Глава 30. Эй, мужик, закурить не найдётся?
Глава 30. Эй, мужик, закурить не найдётся?
Собрание подходило к завершению, когда внезапно нависла реальная угроза рукопашной схватки. Утверждали список двадцатки «лучших». Сначала все орали:
– Меня! – Меня!!
– А я что, лысый? – А ты вааще молчи! – А девки в пролёте!
Гвалт стоял жуткий.
Драли глотки все – и мои воспитанники, и сотрудники базы. – Мы к вам со всей душой, а вы!? – А что вы тут все на нас тянете?! – Мы сироты, между прочим! – На полном государственном! Не обязаны батрачить!
Но база не сдаётся:
– Да хоть бы посуду за собой убирали, работнички! Натащите в комнату еды, а сожрать не можете! И тухнет под кроватями…
Зря старалась Тамара Трофимовна перекрыть общий ор. Все на взводе. Всем надо сказать своё слово. И никто не хочет слушать других. Очередь, конечно, никто не соблюдал. Тут к президиуму с большим трудом пробралась Татьяна Степановна – до сих пор она помалкивала, сидя в самой гуще ребятни. Кое-как утихомирились.
– У меня конкретное предложение. Применим тайное голосование.
– Лучше применить сторожевую собаку! – выкрикнул Огурец.
– Точно, кавказца, – вставил слово Бельчиков. – Кого не пожрёт, тот и останется.
Татьяна Степановна сделала вид, что не заметила этой выходки. Она продолжила:
– У меня вот тут списочки… Она пустила листочки по рядам.
– А что с ними делать? – выкрикнули из тусовки.
– Пусть каждый вычеркнет худших. Оставит надо только двадцать человек. А потом подведём итоги.
– А подписывать надо?
– Нет, не надо, это тайное голосование – списком.
.. Когда собрали вдвое сложенные листки, обнаружилось, что: каждый вычеркнул одну-единственную фамилию. Ни в одном списке вычеркнутые фамилии не повторялись, отличаясь ровно на одну фамилию. Это означало, что: каждый вычеркнул сам себя.
– Бунт на корабле, – сказала, подняв крутую бровь, Хозяйка.
– Так что же будем делать? – задала вопрос залу Татьяна Степановна?
– А нам по фигу! – дружно закричали наши воспитанники и толпой повалили из столовой, где и проходило собрание.
Остался, однако, президиум. И вот его постановлением из лагеря на грубое нарушение дисциплины исключали Кузю, Лису и Надюху – закопёрщиц дебоша. Поздно ночью дверь моей Голубятни резко распахнулась – от удара ногой отскочила хлипкая задвижка, жалобно звякнул об пол вырванный «с мясом» шпингалет. Я лежала на постели, вся полумёртвая от усталости, и едва уже не дремала. Вваливаются эти трое – исключённые сегодня из лагеря. Мои мальчишки спят крепко, хоть пляши – вряд ли проснутся.
– Ну что, поговорим-покурим? – предлагает мне «беломор» Надюха.
– Что вы! Здесь святые живут. Не пьют, не курят… – садясь на постель Медянки, говорит, оглаживая свои крутые формы, Лиса.
– Так за что нас выгнали? – спрашивает Кузя, глубоко затягиваясь и пуская сигаретный дым в потолок.
– Да, за что это, – поддакивает Лиса.
– Вот именно, – басит Надюха.
Я встаю, прохаживаюсь по комнате. Спокойно, спокойно…
– Девочки, вы, кажется, пьяные.
«Святая троица» разыгрывает возмущение:
– А что, нельзя уже?
– А вчера было можно.
– А что такого мы вам сделали?
Так они кричат и кричат, перебивая друг дружку. Рыжая чёлка Лисы прыгает от возмущения. Сама же Лиса сотрясается то ли от негодования, то ли от смеха.
Это уже становится похожим на какой-то дурдом…
– Спрашиваете – за что? А кто с Карамазами обокрал банкетный зал?
На эти мои слова они не сразу отвечают. Потом – с наглым укором:
– А вы могли бы заступиться. Вам же ведь и попадёт.
– Напились зачем?
– А что, только вам с Валерой угощаться?
– Да, и нам тоже иногда выпить хоцца.
– Раз с любовью никак.
– Ага, всех нормальных панацов распугала этими справками…
Я чувствовала, как начинает колоть под лопаткой, это опять сердце… Как неприятно делается в груди, не хватает дыхания… Села на стул, молчу. Девицы же, наоборот, пришли в неистовое движение, суетливо забегали по комнате… Стали возиться. Толкаясь не в шутку, с воплями падали на постели.
А те лежали мёртво – притворялись, что ли, спящими?
Но вот Кузя вспрыгнула на мою постель и стала бодро подскакивать на сетке до потолка. Моё присутствие, похоже, их ничуть не напрягало.
– Однако, – сказала я, стараясь быть построже, – прекрати, будь человеком. Мальчики спят, и я тоже устала. Да и хозяева спят, вы их разбудите, а им завтра рано на работу.
– А пусть все знают, какие у нас воспитатели! – говорит, очень зло, Кузя.
Надюха ржёт, тыча папиросой в голову Лисы.
– Сами пьют, а мы что – язвенники?
Она высовывается из окошка и громко кричит:
– Эй, мужик, закурить не найдётся? Чё, дрыхнешь что ли?
До глубокой ночи бесновались девицы, в деревне, наверное, тоже мало кому удалось уснуть.
Напившись «до синих чёртиков», они в сопровождении Карамазов, как безумные, носились от дома к дому, отчаянно стучали в окна, пугая людей дикими выкриками «падъё-ё-ём! который час?», «выпить дадите?», потом, утомившись, ходили по улицам, взявшись под руки, и пели блатные песни.
Концерт закончился хоровым исполнением шлягера пляжного сезона:
«Сегодня платье я взяла у Нади…»
При этом, как рассказывала медсестра, наблюдавшая это безобразие в окно, раскрепостившаяся Надюха, сняв рубашку и полностью оголив свой плоский торс, размахивала ею над головой, как настоящим знаменем свободы.
… А на следующий день, с утра, в деревню уже прибыла милицейская машина.
Крепко спящих после ночного дебоша девиц с трудом растолкали и, полусонных, под конвоем отправили на вокзал. Сопровождали их двое – Хозяйка и я. В машине наши девицы, уже вполне придя в себя, предприняли попытку взять реванш.
Боже, что только не изрыгали их «невинные» детские уста! Языки их работали, как молотилки. Состязание в остроумии длилось до самого вокзала.
Тамара Трофимовна, однако, их не перебивала, слушала со вниманием, и, мне даже казалось, с некоторым интересом. На обратном пути она мне сказала:
– Вот странное свойство человеческой души – знаешь ведь, что глупость, враньё, а всё равно слушаешь, и даже приятно…
Я промолчала.
– Приятно, говорю, гадости про других слушать, – сказала она, глядя мне в глаза пристально и как будто с насмешкой.
Я опять ничего не ответила – а что скажешь? Каждому – свои развлечения. Не мне её учить этике.
.. Когда поезд тронулся, Надюха, держась за поручень одной рукой, свесилась чуть не до насыпи.
Она кричала и вопила – посылая в мой адрес густым, сиплым баском проклятия (видно, с перепоя и недосыпу голос её страшно исказился).
– Свалишься, шальная! – дергал её за рубашку проводник.
– А может, я хочу, чтобы и эта – она кивнула в мою сторону – тоже небо в клеточку увидела!
И она смачно плюнула в мою сторону. Поезд ушёл, а я всё сидела на придорожной насыпи, ощущая невероятную пустоту – в душе, и тяжесть свинца – во всём своём теле.
Зачем всё так?! Хозяйка, взяв меня за плечи, слегка потормошила и сказала тихо, проникновенно, не свойственным ей тоном:
– Им никто уже не сможет помочь – увы, это их судьба.
Наверное, я слишком громко бормотала… Возможно, я схожу с ума.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.