ГЛАВА III

ГЛАВА III

ОТСТУПЛЕНИЕ. – ОБЗОР МОЕГО РАНЦА. – ИМПЕРАТОР В ОПАСНОСТИ. – ОТ МОЖАЙСКА ДО СЛАВКОВО.

Вечером 18-го октября мы, несколько унтер-офицеров, по обыкновению собрались вместе и лежали, растянувшись, как паши, на мехах горностая, соболей, львов и медведей, покуривая из роскошных трубок душистый табак. И в то же самое время великолепный пунш на ямайском роме пылал перед нами в большой серебряной миске русского боярина. Пламя растапливало целую сахарную голову, поддерживаемую над миской двумя русскими штыками. И вот тогда, когда мы вспоминали Францию, говорили про то, как приятно будет вернуться на родину победителями после многолетнего отсутствия, в ту минуту, как мы мысленно прощались и клялись в верности нашим монголкам, китаянкам и индианкам, мы вдруг услыхали шум из большого зала, где спали солдаты нашей роты. Затем к нам вошёл квартирмейстер и сообщил, что получен приказ готовиться к завтрашнему выступлению. 19-го октября город с раннего утра кишмя кишел евреями и русскими крестьянами: первые пришли покупать у солдат всё, что они не могли унести с собой, а вторые – чтобы поживиться тем, что мы выбрасывали на улицу. Мы узнали, что маршал Мортье остаётся в Кремле с 10 000 войска и в случае необходимости ему приказано обороняться.

Мы вышли во второй половине дня, уложив запасы напитков на тележку Матушки Дюбуа, а также нашу большую серебряную чашу; уже смеркалось, когда мы вышли из города. Мы оказались среди большого числа телег и повозок, управляемыми людьми разных национальностей – они шли по три или четыре в ряд, колонна растянулась почти на лье. Мы слышали вокруг нас французскую, немецкую, испанскую, итальянскую, португальскую речь, и говор на других языках, ибо там были московские крестьяне и множество евреев. Эта толпа людей, со своими разнообразными одеждами и наречиями, маркитанты с жёнами и плачущими детьми, спешила вперёд с неслыханным шумом, суматохой и беспорядком. Те, чьи повозки были уже разбиты, кричали и ругались так, что с ума можно было сойти. Это был обоз всей армии, и нам не без труда удалось обойти его. Мы шли по Калужской дороге (это была уже Азия). Вскоре мы расположились бивуаком в лесу, а так как стояла уже глубокая ночь, для отдыха времени оставалось немного.

Мы возобновили наш марш на рассвете, но пройдя меньше лье, мы снова встретили часть рокового обоза, обогнавшего нас в течение того времени, пока мы спали. Одни повозки сломались, другие не могли двигаться – их колеса увязли в песчаном грунте. Отовсюду слышались крики на французском, ругань на немецком, воззвания к Всевышнему на итальянском и к Пресвятой Богородице на испанском и португальском языках.

Миновав все это вавилонское столпотворение, мы остановились, чтобы дождаться отставшей части нашей колонны. Я воспользовался этим, чтобы осмотреть свой ранец, показавшийся мне слишком тяжёлым. В нем лежали: несколько фунтов сахара, немного риса, печенье, полбутылки ликёра, женское платье из китайского шелка, расшитое золотом и серебром, несколько золотых и серебряных украшений, среди них часть креста Ивана Великого[31] – кусочек серебряной позолоченной обшивки. Его дал мне солдат из команды, отряжённой для снятия креста с колокольни. Кроме того: мой парадный мундир и длинная женская амазонка для верховой езды (орехового цвета и подбитая зелёным бархатом). Не зная, для чего она нужна, я воображал, что её носила женщина ростом более шести пье. Далее, две серебряные картины, каждая длиной в 1 пье и 8 пусов[32] ширины, с выпуклыми фигурами: одна картина изображала суд Париса на горе Ида, на другой был представлен Нептун на колеснице в виде раковины, запряжённой морскими конями, очень тонкой работы. Несколько медальонов и плевательный набор какого-то русского князя, украшенный бриллиантами. Эти вещи предназначались для подарков и были найдены в подвалах сожжённых домов.

Не удивительно, что ранец показался таким тяжёлым! Чтобы облегчить его, я выкинул из него свои белые лосины, предвидя, что они нескоро мне понадобятся. На мне же был надет сверх рубашки, жилет из стёганого на вате жёлтого шелка, который я сам сшил из женской юбки, а поверх всего большой воротник, подбитый горностаем, через плечо у меня висела сумка на широком серебряном галуне. В сумке было полно различных вещей – среди них распятие в золоте и серебре, и небольшая китайская фарфоровая ваза. Эти вещицы чудом уцелели, я по-прежнему храню их. Затем моя патронная сумка, ружье и 16 патронов. Добавьте к этому изрядное количество здоровья, хорошего настроения и надежду засвидетельствовать своё почтение монгольским, китайским и индийским дамам – и вы получите ясное представление о сержанте-велите Императорской Гвардии.

Едва я закончил осмотр своих сокровищ,[33] как впереди нас раздались выстрелы: нам приказали ускорить шаг. Мы прибыли через полчаса после того, как на часть обоза, охраняемого отрядом красных улан Гвардии, напали партизаны. Погибли несколько улан, русских, и много лошадей. Возле одного экипажа лежала на спине какая-то миловидная молодая женщина, умершая от испуга. Мы продолжали путь по довольно хорошей дороге. Вечером сделали привал и расположились ночевать в лесу.

Рано утром 21-го октября мы продолжали идти и в полдень столкнулись с отрядом казаков русской регулярной армии. Артиллерия уничтожила их. Большую часть дня мы шли по полям, а на ночь расположились недалеко от ручья.

22-го октября пошёл дождь. Весь день мы продвигались медленно и с трудом, а вечером сделали привал на опушке леса. Ночью мы услышали громкий взрыв. Впоследствии, стало известно, что маршал Мортье взорвал Кремль, заложив большое количество пороха в его подвалах. Он покинул Москву через три дня после нас с 10 000 войска. Среди них было два полка Молодой Гвардии, с которыми мы соединились на Можайской дороге через несколько дней. Оставшуюся часть дня мы прошли очень немного, хотя шли не останавливаясь.

24-го октября мы подошли к Калуге. В тот день итальянская армия, под командованием принца Евгения, а также корпус под командованием генерала Корбино, сражались при Малоярославце против преградившей им путь русской армии. В этой кровопролитной битве 16 000 наших сражались против 70 000 русских. Русские потеряли 8 000 человек, мы 3 000. Многие из наших старших офицеров были убиты и ранены – среди них генерал Дельзон, сражённый пулей в голову. Его брат, полковник, пытаясь спасти его, сам был застрелен, и оба погибли на одном и том же месте.

25-го октября я был назначен в караул у маленького домика, где поселился Император, и где он провёл ночь. Стоял густой туман, как это часто бывает в октябре. Вдруг, Император, никого не предупредив, сел на коня и ускакал в сопровождении лишь нескольких ординарцев. Едва он отъехал, как мы услыхали какой-то шум. Сначала нам показалось, что это приветственные крики: «Да здравствует Император!», но вскоре поняли, что это команда: «К оружию!» Более 6 000 казаков Платова, воспользовавшись туманом, внезапно напали на нас. Тотчас же эскадроны Гвардии пустились на равнину, мы последовали за ними, а чтобы сократить путь, перескочили через овраг. В одну минуту мы очутились перед стаей дикарей – они выли, как волки, но вскоре были вынуждены отступить. Наши эскадроны догнали их и отняли всё, что они захватили – багаж, повозки и т. п., нанеся им большой урон.

Добравшись до равнины, мы увидели Императора в самой гуще казаков, окружённого своими генералами и ординарцами, одного из них тяжело ранило. В ту минуту, когда эскадроны вступили на равнину, многие из офицеров, для собственной защиты и защиты Императора, которого едва не взяли в плен, вступили в сабельный бой с казаками. Один из ординарцев, убив одного казака и ранив нескольких, потерял в схватке свою шапку и уронил саблю. Оставшись без оружия, он бросился на одного казака и вырвал у него пику. Как раз в тот момент его увидел один из гренадеров Гвардии и, приняв за казака по зелёному плащу и пике, напал на него и ранил.[34]

Несчастный гренадер, увидев свою ошибку, искал смерти. Он бросился в гущу врагов, нанося удары направо и налево, но все уклонялись от него. Убив нескольких человек, он вернулся, весь забрызганный кровью, узнать об офицере, которого ранил по ошибке. К счастью, тот выздоровел, и вернулся во Францию в санях.

Помню, что, несколько минут спустя после этой стычки, Император со смехом рассказывал королю Мюрату о том, как он едва не попал в плен. Гренадер-велит Монфор из Валансьена снова отличился, убив и ранив нескольких казаков.

Мы простояли ещё некоторое время на этой позиции, затем выступили в путь, оставив Калугу по левую руку. По плохому мосту мы переправились через грязную реку и двинулись на Можайск. По ночам начало подмораживать.

28-го октября мы выступили рано и, уже днём, переправившись через какую-то речку, пришли на знаменитое поле сражения, всё ещё покрытое мёртвыми телами и обломками. Кое-где из земли торчали руки, ноги, головы. Большинство тел принадлежало русским – наших, по мере возможности, мы предали земле. Но так как похоронные работы велись в большой спешке, наступившие вслед затем дожди размыли часть могил. Нельзя себе представить ничего ужаснее, чем вид этих покойников, уже почти утративших человеческий облик. Ведь после битвы прошло пятьдесят два дня.

Мы разбили наш бивуак подальше, пройдя мимо большого редута, где был убит и похоронен генерал Коленкур. Мы построили себе максимально удобные убежища и развели костры из обломков оружия, пушечных лафетов и зарядных ящиков. С водой было трудно: небольшая речка, протекавшая возле нашего лагеря, была полна разлагающихся трупов. Пришлось пройти четверть лье вверх по течению, чтобы добыть воды, пригодной для питья. Когда мы окончательно устроились, я отправился с другом[35] осмотреть поле битвы; мы дошли до оврага, того самого места, где на другой день после сражения, Мюрат раскинул свои палатки.

Между тем пронёсся слух, что на поле сражения найден ещё живым один французский гренадер. У него отсутствовали обе ноги – он приютился у тела убитой лошади и всё время питался её мясом, а воду пил из ручья, полного трупами своих товарищей. Я слышал, что его спасли – и, несомненно, это было правдой, – но впоследствии его бросили, как и многих других. Вечером начал чувствоваться голод среди тех полков, у которых закончились запасы. До тех пор всякий раз, когда варили суп, каждый давал свою порцию муки, но когда заметили, что не все участвуют в складчине, многие стали прятать продукты, чтобы съесть их самим. Сообща ели только суп из конины, ставшим обычной едой за последние дни.

На следующий день мы прошли мимо монастыря, служившего госпиталем для наших раненых в великой битве. Многие находились там и сейчас. Император отдал приказ везти раненых на всех повозках и экипажах, включая и его собственный. Но маркитанты, которым поручили заботиться об этих несчастных, оставляли их на дороге под разными предлогами. Они просто стремились сохранить добычу, которую везли из Москвы и которой были нагружены все их повозки.

Ночь мы провели в лесу неподалёку от Гжатска, где ночевал Император. Ночью впервые пошёл снег.

На следующее утро, 30-го октября, дороги уже испортились и многие нагруженные повозки, тащились с трудом. Многие сломались, а с других возницы, опасаясь, чтобы их не постигла та же судьба, спешили сбросить лишний груз. В этот день я был в арьергарде колонны и имел возможность видеть начало страшного беспорядка. Дорога была вся усеяна ценными предметами – картинами, канделябрами и множеством книг. В течение целого часа я подбирал тома, просматривал их, бросал, подымал другие, которые в свою очередь бросал. То были сочинения Вольтера, Жан – Жака Руссо и «Естественная история» Бюффона, переплетённые в красный сафьян и с золотым обрезом.

Тогда же мне посчастливилось приобрести медвежью шкуру, которую один солдат роты взял из поломанной повозки, груженой мехами. В этот же день наша маркитантка лишилась своей повозки с продовольствием и нашей большой серебряной чашей, в которой мы постоянно варили пунш.

30-го октября мы прибыли в Вязьму – «Ville Au Schnapps» («Водочный город»), как его прозвали наши солдаты, поскольку по пути в Москву мы нашли там много водки. Император остановился в городе, наш полк двинулся вперёд.

Я забыл сказать, что перед прибытием в этот город мы сделали привал, и возле соснового леса я встретил знакомого сержанта егерей Гвардии.[36] Он воспользовался разведённым кем-то костром, чтобы сварить котёл риса, и пригласил меня участвовать в трапезе. С ним была полковая маркитантка – венгерка, с которой он находился в прекрасных отношениях. У неё имелась своя повозка, запряжённая парой лошадей и хорошо нагруженная продовольствием, мехами и деньгами. Я просидел с ними более часа. Тут к нам подошёл погреться один португальский унтер-офицер. Я спросил, где его полк. Он отвечал, что его полк распался, а он получил приказ конвоировать 700 или 800 русских пленных. У них не было пищи, посему им пришлось поедать друг друга. Буквально сразу, когда один из них умирал, остальные резали его на куски и съедали. Он предложил мне посмотреть самому, но я отказался. Эта сцена происходила в каких-нибудь ста шагах от нас. Несколько дней спустя, стало известно, что этих пленных бросили, поскольку их нечем было кормить.

Сержант и маркитантка, о которых я говорил, впоследствии потеряли все, что имели в Вильно, и оба попали в плен.

1-го ноября, как и в предыдущую ночь, мы ночевали в лесу. Из еды была только конина. То небольшое количество провианта, которое мы везли из Москвы, закончилось, и теперь с наступлением холодов наши страдания умножились. У меня ещё оставалось немного риса – я берег его на крайний случай, предвидя весьма печальное будущее.

В этот день я опять находился в арьергарде, состоявшем из унтер-офицеров. Дело в том, что уже многие солдаты начали отставать, чтобы отдохнуть и погреться у костров, оставленных войсками, прошедшими раньше нас. По пути, справа, я увидел нескольких рядовых из разных полков, собравшихся вокруг большого костра. Поскольку меня послал майор с приказом, чтобы они следовали за нами, я подошёл к ним и узнал Фламана, моего знакомого драгуна – велита. Он жарил кусок конины, вздетой на острие сабли, и пригласил меня перекусить с ним. Я передал ему приказ следовать за колонной. Фламан отвечал, что отправится, как только утолит свой голод. Но он чувствовал себя очень плохо, потому что ему пришлось идти пешком в своих кавалерийских сапогах: накануне, в стычке с казаками, в которой он убил троих, его лошадь вывихнула себе ногу, и Фламан теперь вёл её под уздцы. К счастью, у смог дать Фламану пару обуви, чтобы он переобулся и продолжал путь, как пехотинец. Я простился с ним, не зная, что больше не увижу его. Два дня спустя я узнал, что он погиб на опушке леса в ту минуту, когда вместе с другими отставшими разводил костёр и собирался отдохнуть.

2-го ноября, недалеко от Славково, мы увидели возле дороги блокгауз или военную станцию – своего рода большой укреплённый барак, битком набитый солдатами из разных полков и ранеными. Все те, кто мог идти с нами, так и сделал, легкораненых разместили в повозках. Тяжелораненые и их врачи остались на милость неприятеля.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.