СТАЛИНСКИЙ РАСИЗМ

СТАЛИНСКИЙ РАСИЗМ

Советская история в свете общественных дискуссий

Писаная история сталинской государственности представляет собой странное и, строго говоря, неадекватное зрелище. Она изучена локальными и малосвязанными между собой кусками. Часто эти куски друг другу решительно противоречат.

Понятно, если бы в таком состоянии находилась история какой-нибудь древней цивилизации, не оставившей после себя достаточно письменных источников. В данном случае можно предположить, что дело не столько в нехватке информации, сколько в органических недостатках самой системы изучения этого куска истории. Что-то не то с методологией.

Лучше всего изучена тема «сталинские репрессии». Усилиями множества людей, в большинстве своем энтузиастов, а не представителей академического истеблишмента, и с помощью не столько российских, сколько зарубежных средств, создано связное представление о создании и способах функционирования системы концентрационных лагерей и о других вариантах массовых репрессий.

Вышли отдельные исследования об экономике, снабжении населения, культурной жизни (литературе, музыке, кино, архитектуре и т. д.), системе цензуры, внешней политике, структуре политической власти.

Эти работы, при всей их ценности, часто не связаны между собой и не ставят задачу дать обобщенное и более или менее исчерпывающее представление о теме исследования.

Яркое исключение из этого правила — книга американского историка Энн Эпплбаум «ГУЛАГ. Паутина большого террора», вышедшая по-русски в 2006 г.

Но она же и подтверждение вышесказанного. Автор очень четко указывает на нехватку материала и источников, неизученность множества аспектов темы, оставляет открытыми все вопросы, которые невозможно решить, исходя из имеющейся в распоряжении исследователей документальной базы. Собственно говоря, остается открытым самый главный вопрос — с какой целью Сталин создал под видом правоохранительной — псевдоюридическую, чисто мистификационную систему заполнения концлагерей бесплатной рабочей силой.

Энн Эпплбаум полагает, на мой взгляд, совершенно справедливо, что смысл в этой системе был в первую очередь экономический, но согласия среди исследователей на этот счет нет.

Ответ на этот вопрос предполагает серьезное и глубокое изучение целей и методов индустриализации и военного планирования 20—30-х годов. По поводу того, что сталинская экономика обслуживала в первую (если не в единственную) очередь военные планы Сталина, особых разногласий нет. Но нет и единства во мнениях относительно того, что собой представляли эти планы и каковы были их цели. А без ответа на этот вопрос вся конструкция зависает в воздухе.

Если по ключевым моментам советской истории нет согласия в академической среде, то можно себе представить, что творится в массовом сознании, когда каждый выбирает себе из неорганизованной груды информации ее осколки в тех видах и формах, которые представляются особенно удобными и укладываются в привычную, практически всегда ущербную, личную концепцию истории.

Особенно ясно это видно по постоянно вспыхивающим в русском Интернете спорам о том, кто хуже — Сталин или Гитлер. Иногда вопрос звучит иначе — «Что хуже — сталинизм или нацизм?». Причем сравниваются, как правило, не стоящие за этими терминами государственные системы, а только самые известные преступления обоих режимов.

Как правило, впрочем, дело не доходит даже до сравнения преступлений. Спор начинает вращаться вокруг того, позволительно ли вообще такое сравнение с моральной точки зрения.

Общепринятая точка зрения выглядит так: «Как можно сравнивать? Ведь нацизм — абсолютное зло, а советская власть — относительное». Имеется в виду, что сравнивать можно, но только в пользу СССР. Гитлеровский режим заведомо хуже сталинского, и сомневаться в этом, по мнению очень многих, — кощунство. Чрезвычайно трудно, практически невозможно, перевести при этом разговор на действительное сравнение двух режимов по каким бы то ни было осмысленным критериям.

К тому же и общеизвестного и общедоступного материала для сравнения мало. Реальное представление о том, как был устроен нацистский режим, в русско-советском обществе отсутствует (несмотря на то что на Западе, в Германии в первую очередь, он отлично изучен).

Вместо этого существует некая неаргументированная убежденность, что у немцев было «как у нас, только хуже». Хотя было сильно по-другому.

Сравнивать остается то, что общеизвестно о репрессиях в обоих государствах. То, что на слуху. А на слуху — довольно мало и неточно.

Сопоставляется парадоксальным образом только нацистский геноцид «еврейской расы», осуществлявшийся в основном в последние три года существования режима, с неполными и противоречивыми сведениями

О сталинских репрессиях, длившихся четверть века. И чаще всего делается парадоксальный вывод — «нацизм хуже».

Хотя при желании любой человек на основе уже давно опубликованных сведений может твердо установить, что нет таких преступлений нацистов, которые бы в СССР не совершались задолго до возникновения нацистского режима, многими годами позже его гибели, в гораздо больших масштабах, с большим количеством жертв и с гораздо большим количеством соучастников. И, как правило, с большим уровнем зверств.

Характерно сопоставление данных о численности заключенных концлагерей в обеих странах.

В Германии в 1935 г. в концлагерях находилось 4 тысячи человек, в 1938 г. — 60 тысяч, в 1943 г. — 203 тысячи, в 1945-м — 700 тысяч[142].

В СССР в 1935 г. было 965 000 заключенных, в 1938 г. — 1 882 000, в 1941 г. — 2 469 000, в 1942 г. -

1 400 000. Причем это была только одна категория репрессированных из многих (ссыльные, мобилизованные, депортированные…). В целом, через советские лагеря и колонии в 1929–1953 гг. прошло около 18 миллионов человек[143].

* * *

Все возможные разговоры о том, что в СССР репрессии были как минимум не менее страшными, чем в Третьем рейхе, пресекаются обычно одним-единственным образом — «у нацистов был расизм, а в СССР — нет».

Тут заложено целых два недоразумения. Во-первых, почему-то предполагается, что мотивы массового уничтожения могут быть «лучше» или «хуже» и что мотивы нацистов были хуже мотивов советских, даже если последние привели к большим жертвам. И во-вторых, утверждение, что в СССР не было обусловленных расизмом массовых убийств и репрессий, категорически не соответствует действительности.

Расистский смысл нацистских преступлений состоял в преследовании (а потом и уничтожении) определенных групп людей «вредного» происхождения.

В Третьем рейхе жертвами расистских преследований стали люди, которых нацисты считали носителями еврейского и цыганского происхождений согласно расовой теории.

В СССР дискриминация, преследование и уничтожение людей на основе происхождения тоже велись, и в огромных масштабах. Но набор жертв был гораздо более разнообразным.

Массовые репрессии по принципу социального происхождения — «социальный расизм» — начались после революции. Аристократам, дворянам, купцам, священникам — всем, кто подпадал под понятие «буржуазия», — и их потомкам пережить в СССР 1920–1930 гг. было крайне трудно. Графа «социальное происхождение» в советских анкетах имела чисто репрессивный, дискриминационный характер.

«Ликвидация кулачества» во время коллективизации — это тоже социальный расизм.

Сталинские этнические депортации, направленные на целые народы, — это несомненный расизм. Людей подвергали репрессиям, руководствуясь при выборе жертв их этнической принадлежностью и этническим происхождением.

Когда в конце 1932 г. в СССР была введена паспортная система, во внутреннем паспорте появилась невинная на первый взгляд графа «национальность».

Она фиксировала этническую принадлежность владельца паспорта с его слов, но только в первом поколении. Потомки первого владельца паспорта эту запись наследовали.

Фактически эта графа фиксировала условное «этническое происхождение», то есть имела тот же расистский характер, что и понятие «расовая принадлежность» в Третьем рейхе. И цель ее была той же — дать возможность властям поделить население на удобные для манипуляций им группы. Эта графа была абсолютным новшеством, в Российской империи такого юридического понятия, как «национальность», не было. И во всем остальном мире тоже.

Введение в советскую юридическую практику понятия «национальность» совпало с началом этнических депортаций и, надо полагать, сильно облегчило их техническое проведение.

Принципиальное отличие советского расизма от нацистского состояло в отсутствии официальной идеологии в виде «расовой теории». И в отсутствии изначально определенных «враждебных национальностей». Жертвы определялись по мере решения Сталиным тех или иных внутриполитических проблем. Иногда общественность натравливалась на них, как это было с немцами или крымскими татарами, иногда — нет (корейцы, китайцы, поляки…). Но суть происходящего от этого не менялась.

Например, жертвами начавшейся в 1937 г. тайной «польской операции» НКВД, когда арестовывали подряд всех живших в СССР поляков, стали 140 000 человек (порядка 10 % всех арестованных во время Большого террора)[144]. Это была по всем признакам классическая этническая чистка.

Расизм практиковался как минимум все годы сталинского правления, поскольку репрессии и дискриминации по признаку происхождения — этнического или социального — не прекращались никогда.

При Сталине эти преследования принимали форму массового уничтожения людей — в прямой форме (убийства), или в косвенной — уничтожение работой, голодом, невыносимыми условиями существования. Причем общее число жертв таких преследований в СССР вряд ли было меньше числа жертв нацистского расистского геноцида, скорее больше.

Кроме того, в СССР существовала (и продолжает активно существовать в постсоветском обществе) расистская идеология в скрытой форме.

Она вытекает из понятия «паспортная национальность». В течение многих десятилетий советским гражданам внушалось чисто расистское представление о том, что принадлежность к народу следует определять по происхождению предков.

Так поступало государство, и именно этот советский предрассудок оказался самым живучим. До сих пор абсолютное большинство населения бывшего СССР делит окружающих на народы не по их реальной культуре, а по «национальности», то есть по происхождению предков.

Расизм в нацистской форме в своем массовом виде не пережил «расовой теории», тогда как замаскированный советский расизм продолжает беспрепятственное существование, стимулирует в обществе ксенофобию, всевозможные национал-патриотические движения, и покуда ему ничего не угрожает.

Парадокс в том, что партийная расовая псевдонаука в Германии так и не смогла подчинить себе до конца академическую науку. У меня есть учебник по антропологии, изданный в Штутгарте в 1941 г. Там черным по белому сказано, что самостоятельной еврейской расы не существует. Представить себе советскую публикацию любого времени, в которой ставилась бы под сомнение осмысленность термина «национальность», решительно невозможно. Недавняя отмена этой графы в российском паспорте никак не мотивировалась по существу и сопровождалась протестами значительной части населения.

Между сталинским и гитлеровским расизмами есть еще одно важное различие.

Для Гитлера антинаучная «расовая теория» был руководящей идеей и жизненным принципом. Гитлер добросовестно действовал в соответствии с ней и вопреки собственной выгоде — и в политическом, и в экономическом отношениях. Ничто не могло вызвать большего отвращения у населения окружающих Германию стран к ее режиму, чем государственный расизм. А «окончательное решение еврейского вопроса» в критический период войны только осложняло положение Германии, оттягивая на себя ограниченные военные ресурсы — средства, людей, эшелоны…

Сталин был выше каких бы то ни было идеологий, он всегда руководствовался чисто практическими соображениями и личной пользой, Сталин сам несомненно ни расистом, ни этническим ксенофобом не был. Расизм в советское общество он внедрял для удобства манипулирования самим обществом, как внедрял многие другие фобии — к иностранцам, «спецам», «кулакам», «троцкистам», «лево-» и «правоуклонистам» и т. п.

И обосновывал необходимость общественной ненависти к этим группам всегда мошенническим способом.

Гитлер, как и часть немецкого населения, несомненно верил в порочность «еврейской расы» и заслуженность ее изоляции от общества. Точно так же, как часть (весьма большая, надо полагать) советского населения верила, что крымские татары — «народ-предатель», заслуживший депортацию. Но Сталин, придумавший это заведомо жульническое обвинение, руководствовался в действительности совсем иными и вполне практическими соображениями.

Поразительно, но самым прочным и долгоиграющим из всех его затей оказался именно расизм.

Ни в каких советских учебниках прямо не утверждалось, что принадлежность к народу обусловлена биологически, но убежденность в том, что это именно так, едва ли не стопроцентная. Точно так же выражение «смешанный брак» до сих пор в ходу именно в расистском смысле. Под ним подразумевается брак разных происхождений («национальностей»), даже если у супругов одна-единственная общая родная культура. Ну а предположение, что человек с нестандартным цветом кожи и разрезом глаз может в принципе принадлежать к любому народу, воспринимается в большинстве случаев как шутка.

То, что расизм — это очень плохо, знают все.

Что это такое, не знает практически никто.

Еще один массовый (если не всеобщий) предрассудок — уверенность в том, что расизм начинается с подавления или даже уничтожения одной группы людей другой. А пока до этого не дошло, то и расизма нет. На самом деле суть «расовой теории» нацистов (и прочих, близких ей идеологий) состоит в ложном представлении о том, что человечество делится на породы («расы») с наследственными национально-культурными свойствами.

Что у русских рождаются дети с русскими свойствами, у французов — с французскими и т. д. Выводы из этих базовых предпосылок могут быть радикальными — вплоть до уничтожения низших рас, — а могут быть относительно мягкими и выражаться в протесте против браков с инородцами во имя «сохранения народа и национального своеобразия». Но расистская суть их от этого не меняется.

Уже во времена Гитлера было хорошо известно, что культурные (национальные, этнические) качества — суть продукт воспитания и генетически не наследуются.

Иногда (но очень часто) слово «расизм» воспринимается как абстрактное ругательство, не имеющее собственного смысла. Причем уровень общей образованности на этот факт влияния практически не имеет. Во всяком случае, информация о том, что нацистская расовая теория оперировала не научными, антропологическими расами (европеоидной, монголоидной, негроидной…), а выдуманными (арийской, семитской, славянской…), оказывается чаще всего новостью даже для весьма образованных людей.

При этом такие сугубо лингвистические термины, как «семитский» и «славянский», используются, как правило, даже в высокоинтеллигентном обществе в своем расистском, «биологическом» значении.

Именно на расистском понятии «национальность» выросли в СССР в последние десятилетия советской власти все антисоветские националистические движения — русское, еврейское, украинское и т. д.

* * *

Еще один важный момент: слою «сталинизм», которым оперируют обычно в спорах о Сталине, совершенно не аналогично альтернативному термину «нацизм», за которым скрывалась совершенно конкретная идеология и выстроенный в соответствии с ней государственный режим.

Под словом «сталинизм» могут подразумеваться в зависимости от контекста совершенно разные вещи:

а) сам Сталин;

б) государственная идеология, придуманная и внедренная Сталиным для всеобщего употребления;

в) устройство сталинского государства;

г) государственная политика СССР.

Сталин был человек исключительного интеллекта, свободный от каких бы то ни было ограничивающих идеологий, в том числе и от обычной морали. Он выстраивал государство под личные потребности. Основной его потребностью — и главной целью — была диктаторская власть над максимально большой территорией.

Идеология, которую Сталин внедрял в советское общество, была по форме мешаниной из коммунистической лексики и понятий, постоянно менявших свой смысл. Сутью ее было послушание. Залогов безопасности у населения СССР не было вовсе, но шансом уцелеть была постоянная демонстрация верности идеологии в ее актуальном, сиюминутном варианте. Идеология маскировала ритуальной коммунистической лексикой реальные планы и реальное устройство государства.

Государственный режим, который Сталин выстраивал почти без помех с 1928 г., а с 1930 г. совсем без помех, был по своему устройству чем-то вроде концлагеря на всю страну, настоящие концлагеря служили в нем карцерами. Население страны охранялось изнутри, дабы исключить побеги (внешних врагов, способных на агрессию, у СССР не было до того момента, как Сталин ввязался в им же спровоцированную мировую войну).

В стране были ликвидированы практически все возможности для свободного и независимого труда, для труда не на государство. Принудительный труд в разных формах стал обязательным для всего населения. Речь тут не только о рабовладении (лагеря, мобилизации, спецпоселения…) и крепостном праве (колхозы и совхозы). В идеале практически любой труд был принудительным. Государство максимально ограничивало возможности выбора работы, смены места жительства, перемещений по стране.

Систему невозможно было сделать полностью герметичной, но в идеале все было устроено так, чтобы еду и жилье (на предельно нищенском уровне) можно было получить только от предприятия. Уходя с работы, человек должен был терять возможность выжить и прокормить себя и семью.

Производство еды, жилья и продуктов первой необходимости (не говоря уже о второй и далее) было снижено до минимально возможного уровня. Их качество — тоже.

Массовое и санкционированное советским командованием мародерство на оккупированных во время Второй мировой войны территориях можно объяснить в первую очередь тем, что в течение 15 предвоенных лет (с разгрома НЭПа в 1929 г.) в СССР для массового употребления не производилось ничего, что выходило бы за рамки удовлетворения самых элементарных потребностей. Часы, радиоприемники, авторучки, сигареты и даже пустые пачки от сигарет, как и множество других обычных бытовых вещей, в 1930 г. воспринимались желанной заграничной экзотикой.

Немецкий архитектор Рудольф Волтерс, работавший в 1932–1933 гг. в Новосибирске, так описывает реакцию своих русских коллег на его вещи:

«Все поражались в первую очередь европейским, «капиталистическим» вещам, привезенным с собой. Мой шкаф-чемодан вызывал изумление и почитание, как нечто священное; робкое удивление вызывали обычный маленький будильник, фотоаппарат, ручка, заправляющаяся чернилами. Вот, оказывается, какие вещи производят «капиталистические государства»! Как-то я получил по случаю посылку из дому с кофе, шоколадом и сигаретами — вещами, которые иностранные специалисты могли по унизительным таможенным правилам провезти только в небольших количествах. Сигареты в упаковке из фольги были самым неслыханным из того, что мои друзья вообще могли себе представить. Каждый просил меня дать ему пустую упаковку, и я лишился дара речи, когда один высокий начальник однажды попросил меня с жадным взглядом: «Подарите мне эту красивую пачку, когда она опустеет».

Вскоре я осознал, что благодаря этим блестящим коробочкам меня всюду будут хорошо принимать, и в конце концов написал домой, чтобы мне присылали только пустые упаковки из фольги… После долгих обсуждений мне разрешили взять оговоренный контрактом отпуск, но только после того, как я пообещал закончить мои проекты и провести их через все согласования. Это мне действительно удалось, и успех следовало не в последнюю очередь отнести за счет пустых пачек от сигарет из фольги, которые я всегда носил с собой и раздавал важным людям»[145].

На первобытный уровень было сведено здравоохранение. На свободе оно в массовом виде иногда не слишком отличалось от лагерного.

Существовала сложная строго иерархическая система снабжения населения товарами, распределявшимися по секретным нормам. Еда, одежда, жилье и прочие бытовые блага для начальства разного ранга были лучше и дешевле, чем для низших слоев общества.

Важное принципиальное отличие СССР от нацистской Германии состояло еще и в том, что последняя была правовым государством. Там были приняты тоталитарные, антидемократические законы, но они работали, что сильно облегчало жизнь населению.

Немецкая тайная политическая полиция занималась отловом «врагов государства». Если человек подозревался в антиправительственной деятельности, то его арестовывали и проводили расследование. Если подозрения подтверждались, его сажали в концлагерь. Если не подтверждались — отпускали. Членов семьи не трогали. Человек, не занимавшийся антиправительственной деятельностью, мог чувствовать себя спокойно. Даже выход из партии из-за несогласия с ее политикой не был поводом для репрессий.

В СССР тайная полиция решала совсем другие задачи. Она занималась в основном плановым наполнением лагерей рабочей силой и плановыми репрессиями против тех или иных групп населения — в соответствии с актуальными установками на этот счет. Индивидуальные расследования фальсифицировались тоже в плановом порядке, члены семьей определенных групп осужденных репрессировались.

Никакие законы не защищали население СССР от произвола власти. Законы, произвольно принимавшиеся и отменявшиеся Сталиным в зависимости от его целей, имели маскировочный характер и обслуживали лично Сталина.

Сталинская внутренняя и внешняя политика была подчинена выполнению его личных планов. Основных задач тут было две:

Уничтожение явных и потенциальных врагов диктатуры Сталина независимо от их политических взглядов.

Расширение территории этой диктатуры до возможных пределов.

Последняя цель предполагала, во-первых, концентрацию всех ресурсов страны, человеческих и материальных, в руках правительства и использование их для строительства в кратчайшие сроки армии, «которая могла бы победить объединенную армию всех вероятных противников СССР». Приблизительно так это формулировалось во внутрипартийных документах. В начале 30-х годов вероятными противниками считались все соседи СССР.

Вторая цель предполагала также провокацию мировой войны, в которую СССР должен был вступить в удобный для себя момент и остаться единственным победителем.

Никакой «борьбе с фашизмом», «коллективной безопасности», «борьбе за мир» и т. п. в этой системе ценностей места не было. Такая терминология была в СССР и в среде его симпатизантов чисто маскировочной. Вот как сам Сталин формулировал политические цели СССР в личном письме Кагановичу и Молотову 2 сентября 1935 г.:

«Старой Антанты нет уже больше. Вместо нее складываются две антанты: антанта Италии и Франции, с одной стороны, и антанта Англии и Германии — с другой. Чем сильнее будет драка между ними, тем лучше для СССР. Мы можем продавать хлеб и тем, и другим, чтобы они могли драться. Нам вовсе не выгодно, чтобы одна из них теперь же разбила другую. Нам выгодно, чтобы драка у них была как можно более длительной, но без скорой победы одной над другой

Составы «антант» могли произвольно меняться, но на логику поведения Сталина, на его отношение к «вероятным противникам» и на конечные цели его политики это никак не влияло.

Нацистский режим не стал лучше от того, что начиная с 1944 г. он не воевал на чужой территории, а защищал от врагов собственную. Точно так же сталинский режим не стал благороднее от того, что был вынужден с 1941 года на собственной территории вести так называемую «Великую Отечественную войну». Конечные цели военной активности сталинского государства были последовательно преступными всегда, независимо от того, нападал он, защищался или выжидал удобного момента.

Если понимать общеупотребительное, но не академическое слово «фашизм» как разговорный синоним «тоталитаризма» (а другое значение подыскать не получается), то сталинское государство было однозначно фашистским режимом со всеми его родовыми признаками. Политическая диктатура, держащаяся на тотальном страхе населения перед властью, главное свойство которой — стремление к максимально возможному распространению на окружающие страны и народы.

* * *

Все вышеперечисленное легко подтверждается массой известной или, как минимум, опубликованной (и известной тем, кто хочет это знать) информации.

Тем не менее для общественного мнения (как, к сожалению, чаще всего и для академической науки) такой комплексный подход, мягко говоря, не очевиден.

Проблема в том, что вообще-то исторические исследования — не чтение для всех, только для любителей. Все, как правило, читают школьные учебники, в которых по идее должны в концентрированном виде излагаться результаты научных исследований. Впитанное в детстве усваивается гораздо прочнее, чем все остальное.

Что собой представляли советские учебники истории, по которым училось большинство современного населения России, объяснять не надо. За последние

20 лет учебники, насколько я знаю, меняются постоянно и постоянно дискутируют друг с другом. Какой бы то ни было устоявшейся концепции в академическом мире тоже не существует. В книжных магазинах на полках рядом стоят книги антисталинистские и сталинистские, советские и антисоветские. И авторов с научными титулами во всех группах примерно поровну.

* * *

Мне пришлось дискутировать на темы советской истории многие годы, если не десятилетия.

Самый распространенный тип оппонента — это обычно человек, считающий себя антисоветчиком, антисталинистом, часто — диссидентом. Он с возмущением говорит о сталинских «незаконных» репрессиях, но при этом с такой же убежденностью озвучивает сталинистские — в той или иной степени — версии советской истории.

В них обычно фигурирует массовый трудовой энтузиазм времен индустриализации и несомненно благие цели самой индустриализации, советский антифашизм и борьба за мир в 30-е годы, коварное нападение агрессивной фашистской Германии на ничего не подозревающий Советский Союз, Великая Отечественная война и героический подвиг советского народа, освободившего мир от фашизма, и тому подобные, чисто сталинистские лживые клише. Набор этих стереотипов по-прежнему висит в воздухе и механически озвучивается даже весьма образованной публикой.

Хотя, казалось бы, совсем не трудно сообразить, что волны массовых репрессий, начатых одновременно с введением рабовладения и крепостного права, прямым образом связаны с пресловутым «трудовым энтузиазмом»; что ни по целям, ни по средствам, ни по методам советская индустриализация не напоминала то, что считается индустриализацией на Западе;

что союз Сталина с Гитлером, повлекший за собой совместную агрессию против других стран, полностью дезавуирует легенду о «советском антифашизме»;

что антифашизм — это борьба против диктатуры за демократию, и ни в коем случае не наоборот;

что слово «освобождать» означает «делать свободным» и что лишенные всех гражданских прав рабы (каковыми были советские солдаты и вообще все советские граждане) никого освободить не могли по определению;

что считать советских солдат «освободителями от фашизма» можно не с большим основанием, чем считать солдат вермахта «освободителями от большевизма», поскольку ни та, ни другая сторона от себя никого освобождать не собирались… И т. д. и т. п…

В такой ситуации «борьба со сталинизмом», спорадически вспыхивающая в постсоветском обществе, часто принимает вид борьбы разных фракций одной партии, действующих в жестких, еще в советское время очерченных идеологических рамках.

Тезис «Сталин — преступник» немногого стоит, если он заканчивается точкой, если за ним, через запятую не следует продолжение — «сталинское государство было преступным, сталинские органы власти были преступными организациями, сталинская политика была преступной, сталинская армия выполняла сталинские преступные задачи».

Пока такого продолжения нет, все участники дискуссий обречены, в той или иной степени, вольно или невольно защищать сталинистские ценности. И косвенно брать на себя ответственность за преступления сталинского режима.

Скажем, невозможно произнести фразу «Красная Армия освободила Европу от фашизма», не оскорбив память миллионов жертв жуткого сталинского режима, который Красная Армия устанавливала на всех захваченных ею территориях.

* * *

Еще одна вполне очевидная истина, решительно не осознаваемая постсоветским обществом, — это тот факт, что «холодная война» 1940—1980-х годов была борьбой западного мира за то, чтобы держать под контролем Сталина и его преемников, напрягавших все силы населения для подготовки третьей мировой войны, на этот раз ядерной. Планы советского (формально — стран Варшавского договора) нападения на Европу были актуальны до конца 80-х годов. Мешала их реализации только неминуемая перспектива превосходящего ответного удара.

Борьба с ними была успешной, но поглотила невероятное количество средств и сильно задержала экономическое и социальное развитие человечества. И продолжает задерживать, поскольку Россия по-прежнему строит стратегическое оружие, нацеленное против демократического Запада. Это аморальный, чисто сталинистский, совершенно бессмысленный с военной точки зрения, но позволяющий успешно шантажировать соседей способ добиваться политических выгод.

Среди аргументов в пользу того, чтобы не пересматривать советские стереотипы, один из самых возмутительных (и самых частых) такой: «Как можно говорить ветеранам войны, что они прожили жизнь зря?!»

Когда-то этот вопрос, только не в риторической форме, мне задал собственный тесть, фронтовой разведчик, член партии с 1942 г., школьный учитель истории. И грустно согласился с тем, что да — зря. Потому что практически все, ради чего они жили и страдали, чему учили их и чему они учили других, сегодня либо упоминать неудобно в приличном обществе, либо это оказывается откровенной ложью.

Однако обычно к такому аргументу прибегают люди совсем не «ветеранского» возраста, сами далеко не уверенные в том, что жизнь и труд советских людей не шли на пользу ни им, ни окружающим, и прячущие эту свою неуверенность под лицемерной заботой о чувствах гипотетических ветеранов-сталинистов. При том что даже среди самых старших советских поколений вполне хватает людей, понявших, кто раньше, кто позже, что жизнь, посвященную работе сначала на одну, а потом на вторую мировую войну, вполне можно считать прожитой зря. И способных оскорбиться от того, что их автоматически считают сталинистами.

* * *

Еще один характерный феномен постсоветского общества, унаследованный от советского, — избирательное отношение к преступлениям сталинского режима.

Еще Хрущев легитимизировал изучение истории ГУЛАГа. О «незаконных репрессиях» можно было и раньше говорить вслух, а теперь можно даже изучать то, что изучению поддается (при пассивном сопротивлении государства, перекрывающего доступ к информации). Однако массовое общественное возмущение вызывает, например, обсуждение преступлений Красной Армии и советской администрации на оккупированных во время войны территориях. Информации об этом все больше и больше, но источники практически всегда — западные. С российской стороны эта тема совершенно не исследована, и вряд ли в обозримом будущем найдутся смельчаки, которые за нее возьмутся, и фонды, которые решатся финансировать ее изучение. Понятно почему. Масштабы и тяжесть этих преступлений таковы, что простое перечисление их немедленно взорвет миф об «Освобождении Европы от фашизма» и «Победе добра над злом».

С этой опасностью целенаправленно борется российское правительство, но этого так же сильно не желает и общество в целом, даже весьма либеральные его части.

* * *

Полвека назад Хрущев, обвинив Сталина в «незаконных репрессиях», тем самым лишил его имя сакральности. Но всю сталинистскую историографию сохранил почти без корректур. Она работает до сих пор. На это каноническое вранье — не отменяя его! — наложились некие формальные представления о демократии и правах человека.

Мировоззрение постсоветского общества представляет собой сегодня малосъедобную смесь из обрывков нормальных цивилизованных демократических установок и советских (сталинистских, в первую очередь) предрассудков.

Общественный организм к этой отраве адаптировался, и попытки разделить варево на отдельные ингредиенты воспринимаются крайне болезненно.