Александр Самойленко Ненаписанная сказка

Александр Самойленко

Ненаписанная сказка

Впервые… Когда это случилось со мной?

…Мне семь лет. Школа. Воскресенье. Пустой чистый класс на четвертом этаже. За тремя большими окнами – осеннее солнце, качаются голые ветки тополей. В классе уютно, тепло и по-воскресному молчаливо-загадочно. Рядом друзья: Вовка, Славка, Генка, Галька и Любка.

Генка с Любкой – брат и сестра. Сейчас их мать моет классы на втором этаже. Вовка лицом отличается ото всех. Говорят, у него отец был китаец. В нашей компании нет главаря, но самым большим уважением пользуется Вовка. У Славкиной матери другая семья, и Славка живет с бабкой. Она маленькая, горбатая и страшная, курит папиросы и работает в школьной кочегарке. Галька очень взрослая – учится в четвертом классе. Она большая и толстая, у нее всегда красные щеки. Все остальные, кроме Генки – он еще маленький, – первоклашки.

Компания уже набесилась, устала. Наступили какие– то странные минуты тишины. Всем хочется чего-то необыкновенного, даже волшебного. Генка рисует мелом на доске непристойности. Частенько кое у кого срываются с языка выраженьица, от которых покраснел бы и взрослый. Но никто не обращает внимания: привычно, так и дома у них говорят. Лишь мне иногда не по себе: у меня так дома не говорят. Но я скрываю. Я очень хочу быть здесь своим. Мне совсем не нравится, когда меня дразнят «училкин сын».

А в классе как будто что-то невидимо висит и подглядывает за нами. Пустые большие парты – для взрослых учеников – словно беззвучно смеются над нами. Скучно… Все с надеждой смотрят на Вовку: не придумает ли он какое-нибудь новое развлечение? Но нет, и Вовка примолк.

И тогда начинается галдеж. Каждый пытается рассказать что-то интересное. Но почему-то ничего не получается.

Творчества! Вот чего нам так не хватает! Мы не умеем творить. Мы и слова-то такого не знаем, но чувствуем: нам так нужно волшебство и чудо! Потому что где-то внутри себя, глубоко, мы, хотя и маленькие, ощущаем это чудо и чудесность всего вокруг, загадочность, свою собственную необыкновенность, неудержимую текучесть времени, неразгаданность этого видимого мира… Мы еще верим в сказки, но уже и не совсем верим.

И вдруг я, словно меня кто-то изнутри подтолкнул, говорю:

– В одном классе под классной доской есть дверца. Это тайный ход. Он через стены ведет на запасные лестницы…

Я говорю уверенно, убежденно, и моя новая, неизвестно откуда появившаяся воля подавляет недоверие друзей. Вижу, как заблестели их глаза, наполнились предчувствием сказочного. Им хочется верить мне! Я рассказываю, и все окружающее реальное проваливается куда-то, а остается только то, что я говорю.

Но тут:

– Не ври, учила! – кричит Любка.

Ее всегда бледное, неулыбчивое лицо выражает презрение к училкиному сынку. Но я все-таки подсматриваю и в ее глазах желание необычного. И мне хочется, чтобы именно Любка поверила больше всех.

– Нет, есть дверца! – твердо говорю я. – И в стенах и на запасных лестницах живут такие человечки… такие человечки. – Я показываю ладонью половину своего роста. – Они… они пластмассовые, но живые. Их зовут… школярики. Они тоже учатся, только ночью. Они кушают мел и промокашки, а пьют чернила. Но больше всего школярики любят тетрадки с двойками. Они пробираются ночью в учительскую, там выискивают такие тетрадки, посыпают их мелом, поливают красными чернилами и кушают. Это для них как шоколадки…

Эк разгулялась фантазия! Сам не ожидал.

Воздух в классе густеет от таинственности, все ошеломленно молчат, а я слышу, как в моей груди за слабыми ребрышками что-то дрожит и клокочет. Я не знаю, что это первый в моей жизни озноб творчества. Не знаю, но крепко запоминаю, чтобы использовать эту память через прорву лет в романе, который вряд ли успею дописать…

– А почему ж никто не видел этих твоих… школяриков? – подозрительно спрашивает Любка, но уже как-то неуверенно и почти робко.

– Их днем-то не видно – они только ночью видимые. Эти школярики днем в стенах сидят и на запасных лестницах. И на чердаке еще…

О, эти таинственные, всеми забываемые, но всегда присутствующие запасные лестницы! Они как будто из повторяющегося сна – вроде бы и нет их на самом деле, но они все-таки есть. Да и кому из нашей компании они не снились?!

Лестниц две: в восточном и западном крыльях школы. Они, конечно, всегда закрыты, словно за ними что-то запретное и запредельное. Но каждому из них хоть однажды удалось побывать и на лестницах, и на чердаке, и даже на самой крыше! Еще бы нам не побывать! Я и Славка живем в школе, а остальные – тоже рядом, в бараке.

Там, за закрытыми дверьми, – параллельный мир. Там пахнет пауками и прошлым. На ступеньках и площадках, как на поле битвы, в разных позах застыли погибшие в битве со временем старые стулья и парты, кое-как скручены пропыленные, с выцветшим кумачом, никому уже не нужные плакаты… А на чердаке! Там все так густо переплелось, покрылось пылью и страшным чердачным мраком! Конечно, там может жить кто угодно, даже пластмассовые человечки-школярики! Тем более что однажды Славка нашел возле чердачного люка ужасное странное дохлое существо. Мы такого никогда не видели. У него была маленькая голова, очень похожая на собачью, и огромные кожаные перепончатые крылья! Кто-то из взрослых сказал, что это летучая мышь. Отчего ж тут не жить пластмассовым человечкам?!

Вовка, сделав равнодушную морду – только так именуется лицо в нашей компании, избегающей всяких «телячьих нежностей», – незаметно подходит к доске, отводит ее от стены и заглядывает: нет ли здесь, именно в этом классе, той самой дверцы в потайной ход? Но все замечают Вовкины действия и понимают, что Вовка поверил. И все верят еще больше.

– А какая она дверца, маленькая? Я не пролезу? – спрашивает у меня толстая простодушная Галька.

Все смотрят на здоровенную Гальку, на ее бочки-ноги, на выпирающий из-под вылинявшего платья живот. Все представляют, как полезет Галька в дверцу, как застрянет там… Все хохочут, разряжая таинственность. Потом сыплются вопросы: что же дальше?

Но я вдруг осознаю ответственность за каждое новое слово, за свою фантазию, за ее судьбу. Жалко, если она поломается от одного неверного жеста. Я не знаю понятия «импровизация», но чувствую, что это трудно, нужно время на обдумывание.

– Это пока тайна. Ничего сейчас не могу рассказывать, потому что школярикам будет плохо, если расскажу…

Прошло пятьдесят лет. Друзей детства я давно потерял, потому что поменял место жительства. Некоторых из них уже нет на этом свете. Но еще стоит та старая школа номер двадцать семь.

Иногда я прихожу к ней: как будто из другого пространства-времени прилетаю, и жутко мне – от исчезнувшего времени, от ушедшей жизни, от ее иллюзорности и мгновенности. Давным-давно поумирали наши учителя и многие ученики. Новые поколения детей выпархивают из этого старого здания, считая его своим. Они другие, не похожи на нас. И вряд ли поверили бы в мою сказку про школяриков. Которую я так и не написал. Которая, возможно, сделала бы эту реальную жизнь чуть-чуть волшебнее…

А ведь обязан был написать: обещал же. Но… сам попал в дикую жестокую сказку, где грязные злые колдуны не дали мне творить…

Все, кто ждал от меня доброго волшебства и не дождался, – простите!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.