Л. М. Баткин О КОНСТИТУЦИОННОМ ПРОЕКТЕ АНДРЕЯ САХАРОВА

Л. М. Баткин

О КОНСТИТУЦИОННОМ ПРОЕКТЕ

АНДРЕЯ САХАРОВА

В этом проекте поражает — при первом поверхностном знакомстве с ним — уже просто то, что он существует. Не в качестве неких тезисов, соображений по поводу текста будущего документа, но именно в виде самог? такого текста: сорок шесть статей проекта Конституции. И это сделал один человек. Вот так понимавший свои обязанности в качестве члена многолюдной комиссии, которая была избрана Первым Съездом народных депутатов СССР для выработки новой советской Конституции. Мы-то успели забыть даже о существовании подобной комиссии…

Действительно, а что же комиссия в целом? Едва ли не наиважнейшая среди всех комитетов и комиссий, созданных Съездом. За полгода она не собралась ни разу. Только после того, как это неслыханно скандальное обстоятельство выплыло на одном из последних заседаний второй сессии Верховного Совета СССР, — Конституционную комиссию тут же поспешно все-таки собрали, и она приняла своеобразное и полезное решение: заняться наконец-то тем делом, для которого предназначена…

Были, впрочем, весьма серьезные причины, по которым наивысшее руководство распорядилось очнуться от конституционного обморока.

Еще на Первом Съезде А. Д. Сахаров настаивал, что строительство дома нельзя начинать с крыши. Немыслимо предаваться законотворческой деятельности наобум, продвигаться шажками от одного закона или постановления к другому, постоянно наталкиваясь на их непроясненную правовую и социальную увязку, взаимозависимость, не установив заранее их систему. Это все равно, что проделывать эксперименты и утверждать что-либо о значении результатов, не располагая какой-либо общей теорией. Физик Сахаров, перенесший в политику свой опыт прагматического соотношения между теорией и практикой, полагал, что необходимо исходить из новой Конституции, из фундаментальной перестройки принципов и норм, касающихся существа нашего общественно-государственного строя. А затем или одновременно, но, во всяком случае, обладая неким планом целого, принципиальной основой, — стремиться к правовой детализации, подкреплению, осуществлению главного, на чем мы договорились бы основать будущую советскую жизнь. Поэтому первое же предложение Сахарова в парламенте было «Декретом о власти»… По его мнению, это главное, что следовало узаконить в первую очередь, ничуть не оказалось бы беспочвенным, надуманным. Ведь главное достаточно проверено мировой и (хотя бы в отрицательном смысле) отечественной историей: всем нашим мучительным, позорным прошлым и настоящим; подкреплено громадным подъемом после Марта 1989 года, тотальным кризисом «реального социализма», назревающей революционной ситуацией.

Официальные оппоненты Сахарова, напротив, считали, что, поскольку жизнь невозможно изменить сразу, «за одну ночь» (с чем, разумеется, соглашался и А. Д.), нужно не исходить из пока невообразимой новой Конституции, а прийти к ней — крайне постепенно и осторожно. Менять законы по частям, по кусочкам, то с одного, то с иного бока. Дабы через серию ограниченных стабилизирующих нововведений выползти из экономической ямы и подготовить население (но пуще всего, конечно, закоснелые правящие партийные верхи, на которые потребна оглядка и оглядка) к будущему конституционному выбору. А уж… какому, собственно, выбору, действительно ли и насколько радикальному, — покажет время. Как-нибудь потом. Сначала пусть улучшится конъюнктура, модернизируется КПСС, укрепится М. С. Горбачев. Неудивительно, что при избранной политической линии (половинчатого реформизма правоцентристского толка) было не до заседаний Конституционной комиссии…

Что ж, время показало! Однако не потом, а сразу же.

Верховный Совет мог воочию убедиться, что принятие любого закона юридически сковывает содержание последующих законов еще до их обсуждения или грозит вступить с ними в противоречие, не говоря уже о том, что всякий важный и желательный для интересов страны разумный закон расходится с негодной от начала до конца Конституцией. Депутаты увидели себя в логическом и политическом тупике.

Получилось, что на брежневскую Конституцию можно ссылаться, если понадобится: мы-де не должны, приступая к строительству «правового государства», начинать с нарушения пусть мракобесных, но пока ведь не отмененных конституционных положений… И можно — тоже если это выгодно — плевать на Конституцию, даже на совсем свежие поправки к ней. Например, Верховному Совету предоставлено теперь право принимать и немедленно вводить в действие любые антиконституционные законы, не дожидаясь ближайшего Съезда, где для этого понадобилось бы к тому же 2/3 голосов. А что произойдет, если Съезд разойдется с Верховным Советом, как это уже было? Будут ли люди доверять принятым и действующим, но еще не утвержденным, остающимся под вопросом фундаментальным законам? Сомнительная ситуация: и в правовом и в политическом плане.

Недавно Чрезвычайный Съезд внес очередное изменение в Конституцию — о Президенте и порядке его избрания народом — и одновременно счел возможным на первый случай пренебречь указанным порядком; то есть провозглашение конституционной нормы сопровождается ее законодательным же перечеркиванием. Это, если не ошибаюсь, беспрецедентно в мировой практике и по-своему замечательно. Можно, конечно, и так понимать шаг к «правовому государству». Кошка, поймав мышь, затем с ней играет; но мы понимаем, что тут непоследовательность — только кажущаяся. Игра эта конституционна для кошек. Мышке остается лишь удивляться парадоксальности происходящего и, если она догадлива, не строить на этом серьезные жизненные планы.

При создании Комитета конституционного надзора с трибуны были даны торжественные заверения, что означенный Комитет постарается никак не оберегать, но всячески способствовать преобразованию ныне действующего Основного Закона. Следовательно, намеревается смотреть сквозь пальцы на его перестроечные нарушения? Или впредь до отмены будет вынужден все же оберегать мертвую, лживую букву? Или станет действовать… по обстоятельствам? Как заявил один из уважаемых депутатов, гарантией правильности действий Комитета по конституционному надзору в конце концов явятся попросту высокие личные достоинства, прогрессивность его членов. Это, что и говорить, замечательная гарантия, но, увы, единственная и не правовая ввиду отсутствия, кроме личного правосознания, чего-либо иного, на что члены Комитета могли бы твердо опереться. Думаю, во всей истории человечества, включая даже послереволюционные судьбы 1918 года, не было юридической инстанции более загадочной, чем этот Комитет, обязанный надзирать за неприкосновенностью практически несуществующей Конституции: после того как прежний ее текст признан обветшалым клочком бумаги и прежде чем принят новый текст.

Однако несравненно существенней формальной юридической несуразности попыток изменить отношения собственности, политическую систему и проч., сохраняя пока брежневско-сусловский Основной Закон, — разумеется, куда существенней повлияли всемирно-исторические события последних месяцев. Происшедший с ошеломляющей быстротой крах «соцлагеря», коммунистических партий и режимов Восточной Европы. Возмущение в СССР статьей 6 Конституции, общенародные требования парламентской многопартийности. Необходимость спасения советской экономики. И наконец, открыто обозначившийся развал национально-государственного устройства, побудивший М. С. Горбачева заявить в Литве, что «мы еще не жили в федерации». А что это значит? Да то, что само название «СССР» — фальшивая этикетка, нет никакого «союза республик», нет республик как «суверенных социалистических государств», как неизвестно, впрочем, содержание слова «социалистические».

Короче говоря, все подтвердило абсолютную необходимость начинать перестройку спустя пять лет заново: с корней системы, с ликвидации партократии, с отделения государства от экономики. Начинать не с крыши, а с фундамента. То есть в политико-правовом плане опять-таки с Конституции.

Вот почему пришлось вдруг уточнить и пообещать, что страна получит новую Конституцию уже в 1990 году. Сахаров, в мае — июне 1989 года в очередной раз опередивший события, снова оказался прав! Причем прав с точки зрения самой что ни на есть реалистической политики. Разумеется, никто не признал публично, что власти в очередной раз запоздали и ошиблись. Но бог с ним. Дело теперь не в этом.

Дело в том, чтобы при разработке еще одной советской Конституции — на сей раз, будем надеяться, рассчитанной на долгие исторические сроки — опереться на проект, завещанный Андреем Дмитриевичем. Тщательно его обдумать и посчитаться с ним всерьез.

Припомним кое-какие факты, настолько элементарные, что их легко забыть. Сахаровская концепция нераздельной связи между правами человека и миром на земле, между выживанием человечества и открытостью каждого отдельного общества — в течение двадцати лет считалась в СССР в лучшем случае (когда травля Сахарова только начиналась) прекраснодушными, «наивными» рассуждениями, далекими от политических реальностей. Теперь это объявлено у нас государственным курсом и названо «новым мышлением». Сахаровские требования прекращения советской агрессии в Афганистане, или, скажем, восстановления государственности крымских татар, или обеспечения свободного выезда граждан и возвращения в СССР и т. д. — не только лет десять, но еще и три-четыре года назад даже сочувствующими, либерально настроенными людьми воспринимались как трудноосуществимые или вовсе несбыточные. Сейчас эти и многие подобные требования сбылись, или кажутся близкими к осуществлению, или, во всяком случае, что называется, «поставлены в порядок дня самой жизнью». Они рассматриваются правительством, мелькают в газетах, звучат банально.

Так, может быть, и сахаровские конституционные идеи — не отвлеченные фантазии, не благие пожелания, не просто «вдохновляющее знамя», а базовый рабочий документ?

Предварительно критически изучив его, а затем имев честь провести с Андреем Дмитриевичем несколько часов в обсуждении статьи за статьей, фразы за фразой, я пришел к убеждению, что дело обстоит именно так. Проект Сахарова ответствен, конструктивен и чрезвычайно практически важен.

Конечно, он не совсем закончен. В нем, возможно, найдутся смысловые или стилистические шероховатости. Недостает некоторых разделов: например, о порядке проведения выборов, о способе разрешения возможных конфликтов между двумя законодательными палатами, о более конкретном механизме и сроках наложения и преодоления президентского вето (ст. 36), о характере контроля Съезда над Центральным банком и степени независимости последнего, за исключением вопроса об эмиссии денег (ст. 31). Далее: в какие сроки и как проводятся сессии Съезда? Может ли Президент и при каких обстоятельствах распустить Съезд и назначить досрочные выборы? Есть ли у двух палат постоянные спикеры (председатели)? Каковы состав, численность и способ работы Президиума Съезда, ежели он вообще нужен? (ст. 32). Не предусмотреть ли конституционно условия введения чрезвычайного положения и статус президентского правления в районах стихийных бедствий или конфликтов? Почему квалифицированное большинство для снятия президентского вето — именно 55%? (ст. 36).

Недостаточны разделы об армии. Ничего о местном самоуправлении, слишком мало о судоустройстве и ничего о судопроизводстве (ст. 9, 23, 34). Не узаконена полная независимость судебной власти. Не раскрыты статус и полномочия Конституционного суда.

Наверное, и другие стороны, формулировки сахаровского проекта вызовут вопросы, предложения, потребность в детализации. А иные подтолкнут к принципиальным возражениям, спорам. Это естественно и неизбежно.

Андрей Дмитриевич продолжал работу над текстом Конституции буквально до последнего часа жизни. Однако незаконченность проекта — относительная и касается, на мой взгляд, лишь сравнительно второстепенных подробностей. Особенно процедурных и протокольных (впрочем, в Конституции и «второстепенное» существенно). Вместе с тем А. Д. Сахаров в основном успел завершить проект и оставил нам тем самым свое представление об оптимальном будущем страны.

В небольшом послесловии хотелось бы:

1) Высказать кое-какие соображения по поводу парадоксальности самой задачи составления Конституции для пока не существующего общества, слишком не похожего на нынешнее. Интересны под этим углом зрения некоторые выразительные штрихи сахаровского текста, в котором словно бы совмещены сиюминутные, ближайшие — и бесконечно отдаленные, потенциальные исторические планы. Две реальности: настоящего и будущего.

2) Соответственно: по поводу того, каким образом конституционный проект А. Д. Сахарова связан с совершенно конкретным положением советского и восточноевропейских обществ осенью 1989 года и в не меньшей степени соразмерен масштабным итогам XX века в целом; сплав специфического местного политического контекста — и контекста всемирно-исторического. Локальность и глобализм.

3) Коротко отметить структуру и сквозные идеи сахаровской Конституции.

4) Дать минимальные текстологические пояснения. Как уже указывалось, проект публиковался в двух версиях (с незначительными разночтениями в пределах каждой). Надо обосновать, почему данную здесь версию следует считать более зрелой, каковы мотивы изменений, внесенных А. Д. Сахаровым в первоначальный вариант. Для этого мне поневоле придется самому вспоминать и свидетельствовать. В этом есть какая-то неловкость; но, с другой стороны, любые сведения о том, как Андрей Дмитриевич работал над Конституцией, представляют общий интерес, особенно если они способствовали бы лучшему пониманию текста. С последнего и начну, касаясь перечисленных пунктов в произвольной последовательности.

* * *

За полночь с 21 на 22 ноября 1989 года, без четверти час, меня поднял с постели звонок Андрея Дмитриевича. Надо сказать, что впервые А. Д. позвонил так поздно. И — как всегда без пустых вводных, «вежливых» фраз, сразу начал так: «Здравствуйте! Как вы оцениваете положение в Межрегиональной группе? Состояние страны перед Съездом? Вообще — что сейчас, по-вашему, происходит?» Голос очень свежий, быстрый, пожалуй, даже непривычно приподнятый.

Я опешил. Как, очевидно, и каждый бы на моем месте, застигнутый посреди ночи такими вопросами… Сон мгновенно слетел. Проговорил в ответ несколько минут. Тогда Сахаров сказал: «Я подготовил проект Конституции. Не могли бы вы познакомиться с ним и сделать свои замечания?» Значит, это и была настоящая причина ночного звонка!— «Разумеется, Андрей Дмитриевич. Но насколько срочно? У меня командировка через три дня и еще не готов доклад». Он твердо: «Завтра утром пришлю вам текст с шофером. А встретимся послезавтра». Стало ясно, что Сахаров придавал особую важность скорейшему завершению работы над проектом. Поэтому вышеприведенный разговор кажется заслуживающим упоминания.

Полученный мною на следующее утро текст (на 11 страницах машинописи, 45 статей) был — абсолютно слово в слово! — тем самым, который 22 декабря появится в журнале «Новое время» (№ 52, с. 26—28), набранный посмертно с рукописи. Итак, перепечатав этот начальный текст (назову его вариантом «А»), Сахаров стал знакомить с ним, по-видимому, некий круг лиц и вносить поправки, дорабатывать. 23 ноября мне довелось, явившись к Андрею Дмитриевичу домой ровно к 15.00, пробыть у него до 19.30. Подавляющая часть этой беседы наедине была отдана разбору проекта Конституции.

Припоминаю только два отвлечения в сторону. В одном случае А. Д. с большой живостью заговорил о том, что, собственно, означает понятие «эксплуатации» в «Капитале» Маркса в связи с прибавочной стоимостью и насколько возрастает рациональный смысл этого понятия, если таковой вообще имеется, применительно к советскому государственному экономическому производству. В другом случае я попросил разъяснить, каким образом и при каких условиях — с организационно-технической точки зрения — можно уничтожить находящиеся в полете межконтинентальные ракеты по сигналу с пульта управления. (Между прочим, редакция фразы «Главнокомандующий имеет право отменить ядерную атаку, предпринятую по ошибке» явно содержит оговорку: надо бы: «Главнокомандующий обязан отменить» и т. д.; А. Д. Сахаров с этим согласился, но прежняя формулировка все-таки сохранилась и в последнем варианте, конечно, по недосмотру.)

Андрей Дмитриевич, лежа на тахте в своей любимой позе, на боку, подперев голову левой рукой, правой делал пометки. Кое-что — главным образом, по части сугубо редакционных уточнений — тут же менял без колебаний и комментариев. Некоторые предложения отклонял столь же определенно, но обычно не вступая в спор, обдумывая про себя и явно не соглашаясь (ниже укажу несколько таких моментов, весьма интересных). Наконец, некоторые темы, не нашедшие, с точки зрения А. Д., достаточно убедительного и ясного решения, повисали в воздухе, откладывались для дальнейшего обдумывания. Таких трудных тем оставалось, пожалуй, немало.

В единственной прижизненной и, следовательно, авторизованной публикации проекта («Комсомольская правда», орган ЦК комсомола Литвы, Вильнюс, 12 декабря 1989 года) присутствуют все поправки, внесенные А. Д. Сахаровым 23 ноября. Хорошо помню мотивы и соображения, лежавшие в основе новых формулировок. В существе проекта эти поправки, впрочем, ничего не затрагивали. Назову этот текст, которому суждено было стать последним и наиболее аутентичным, вариантом «Б».

За час до смерти Сахаров попросил Елену Георгиевну вписать две поправки, однако именно в вариант «А», который, следовательно, по-прежнему был в работе, под рукой. Одну из этих поправок Елена Георгиевна запомнила: выбросить из ст. 36 фразу «Президиум Съезда обладает правом помилования». Между прочим, об этой фразе упоминалось также в беседе 23 ноября. И в варианте «Б» ее уже нет! Мне неизвестно, существовала ли беловая машинопись «Б» или А. Д. просто передал в Прибалтику с В. Пальмом вариант «А» со вставками. Продолжая возвращаться мысленно к своему проекту даже в горячке заседаний Съезда, работая по памяти, урывками, Андрей Дмитриевич, очевидно, использовал ту машинопись, которая оказывалась под рукой; что-то из уже исправленного ранее мог и повторить.

Поскольку мне превосходно памятна логика всей совокупности и каждого в отдельности из исправлений, которые А. Д. счел нужным внести в вариант «А», не возникает ни малейших сомнений в том, что наиболее подвинутый этап работы выразился в варианте «Б».

Вот разночтения между ними. (Нумерация статей ниже по варианту «Б», который дан выше, в основном тексте настоящей брошюры. Ср. с вариантом «А» в Приложениях.)

Ст. 1. Ранее значилось: «Союз… республик — объединение… республик». Чтобы избежать тавтологии и подчеркнуть уровень суверенности, лучше бы написать, что союз республик есть объединение суверенных государств. А. Д. поэтому вписал слово «государств» в скобках, как альтернативный вариант, не отдав ему окончательного предпочтения.

Ст. 2. Было: «и его органов власти». Упоминание об «органах власти» опущено, так как их «цель» вторична, более специфична, подчинена и несоразмерна «цели народа».

Ст. 6. Добавлена последняя фраза: об отделении церкви от государства и невмешательстве государства во внутрицерковную жизнь.

Ст. 8. Добавлен абзац о запрещении медицинских и психологических опытов над людьми «без согласия испытуемых». Может быть, следовало бы продолжить так: «предупрежденных о возможных последствиях таких опытов»? Ведь добровольность, как мы убедились недавно при сеансах телегипноза, бывает следствием невежества, легкомыслия, любопытства.

Ст. 9. Вместо «публично обвинен в совершении преступления» — «публично объявлен виновным». Дело в том, что нельзя запретить, скажем, прессе или любым гражданам публично обвинить кого-либо, будь то лицо или организация. (Разумеется, остается правом обвиненного вчинить иск об оскорблении чести и достоинства.) Однако «объявить виновным», то есть вынести решение по предъявленному обвинению, может, разумеется, только суд. Смысл поправки — отличить предъявление кем-либо обвинения от законного вердикта. Может быть, лучше было бы вместо «объявлен виновным» — «признан виновным»?

Ст. 10. Поскольку в ст. 10 и 11 варианта «А» шла речь о запрете тех или иных видов дискриминации граждан в отношении их социальных прав и возможностей, было резонно объединить обе статьи в одну.

Ст. 11. В последнем абзаце опущены заключительные слова («обеспечивающие…» и т. д.), содержавшие само собой разумеющиеся и тавтологичные утверждения.

Ст. 13. Добавление относительно факторов, которые в будущем сделали бы возможными «полную ликвидацию и запрещение» всех видов оружия массового поражения.

Ст. 14. В варианте «А» «запрещалась» «поддержка» терроризма, наркобизнеса, контрабанды «и других незаконных действий», то есть получалось, что запрещены… нарушения закона, притом тягчайшие. Негативная форма, в которой была выражена эта мысль, и явно избыточный (алогичный) запрет на нарушение запретов побудили придать этой части статьи иной, положительный и конструктивный, смысл.

Ст. 18. Ее текст полностью присутствовал и в варианте «А», но был соединен с текстом статьи 17. Ввиду необычности и важности положения о возможности исключения республики из Союза показалось целесообразным обозначить это в отдельной статье.

Ст. 21. Добавлен последний абзац о возможном установлении, наряду с гражданством Союза, гражданства республики.

Ст. 22. Добавлена последняя фраза: «Таможенные правила являются общесоюзными». Это логично и необходимо ввиду отсутствия каких-либо межреспубликанских таможен.

Ст. 23. Из варианта «А» выброшена вторая фраза, то есть любые решения Верховных Судов республик кассации не подлежат. Это — последняя инстанция, что более последовательно отвечает государственному суверенитету членов Советского Союза. Что до гуманного права помилования, то оно, согласно варианту «Б», предоставлено на всесоюзном уровне только Президенту Союза, избранному всеми народами страны в ходе прямых всеобщих выборов (см. ст. 35), но не Президиуму, который избирается косвенно, Съездом (см. ст. 32).

Ст. 25. Произведены существенные изменения. Прежде всего, опущено все, что касается разделения Республики России на четыре «экономических района». Основания были следующие: 1) Экономические районы с необходимостью должны быть административно-экономическими, то есть, по существу, автономными частями республики; 2) Указанное деление на именно четыре района — спорно; на огромной территории России их может быть и больше; 3) Главное же — подобное деление (или отказ от него) должно быть всецело во внутренней компетенции самой России, а не предопределяться союзной Конституцией. Сходные решения могут быть приняты и другими республиками (например, Украиной). С другой стороны, в момент конституирования нового Союза нельзя исключить и, напротив, добровольного (на основе референдумов) объединения тех или иных ныне существующих в момент перезаключения Союзного договора национально-государственных частей Советского Союза. Отсюда — новая, более гибкая формулировка настоящей статьи.

Ст. 29. Изменены цифры, определяющие количество депутатов в обеих палатах. Первоначально А. Д. Сахаров предполагал 750—1000 членов Палаты Республик. Но это все же непомерно большая численность, которая затруднила бы работу слишком громоздкого законодательного собрания; в парламентах других крупнейших демократических стран депутатов существенно меньше; это подтверждает и скромный опыт работы нашего нынешнего Верховного Совета. Поэтому А. Д. исправил 1000 на 400, повысив тем самым не только работоспособность Палаты, но и значимость каждого мандата. Той же цели достигает укрупнение представительства в Палате Национальностей.

Ст. 30. Чисто редакционное пояснение.

Ст. 31. Если, согласно варианту «А», Съезд лишь «утверждал» кандидатуры «Председателя Совета Министров», а также министров иностранных дел и обороны, предложенные Президентом (ср. ст. 36), а остальных министров предлагал Председатель Совета Министров, Съезд же опять-таки их только «утверждал» (см. ст. 31, 33), то, согласно уточненному варианту «Б», Сахаров предлагает, чтобы Съезд «избирал» всех высших должностных лиц страны, начиная с Председателя Совета Министров. Это повышает значение должности премьера, делая его независимым от Президента и упрочивая систему баланса и противовесов при разделении властей. Это одновременно укрепляет прерогативы Съезда. В прежней версии премьер играл бы роль высшего чиновника при Президенте; причем без такого Председателя остальные министры способны были бы, в сущности, превосходно обойтись, поскольку председательствовать в их совете мог бы сам Президент. (Ср. тот способ организации высшей исполнительной власти, который принят в США. При новой же версии использован опыт Франции.)

Ст. 32. Выброшена фраза о праве помилования Президиума Съезда (см. о поправке к ст. 23).

Ст. 33. Ср. комментарий к изменениям в ст. 31.

Ст. 34. Если республики обладают столь высокой степенью суверенности, а их Верховные Суды, в частности, являются последней инстанцией по всем внутриреспубликанским уголовным и гражданским делам (см. комментарий к ст. 23), то какова же в таком случае роль Верховного Суда Советского Союза? Эта роль определяется введенным в вариант «Б» последним абзацем настоящей статьи.

Ст. 36. Добавлена последняя фраза, несколько (но, по-моему, недостаточно) уточняющая процедуру снятия президентского вето. Понижен уровень квалифицированного большинства, при котором Президент лишается права накладывать вето на решения Съезда, — 2/3 до 55% от списочного состава.

Ст. 37. Вставлено упоминание о «межреспубликанской собственности», помимо всех прочих форм собственности. В конце статьи введен пункт о передаче государственных предприятий в аренду.

Ст. 38. В первой фразе, гласящей, что земля и проч. является собственностью республики и проживающих на ее территории наций, появилось после слова «наций» в скобках альтернативное: «(народов)». Это означает намерение подчеркнуть, что под «нациями (народами)» следует понимать всех жителей (граждан) республики.

Ст. 39. Целиком введена заново. Будучи сторонником допущения частной собственности также и на землю, А. Д. Сахаров согласился с целесообразностью ввести ограничения, которые исключили бы возможность неограниченной перепродажи земли, спекуляции земельными участками или отказа от их обработки и т. д. То есть частная собственность на землю должна быть регулируема законами республики.

Ст. 40. Этими же соображениями продиктована вставка в скобках: «(за исключением земли)». Подразумевается установление законами каждой из входящих в Союз республик максимальных размеров земли, находящейся в собственности одного лица или круга лиц, связанных близкими родственными (или, может быть, даже клановыми?) отношениями. Таким образом, исключается возникновение крупных частных землевладений (латифундий). И спекуляция землей, и чрезмерная концентрация ее в одних руках может быть предотвращена при помощи законов: о минимальных сроках, отделяющих акты перепродажи земли, переход ее из одних рук в другие; о налогах на покупку и продажу или дарение земли или о прогрессивном налоге с земли; наконец, прямым ограничением размеров частной земельной собственности.

Ст. 44. Поправка отражает колебания А. Д. Сахарова в отношении оптимальной нормы налога на прибыль предприятий с любой формой собственности.

Итак, в новом варианте проекта включены изменения в 23 статьи из 45 статей первоначального текста; еще две статьи слиты вместе, а одна — разбита на две; введена новая статья. Всего существенных разночтений, если не ошибаюсь, двадцать шесть. Уточнения носят в целом системный характер. Они направлены на усиление суверенитета республик, на придание политической системе большей устойчивости и работоспособности, а экономической системе — большей разносторонности и гибкости.

Почему Андрей Дмитриевич так торопился тогда, в конце ноября, еще раз обсудить, отработать текст документа и потратил на это, в частности, при своей фантастической загруженности несколько часов 23 ноября — мне стало понятно до конца лишь недавно, из рассказа Елены Георгиевны. Дело в том, что на 27 ноября было назначено то самое первое заседание Конституционной комиссии под председательством М. С. Горбачева. Хотя и с опозданием почти на полгода. К заседанию подготовился, во всяком случае, один из членов комиссии…

27 ноября 1989 года Андрей Дмитриевич положил перед Горбачевым проект будущей Конституции Советского Союза.

* * *

Новая страна должна носить новое имя. Сахаров удачно воспользовался известной формулой Ленина, писавшего о Союзе Республик Европы и Азии. Но смысл формулы разительно изменился. Ленин после победы в гражданской войне ждал разворота мировой революции, от Европы до Индии и Китая. Советский Союз казался ему — как, впрочем, и всем большевикам — первым отвоеванным у «буржу?зии» плацдармом такой революции, к которой будут затем присоединяться все новые и новые страны, так что Россия, запалившая мировой пожар, окажется в конце концов довольно скромной частью гигантского сообщества, которое включило бы и самые многочисленные народы Востока, и гораздо более передовые, чем Россия, западноевропейские нации.

Вместо революционаристского пафоса старой ленинской формулы понятие «Европейско-Азиатского Союза» подразумевает, помимо очевидного геополитического факта, идею синтеза «нравственных и культурных традиций Европы и Азии». Сахаров также добавляет: «…и всего человечества, всех рас и народов» (ст. 3)! В ст. 2 целью народа «Союза Советских Республик Европы и Азии» провозглашены «благосостояние, мир и безопасность для всех людей на Земле» (здесь и далее подчеркнуто мною. — Л. Б.). Причем в ст. 12 особо подчеркнуто, что «Союз не имеет никаких целей экспансии, агрессии и мессианизма».

Таким образом, наша страна никогда больше не будет претендовать на некую особую ведущую роль спасительницы и благодетельницы остального мира. Политический мессианизм любого толка (большевистского, православно-шовинистического, исламско-фундаменталистского и т. д.) запрещен конституционно. Никто, следовательно, не должен опасаться, что Советское государство вновь станет кому-либо навязывать свои идейные представления и образ жизни.

«Земля» с заглавной буквы, «Земля в целом» упоминается в проекте Сахарова и вторично, в ст. 4, где говорится: «Глобальные цели выживания человечества имеют приоритет перед любыми региональными, государственными, национальными, классовыми, партийными, групповыми и личными целями». Еще ни в одном государстве мира эта мысль не была записана в Конституцию! Конечно, теперь она получила широчайшее международное признание, она едва ли не тривиальна, но вряд ли кто-либо способствовал этому в такой степени, как сам Сахаров. «Приоритет» общечеловеческого А. Д. толковал позитивно: как необходимость во имя выживания — «гармонизации экономического, социального и политического развития во всем мире». А «гармонизация» могла означать лишь одно — то, что Сахаров еще двадцать лет тому назад назвал «конвергенцией», ту идею, которую он сам считал наиважнейшей и самой дорогой для себя…

Признаться, я предложил Андрею Дмитриевичу убрать из текста ст. 4 стоящее в скобках слово «конвергенция», потому что, во-первых, смысл его развернуто описан фразой в целом («встречное плюралистическое сближение социалистической и капиталистической систем»). Во-вторых, иностранный термин звучит чуждо и непонятно для большинства советских граждан; в-третьих, вокруг него накручено слишком много идеологических кривотолков. Наконец, казалось бы, в Конституции незачем упоминать о «капиталистической и социалистической системах». Можно по-разному понимать, что такое «капитализм» и «социализм»; особенно последнее понятие после 72 лет звучит для большинства людей вряд ли утешительно и уж никак не вразумительно. Скорее, это каббалистический знак или просто жупел. Вообще «общественный строй» — не правовое определение. Над его реальным содержанием изо дня в день трудится крот истории. Его неизбежное, постоянное изменение — не что иное, как естественноисторический процесс. Конституция может и должна фиксировать лишь то, что поддается юридической фиксации: гражданские, государственные, судебные и прочие формы (институты, процедуры), которые имеют нормативный характер для всех жителей страны. Безотносительно к «общественному строю», то есть к подвижному и конкретному экономическому, политическому, культурному наполнению этих форм, что зависит уже от обстоятельств, традиций, исторической борьбы в рамках Конституции. Закон не сводится к «отражению» интересов тех или иных групп, но сплачивает их в гражданское общество, защищает интересы каждой группы от каждой из других групп, короче, создает формализованное, нейтральное поле общежития, на котором вечно сталкивающиеся живые интересы людей уравновешиваются, приводятся к компромиссу, разумно ограничиваются надличным и надгрупповым законом. С этой точки зрения стоит ли упоминать, скажем, о «социалистической системе»? Конституция должна лишь обеспечивать гражданам ненасильственную возможность сделать «систему» такой или вовсе иной, устраивать социальные отношения по своему вкусу, как угодно, не нарушая закона.

Однако Андрей Дмитриевич, внимательно слушая, твердо остался при своем. Видимо, он считал, что «встречное плюралистическое сближение» недостаточно выражает сложнейший процесс парадоксального преобразования, отнюдь не гладкого взаимопроникновения отдельных элементов каждой из систем в другую систему, их смешения и слияния «в долгосрочной перспективе». Сахаров был убежден, что, начавшись пусть с самого скромного сотрудничества («сближения»), в конце концов когда-нибудь на Земле возникнет — при всем локальном разнообразии — одна наиболее эффективная и безопасная «система»… и ее трудно будет счесть «капиталистической» или «социалистической». Слово «конвергенция» многозначно определяло весь этот процесс, долгий и неотложный, включающий сиюминутные малые политические шаги — и всечеловеческое будущее. «Конвергенция», для А. Д. Сахарова, вмещает альфу и омегу, микро- и макроуровни «выживания».

Что до терминов «социалистическая» и т. п., то А. Д. мало интересовался их теоретическим значением. Сахаров был, мне придется подчеркивать это еще и еще раз, реалистом и прагматиком. Что ни говори, две совершенно разные общественные системы и военно-политические блоки впрямь существуют. И очевидно, их глубокое различие еще долго будет накладывать отпечаток на мировое сообщество, тая в себе гибельную угрозу. Поэтому почему бы не воспользоваться общепринятыми этикетками? Ведь все знают, к чему они относятся.

Надо добавить, что сахаровская «конвергенция» противостоит также хрущевско-брежневскому «соревнованию двух систем», пусть даже «мирному». Двух, стало быть, тождественных себе и непроницаемых друг для друга, неизменных и борющихся «лагерей» (правда, благоразумно «сотрудничающих», но по правилам все той же экономической, идеологической, пропагандистской, разве вот только не военной борьбы). Конституция А. Д. Сахарова радикально отказывается и, более того, запрещает это привычное, тупое противостояние «капиталистической системе» как угрожающее человечеству… и нашему, нашему собственному выживанию!

А пока эта конституционная и нравственная норма не укоренилась, пока обе «системы» опасаются друг друга и держат наготове ядерное оружие — Сахаров считает обязательным впервые в мировой практике ввести в Конституцию не только принцип «оборонительной достаточности» (ст. 12), но и пространную ст. 13, где речь идет о принципах и правилах, сводящих к минимуму угрозу применения ядерного оружия.

Итак, ст. 2, 3, 4, заключительные две фразы ст. 5, а также ст. 12, 13 и заключительная фраза ст. 14 с полнейшей определенностью основывают Конституцию Советского Союза на его принадлежности к мирному мировому человеческому сообществу. Это первая, исходная идея проекта.

Из сахаровского глобализма, из принципа всечеловечности с необходимостью вытекает вторая исходная идея Конституции. Точнее же — идея двуедина. «Человечество», «всечеловеческое» в качестве вездесущей и всегдашней реальности, непосредственной правды и жизненного, практического, повседневного наличия, нуждающегося в правовой защите, — это индивид, каждый «вот этот» человек. Таковы два лика единого приоритета. В сахаровской (но, конечно, не им созданной… а лишь всецело воспринятой умом и сердцем) новоевропейской иерархии ценностей — сначала и выше всего права отдельного человека. А уж из них вытекают все остальные права — национальные (как не отчуждаемые от индивида), социально-групповые, вообще коллективные, вплоть до «интересов общества в целом» (как принадлежащие индивиду, а следовательно — и разнохарактерным объединениям индивидов). Любое коллективное право есть, с одной стороны, одно из прав индивида как члена этого коллектива; с другой стороны, коллективное право ограничивает права отдельного человека таковыми же правами другого члена этой группы; наконец, согласовывает права индивидов, принадлежащих к разным группам. Все группы (народности, социальные слои, религии и т. п.) равны, ибо все принадлежащие к ним индивиды рождаются равными. И всякая национальная, групповая принадлежность есть часть индивида, одна из природных или свободно выбранных им характеристик, потребностей, целей.

Правам человека в Конституции Сахарова полностью посвящены ст. 5—11, 41, косвенно также ст. 2, 14, 37—40, 42. Причем Андрей Дмитриевич скрупулезно перечисляет и личные свободы, выкованные в западном мире; и социально-экономические права индивида, на которые обычно делался акцент в нашей стране; и права, связанные с распоряжением своей рабочей силой («физическими и интеллектуальными трудовыми способностями»); наконец, права частной собственности и наследования. Существенно упоминание «Всеобщей Декларации прав человека ООН» и «Пактов о правах человека», а также других международных соглашений, подписанных СССР, как «имеющих на территории Союза прямое действие и приоритет перед законами Союза и республик» (ст. 5).

Третья сквозная идея проекта А. Д. Сахарова состоит в конституционном обеспечении многопартийной парламентской демократии.

Эта идея нигде не сформулирована в лоб. Но: прежде всего, есть ст. 7: «В основе политической, культурной и идеологической жизни общества лежат принципы плюрализма и терпимости». Оговорены «свобода слова и информационного обмена», а также «свобода ассоциаций, митингов и демонстраций» (ст. 6). Запрещается в какой бы то ни было форме деятельность тайной политической полиции (ст. 14). Исключается подмена государственной власти («всей полнотой», которой обладает законно и демократически избранное правительство), вмешательство в отправление этой «высшей власти в стране» «руководящими органами какой-либо партии» (ст. 28). Иными словами, конституционно запрещены властные постановления или распоряжения в отношении страны со стороны Политбюро, ЦК КПСС, партийного съезда этой или любой другой партии. Провозглашена надпартийность функций Президента. Наконец, всеобщие и прямые выборы в обе палаты Съезда и таковые же выборы Президента на альтернативной основе (ст. 29, 35), а также вся система прерогатив и баланса законодательной, исполнительной и судебной властей — все это (ст. 28—36) соответствует, несомненно, принципам последовательной демократии: с сильным парламентом и сильным президентом. Не считая нужным изобретать велосипед, Сахаров охотно принимал во внимание мировой, особенно североамериканский, опыт.

Но Андрей Дмитриевич вместе с тем отнюдь не переоценивал ученого значения прецедентов, превосходно понимая, насколько наши современные условия отличны от всего, что было и есть в государствах мира. Эта уникальность СССР требует при создании Конституции — и особенно в деле национально-государственного переустройства! — знания отечественных реалий, политического воображения, раскованной и выверенной интеллектуальной изобретательности («просто умных людей», как говаривал Сахаров).

Прежде чем перейти к этой наиболее пространной (ст. 15—26, отчасти и ст. 27, 29, 31, 33, 38, 40, 43), а также и наиболее необычной, сложной и, очевидно, наиболее спорной части конституционной программы А. Д. Сахарова, коснусь эпизода, показывающего, насколько личным было отношение А. Д. к сочиняемому проекту. В единственном, насколько я мог заметить, случае непосредственного текстуального заимствования — из американской «Декларации независимости» 1776 года — Андрей Дмитриевич не подозревал об этом. Слова эти врезались в память, и он использовал их невольно. Это та самая знаменитая фраза: «Мы считаем самоочевидными истины: что все люди созданы равными и наделены Творцом неотъемлемыми правами, к числу которых относится право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью…» А в проекте Сахарова: «Все люди имеют право на жизнь, свободу и счастье». Андрей Дмитриевич сказал, что, как возразил ему один из читателей проекта, выражение «право на счастье» лишено юридического смысла. Поскольку каждый человек понимает «счастье» по-своему. Действительно, вне религиозно-риторического контекста великой американской Декларации, основывавшей все права на «законах природы и ее Творца», «с твердой верой в покровительство Божественного Провидения», — в совершенно ином стиле сахаровского проекта те же слова насчет «права на счастье» странно выделялись… в отличие от Декларации, где они совершенно сливались с общим стилистическим потоком. Я тоже в тот момент не подумал о перекличке; в ином историко-культурном контексте настоящей переклички не получалось в такой мере, что и слова были тоже словно бы иными.

А тогда, в разговоре, я очень серьезно согласился с отсутствием юридического смысла и даже предложил, поменяв порядок двух последующих фраз, изложить начало ст. 5 в такой редакции: «Все люди имеют право на жизнь, свободу и счастье, как они его понимают. Осуществление прав личности не должно противоречить правам других людей. Целью и обязанностью государства…» и т. д. Таким образом, «право на счастье» значило бы право каждого жить по-своему, не мешая другим, то есть выражало бы принцип индивидуального самоосуществления.

Андрей Дмитриевич выслушал и помолчал. Я принялся еще раз толковать формулу «как они его понимают» (или «как его понимает каждый»), ссылаться на Вильгельма фон Гумбольдта и проч. Андрей Дмитриевич смущенно улыбнулся и пояснил проще: «Хотелось, чтоб были какие-то высокие слова…»

На том и кончили. А. Д. оставил ст. 5 без изменений. «Юридически бессодержательное» понятие счастья дано в проекте даже дважды. Более того, с этого он начинается.

Ст. 2: «Цель народа Союза Советских Республик Европы и Азии — счастливая, полная смысла жизнь…» «Высокие слова» нужны были Сахарову в этом тексте не из сентиментальных побуждений. У политической Конституции должна быть надполитическая, всечеловеческая, гуманистическая цель. Если «счастье» — это «полная смысла жизнь», то смысловая полнота каждого индивидуального существования есть не что иное, как культура.

Замысел национально-государственного устройства (нового Союзного договора, основанного на Конституции) был разработан А. Д. Сахаровым давно и сперва изложен (в соавторстве с Г. В. Старовойтовой) в программных документах Межрегиональной группы народных депутатов СССР. Теперь этот замысел получил конкретную юридическую форму.

Какова же четвертая сквозная идея проекта?

Во-первых. «Первоначально структурными составными частями Союза Советских Республик Европы и Азии являются Союзные и Автономные республики, Национальные автономные области и Национальные округа бывшего Союза Советских Социалистических Республик» (ст. 25). Сталинское разделение всех национально-государственных образований в СССР на четыре категории, подчиненные по вертикали высшей из них — союзной республике, — как и союзные республики, в свою очередь, подчинены имперскому наднациональному центру — это неравноправное устройство уничтожается. И новый Союзный договор подписывают все бывшие части СССР в качестве равных республик, независимо от размеров, наличия внешней границы, численности населения. В частности, впервые появляется Республика Россия, отдельно от других республик, становящихся на месте автономий в бывшей РСФСР.

Никакого «центра» над республиками нет. Но сильные (то есть суверенные) республики добровольно, по условиям Союзного договора, передают строго оговоренный минимум полномочий (компетенции) создаваемому ими Центральному Правительству (ст. 23). Весь конституционный процесс преобразования идет снизу вверх. Не центр «расширяет права республик», а они вручают их центру. Передача центру наиболее важных (затрагивающих интересы всех республик) внешнеполитических сношений; организация совместной обороны (армии) и оборонной промышленности; межреспубликанская (всесоюзная) денежная единица и общая часть бюджета, выделяемая республиками из своих бюджетов; транспорт и связь общесоюзного значения. Двухпалатный Съезд, Президент, Совет Министров, Верховный Суд.

Во-вторых (и тут, пожалуй, изюминка предлагаемой структуры!). Помимо обязательного минимума полномочий, которые республики делегируют избранному и контролируемому ими Центральному Правительству, каждая республика также вправе добровольно, по своему усмотрению, дополнительно передать центру те или иные экономические, административные и прочие функции управления.

Республика может заключить Специальный протокол к Союзному договору.