ГЛАВА IV

ГЛАВА IV

ДОРОГОБУЖ. – ПАРАЗИТЫ. – МАРКИТАНТКИ. – ГОЛОД.

Мы пришли в Славково 3-го ноября. Целый день с правой стороны мы видели отряды русских. В тот же день к нам присоединились и другие полки Гвардии, до сих пор отстававшие. 4-го ноября мы форсированным маршем направились в Дорогобуж – «Капустный город» – так мы прозвали его за огромное количество капусты, обнаруженной в нем нами по пути в Москву. Здесь же, в этом городе Император собирал артиллерию и войска для будущей великой битвы. В семь часов вечера до города оставалось ещё около двух лье, огромное количество снега мешало нам идти. Мы шли с невероятным трудом и скоро заблудились.

Уже после 11-ти часов мы окончили устраивать наш бивуак. Остатков сгоревших домов нашлось достаточно, чтобы развести костры и погреться. Но еды не было, кроме того, мы так устали, что не имели сил найти лошадь, чтобы потом её съесть – и вот мы решили сперва хорошо отдохнуть. Один солдат роты раздобыл мне соломенный тюфяк для постели и, положив голову на ранец, а ноги протянув к огню, я заснул.

Я проспал около часа, когда вдруг почувствовал невыносимый зуд по всему телу. Я машинально провёл рукой по груди и другим частям тела, и к своему ужасу обнаружил, что я был весь покрыт паразитами! Я вскочил, и менее чем через две минуты был гол, как новорожденный младенец и выбросил свои рубашку и брюки в огонь. Они издавали треск, похожий на выстрелы и, хотя на меня падали крупные хлопья снега, я не замечал их, так я был взволнован. Наконец я встряхнул над огнём остальную свою одежду, без которой не мог обойтись, и облёкся в последнюю остававшуюся у меня смену белья. Печально, чуть не плача, я уселся на свой ранец и, подперев голову руками, накрывшись медвежьей шкурой, провёл остаток ночи вдали от проклятого тюфяка. С теми, кто потом лёг на моё место, ничего не случилось, очевидно, все паразиты достались мне.

На другой день, 5-го ноября, мы выступили рано утром. Перед выступлением, в каждом полку Гвардии были розданы ручные мельницы, чтобы молоть любые зерна, какие найдутся, но так как молоть было нечего, а мельницы были тяжёлые, то через сутки их просто выбросили. День прошёл печально – многие из больных и раненых умерли. Они прилагали нечеловеческие усилия, надеясь добраться до Смоленска, где рассчитывали найти еду и крышу над головой.

Вечером мы остановились на опушке леса, здесь нам приказали устроить бивуак и переночевать. Через некоторое время наша маркитантка Матушка Дюбуа, жена ротного парикмахера, почувствовала себя дурно и прямо на снегу, при двадцатиградусном морозе,[37] произвела на свет мальчика: ужасное положение для женщины! Полковник Бодлен, командир нашего полка, сделал всё возможное – он отдал свой плащ, чтобы создать навес над тем местом, где лежала родильница, переносившая все свои страдания с большим мужеством. Полковой хирург отлично справился со своим делом – словом, всё закончилось благополучно. В ту же ночь солдаты убили медведя и тут же съели его. После очень холодной ночи мы снова пустились в путь. Полковник отдал свою лошадь Матушке Дюбуа, державшей на руках своего новорожденного младенца, завёрнутого в овчинный тулуп, а её саму закутали в шинели, оставшиеся от двух солдат нашей роты, скончавшихся этой ночью.

6-го ноября – густой туман и мороз более двадцати двух градусов. Наши губы замёрзли, и, казалось, самый мозг замерзал. Мы двигались в ледяной атмосфере. Весь день при сильном ветре снег падал небывало крупными хлопьями, не было видно ни неба, ни тех, кто шёл впереди. Дойдя до жалкой деревушки,[38] мы увидали человека, скакавшего во весь опор в поисках Императора. Вскоре мы узнали, что это генерал, привёзший известие о раскрытом заговоре Мале.

Мы остановились недалеко от леса: чтобы двигаться дальше, пришлось подождать – дорога была узкая, а людей много и, пока мы стояли, постукивая ногами, чтобы согреться, и беседуя о своих бедствиях и о терзавшем нас голоде, я почуял вдруг запах горячего хлеба. Обернувшись, я увидал позади себя какого-то человека, закутанного в меховую шубу, именно от него исходил запах. Я тотчас заговорил с ним и сказал: «Сударь, у вас есть хлеб, вы должны продать его мне!» Он хотел было уйти, но я схватил его за руку и не пускал. Тогда, видя, что ему от меня не отвязаться, он вытащил из-под полы ещё горячий пирог, который я с жадностью схватил одной рукой, а другой протянул ему пять франков в уплату. Но едва пирог очутился у меня в руках, как мои друзья, стоявшие рядом, как сумасшедшие набросились на него. У меня остался только маленький кусочек.

Тем временем полковой хирург (это был именно он) успел сбежать. И правильно сделал, иначе его наверняка бы убили за остаток хлеба. По всей вероятности, прибыв в деревню раньше нас, он раздобыл муки и испёк пирог.

За те полчаса, что мы пробыли здесь, у нас умерло несколько человек. Многие другие упали ещё во время движения колонны. Словом, наши ряды уже заметно поредели, а это было только самое начало наших бед. Всякий раз, когда мы останавливались, чтобы наскоро перекусить, мы брали кровь у брошенных лошадей. Кровь собирали в котёл, варили её и ели. Но часто мы были вынуждены съедать её до готовности, в полусыром виде, поскольку либо поступал приказ двигаться далее, либо нападали русские. На последнее мы не обращали особого внимания. Я иногда видел как одни спокойно ели, в то время как другие стояли на карауле и отстреливались от русских. Но в том случае, когда требовалось быстро уходить, котёл забирали с собой, и каждый на ходу погружал в него руки, черпал из него пригоршнями и ел, поэтому у всех лица были выпачканы в крови.

Очень часто, когда приходилось бросать заколотых лошадей, потому что их некогда было разрезать на куски, некоторые солдаты нарочно отставали и прятались, чтобы их не заставили следовать за полком. Тогда они накидывались на сырое мясо, как стервятники. Редко случалось, чтобы эти люди опять появлялись – они либо попадали в плен к неприятелю, либо замерзали.

Новый переход был не так долог, как предыдущий – мы остановились ещё засветло. Местом привала была сгоревшая деревня, где лишь на нескольких домах сохранились крыши. В этих домах разместились старшие офицеры. Кроме страданий, переносимых нами вследствие страшного утомления, голод давал себя чувствовать самым жестоким образом. Те, у кого оставалось ещё немного пищи, риса или крупы, прятались и ели потихоньку. Дружбы уже не существовало: никто никому не доверял, друзья превращались во врагов. Я и сам не могу не упомянуть об акте чёрной неблагодарности и бездушия, который я совершил по отношению к своим лучшим друзьям. В этот день всех нас терзал голод, а меня ещё вдобавок мучили паразиты. У нас не было ни кусочка конины, и мы надеялись, что кто-нибудь из отставших людей нашей роты отрежет кусок мяса у какой-нибудь павшей лошади. Мучимый голодом, я испытывал ощущения, которых невозможно описать. Я стоял возле одного из самых близких моих товарищей, сержанта Пумо, у разведённого нами костра, и посматривал по сторонам, не идёт ли кто. Вдруг я судорожно схватил его за руку и сказал:

– Друг мой, если б я встретил в лесу кого бы то ни было с буханкой хлеба, я заставил бы его отдать мне половину!

И тут же поправил себя:

– Нет, я убил бы его и отнял у него весь хлеб!

Сказав это, я зашагал по направлению к лесу, словно и в самом деле ожидал встретить там человека с хлебом. Дойдя до леса, я с четверть часа шёл по опушке, потом круто повернув в направлении, совершенно противоположном нашему бивуаку, я увидел костёр и сидевшего рядом с ним человека. Я остановился. Над огнём у него висел котелок, в котором он что-то варил. Взяв нож, он погрузил его туда, вытащил картофелину, надкусил её и снова положил в котёл, вероятно, она ещё не сварилась.

Я хотел подбежать и броситься на него но, боясь, что он ускользнёт, сделал небольшой круг и подкрался к незнакомцу сзади. Под моей ногой хрустнула ветка, и он обернулся, но я не дал ему времени заговорить первым и сказал: «Товарищ, у вас есть картошка, продайте её мне или поделитесь со мной, иначе я унесу весь котёл!» Поражённый таким решением и видя, что я собираюсь саблей поудить в котле, он возразил, что картофель не его, а одного польского генерала, расположившегося неподалёку, что он денщик генерала, и ему было приказано спрятаться, чтобы сварить этот картофель на завтрашний день.

Не говоря ни слова, я вынул деньги и принялся вылавливать картофелины. Он остановил меня, сказав, что картофель ещё не сварился и в доказательство вынул одну, чтобы я сам в этом убедился. Я выхватил её у него из рук и съел.

– Сами видите, картофель ещё не готов, – сказал денщик, – спрячьтесь на минуту, потерпите немного, главное – чтобы вас не увидели, пока не сварится картофель – и тогда я поделюсь с вами.

Я так и поступил – спрятался в кустах, но продолжал наблюдать за ним. Через пять или шесть минут, думая, без сомнения, что я ушёл, он оглянулся, схватил котелок и побежал. Но не далеко, так как я догнал его и пригрозил забрать все, если он не отдаст мне половину. Он снова ответил, что картофель принадлежит его генералу.

– Даже, если бы он принадлежал Императору! – воскликнул я. – Я умираю от голода.

Видя, что от меня просто так не избавиться, он дал мне семь картофелин. Я отдал пятнадцать франков и ушёл. Денщик остановил меня, и дал ещё две. Картофелины были ещё сырые, но это не имело большого значения для меня. Одну я съел, а остальные положил в свою сумку. Я рассчитал, что этой еды мне хватит на три дня, если буду съедать по три картофелины в день в качестве гарнира к куску конины.

Идя и размышляя о своём картофеле, я сбился с пути. Об этом я догадался, только услыхав крики и ругань каких-то пятерых солдат, которые сцепились между собой, как собаки. Возле них лежала лошадиная нога, которая и являлась причиной их ссоры. Один из солдат, увидев меня, сказал мне, что он и его товарищ – оба артиллеристы – убили лошадь за лесом и что, по возвращении в свою часть на них напали трое из другого полка. Если я помогу им, они поделятся со мной. Я боялся такой же судьбы для моего картофеля, поэтому ответил, что мне некогда, но если они продержатся немного, я могу прислать им людей на помощь. И продолжил путь. Потом я встретил двоих из нашего полка и рассказал эту историю. На следующий день я узнал, что когда наши солдаты добрались до того места, они увидели только мёртвого, окровавленного человека, убитого большой сосновой дубиной. Вероятно, трое напавших воспользовались отсутствием одного из своих врагов и убили другого.

Когда я вернулся на место стоянки нашего полка, многие товарищи спросили меня, добыл ли я что-нибудь, я отвечал, что нет. Заняв место у костра, я выкопал себе ямку в снегу, разостлал свою медвежью шкуру, положил голову на подбитый горностаем воротник плаща, которым и прикрылся. Перед сном я съел одну картофелину, стараясь жевать как можно тише: я боялся, что кто-нибудь заметит, что я ем. Потом, взяв щепотку снегу, я запил им свой ужин и заснул, не выпуская из рук свою сумку с продовольствием. Несколько раз за ночь я шарил в ней рукой, пересчитывая свои картофелины. Так я и провёл всю ночь, не поделившись с товарищами, умиравшими с голоду, тем немногим, что досталось мне благодаря счастливому случаю: с моей стороны это был эгоистичный поступок, которого я никогда себе не прощу. Ещё не пробили зорю, как я уже проснулся и сидел на своём ранце, предвидя, что день предстоит ужасный – поднялся сильный ветер. Я прорезал дыру в своей медвежьей шкуре, продел в неё голову таким образом, чтобы голова медведя свешивалась мне на грудь; остальная часть шкуры прикрывала мне спину и ранец. Шкура была такая громадная, что её края волочились по земле. Наконец, пробили утреннюю зорю и, хотя до рассвета было ещё далеко, мы двинулись в путь.

Число мёртвых и умирающих, оставленных нами на месте стоянки было огромно. Дальше оказалось и того хуже, нам приходилось шагать через трупы, оставленные ранее прошедшими полками. Хуже всего было арьергарду – они воочию видели бедствия всей армии. Последними шли корпуса маршалов Нея и Даву и итальянская армия под командованием принца Евгения. Мы шли уже около часа, когда забрезжил рассвет, и так как мы догнали предшествовавшие корпуса, то сделали маленький привал. Наша маркитантка, Матушка Дюбуа, хотела воспользоваться минутой отдыха, чтобы покормить своего младенца, но вдруг жалобно вскрикнула. Её ребёнок умер и отвердел, как дерево. Окружавшие принялись утешать её, говоря, что так лучше и для неё и для её ребёнка и, несмотря на её крики и слезы, забрали у неё умершего младенца. Маленького покойника отдали сапёру. Тот отошёл на несколько шагов в сторону от дороги вместе с отцом ребёнка. Сапёр вырыл своим топориком ямку в снегу, отец тем временем, стоял на коленях, держа ребёнка на руках. Когда кончили рыть яму, он поцеловал дитя и положил его в могилу, потом ямку засыпали. На этом погребение и закончилось.

Через час, возле леса мы устроили большой привал. До нас на этом самом месте ночевали артиллеристы и кавалерия. Тут лежали трупы убитых и уже изрезанных лошадей, а ещё больше было живых – на ногах, но совершенно замерзших – они давали себя убивать, не двигаясь с места. Что касается павших от слабости и усталости, их туши так замёрзли, что разрубить их на части оказалось невозможно. Во время этого несчастного отступления я заметил, что нас постоянно направляли за кавалерией и артиллерией и, когда мы где-либо останавливались на ночёвку, как правило, там всегда были брошенные ими лошади.

Пока полк отдыхал и каждый готовил себе хоть какую-нибудь, хоть самую скудную трапезу, я украдкой забрался в густой лес, чтобы съесть одну из картофелин, всё ещё хранившихся в моей сумке. Но меня постигло горькое разочарование! Картофелина совершенно замёрзла – это был сущий лёд. Мои зубы скользили по ней, и я не смог откусить даже маленького кусочка. Вот тогда-то я пожалел, что не разделил картофель с друзьями. Я вернулся к ним, держа в руках картофелину, замороженную, испачканную кровью из моих потрескавшихся губ. Меня стали расспрашивать, что произошло. Не отвечая, я показал им картофелину, которую держал в руках, и те, которые лежали в сумке. Их у меня мгновенно отобрали. Мои товарищи также как и я не сумели съесть этот картофель, они бросились к огню, чтобы его отогреть, но картофелины просто таяли. Между тем другие мои друзья спрашивали меня, где я его нашёл. Я указал на лес. Они побежали туда, но вскоре вернулись, сообщив, что ничего не нашли. Но мои друзья оказались так добры ко мне, что, сварив полный котёл конской крови, пригласили и меня. Конечно, я не заставил себя дважды упрашивать. Всю свою жизнь я упрекаю себя за свой неблаговидный поступок. А мои товарищи всегда думали, что я нашёл картофель в лесу, и я не стал разуверять их. Но все это только сотая часть того, что произошло впоследствии.

После часового отдыха мы снова двинулись через лес, где местами встречались дома, в которых жили евреи. Некоторые из этих домов очень большие, как наши амбары, с той только разницей, что построены из дерева. На каждом конце ворота, эти дома служили почтовыми пунктами, и экипажи, въезжая в одни ворота, сменив лошадей, выезжали в другие. Обычно такие дома попадались на расстоянии трёх лье друг от друга. Но теперь большей части их уже не существовало – их сожгли при первом прохождении нашей армии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.