19
19
Александр Ильич Лейпунский сидел у иллюминатора, все время посматривал вниз, пытаясь увидеть море. Ничего не видно. Облака, облака… Попросили пристегнуть ремни, самолет начал снижаться… Усталая голова работала трезво, логично, подводя итоги… Вполне возможно, что путь быстрых реакторов и есть главный для Человека третьего тысячелетия. Запасы органического горючего, нефти и газа, да и урановой руды не бесконечны. Термоядерная энергия? Над этой проблемой упорно работают. Возможно, она и разрешима, хотя и не так скоро, как представляется некоторым ученым. Волею судьбы, он, Лейпунский, оказался у истоков развития другого направления в атомной энергетике. За кем будущее? Неизвестно. Уже никогда не узнаю. Вся жизнь ушла на решение проблемы быстрых реакторов. Сейчас физически слаб, мечты и надежды — все размытее. И все-таки техническое тщеславие, желание увидеть свое детище в почти завершенном виде подтолкнули его к этой тяжелой поездке. Безошибочная интуиция подсказывала ему, что надо торопиться. Вряд ли он доживет до физического пуска реактора. Так хоть увидеть его в бетоне и металле, готовым ожить, задышать…
За бортом стали видны белые барашки волн. Показался песчаный берег Мангышлака. Ровная стрелка, ведущая из аэропорта. А вот и сам город, белоснежный, сказочный, ажурный. Боже, какая красота! И вдруг его сознание отвлеклось от реакторных проблем. Остановилось на естественной мысли о тщете и суете обычной человеческой жизни. Все грандиозные научные достижения и великие технические свершения представились ему такими мелкими и бессмысленными перед вечностью и необозримостью вселенной. И нужен ли мне или кому-то еще этот мощный быстрый реактор? Приходит время, когда человеку становиться ненужным и безразличным весь этот реальный, видимый мир, когда поневоле хочешь верить во всевышний Разум. И неистребимая в последние месяцы грусть о приближении смерти и неминуемости конца мгновенно перестала давить на его больное сердце. Наоборот, стала естественной и даже желанной…
Самолет шлепнулся и побежал по бетонированной полосе. Замедлил бег почти до остановки, развернулся и спокойно двинулся к месту стоянки. Двигатели заглохли. Встал. Пассажиры припали к окнам. На стоянке выстроились в ожидании несколько черных „Волг”. Около — солидная, важная публика. Кто-то с букетом. В салоне зашушукались.
— О, кого-то встречают!
— Это эстрадную певицу! Ту, что в шляпе.
— Какую?
— Вон, впереди, с большой оранжевой сумкой.
— Нет, не ее. Скорей какого-то мужика.
— „Шишку” из Москвы.
Застенчивый и скромный, Александр Ильич был смущен такой пышной встречей. Он вышел из самолета вместе со своим заместителем, Виктором Орловым. И сразу попал в объятия высшего руководства. Встречали первые лица комбината, Дмитрий Сергеевич Юрченко и главный инженер Иван Петрович Лазарев[3] (оба из Томска-7); хозяева пускового объекта: Тимофеев, Померанцев, Василенко. Встреча была такой радушной и трогательной, что Лейпунский по-стариковски прослезился самую малость…
На Лейпунского завод произвел хорошее впечатление. Он посмотрел не только свой родной пусковой объект БН-350. Он пожелал убедиться воочию, что и ТЭЦ, и испарительные установки технически готовы к приему перегретого, высокоатмосферного пара, который начнет поступать с реактора после его пуска. По мнению Лейпунского, можно было объявлять готовность № 1. И начинать надо с приемки, очистки и заполнения системы охлаждения жидким теплоносителем. Бочки с натрием начали уже поступать на завод… К вечеру Александр Ильич утомился, сердце шевелилось со сбоями. Но от запланированной встречи с инженерами БН-350 он не только не отказался, но и сам настойчиво напомнил о ней. Ему хотелось поблагодарить их как единомышленников и соучастников большого дела. Он почти не останавливался на технических деталях и тонкостях проекта. Выразил абсолютную уверенность в том, что успешный пуск реактора полностью подтвердит правильность выбранных проектных решений.
— Я благодарю вас всех за вашу работу. Желаю вам крепкого здоровья, успехов во всех начинаниях. Спасибо вам большое! Желаю удачи.
Игорь сидел почти рядом, и видел, как дрожат и бьются жилки на его лбу. Его поразила простота и скромность Лейпунского; домашняя, бытовая приближенность к людям. После официальной встречи все окружили Лейпунского и желали одного: здоровья!
В эти дни в Шевченко стояла нестерпимая жара. И ночью столбик не опускался ниже 35 градусов. Из пустыни просачивался в город раскаленный воздух. Он расплавленными ручьями растекался по улицам, заполнял объем распахнутых настежь квартир. Обмотанные мокрыми полотенцами или простынями, жители спасались от изматывающей жары. Люди были почти сварены в этом мареве, не досыпали, не доедали. Под глазами у всех темнели круги. Но жители привыкали: один раз за лето такая неделька-другая в порядке вещей, примета местного климата. И днем, и особенно ночью на берегу моря, вдоль всей песчаной полосы за четвертым микрорайоном, сидели и лежали тысячи людей. Они беседовали, периодически обмывались в теплой воде, которая давала только минутное облегченье, пили из термосов зеленый чай. Ночью жизнь здесь была веселее, жгли костры, закусывали, спали урывками. Александр Ильич мучился. Он не представлял, где и как спрятаться от вездесущей жары. Вечером Орлов повел его поужинать в кафе „Карагез”. Это было единственное место в городе, где в зале были установлены новые для города приборы: кондиционеры воздуха. Кроме того, под потолком плавно поскрипывали два вентилятора с широкими сломанными лопатками. А когда воздух двигается около лица и проникает за мокрый ворот — жить становится легче. Кафе было небольшое, уютное, вычурно изукрашенное цветными витражами. Готовили здесь кусок мяса получше, чем в других общественных местах. Неофициально это кафе называлось „армянским”. Не только потому что директор, повар и музыкант Роберт Манукян, сидящий за вечерним расстроенным пианино, были чистокровными армянами. По вечерам здесь собирались представители небольшой армянской диаспоры: таксисты, торговцы мороженым и чебуреками, ремесленники и люди неизвестной им самим профессии. Просто армяне. Захаживал сюда и всеми уважаемый человек с могучими плечами, бывший борец вольного стиля, а ныне почетный заместитель начальника административно-хозяйственной части Энергозавода, добродушный Анатолий Багратович Егоянц. Сегодня он от порога поднял руки вверх и шумно приветствовал всех сразу:
— Барев! Баревтез! Вон цэк? Ему дружно отвечали от столиков: — Сахыниз, лявэнк.
— Шат лявэнк.
— Как настроение? — спрашивал Анатолий. — Кэпт вонца?
— Сахыниз, Багратыч, лява.
Атмосфера в маленьком зале становилась все шумней. Александр Ильич выбрал место между вентилятором и кондиционером. Сразу достал из кармана носовой платок для промокания пота и только потом, усевшись поудобнее, произнес:
— Как здесь хорошо!
В воздухе висела цветастая армянская речь, переплетенная с легким русским матом. От одного стола к другому летели бутылки советского шампанского. Обратно шли в ход бутылки хорошего коньяка и плитки шоколада. Традиция! Белые начинают и выигрывают! В кафе зашли поужинать случайные посетители, две привлекательные светловолосые девицы, загорелые, стройные, в коротких сарафанчиках. Роберт Манукян, сидевший спиной к залу, повернулся немедленно, когда услышал многоголосный вздох: „Пай, пай, пай-э!” Прекратил играть длинную мелодию собственного сочинения. Потому что зачем искусственная музыка, если наяву живая?
На столик девушкам тут же передали с других столов шампанское, бутылку коньяка и две плитки шоколада. Девушки мило улыбались во все стороны.
Лейпунский еще раз произнес задумчиво:
— Боже мой, как здесь хорошо!
Александр Ильич остыл от жары и даже пригубил рюмочку. Силы возвращались к нему. И он заговорил о том, что надо будет особенно обратить внимание на очистку натрия от окислов и тщательно следить за работой фильтр-ловушек.
— А сейчас главное — вакуумирование корпуса…
Девушки, выпив по бокалу шампанского, сели поудобнее, положив одну очаровательную ножку на другую.
Все столики были завалены красочными закусками, многочисленными салатами и буграми фруктов. У девушек — две яичницы с перцем. Официанты услужливо беспокоились у их ног, но девушки больше ничего не желали заказывать в такую жару. На небольшую эстраду вышел в белой накрахмаленной рубашке темный юноша с длинными бачками и жирными блестящими волосами. В зале стало тихо. Он запел на армянском языке грустную песню о далекой Родине. Наверное, о солнечных долинах, где растет виноград. За столиками некоторые тихо подпевали. Они испытывали спокойное счастье единения, какую-то родственную связь с древними морщинистыми дедами, глядящими утром под ладонью на сияющие вершины…
Эти люди ничего не знали о реакторе, который готовился к пуску где-то за городом. Слова „изотоп” или „нейтрон” ни о чем им не говорили. Им было наплевать и на атомную гонку, и на вероятное разоружение. Они знали друг друга. Слышали, что у Вартана, который сидел за крайним столиком, вчера родился маленький Давидик. Знали, потому что они уже выпили за него. Точно знали, что Стелла у Регины и Ашота поедет в этом году поступать в московский институт, потому что она почти отличница (всего две тройки!) За Стеллу тоже поднимали бокалы. Было достоверно известно, что ереванский „Арарат” последнюю игру сыграл на выезде вничью (чуть не выиграл!) Они весело пили, хорошо ели, радуясь той жизни, которую выделила им судьба…
Лейпунский не хотел уходить в жаркий гостиничный номер. Он готов был сидеть до утра среди этих простых, беззаботных людей с непонятной речью и выразительными жестами. Он им в чем-то завидовал.
Было уже двенадцать. Зал, пропахший потом и алкоголем, напружиненный говором и музыкой, опустел.
Александр Ильич подвел итог.
— Виктор Владимирович, мне не по карману этот климат. Я завтра полечу. А вас прошу остаться. Но звоните мне каждый день. Докладывайте все, даже мелочи. Сейчас самое главное — не упустить мелочи. Вы же сами знаете: сейчас всеобщая электрификация. Всем все до лампочки…