийской речной флотилии. Мне же подчинялась и румынская речная флотилия, состоящая из четырех мониторов.

Часть снабжения состояла из четырех морских пароходов, державших правильные рейсы между Одессой и Рени и 16 речных, главным образом буксиров, служивших для буксировки барж, которых было около 50. В устьях Дуная находился еще землечерпательный караван, поддерживавший глубину в так называемом Потаповском канале, прорытом Веселкиным и названном по имени начальника работ по его устройству. Кроме того, в моем владении были два плавучих моста, один в Браилове, а другой в Исакчи, и пять сухопутных батарей тяжелых орудий, расположенных на берегу Дуная и предназначенных для обороны морской базы Рени от нападения австрийской речной флотилии, на случай, если наша флотилия будет вынуждена к отступлению.

Сухопутные силы состояли из шести рот ополченцев, которые занимали караулы, служили конвоирами грузов и несли гарнизонную службу. Совершенно на отлете от меня в устьях Днепра и Буга находился еще подчиненный мне отряд транспортов, занимавшийся перевозкой хлебных грузов для нужд армии. Он был подчинен Веселкину по настоянию главноуполномоченного хлебозаготовками южного района, члена Государственного совета Бергеля.[251]

Штаб экспедиции состоял из флаг-капитана капитана 1-го ранга Климова, помощника по хозяйственной части капитана 1-го ранга Ермакова,[252] помощника по сухопутной части генерал-майора Невского[253] и по гражданской части генерал-майора Майера. Этот последний занимал должность главноначальствующего Измаильского уезда с правами губернатора и был подчинен мне. Всего в экспедиции состояло около трехсот офицеров, трех тысяч военных нижних чинов и тысячи мобилизованных коммерческих моряков, мастеровых и рабочих. Как видно из этого перечня, функции экспедиции были чрезвычайно разнообразные, и состав очень пестрый. Много офицеров при экспедиции было совершенно лишних и ни к чему не пригодных.

Веселкин по своей доброте брал всех, кто к нему просился, да и начальство к нему подсылало по большей части такую публику, которую некуда было девать. Сам Веселкин любил кутнуть, и потому, по примеру свыше, повсюду шло разливанное море. С этим явлением мне было чрезвычайно трудно бороться, так как оно пустило глубокие корни.

Из числа моих помощников наиболее ценным был Ермаков. Пробыв 8 лет директором Дунайского пароходства, он знал Дунай как свои пять пальцев, отлично знал весь личный состав, хорошо был знаком с румынскими порядками и, будучи сам человеком очень умным, мог дать совет по всякой отрасли службы. Мне он был особенно полезен, так как я никогда не имел соприкосновения с коммерческим пароходством. Флаг-капитан Климов был рядовой работник и был вначале полезен, но, когда началась революция, он бросил все и поспешил к своей семье в Севастополь, где и погиб во время матросских зверств. Об генералах Невском и Майере не могу ничего сказать особенного, так как их роли были очень незначительные.

В начале моего командования боевых действий как на Дунае, так и на море, вблизи его устьев, почти не было. Наш речной отряд совместно с румынским, по мере отступления наших войск, также отходил вниз по реке. Австрийская флотилия держала себя пассивно и не сближалась с нами на расстояние выстрела. Я съездил к начальнику флотилии капитану 1-го ранга Зорину и нашел его в состоянии нервного расстройства, почему и должен был телеграфировать, чтобы его заменили. Морской отряд, защищавший устья Дуная с моря, также не подвергался нападениям, так что с этой стороны все было спокойно, но войска все продолжали отступление, и было совершенно неизвестно, где оно остановится.

Фронт в Добрудже все оттягивал и оттягивал и, наконец, дошел до последних удобных позиций, верстах в 25 перед рекой. Надо было серьезно думать об отводе всего громадного количества русских и румынских барж и других плавучих средств в районе гирл Дуная, т. е. Измаила и Килии. Если этого не сделать своевременно, то в случае выхода болгарских войск в Добрудже на Дунай, путь отступления нашим плавучим средствам был бы отрезан и с выходом неприятеля с запада на Прут, все целиком попало бы в руки неприятеля. Эвакуация вниз по течению была бы очень легка, если бы ей не мешали два моста у Исакчи, которые разводились для прохода судов только на два часа ночью, причем разводной пролет был очень узкий и требовал при его проходе большой осторожности, чтобы не поломать мостов. На основании этих соображений я просил у генерала Сахарова разрешения начать эвакуацию ненужных барж, но получил отказ, чтобы не тревожить население.

Между тем в ожидании эвакуации плавучих средств уже давно шла эвакуация преимущественно зажиточных румын, непрерывно прибывающих в Рени, чтобы садиться здесь в поезда, идущие в Одессу. Каждый день приезжало человек 30–40 беженцев целыми семействами и отправлялись на санитарных поездах, так как боев больших не было и места в поездах всегда были. В начале декабря в Рени прибыл генерал Цуриков,[254] вновь назначенный командиром 6-й армии, формируемой на Румынском фронте совместно с 9-й, примыкающей к 6-й с севера. Вместе с Цуриковым прибыл его начальник штаба генерал Вирановский.[255] С их прибытием я поступал под команду генерала Цурикова и встречал обоих генералов на вокзале. Генерала Цурикова я видал в первый раз, а с Вирановским встречался, когда был еще молодым офицером.

Оба генерала были еще мало осведомлены об обстановке в их армии, и я рассказал им то, что знал сам. Цуриков сказал, что он лучшего и не ожидал, и затем махнул рукой и прибавил:

– Не в первый раз, и не из такой трясины сивая кобыла судьба вывозила, пойдемте-ка чай пить.

И сразу как-то стало на душе весело и спокойно. Уезжая в Галац к Сахарову, который уже перебрался туда, Цуриков мне разрешил начинать эвакуацию ненужного для нужд армии имущества.

В тот же день я начал понемногу сплавлять излишние баржи, но, к сожалению, из-за мостов более 10 барж в ночь проводить не мог, а мосты разводить на более долгий срок, чем на два часа, несмотря на мою просьбу, разрешено не было. При таком темпе работ на всю эвакуацию пришлось бы употребить полтора месяца. В самый разгар эвакуации 7 декабря я получил телеграмму от генерала Вирановского, что наши войска сбиты с последней позиции в Добрудже и отступают к мостам. Мне предписывалось взять в свое заведование оба моста у Исакчи и переправить по ним полторы дивизии пехоты, а бригаду, отступавшую на Тульчу,[256] переправить на плавучих средствах. Еще одна дивизия отступала на Галац, и ее предполагалось переправить на румынском понтонном мосту, что до меня уже не касалось. Конечно, пришлось сейчас же прекратить эвакуацию и делать надлежащие распоряжения.

Я предписал начальнику морского отряда капитану 1-го ранга Медведеву со всеми своими плавучими средствами идти в Тульчу для переправы отступающей туда бригады. По счастью, благодаря уже эвакуированным в Измаил баржам, плавучих средств у него было достаточно. К Исакче были направлены имевшиеся в моем распоряжении пять броневых катеров, вооруженных пулеметами, и два вооруженных тральщика с одним 120-миллиметровым орудием на носу каждый. Я не знал, в каких условиях будут отходить войска, и думал, по примеру румынской катастрофы у Рущука, что и нас может постигнуть та же участь, но оказалось, что наш двухгодовой опыт не прошел даром и наше отступление прошло как на маневрах.

Сделав все нужные распоряжения, я сейчас же поехал к мостам и застал там красивую боевую картину. На правом берегу Дуная слышалась непрерывная канонада и трещание пулеметов, временами замолкавшее, а временами усиливавшееся. Разрывы шрапнелей белыми барашками бороздили все небо, но главным образом сосредоточивались против местечка Исакчи. Видимо, главный напор шел на наш центр. По обоим мостам шел непрерывный поток беженцев и неисчислимые количества баранов, которых гнали пастухи. О разводе мостов для пропуска скопившихся трех десятков барж нечего было и думать.

По прибытии на место, я немедленно отправился в Исакчи к генералу Симанскому,[257] временно командовавшему войсками в Добрудже. Я застал его на паровой мельнице, где находился штаб корпуса. Генерал был очень озабочен и сказал мне, что более суток он держаться не может, но, чтобы быть вполне уверенным в благополучном отходе, нужно перевести войска на левый берег в эту же ночь. Он да сих пор не получил разрешения на переход через мосты, и это его очень беспокоит. Начальник штаба сообщил мне, что командир говорил по прямому проводу с Верховной ставкой, и разговор носил очень горячий характер. Генерал Гурко,[258] временно исполняющий должность начальника штаба Верховного главнокомандующего, не давал разрешения на очищение Добруджи и требовал, наоборот, перейти здесь в наступление, а у них три дня назад взяли с фронта дивизию для отправки на запад. Пока я был еще у генерала, пришло наконец разрешение отступить, и все сразу повеселели. Генерал пригласил меня обедать, чему я был очень рад, так как с 6 часов утра ничего не ел, и кроме фляжки с коньяком для согревания ничего не имел с собой.

За обедом мы сговорились о порядке отступления. Было решено, что войска начнут переход с началом темноты и сам генерал к этому времени прибудет к мосту на левом берегу и останется там до перехода главной массы войск. Румынский понтонный мост мне было разрешено отправить в Галац еще засветло, так как наши войска успеют вполне пройти и по одному мосту. На мой вопрос, когда можно ожидать подхода к мосту неприятеля, генерал ответил, что это будет зависеть от его доброй воли, но что он мне не советует оставаться на месте с приближением рассвета. Большое счастье было, что у болгар, атакующих нас, не было достаточного количества аэропланов-бомбометателей. Если бы таковые были, то наша переправа не прошла бы так благополучно, посыпаемая сверху неприятельскими бомбами.

После обеда я отправился к своему посту у моста против Исакчи. Поток беженцев и баранов становился уже не столь густым, и я приказал разводить и убирать румынский мост. Вся эта операция заняла не более часа времени, и мост двинулся вверх по Дунаю на буксире у двух пароходов, всегда при нем состоящих. Наш мост, хотя был тоже плавучий, но носил постоянный характер. Все было скреплено большими гвоздями, и на правильную разборку моста и выемку всех якорей понадобилось бы дня два работы с опытными мастеровыми. На основании этих соображений мост был подготовлен к взрыву.

Наши обозы и кухни начали переход по мосту еще засветло, когда канонада была в самом разгаре. С темнотой, впрочем, вся стрельба стихла и слышались только отдельные выстрелы. Артиллерия начала переходить в 9 часов вечера и пехота в 11 часов. Один полк на все время перехода занимал тыловую позицию в пяти верстах от Исакчи, но неприятель нас не тревожил.

Я находился все время переправы на мосту и видел, как были утомлены солдаты. Они еле-еле волочили ноги, и почти все, переходя через мост, крестились, а перейдя, падали и засыпали где попало, несмотря на холодную погоду.

В 1 час ночи явился начальник дивизии и сменил генерала Симанского, который со штабом корпуса на восьми автомобилях поехал в селенье Кадыкиой, назначенное местопребыванием штаба. Все войска окончили переправу в 3 часа ночи.

Я выслал три разъезда по трем дорогам, приказав им не уходить далее трех верст от моста, и приступил к разборке моста, но работа оказалась чрезвычайно трудная: заржавевшие гвозди не выколачивались и якоря нужно было вытягивать, закладывая по двое талей на цепь. Кроме разводной части моста, к рассвету мы успели вынуть всего один якорь и освободить только три понтона, составлявшие одно целое, т. е. мостовое звено. В 6 часов утра, когда рассвет уже начался, послышались выстрелы со стороны Исакчи, и приехал пограничник с запиской, что неприятельская кавалерия движется к мосту. Дальше медлить уже было рискованно.

Если и предположить, что мы могли бы, поставив артиллерию, не пустить неприятеля на мост, но все же работать по его разборке не представлялось возможности, так как неприятельские стрелки, рассыпавшись в кустах, били бы на выбор всех работающих на мосту. На основании этих соображений я приказал взорвать мост. Внутреннее чувство мне также говорило, что мост этот нам больше не понадобится. В 7 часов мост был взорван и отдельными звеньями начал сноситься течением по Дунаю.

Образовался широкий проход, и мы сейчас же начали сплавлять через него скопившиеся выше моста баржи для отправки в Измаил. В Рени я вернулся только к обеду. Сверх моего ожидания, болгары оказались плохими стратегами, и, вероятно, у их начальника не было под рукой немцев. Если бы они сейчас же поставили на командующих высотах правого берега Дуная хотя бы одну полевую батарею и прожектор, то могли бы совершенно прекратить нашу эвакуацию, а они додумались поставить батарею только через три дня, а прожектор не ранее чем через десять дней. За это время мы переправили, сначала днем и ночью, а потом только ночью, свыше пятидесяти барж, кранов, понтонов и всяких других плавучих средств в Измаил и Килию. В Рени и Галаце было оставлено только то, что непосредственно должно было служить для текущих нужд армии.

Также благополучно сошла переправа и в Тульче, но там не обошлось дело без курьеза. Когда капитан 1-го ранга Медведев явился в Тульчу со своими плавучими средствами, то начальник гарнизона генерал Казанович[259] был удивлен и сказал, что на фронте все благополучно и ему ничего не известно об отступлении. Медведев не знал, что ему делать, и послал телеграмму мне, а сам стал на якорь против Тульчи в ожидании ответа. Через два часа на пристань прибегает адъютант генерала Казановича и кричит, чтобы баржи скорее подходили, так как наши колонны уже подходят к Тульче и неприятель следует за ними по пятам. В Тульче был страшный переполох, тем не менее войска, т. е. 13-й пехотный полк, благополучно сели в баржи и, никем не беспокоенные, оставили эти берега. Капитан 1-го ранга Медведев спросил генерала Казановича, все ли войска сели и не осталось ли частей на берегу? Генерал ответил отрицательно, и тогда он отвалил, оставив для сбора могущих быть отсталыми один небольшой пароходик, вооруженный пулеметом.

Неприятель так и не показывался, но через два часа после ухода Медведева в Тульчу прибыл кавалерийский полк и, узнав, что войска уже отплыли, не знал, что ему делать. Лейтенант, бывший на катере, предложил командиру полка пойти за Медведевым в Измаил и привести баржи для перевозки, но на это потребовалось бы время, и, в лучшем случае, перевозка могла состояться только глубокой ночью. Командир полка подумал и спросил лейтенанта, нет ли брода на остров Чатал. Остров Чатал отделялся от правого берега Дуная сравнительно узким протоком, шириной не более 50 сажен, и только в середине на пространстве не более 15 сажен лошадям пришлось бы плыть. Через весь остров на расстоянии около 15 верст была проложена вполне приличная дорога, выходящая напротив Измаила, а там через широкий Килийский проток можно было переправиться и на баржах. Командир полка недолго размышлял и решился на самостоятельную переправу. Несмотря на холодную зимнюю воду, полк бодро влез в реку и быстро переправился через проток. Ни один человек и ни одна лошадь не погибли.

Между тем в Рени мне пришлось разрешать другой весьма важный вопрос. С выходом болгар к Исакчи отрезался путь не только плавучим средствам, но и нашей и румынской воинским организациям. Я поехал в Галац к командарму б выяснить этот вопрос. Генерал Цуриков мне заявил, что он решил оставить нашу флотилию между Галацем и Браиловым для содействия нашим войскам. Если же придется отступать далее Рени, то суда можно взорвать, а экипажи отступят вместе с армией. Мне он предложил поднять свой флаг на одном из наших судов с тем, чтобы активно командовать русско-румынской соединенной флотилией, так как неудобно, что румынский адмирал является старшим.

С такой постановкой вопроса я не мог согласиться. Во-первых, суда флотилии со своими несколькими 6-дюймовыми пушками не могли сыграть существенной роли в обороне наших позиций, но самое главное, что мы могли совершенно напрасно потерять могущие еще пригодиться суда и, наконец, оставляли в руки неприятеля в случае взрыва трофеи, которые он мог бы в реке легко поднять и исправить. А мы в эту войну не дали неприятелю еще ни одного трофея. Взвесив все это, я доложил генералу Цурикову, что не могу на себя принять решение столь важного дела и телеграфирую начальнику Морского штаба при Верховном главнокомандующем. Цуриков ответил, что он с своей стороны также телеграфирует генералу Сахарову.

На мою телеграмму я на другой же день получил ответ от адмирала Русина: «Государь император приказал немедленно вывести флотилию в Измаил. Румынскому адмиралу предоставить свободу действий». Я, конечно, дал немедленно предписание начальнику флотилии отойти ночью в Измаил, не отвечая на огонь с батарей, уже установившихся в Исакче, чтобы себя не обнаружить. Командарму я послал копию полученной телеграммы, а румынскому адмиралу Негреско послал письмо с указанием, что русская флотилия отводится в Измаил и ему предоставляется действовать по усмотрению.

Наша флотилия прошла совершенно благополучно, не замеченная неприятелем, а румынская, которая следовала двумя днями позже, попала в луч прожектора, уже установленного в Исакче, и была осыпана снарядами. На ней было четверо раненых. В ту же ночь подверглись обстрелу наши два парохода, «Бессарабец» и «Мстислав Удалой», которые все время водили баржи из Рени в Измаил. Они шли без буксиров из Измаила и внезапно были освещены прожекторами и осыпаны снарядами. Один снаряд угодил прямо в машину «Мстислава», и пароход остановился, но командир «Бессарабца» не растерялся. Под жестоким огнем он повернул, подошел к «Мстиславу», ошвартовал его к своему борту и таким образом отвел в Рени. Убитых и раненых не было, но корпус «Мстислава Удалого» пострадал и потом ему пришлось чиниться.

Подвиг капитана «Бессарабца» усиливается еще тем, что он был коммерческим моряком, в первый раз бывшим под огнем. Генерал Цуриков по моему представлению наградил капитанов и команду крестами и медалями. Я хотел выхлопотать капитану «Бессарабца» офицерский Георгиевский крест, следуемый ему по статуту, и сделал соответствующее представление в Думу, но началась революция, и все дело об этом куда-то затерялось.

6 декабря меня произвели в вице-адмиралы, и вслед за тем я получил назначение начальником обороны гирл Дуная. Это, собственно, не было новым назначением, а скорее переименованием ввиду непосредственного соприкосновения с неприятелем, но я выходил из подчинения 6-й армии и подчинялся непосредственно командующему флотом Черного моря. Для обороны мне был назначен один стрелковый полк, а впоследствии обещали прислать целую морскую дивизию, которая формировалась в окрестностях Николаева.

Получив это известие, я сейчас же отправился в штаб 6-й армии, чтобы откланяться и установить новые взаимоотношения. Там уже имелись соответствующие распоряжения из Ставки. Генерал Цуриков сказал, что он очень доволен, что его избавили от обязанностей защищать это болото, то есть гирла Дуная, и обещал мне свое содействие. На моем участке было собственно только одно уязвимое место – это Измаил, и так как одного батальона для его обороны было, конечно, недостаточно, то генерал Цуриков обещал в Измаиле держать пехотный полк и назначил начальником гарнизона генерал-майора Васильева, опытного вояку, с которым рекомендовал мне войти в соглашение. Я, со своей стороны, рекомендовал генералу Цурикову капитана 1-го ранга Ермакова, который оставлялся мною в Рени для обслуживания нужд армии. Таким образом, все было устроено к общему благополучию, и я мог ехать.

Я выехал на автомобиле с флаг-офицером через Болград в Измаил в отвратительную погоду по страшной грязи и тут только познакомился настоящим образом, что значит бессарабская черноземная грязь. Автомобиль еле мог двигаться и раз пять застревал настолько основательно, что нам пришлось вылазить и, по колено в грязи, помогать шоферам его вытаскивать. За пять часов нам пришлось добраться только до Болграда и там ночевать. Обыкновенно это расстояние, не превышавшее 50 верст, проходилось в час с четвертью. Я от души жалел, что не дождался до ночи и не пошел на быстроходном катере по Дунаю. В такую погоду можно было смело пройти необнаруженным неприятелем. Впрочем, от Болграда до Измаила дорога была уже лучше, и мы 40 верст прошли в два часа.

В Измаиле я нашел генерала Васильева, который на меня произвел прекрасное впечатление. Мы с ним обсудили стратегическое положение моего участка. Задача, возложенная на меня, не была особенно трудной. Следовало закрепить гирла Дуная, т. е. пространство, заключавшееся между Георгиевским и Килийским рукавами. Это пространство заключало в себе очень мало твердой земли, но массу непроходимых болот, лагун и озер, пересеченных множеством каналов.

Оригинальной особенностью местности были так называемые плавучие острова. Эти острова образовывались из перегноя камыша, каждый год вырастающего со дна реки в неимоверном количестве и зимой высыхающего, ломающегося и гниющего. Камыш сцепляется друг с другом и образует сначала нечто вроде пластов, которые также сцепляются и образуют уже островки. На этих последних появляется сначала трава, которая сгнивает и обращается в землю. В результате получаются островки, не только поросшие травой и кустарником, но на которых растут и деревья. В конце концов такие острова садятся на мель и делаются материком, но иногда бывает, что с большой прибылью воды эти островки отрываются от земли и снова начинают путешествовать, пока снова не прирастают в другом месте. После больших половодий конфигурация внутренности гирл сильно изменяется, и рыбакам приходится отыскивать себе новые пути и протоки для сообщения между деревнями. Иногда также бывает, что рыбачий скот, который свободно бродит вблизи деревень, попадает на такой приросший к берегу остров и на нем отправляется путешествовать. Тогда рыбакам приходится искать его на лодках.

Для нас гирла Дуная имели важное значение только в том случае, если бы наши войска удержали за собой линии Серета или Прута, так как открывалась возможность подвоза продовольствия и припасов к армии по Килийскому рукаву через озеро Ялпух и далее на железную дорогу в Рени и Галац, а также на проектированные узкоколейки от Болграда к различным частям фронта. Что касается до неприятеля, то для него они имели значение только в случае необходимости произвести диверсию в тыл нашим войскам, защищающим линии Серета или Прута, на Измаил и далее на Болград. Неприятель почти не имел плавучих средств, а потому вообще гирла для него не были лакомым кусочком, и, наоборот, для него гораздо удобнее было, в случае продолжительной стоянки, владеть правым нагорным берегом и сидеть там спокойно в хороших климатических условиях.

Весь мой участок имел в длину по Георгиевскому протоку от моря до поста Раздельного около 150 верст, но из них едва ли было 10 доступных для военных операций. Для обороны этого участка, кроме имевшихся у меня в распоряжении сил, назначался полк стрелков в составе трех батальонов, который должны были перевезти морем из Одессы в Сулин, и батальона гвардейского экипажа. Впрочем, последний пробыл в Измаиле не более месяца и был отправлен в Петроград. Сухопутной артиллерии мне дано не было, так как предполагалась ее заменить артиллерией на судах. Моим начальником штаба был назначен капитан 1-го ранга Медведев и еще было дано несколько флаг-офицеров.

Главное неудобство участка заключалось в невозможности протянуть телефонные линии по озерам и болотам гирл. В особенности трудно было сообщение с островом Чаталом против Измаила, которое постоянно прерывалось. Этот участок являлся совершенно отрезанным от Сулина, и подать ему помощь в случае нападения неприятеля было бы невозможно. Пришлось бы кружным путем морем и через Килийский канал везти подкрепления на расстояние 150 верст.

По обстановке было ясно, что границей между флотом и армией следовало бы сделать пункт, где Сулинский канал сливается с Георгиевским, так как Сулинский канал являлся единственной и удобной коммуникационной линией для водяных сообщений на всем своем протяжении. Далее же на Чатал прохода не было. Ввиду того, что разграничение было произведено Ставкой В[ерховного] г[лавнокомандующего], только она и могла его изменить, и я послал мотивированный рапорт адмиралу Колчаку с просьбой ходатайства в этом смысле, а сам решил в ожидании ответа взять решение на себя и вступил в частное соглашение с генералом Васильевым. Я ему подчинил батальон, который был предназначен на остров Чатал, а он обязался его подкрепить всеми своими силами в случае нужды. Обстоятельства показали, что я был прав, поступив таким образом, хотя это навлекло на меня большие неприятности. Генерал Васильев сейчас же после моего разговора с ним, не ожидая прибытия моего батальона, отправил свой на остров Чатал и приказал ему занять позицию на Георгиевском канале. Как артиллерийскую поддержку я оставил генералу Васильеву три канонерских лодки, хотя их орудия и не хватали до неприятельского берега, но в случае отступления могли держать неприятеля в почтительном ожидании.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.