Глава 4 Вотум доверия

Глава 4

Вотум доверия

Ожидалось, что я выступлю в парламенте с подробным заявлением по поводу моей поездки в Вашингтон и расскажу обо всем, что произошло за пять недель моего отсутствия. Два факта были особенно ясны мне. Первый из них заключался в том, что великий союз в конечном счете должен был победить. Второй факт – в том, что нападение Японии несло нам неисчислимые бедствия. С глубоким чувством облегчения мы убеждались, что существование нашей страны и империи уже не стоит больше на карте.

С другой стороны, поскольку чувство смертельной опасности в значительной мере исчезло, начали высказываться всевозможного рода критические замечания – и дружественные, и недоброжелательные – по поводу допущенных многочисленных ошибок. Кроме того, многие считали своим долгом попытаться улучшить наши методы ведения войны и тем самым сократить продолжительность этой ужасной истории. Я сам был глубоко потрясен поражениями, уже выпавшими на нашу долю, и никто лучше меня не знал, что это было лишь началом потопа. Поведение австралийского правительства, хорошо информированная и легкомысленно высказываемая критика газет, тонкие и непрерывные насмешки 20 или 30 способных членов парламента, обстановка в кулуарах – все это создавало впечатление, что вокруг меня нарастают волны общественного мнения, сбитого с толку, недовольного, смущенного, обескураженного, хотя и несколько поверхностно судящего обо всем.

С другой стороны, я прекрасно сознавал силу своего положения. Я мог рассчитывать на добрую волю народа, так как содействовал тому, что он выжил в 1940 году. Нельзя сказать, что я недооценивал широкую, глубокую волну национальной преданности, которая несла меня вперед. Военный кабинет и начальники штабов проявляли по отношению ко мне исключительную верность. Я был уверен в себе. Когда того требовали обстоятельства, я ясно говорил подчиненным мне лицам, что не соглашусь ни на малейшее ограничение моей личной власти и ответственности. В печати высказывались всевозможного рода предположения о том, что мне следовало бы остаться на посту премьер-министра и выступать с речами, но передать фактический контроль над ведением войны кому-нибудь другому. Я твердо решил не отступать ни перед кем, взять на себя главную и личную ответственность и потребовать от палаты общин вотума доверия. Я вспомнил также мудрую французскую пословицу: «Лишь спокойствие дает власть над душами».

Прежде всего необходимо было предупредить палату и страну о тех несчастьях, которые надвигались на нас. Нет худшей ошибки для государственного руководителя, как поддерживать ложные надежды, которые вскоре будут развеяны. Английский народ может смотреть в лицо несчастьям или опасности, проявляя при этом стойкость и душевную силу, но он глубоко возмущается, когда его обманывают или когда он обнаруживает, что люди, несущие ответственность за его дела, сами себя обманывают.

27 января начались прения, и я изложил свое видение нашего положения в палате общин. Я знал, что члены палаты находились в раздраженном состоянии, ибо когда я возвратился на родину и попросил, чтобы мое предстоящее заявление было записано на пленку, с тем чтобы его можно было транслировать затем для империи и Соединенных Штатов, то против этого были высказаны всевозможного рода возражения, не имевшие ничего общего с потребностями момента. Поэтому я взял обратно свою просьбу, хотя в любом другом парламенте мира в такой просьбе не отказали бы. В такой обстановке я встал со своего места, чтобы произнести речь.

«Со времени моего возвращения в Англию я пришел к выводу, что должен требовать поддержки в виде вотума доверия палаты общин. Это совершенно нормальная, конституционная, демократическая процедура.

Я должен объяснить палате, что заставило меня обратиться в настоящий момент за ее чрезвычайной поддержкой. Было высказано мнение, что нам нужны трехдневные прения такого рода, во время которых правительство, несомненно, подвергнется беспощадной критике со стороны тех, кто несет более легкое бремя, и что мы должны закончить прения, не прибегая к голосованию. В этом случае некоторые враждебно настроенные органы печати, а есть такие, которые не скрывают своей враждебности, могли бы заявить, что авторитет правительства подорван, и могли бы даже намекнуть после всего того, что произошло, и после всех обсуждений, которые будут иметь здесь место, что мне частным образом давали понять, что я поступлю весьма неразумно, если буду просить у парламента вотума доверия…

За последнее время у нас не было недостатка в плохих известиях с Дальнего Востока, и я считаю вполне вероятным по причинам, которые я объясняю ниже, что таких новостей будет значительно больше. Среди этих плохих известий будет много рассказов об ошибках и промахах как в области предвидения, так и в ведении операций. Никто не будет пытаться ни на минуту утверждать, что несчастья, подобные этим, могут происходить без наличия просчетов и промахов. Я представляю себе, как все это несется на нас, словно волны в бурю, и в этом заключается вторая причина того, почему я требую официального и торжественного вотума доверия палаты общин, которая до сих пор никогда не колебалась в этой борьбе.

Именно потому, что дела шли плохо и худшее еще впереди, я требую вотума доверия. Если какой-либо член палаты может выступить с полезной критикой или даже внести серьезные поправки в управление страной, которые отнюдь не идут вразрез с мнением о самом правительстве, как таковом, то он может довольствоваться тем, что имеет. Но если какому-либо почтенному джентльмену очень не нравится существующее правительство и он считает, что в интересах государства его следует сменить, он должен иметь смелость выразить свои убеждения во время голосования».

Я сообщил им некоторые сведения о ходе битвы в Пустыне.

«Генерал Окинлек потребовал пять месяцев на подготовку своей кампании, но 18 ноября он обрушился на противника. В течение двух месяцев с лишним в Пустыне шла ожесточенная, непрерывная битва между рассеянными отрядами людей, оснащенных самым современным оружием, от зари до зари охотившихся друг за другом и сражавшихся насмерть в течение всего дня, а часто и до поздней ночи. Эта битва приняла характер, сильно отличавшийся от того, что предполагалось вначале. Все отряды были рассеяны и находились в замешательстве. Многое зависело от каждого солдата и младшего офицера. Многое, но не все, ибо эта битва была бы проиграна 24 ноября, если бы генерал Окинлек не вмешался лично, не сменил бы командование и не отдал бы приказа продолжать беспощадный нажим и наступление вне зависимости от возможного риска или последствий. Если бы не это твердое решение, мы находились бы теперь снова на нашей старой линии, с которой мы начали, а быть может, и значительно дальше. Нам не удалось уничтожить армию Роммеля, но почти две трети ее солдат и офицеров уничтожены, ранены или взяты в плен»[120].

Я не мог не отдать должного Роммелю.

«Я не могу сказать, каково в настоящее время положение на западном фронте в Киренаике. Нам противостоит очень смелый и искусный противник и, если мне будет разрешено сказать это в разгар войны, великий генерал. Он, несомненно, получил подкрепления. В данный момент идет новое сражение, а я придерживаюсь правила никогда не пытаться заранее предсказывать исход сражений».

Затем я подошел к более широкому вопросу о нашей уязвимости на Дальнем Востоке.

«Поскольку мы боремся с Германией и Италией здесь и в долине Нила, у нас никогда не было необходимых сил, чтобы действенно оборонять Дальний Восток… Возможно, не все было сделано, что можно было бы сделать, но мы никогда не были в состоянии действенно обеспечить оборону Дальнего Востока от нападения Японии. Политика кабинета заключалась в том, чтобы почти любой ценой избегать столкновения с Японией, пока мы не будем уверены в том, что Соединенные Штаты также вступят в борьбу.

Никогда не было и не могло быть такого положения, когда бы Великобритания или Британская империя, сражаясь в одиночестве, могла бы бороться с Германией и Италией, вести битву за Англию, битву за Атлантику и битву за Средний Восток и одновременно быть полностью готовой в Бирме, на Малаккском полуострове и вообще на Дальнем Востоке к удару мощной военной империи, подобной Японии, имеющей свыше 70 мотомеханизированных дивизий, третий по величине флот в мире, мощную авиацию, вынести удар 80 или 90 миллионов смелых и воинственных азиатов. Если бы мы начали разбрасывать наши силы на огромных пространствах Дальнего Востока, мы погибли бы. Если бы мы перебросили крупные силы, остро необходимые на военных фронтах, в такие районы, которые не были затронуты войной и, возможно, никогда не были бы втянуты в войну, мы бы глубоко ошиблись. Мы упустили бы возможность, которая в настоящее время становится больше чем простой возможностью для всех нас, выбраться благополучно из того ужасного положения, в которое мы попали.

Было принято решение помочь России, попытаться разбить Роммеля и создать сильный фронт от Леванта до Каспийского моря. Оно исходило из того, что мы были в состоянии принять лишь довольно скромные и неполные меры на Дальнем Востоке против возможной опасности японского нападения.

За это решение с точки зрения его широкого стратегического значения, а также с точки зрения дипломатической политики в отношении России я беру на себя полную личную ответственность. Если мы неправильно использовали наши ресурсы, то никого нельзя винить за это в большей степени, чем меня.

Если мы не имеем сегодня в Бирме и Малайе крупных современных воздушных и танковых сил, то никто не несет за это большей ответственности, чем я. Почему же в таком случае от меня требуют, чтобы я выбрал козлов отпущения и переложил вину на генералов, летчиков или моряков? Почему в таком случае меня призывают принести в жертву моих преданных и достойных доверия коллег и друзей для того, чтобы утихомирить некоторую часть английской и австралийский печати, или же для того, чтобы затушевать наши неудачи в Малайе и на Дальнем Востоке, а также те удары, которые нам еще придется там получить?»

Мне пришлось отнять у палаты около двух часов. Члены палаты встретили мое выступление без особого энтузиазма, но у меня создалось впечатление, что мои доводы убедили их в какой-то мере. Учитывая то, что, по моему мнению, нам предстояло, я счел правильным, заканчивая свое выступление, нарисовать довольно мрачную картину и не давать никаких обещаний, но в то же время не исключать и надежду.

«Хотя я чувствую, что нарастающий вал победы и освобождения несет нас и все измученные народы уверенно вперед к конечной цели, я должен признать, что чувствую сейчас тяжесть войны еще больше, чем в тяжкие летние дни 1940 года. Открыто так много фронтов, имеется столько уязвимых пунктов, требующих защиты, мы испытываем так много неизбежных неудач, раздается столько голосов, требующих испытать все превратности войны теперь, когда мы стали дышать несколько свободнее. Поэтому я считаю себя вправе прийти в палату общин, слугой которой я являюсь, и обратиться к вам с просьбой не требовать от меня, чтобы я действовал вопреки своей совести и своему здравому рассудку, чтобы я нашел козлов отпущения для того, чтобы улучшить свое собственное положение, и я прошу не настаивать на том, чтобы я предпринял такие действия, которых могут требовать в данный момент, но которые не помогли бы нам в наших военных усилиях. Напротив, я прошу палату оказать мне поддержку и свою помощь. Я никогда не отваживался предсказывать будущее. Но поскольку я вижу, как сквозь облака пробивается свет, все шире озаряющий наш путь, я выдвигаю столь смелое требование о выражении палатой общин доверия, которое должно послужить дополнительным оружием в арсенале Объединенных Наций».

* * *

Прения продолжались три дня, но характер их оказался неожиданно дружественным для меня. Не было сомнений в том, как поступит палата. Мои коллеги по военному кабинету во главе с Эттли горячо и решительно поддержали правительство. Результат голосования был следующий: 464 голоса «за» и 1 «против».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.