ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ МЫ ВИДЕЛИ ЭТО САМИ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

МЫ ВИДЕЛИ ЭТО САМИ

Сначала мне показалось забавным, когда почти каждый мой собеседник начинал свое повествование о Новоземельском полигоне примерно с такой оговорки: «Все, что вам рассказывали до меня, это могут быть выдумки. Только я расскажу всю правду от начала до конца».

Человек начинал свою историю, и не сомневаюсь, что говорил искренне, а я через какое-то время подмечал, где и в какой степени сказанное им разнится с рассказами других людей, которых я слушал ранее. Как резюмировали бы в таком случае следователи — показания не сходились, и порой в существенных деталях. Однако ничего странного в том я не видел и не вижу, ведь вовсе не случайно кто-то из классиков полушутя заметил: достаточно двух очевидцев, чтобы возникли две разные версии одного и того же события.

Как мне кажется, дело здесь вот в чем. Во-первых, каждый из нас получает свои впечатления — уж такова природа личностного восприятия, ведь все мы от рождения разные. Поэтому впечатления могут как совпадать, так и разниться тоже. Во-вторых, не нужно забывать о строжайшей секретности, окружавшей все происходившее на архипелаге. Каждый из участников испытаний знал только то, что ему полагалось знать. Из того и судил обо всем. А общую картину, думаю, вряд ли могли представить даже самые высокопоставленные специалисты и чины полигона. И, наконец, все-таки минуло немало лет, и людей сегодня вполне могла подвести память.

Но в данном случае я доверял своим собеседникам, и мне хотелось быть объективным. Поэтому в рассказы очевидцев фактологическая правка мною не вносилась, в повествованиях все оставлено, как записано с их слов.

Происходившее на Новоземельском полигоне, и сегодня поражает своими масштабами, а очевидцами тех событий были тысячи. Однако, задумывая эту книгу, я с самого начала не ставил целью представить в ней как можно больше устных свидетельств. Из всего того, что довелось услышать, я выбрал те воспоминания участников событий, которые вкупе, на мой взгляд, могут дать читателю общее представление. Из того же стремления к объективности я обратился к рассказам очевидцев разных воинских специальностей, должностей и званий, а также людей, скажем так, гражданских профессий.

Кому-то, быть может, покажется невероятным, но к середине 50-х Новая Земля, где стремительно создавался полигон для испытаний самого современного оружия, не была до конца исследована. На карте архипелага даже в те годы оставалось еще немало так называемых белых пятен. Со строительством полигона связан небывалый бум гидрографических исследований западного побережья Новой Земли, который предшествовал взрыву здесь первой советской атомной бомбы. Архангелогородец Павел Петрович Федотов — ветеран военной гидрографии, участник нескольких арктических и антарктической экспедиций, вспоминал о том времени:

«Глубокой осенью 53-го пароход «Мурман» снял партии нашей экспедиции и вернулся в Архангельск, а следующей весной ушел на Балтику, там стал на капитальный ремонт в Кронштадте. Поэтому экспедиция 1954 года выдалась особенно трудной — не было у нас большого гидрографического корабля, чтобы развернуть подразделения на побережье Новой Земли, а потом, по окончании работ, снять…

6 июля мы вышли из Архангельска на транспорте Северного морского пароходства «Ржев». С него партии высадились в Маточкином Шаре, в губе Машигина и в губе

Крестовой. Предстояло обследовать все заливы и бухты от Маточкина Шара и до полуострова Адмиралтейства. В тот год лето на Новой Земле по меркам Заполярья выдалось довольно «жарким» — случалось, температура поднималась до 10 градусов, и на суше в штилевую погоду ощущалось тепло. Но и экстремальных погодных условий тоже хватало.

Испытания от природы

В сентябре, когда наша группа уже перебазировалась в губу Южная Сульменева, случилось ЧП — катер лейтенанта Карбасова при подходе к берегу сильным накатом выбросило на осушку. Каждая последующая волна все далее забрасывала его и замывала песком. Мы приняли сигнал бедствия по радио и направились на помощь. Сначала демонтировали эхолот и доставили на берег экипаж, а сам катер удалось снять, только когда улеглись волны. Но на этом наши неприятности не закончились — в том же сентябре пришлось пережить еще одно испытание от природы.

Утро 13 сентября выдалось мрачным — низкие тучи и темный небосвод. По всему чувствовалось — надвигается ненастье, а у нас в море еще оставались «недоделки» — требовалось пройти контрольными галсами и взять образцы грунта. К тому же день 13 сентября выпал на понедельник. Моряки обычно суеверны, но тут мы вспомнили, как наш наставник Виктор Фридрихович Викман любил в таких случаях приговаривать: «Понедельник и 13 число взаимно «уничтожают» друг друга». В общем, позавтракали и вышли в море, до полудня выполнили галсы, взяли образцы грунта и с чувством выполненного долга вернулись на базу. Можно сказать, нам крупно повезло.

Всю ночь на 14 сентября давление продолжало падать, и в конце концов утром разразилась буря! Ураганный ветер новоземельской боры срывал палатки, катера едва удерживались на якорях. Даже чайки, кайры и гаги не отваживались летать и плавать — уныло ходили по берегу среди куч выброшенных водорослей. Так продолжалось трое суток! Потом ветер стихал еще два дня, а море по-прежнему гневалось и бушевало.

«Ходили на «петушках»

Такие испытания от природы приходилось переносить не однажды. Мы работали на воде — исследовали дно, его рельеф. Мотоботы у нас маленькие, их мы прозывали «петушками», вот на них и «нарезали» галсы, за навигацию выходило десятки тысяч. При этом ходили мы в «нехоженых» акваториях — того и гляди наскочишь на подводный камень или скалу. А если заметил опасность — банку, отмель, осыхающие камни, то потом требовалось их подробно обследовать, чтобы «положить на карту». Хорошо, если позволяла погода. А бывало так: выйдешь на катере в район промера, всего-то 2–3 часа хода, и ничего не предвещает беды, а потом вдруг замечаешь облачко над вершинами гор — обычное облачко, это значит, скоро налетит бора! Тут уж одна надежда — на мотор! Идешь в базу, ветер — «в зубы», крепчает с каждой минутой. Матросы могут укрыться в моторном отделении, а гидрографу нужно стоять рядом с рулевым — волна обливает с головы до ног.

Добежим до базы, укроемся, а дальше убеждаемся, что известная поговорка «Ждать у моря погоды» имеет на Севере самый конкретный смысл. Если нельзя выходить в море, работали в палатках: вычисляли координаты, прокладывали галсы на базовые планшеты, анализировали качество промеров и сходимость глубин.

На берегу работали наши коллеги-экспедиционники — топографы и геодезисты. Этим приходилось пробираться по бездорожью, в горах и ущельях, по скалам и ледникам, где до них человек вообще не появлялся! И ведь люди не просто шли, но и несли, тащили на себе инструменты и приборы, а потом еще и строили из подручного материала геодезические знаки-ориентиры.

С геодезистами природа тоже шутила злые шутки. Помнится, Михаилу Синопальникову поручили «отнаблюдать» на геодезическом пункте гору Первоусмотренную. Опыта он имел мало, и всякий раз поднимался на гору поздновато, когда она скрывалась туманом или пряталась за дымкой. Прошел месяц, а результатов нет. Выручил опытный геодезист Василий Мамонтов — уж он-то знал характер новоземельской погоды. С группой рабочих он поднялся на гору, разбил там палатку и «подкараулил» нужный момент у теодолита. Благодаря этому Первоусмотренная получила свое точное место в системе координат Земли.

К сожалению, не обходилось без жертв. В сезон 1954-го погиб гидрограф Павел Иванович Зайцев — душевный человек и очень грамотный специалист. Погиб он, можно сказать, нелепо — оступился на железной палубе «Ярославца», перевернулся через леерное ограждение и упал, ударившись головой о борт, умер он сразу.

Как поощрялся наш труд? Итоги подводили по завершению экспедиции. Определялись лучшие — отряд, партия, группа, катер. Например, в 1954-м экипаж нашего катера ГПБ-410 «за успехи в промере и исследовании Новой Земли» был награжден вымпелом «Лучший катер экспедиции». Командиру катера вручили ценный подарок — настольные часы, а матросы получили по 10 суток внеочередного отпуска, смогли съездить на родину.

Доброе слово о «Мурмане» и Жилинском

В 1954-м мы свернули работы в первых числах октября. Пришел зафрахтованный экспедицией ледокольный пароход «Леваневский», командовал им знаменитый капитан А.А. Качарава, забрал людей и мотоботы сначала в губе

Крестовой, а потом и в Маточкином Шаре. В Архангельск «Леваневский» вернулся 6 октября.

Еще четыре экспедиционных партии в губе Машигина снимал транспорт «Кола» — его тоже зафрахтовали. Долго мучились с гидрографическими катерами — они не проходили в горизонтальном положении через люк грузового трюма. Поэтому их пришлось сначала «ставить» почти вертикально, опускать в трюм, а потом, уже вручную растаскивать и крепить. Пароход-лесовоз не был приспособлен для перевозки людей — экспедиционники ехали в трюме, где не было ни воды, ни других «удобств». Вот, где еще пришлось добрым словом вспомнить ушедший на ремонт «Мурман»!

На следующий год флот гидрографии пополнился новыми кораблями — «Нивелиром» польской постройки и «Сиреной», построенной в Венгрии. «Нивелир» имел 1370 тонн водоизмещения, а «Сирена» — 1860 тонн. Командовали судами соответственно Н.Я. Столяров и Б.Е. Валинский.

Где мы в тот год работали? Группа Л.П. Агафонова — на полуострове Панкратьева, у острова Берха, в заливах Седова и Борзова. Группы В. А. Антипова и С.А. Фридмана — в заливах Вилькицкого и Русской гавани. Мы же числились во второй партии и делали промеры от губы Глазовой — в заливах Норденшельда и Вилькицкого, в проливе и у острова Баренца.

В 1955-м сворачивать экспедицию начали с полуострова Панкратьева. Подошла «Сирена», взяла на борт людей и катера, а затем, уже в Русской гавани, забрала остальных. Все уже настроились — идем домой. Не тут то было! Из Архангельска пришел приказ — снять навигационные буи в губе Черной. А там к этому времени уже взорвали атомную бомбу! Приказ есть приказ. «Сирена» прошла в Маточкин Шар, там в поселке Лагерном выгрузили с теплохода экспедиционные катера, чтобы освободить место на палубе под буи.

Пришли в губу Черную. Здесь мы в последний раз были в 1952 году — проводили промеры совместно с группой лейтенанта А.И. Шапошникова. Запомнились величественная гора Тизенгаузен, по форме напоминающая гранитный пьедестал «Медного всадника», губа Воронина, где стояли топографы, мелководная бухта Гусиная, где обитали и гнездились птицы. Очень опасную банку Игнатьева мы обнаружили всего в 250 метрах от линии входного створа, когда лотовый постучал наметкой с металлическим концом — грунт «камень».

Работа нас, молодых гидрографов, увлекала. В ясные, погожие дни мы работали по 16–18 часов. Иногда после ужина команды катеров снова выходили на галс, благо ночи в июле-начале августа были еще белыми. Конечно, никто из нас не знал, что через три года здесь взорвут атомную бомбу.

Теперь, после атомного взрыва, на поверхности Черной губы я увидел какой-то уцелевший старый эсминец, транспорт и небольшую подводную лодку. Сняли буи и повезли их в Нарьян-Мар, выгрузились и пошли обратно — в Лагерное за своими катерами, там снова загрузились под завязку.

На тот рейс в губу Черную, Нарьян-Мар и обратно в Лагерное ушло суток двадцать. Все это время экспедиционники, это около 400 человек, «катались» туда-сюда на «Сирене». Суточные за это путешествие, конечно, платили, но жить нам пришлось в трюме теплохода, где соорудили нары в три яруса, раскинули палатки и даже поставили кухню. Иногда по вечерам здесь же показывали кино. Заболев, от такой «морской жизни и внезапно свалившихся забот», замполит нашей экспедиции И.М. Вайсман, улучив момент, «укатил» из Нарьян-Мара в Архангельск.

А вот наш начальник, Жилинский, переносил все тяготы неожиданно затянувшегося рейса вместе с нами. Он был прекрасным организатором, умел уважительно разговаривать с подчиненными, был строг, когда надо, а главное -

заботился о людях: об их бытовой устроенности, профессиональном и должностном росте. Анатолий Казимирович никогда не перекладывал ответственность на плечи подчиненных, он хорошо знал все трудности работы гидрографов, сам брался за любое дело, показывал пример другим, и его уверенность, энергия всегда передавались людям.

Северодвинец Александр Николаевич Разницын — рядовой «Спецстроя-700» — воинская часть 20330. Он один из первых поделился со мной своими воспоминаниями о службе на Новой Земле. Мы встретились в самом конце 90-х. Александр Николаевич уже был на пенсии, болел. Комитеты ветеранов подразделений особого риска тогда еще только начинали организовываться в стране, в Северодвинске, если мне не изменяет память, такого еще не было. Естественно, никакими пенсионными преимуществами или льготами мой собеседник не пользовался и даже не слышал о таких. Вот его рассказ:

— Меня призвали служить в 1954-м. Уже в августе того же года нас на минных тральщиках переправили в губу Черная и высадили практически на пустынном необжитом берегу — не было даже причала. Первые недели выгрузка шла прямо с борта транспортов на шлюпки.

До Нового года наш батальон, в нем было 30 северодвинцев, размещался в палатках — каждая в 2 яруса на 35 человек. Быт для нас был делом третьим. Первая задача — построить причал, вторая — принять технику и оборудование для производства испытаний. В качестве опытовых объектов транспорты везли на полигон образцы сухопутной техники, состоявшей тогда на вооружении — танки, бронемашины, автомобили, были даже самолеты.

Перед тем самым днем, когда бомбу взорвали, наш батальон сначала отвезли за 25 километров от лагеря, где мы жили. Там погрузили на тральщики, и они доставили нас на борт крейсера «Молотовск». На нем мы ушли в море. Что было в это время на полигоне, не знаю, потому что двое суток нас держали взаперти в помещениях крейсера — запрещали выходить даже на палубу. Потом мы вернулись в губу Черную.

Работали мы примерно в семи километрах от эпицентра первого взрыва — готовили площадку для проведения второго. Меры предосторожности соблюдались самые примитивные — работали в повязках-«лепестках». А много ли в них наработаешь? Дезактивация тоже была на таком же уровне — просто поливались водой из шланга.

Ходить в зону первого взрыва нам запрещали, но мы же молодые были, глупые, о последствиях радиоактивного заражения ничего не знали. Поэтому за колючую проволоку все же бегали — посмотреть.

Там ад творился! Танки и машины в шлак превратились. От ударной волны трещины в гранитных скалах образовались А уж потом примечать стали — белухи целыми стадами на берег залива выбрасываются, да и другая морская живность, верно, почуяв угрозу, стала обходить наше злосчастное место стороной.

Как и Александр Николаевич Разницын, котлашанин Анатолий Ильич Тифанов прибыл на Новую Землю в числе первых. Более того, есть основания предполагать, что на том же самом корабле. Однако с предыдущим рассказчиком он не был знаком, судьба развела их по разным воинским частям. Впрочем, о том, что после призыва во флот ему предстоит освоить строительную специальность, Анатолий Ильич даже не подозревал. Вот что он рассказывает о своей необычной переквалификации и последующих событиях:

— Меня призвали во флот в 1951 году. Служить тогда надо было пять лет. Служил на Балтике, на крейсере «Александр Суворов». И вдруг в 54-м меня списывают с корабля и отправляют в Балтийск. Куда, зачем — об этом не знали даже командиры. Строжайшая секретность! Прошел медкомиссию. Потом — Калининград. Снова врачебная комиссия и Северодвинск. И опять проверяют здоровье. А потом уже — Новая Земля.

Было нас 21 человек, в основном с Балтики. На двух минных тральщиках пришли осенью в Белушью губу. Это был центр, «столица» всей Новой Земли, хотя стоял там единственный рубленый дом с зеленой крышей. Теперь, я слышал, на том месте поселок Русаново, где даже пятиэтажки есть. Несколько дней провели здесь, потом перебрались в губу Черная — километрах в ста от Белушки.

Высадились на берег как десант

Первая задача — собрать лес на берегу и построить причал для кораблей. А уже сентябрь, Север, конец навигации — надо спешить. Для сооружения требовался лес: причал типа большого сруба сажали на каменную подушку — называется ряжевое основание. И вот пришел последний в том году транспорт, а разгружаться ему некуда. Побросали лес прямо в воду — транспорт ушел. Ветер с моря прибил бревна к берегу, но надолго ли? В любой момент ветер мог смениться, и тогда — прощай груз! Приходит к нам замполит Карасев и говорит: «Ребята, надо что-то придумывать. Баграми по одному бревну вытаскивать — нам до следующего лета». Ну, пришли мы, посмотрели. Надо лезть в воду. Октябрь. Но мы же моряки, воды не боимся! И с 8 утра как начали! Цепляли пачку бревен тросом, а машина на берегу вытаскивала их на сушу. Волна идет — тебя накрыло с головой. Вынырнул — и снова цепляешь. И ведь не ушли, пока все не вытащили.

А жить приходилось в тесной палатке, по 11 человек. Внутри — двойные нары, и чтобы всем разместиться, приходилось раздеваться на улице, а уж потом нырять в постель. Привезли нас в палатку. Мы на ногах стоять не можем. Врач выписал по 100 граммов спирта. Выпили, залезли в спальные мешки и проспали чуть не сутки. И никто не заболел! Помню, командир сказал нам после этого: «Ребята, Родина вас не забудет!» А только ушли оттуда — и забыла.

Но это позже. А ту зиму мы так и перезимовали. Построили полигон. На Новую Землю прибыла команда испытателей под руководством академика Семенова. С Балтики, с Севера собрали много старых списанных кораблей. На них поселили животных — для опытов.

Примерно 20–21 июля в бухту пришел крейсер «Молотовск», забрал на борт часть людей. До службы я окончил горный техникум, и был у меня допуск к взрывным работам. Поэтому и остался. С группой офицеров меня направили на примитивный аэродром примерно в трех километрах от бухты. Там мы вооружились биноклями и стали наблюдать.

Внутри зоны

Утро того дня выдалось хорошим. Мы все ждали — ухнет! Но ничего такого не произошло. Я услышал нарастающий гул, который переходил в треск. Вода в бухте начала подниматься пузырем, потом вырвался столб, превратился в гриб, и его стало уносить ветром на север. Через это облако пролетели два самолета, видимо, забирали воздух на исследование.

После взрыва температура воды в бухте поднялась сразу на шесть градусов. Стали делать замеры на кораблях, которые пострадали, но остались на плаву. Прошли дозиметристы, оградили территорию. А что ее ограждать — если поселок фактически оказался внутри зоны. Да тогда этого никто и не понимал, действия радиации. Мы молодые были, зеленые, офицеры — и те не понимали: вот замеры и степень разрушения — это, как я понимаю, было тогда главным.

Ученые провели работу, сделали замеры и ушли. Солдаты остались. Все коммуникации были нарушены. Пришлось их восстанавливать. Работали прямо в зоне — продолжали расчистку, готовили полигон для новых испытаний. Никто на радиацию внимания не обращал. Пресной воды не хватало. Было там небольшое озерцо, находилось оно прямо в зоне. Все, не подозревая об опасности, пили воду оттуда.

Осенью 1955 года объявили о сокращении Вооруженных сил. На флоте теперь стали служить всего четыре года. Мы ушли с Новой Земли на последнем транспорте. В штабе с нас взяли расписку о неразглашении военной тайны сроком на 25 лет.

Пейте пенталгин — все!

Ничто так не сближает, как совместная служба в отдаленной точке. Видишь одни лица, привыкаешь. Поэтому со многими я переписывался после службы. Если не письмо, так к Новому году всегда открытку пошлешь. Но постепенно связь со всеми прервалась. Страшно подумать — все мои флотские друзья умерли.

Больше всего потрясла смерть замполита роты капитана Василия Терехова. Он был родом из Шипицыно. Встретились мы с ним на Новой Земле. Отец мой знал его родителей. Когда я, уже после окончания института, работал в Ухте, получил письмо из дома. Отец писал — домой, в Шипицыно вернулся капитан Терехов. Я тогда удивился — с чего бы? А еще через три месяца еще одна весточка — Василий Николаевич Терехов скончался.

Тогда и я стал всерьез задумываться о своем здоровье. С флота пришел со страшной головной болью, которая мучила и днем, и ночью. Но был молод, до этого никогда не болел — три медицинские комиссии с блеском прошел. Думал, временно это все, пройдет. А тут пришлось обратиться к врачам. Те смотрели как на симулянта. Выпишут пенталгин — и все. А мне — хоть умирай! До обеда еще ничего, а потом — голова разрывается. Только водка и помогала. С работы приду — граммов 100–150 выпью-только этим и спасался. Алкоголиком, слава Богу, не стал.

Уже в 80-х жена, она врач, отыскала специалиста по иглотерапии, который взялся мне помочь. Посмотрел он анализы, поговорил со мной и заключил: «Мне тебя не вылечить, но боли я сниму». Боли он снял, но шум в голове остался. Следом другие болезни пошли — в 1985-м в Москве оперировали язву желудка, еще через десять лет удалили желчный пузырь. Один профессор, мне так сказал: «Ты ведь чудом выжил. Умереть должен был. Так что скажи спасибо, что не рак».

Смех смехом, но доктора в одном были единодушны — водка помогла выжить, и рекомендовали каждое утро принимать по 25 граммов Я врачам говорю — у меня жена в коридоре, скажите это при ней, чтоб наливала. А то она ни за что не поверит. Сказали. Так лекарство мне было обеспечено.

Как получил удостоверение ветерана подразделений особого риска? Спасибо матушке — сохранила справку о том, что в такое-то время проходил службу в такой-то части. Написал в Центральный архив. Ответ: да, такая часть существовала и участвовала в испытаниях ядерного оружия, но списков личного состава не сохранилось Кому, кстати, спрашивается, надо было их уничтожать? Еще три года вел я переписку с Москвой и Ленинградом. В конце концов, посоветовали мне обратиться в Архангельск, где была организована специальная военная комиссия. Первое письмо оттуда тоже было отпиской. Пришлось подробно вспомнить имена командира части, замполитов, командира роты и даже нарисовать эскиз полигона. Если бы сделал такое немного раньше — посадили бы точно, ведь рассказал все секреты. Но срок подписки о неразглашении, видно, истек. Был внесен в список, который отправили для проверки в Москву. А потом уже пришло удостоверение — владелец документа имеет право на льготы для лиц, принимавших непосредственное участие в действиях подразделений особого риска, поименованных в подпункте «а» пункта 1 постановления Верховного Совета РФ от 27 декабря 1991 года.

Северодвинец Юрий Алексеевич Догадин в середине 50-х служил на эсминце «Куйбышев». После демобилизации работал на Севмашпредприятии. В середине 90-х годов прошлого века Юрий Алексеевич одним из первых в Северодвинске поделился в открытой печати своими воспоминаниями о службе на Новой Земле. До этого тема испытаний на атомном полигоне во многих СМИ считалась запретной.

— Эсминец «Куйбышев», на котором я служил, был старым кораблем. Перед докованием на судоремонтном заводе в Чалм-Пушке я прополз очень много междудонных и междубортных цистерн корабля, и знал состояние наружной обшивки его корпуса, изготовленного в 1917 году. Во многих местах требовался ее ремонт. К тому же эсминец одно время долго отстаивался на отмели.

В июне 1954 года после ремонта корабля на заводе в Чалм-Пушке «Куйбышев» прибыл к месту постоянной дислокации — в Североморск. Стояли мы у причала № 1. Здесь и узнали, что отныне наша бригада, состоящая из старых эсминцев — основателей Северного флота, стала именоваться бригадой опытовых кораблей. Вскоре, точную дату назвать не могу, бригаду дополнили гвардейским эсминцем «Гремящий» и двумя сторожевиками — «Кречет» и «Гриф». Флагманским кораблем стал «Гремящий», а командиром бригады назначили капитана I ранга П.А. Бердяшкина.

Рождение нового соединения я связывал с усложнением тактических задач или экспериментов, вроде тех, которые мы проводили с дивизионом подводных лодок контр-адмирала Поликарпова, мы тогда стреляли торпедами, ориентируясь на показания приборов. Но все оказалось далеко не так.

Ближе к глубокой осени, в период коротких стоянок у причала, нас стали вызывать в 3-ю каюту и знакомить с сотрудниками КГБ. Переписку с родными и близкими временно, до особого указания, нам запретили. Одновременно прошла и кадровая перестановка в офицерском составе. Вместо командира корабля капитан III ранга П. Дмитриева был назначен капитан III ранга Ю. Баранов. Старшего помощника командира корабля Смышляева заменил капитан- лейтенант Ярослав Билый.

Обогнув Кольский полуостров и миновав горло Белого моря, мы пришли к Никольскому бую Молотовска. Здесь из- за сильного шторма пришлось стать на якорь и только 28 декабря 1954 года мы подошли к причалу завода № 402.

Называли нас «смертниками»

На следующий день на корабль пришла большая группа рабочих во главе с руководителем работ Александром Денисенко (отчества его не помню). Переоборудование велось оперативно. В районе шкафута творилось что-то невообразимое, сравнимое с тем, что делается на вновь строящихся кораблях. Командиру БЧ-5 Реутову во избежание пожаров даже пришлось выставить дополнительную вахту. В 3-м котельном отделении вываривали стеллажи под аккумуляторы, а в 4-м — из стального листа толщиной около 200 мм изготовляли куб около 2–2,5 кубометров. Толщину металла я оценивал на глаз. Листы на стыках были прострожены под V-образный паз. По моим прикидкам, из всех проводимых работ эта была самая трудоемкая. Электродуговую сварку вели одновременно несколько человек в две смены. Кстати, рабочие, проводившие работы, подтрунивали над нами, моряками, называя нас смертниками. Наверное, знали о предстоящих испытаниях.

Кроме этого, на палубе и вдоль борта приваривались подобия трапов с подвижными блоками на концах. Через них с лебедок пропускались стальные тросы, на которых специальным креплением устанавливались штуцерные соединения, но без ниппеля.

Словно спохватившись, командир БЧ-5 Реутов вызвал меня в каюту и приказал срочно написать в четырех экземплярах дефектную ведомость как ремонтную для отправки в Министерство обороны. Меня предупредили, что работать я должен без перерыва на отдых и сон и что документы очень секретные, поэтому работать я должен в полной изоляции. Местом работы по моей просьбе стал пост энергетики и живучести. Чтобы я от усталости не уснул и не наделал ошибок и помарок, ко мне приставили, как они назывались, доверенных лиц из числа моряков ходовой вахты.

Цель, которая для меня была непонятна тогда, стала ясной много позже, когда после атомного взрыва мне опять поручили описывать дефекты на корабле, причем от клотика до киля, от форштевня до ахтерштевня. При сравнении двух ведомостей легко было установить, какое повреждение корабль имел до и какое получил уже после взрыва.

В посту энергетики я оказался в роли эдакого князька. Пищу мне приносили на подносе прямо на рабочее место, сюда же поставили пепельницу. А вот о мягкой подушке и пробковом матраце я мог только мечтать. По истечении суток по завершении порученной работы командир корабля приказал дежурной службе меня не будить «до самостоятельного пробуждения».

Мое «знакомство» с сотрудниками КГБ не осталось бесследным. Думаю, по их рекомендации командир Ю. Брагин меня и двух матросов с документами в начале 1955 года перевел жить на судно-отопитель, стоявшее тогда на предприятии «Звездочка».

Наконец, необычная конструкция — «куб» был готов. Между собой мы нарекли переоборудованное четвертое котельное отделение с навешенной на мощных петлях дверью такой же толщины «домом». Вскоре туда на растяжках из резиновых жгутов по углам подвесили прибор закрытого типа. И тоже в форме куба. Покрыт он был очень красивой молотковой эмалью. Соблазн заглянуть в него был велик, но мы ограничились тем, что погладили его руками. Больше я этого прибора не видел. Предполагаю, что его сняли сразу же после взрыва, перед дезактивацией.

Что делали в это время на других кораблях бригады, не знаю, за исключением разве что эсминца «Урицкий». Прежде всего, на нем укладывался стальной балласт с заливкой цементного раствора. Этим достигалась остойчивость корабля, как при полной загрузке топливом и питательной водой. Мы тогда еще не знали, но впоследствии оказалось, что именно этому кораблю предстояло принять на себя главный удар.

Да, еще на полубаке гвардейского эсминца «Гремящий» соорудили специальную подставку и установили на ней бронекамеру с автоматическим затвором для размещения в ней киносъемочного аппарата.

Прощай, любимый город

5 июля 1955 года в 9 часов утра мы покинули Молотовск. Погода стояла для Севера удивительная. Спокойное море, яркое солнце собрали многих моряков на шкафуте у капа 1- го машинного отделения. Как сейчас помню, подошел заместитель командира по политчасти капитан II ранга В. Лисов и сказал:

— Ну, товарищи, крутите дырки под ордена и медали.

Такой спокойной ходовой вахты у меня еще никогда не было. Заданный ход в 18 узлов без маневров продолжался до самой Белушьей губы. Заступив на вахту в 3 часа ночи, я несколько раз поднимался по трапу к входному люку машинного отделения и наблюдал, как на горизонте по курсу корабля из голубой дымки стали четко проявляться очертания берегов Новой Земли.

Утром 7 июля мы пришвартовались к причалу. Им служил металлический понтон. Вскоре подошли вспомогательные суда «Ока» и «Клязьма». Они доставили нам мазут и котельную воду. Загрузив и раскрепив на своей верхней палубе автомашины с радиостанциями, мы вышли из Белушьей губы и взяли курс в губу Черную. Там и стали на якорь.

По приказу командира бригады из моряков сформировали команду для разборки брошенных на берегу цепей с бочками и мертвыми якорями. Все они лежали как попало. Якоря были весом 75 килограммов каждый. Эту работу мы выполнили в короткий срок. За это я был поощрен адмиралом Басистым денежной премией в 75 рублей. Приказ о поощрении имеется в моем личном деле.

Свой корабль мы поставили на бочки. После этого в группе моряков меня отправили на берег, как нам сказали, обустраивать экспедицию. Мы забрали личные вещи, постельные принадлежности и на автомашине отбыли в штаб. Здесь меня направили в группу физиков академика Н.Н. Семенова для выполнения разовых поручений в качестве технического исполнителя.

При нашем участии был разбит и палаточный городок. В нем команда «Куйбышева» занимала 2 палатки. На утренних разводах, помнится, академик бывал ежедневно. Но задания на работы давал его заместитель — кандидат технических наук капитан II ранга Яковлев.

На корабле в основном мы занимались расстановкой приборов, камертонов и прокладок, которые я называл «пятачками». Приборы затем крепили на троса и опускали в воду. Глубину погружения регулировали лебедочками со стопорящим устройством.

Вот еще — к мерным стойкам крепили манекены солдат в серых шинелях, манекены матросов, одетых в синюю робу и черную шинель, а также в белую холщовую, в шинели и без таковой. За день, а точнее, пожалуй, за два до испытаний на палубах некоторых кораблей выставили продукты питания в раскрытом виде, то есть без упаковки.

Видел своими глазами, как в Черную губу подошла баржа крытого типа с животными. На ней — телята, овцы, козы, собаки, грызуны в клетках. Команда химиков распределила их по кораблям. На крупных животных вокруг туловища подвешивались полотнища тканей различных видов и расцветок, в зависимости от окраса животных.

Наступил момент и нам приказали покинуть корабль. Уходя, я попросил своего заместителя остановить вспомогательную установку, а позже закрыть как можно плотнее кап машинного отделения и обильно смазать пайолу турбинным маслом. Он так и сделал.

О природе Черной губы могу сказать — здесь богатейшая фауна. Инженеры, прибывшие сюда несколько раньше, на птичьих базарах собирали несметное количество яиц. Во время подготовки к испытанию мы едва ли не десятки раз в день бороздили акваторию Черной губы от корабля к кораблю на плоскодонном катере с мотором типа «топ-нога». Серые жирные утки лениво уступали нам дорогу, стая нехотя расходилась, отплывала в сторону и затем снова смыкалась в однородную серую массу за кормой катера. Ни одна из них при этом не нырнула в глубину и не взлетела. Край непуганых птиц…

20 сентября 1955 года, хотя на точности даты не настаиваю, всему личному составу палаточного городка выдали сухой паек, консервированный борщ в стеклянной банке и эвакуировали на корабли подошедшей бригады Северного флота. На охране знамени корабля и имущества экипажа остались мы вдвоем — я и старший помощник командира корабля капитан-лейтенант Ярослав Билый.

Оперативное время «ноль»

Ночь на 21 сентября 1955 года прошла тревожно. Мы практически не спали. Палатку нашу отапливали две буржуйки, в которые надо было подбрасывать уголь. В 7.00 прозвучал сигнал всеобщего построения. По моей прикидке, в строю с учетом стоящих на правом фланге представителей генералитета, командующих флотов и флотилий было человек пятьдесят. Перед строем адмирал Басистый сказал:

— Взрыв назначен на 8 часов утра. Отсчет оперативного времени ведет флагман эскадры. После взрыва в случае перемещения облака в сторону палаток — немедленно бежать на быстроходные пожарные катера.

Такие катера действительно стояли у понтонного причала на расстоянии 100–150 метров.

В 7.45 прозвучал сигнал боевой тревоги. Слышимость с рейда была исключительной. Минут через пять прозвучала команда: «Химическая тревога», следом послышались доклады о готовности с боевых постов. Наступила тишина, которую пронзил голос из динамика: «Оперативное время 10 минут». Начался обратный отсчет, и с возгласом «оперативное время ноль» вздрогнула земля!

Грохот пришел спустя мгновения. Выскочив из палатки, ярко выраженного свечения я не увидел, запомнил только языки пламени в сочетании с обломками какого-то корабля, пара и воды, которые медленно, широким столбом поднимались в небо, расширяясь зонтом наверху. Прирастание шапки гриба проходило при одновременном и медленном подъеме столба, вершина его расширялась и, к счастью для всех участников, облако удалялось в северную сторону, от палаточного городка.

Однако ликования не получилось. По крайней мере, среди рядового и старшинского состава, ведь нам предстояло после ядерного взрыва убирать грязь, оставшуюся на акватории. Опасность, конечно, была. Но ее никто не видел, не слышал и никак не ощущал. О ней знал лишь тот, кто работал со специальными приборами.

«На то они принимали присягу»

Назавтра, облачившись в химзащитную одежду и противогазы, мы на двух пожарных катерах подошли с обоих бортов к «Куйбышеву». Из брандспойтов, их имелось по 12 стволов на каждом катере, стали поливать эсминец. Начали от клюза, и потом весь корпус, от клотика до ватерлинии. Воду мы качали из акватории бухты. Но ведь накануне здесь взорвали бомбу. Так что вряд ли такая «помывка» дала желаемый результат.

Когда мы подошли к эсминцу для дезактивации, взору предстала картина разрушений. Вентиляционный раструб 2- го котельного отделения был сброшен и застрял под трубами торпедного аппарата. Левый борт от полубака до второго жилого кубрика выделялся впалыми шпациями. Кстати, все приборы были уже сняты побывавшими здесь специалистами. До нашей высадки на всех опытовых кораблях уже побывали химики с приборами, они и доложили радиационную обстановку. Как посчитали, она «позволяла» приступить к спецобработке — дезактивации.

На нашем корабле мы оказались вместе с командиром БЧ-5 Реутовым. Дозиметрист указал нам на самый зараженный участок палубы. Он находился между кормовым мостиком и орудиями 2-го главного калибра. Однако тем дезактивирующим раствором, который доставили нам, желаемого результата мы так и не смогли добиться. Вспомнилась поговорка — «черного кобеля не отмоешь добела». Тогда я предложил командиру БЧ-5 попробовать 100-процентный раствор азотной кислоты. Попробовали. Но и тогда снижения уровня радиации даже на тысячную долю не наблюдалось. Мы были в недоумении, ведь после разлива кислоты мы даже видели пары желтого газа и рыжие пятна на ничем не защищенном металле палубы. Вот, оказывается, как «въедается» проникающая радиация!

Мы тогда числились «годками» и были обеспокоены задержкой увольнения, ведь, по закону, после 12 августа 1955 года нас должны были отправить в запас. Все, что касалось радиоактивной грязи на корабле, нас, естественно, волновало куда меньше. Такова, видно, психология человека. Да и что мы могли противопоставить решению командования возвратить личный состав на облученный радиацией корабль?!

Неуютно, грязно, сыро было в жилых помещениях корабля. После дезактивации я спустился в машинное отделение и был поражен царящим запустением. Помещение выглядело так, будто корабль долгое время находился в затопленном состоянии. На пайолах — густой налет ржавчины, от животных, которые временно размещались здесь, остались сено и помет.

О других кораблях. Во время взрыва погиб эсминец «Урицкий». Он плотно припечатался ко дну Черной губы и разломился на три части. Другой эсминец — «Карл Либкнехт», тоже пострадал. Его вытащили на пол корпуса на берег как раз в том месте, где я с моряками металлическими крюками таскал звенья мертвых якорей.

За день или два до отправки кораблей к месту базирования произошел такой эпизод. Я поднимался по трапу, чтобы подменить вахту. В это же время в кубрик спускались трое адмиралов. Кто из них был старшим, я не определил из-за их одинаковой экипировки. Я слышал, как одному из них доложили о состоянии радиационной обстановки на корабле и в помещениях. На это адмирал после недолгих раздумий ответил: «На то они принимали присягу»

Меня, случайно услышавшего, эта фраза покоробила. Неужели, подумал я, люди, по мнению адмирала, такой же подопытный материал, как те животные, которые использовались в эксперименте ради науки? Та адмиральская фраза до сих пор занозой сидит в моем сердце.

Везли домой «грязь»

3 октября 1955 года мы вышли из Черной губы кильватерным строем. Через какое-то время сигнальщик нашего корабля заметил, как из корпуса подлодки, которая шла за нами, вытекает солярка. Видимо, в момент взрыва она получила трещину или иное повреждение в районе топливной цистерны. Флагман приказал этой лодке вернуться.

На подходе к острову Колгуев разыгрался шторм. У нас в котельном отделении случилась авария — лопнули водогрейные трубки в котле. Такие повреждения обычно устранялись отчаянными героями. Иного выражения и быть не может — попробуйте проникнуть в паровой коллектор при температуре 200 градусов по Цельсию и заглушить повреждения! Но наш котельный машинист, фамилию его я уже не вспомню, сделал это, и мы снова двинулись своим ходом. Но через полчаса или чуть больше ситуация повторилась. Тогда мы стали на якорь. К нам подошел «Гремящий». Он откачал в свои цистерны часть нашего мазута и ушел. Нам же пришлось ждать буксира из Поноя.

13 октября 1955 года мы стали у причала № 5 на Яграх. Теперь этот район называют Южными Яграми. Не сомневаюсь, первыми радиационными загрязнителями острова Ягры и заводской акватории стали эсминец «Куйбышев» и остальные опытовые корабли, которые вернулись с Новой Земли.

Хождение по мукам

Перед увольнением в запас заместитель командира корабля по политчасти капитан II ранга В. Лисов провел с нами беседу и рекомендовал нам в случае ухудшения здоровья обращаться к партийным секретарям горкомов, райкомов, обкомов. Дескать, они знают, куда вас направить на лечение. Но в конце 80-х вся система КПСС рухнула, и мы — первые испытатели атомного оружия — остались ее заложниками. И как бы мы ни пытались теперь доказать, что «мы не верблюды», а стать ветеранами подразделений особого риска практически невозможно (речь идет о начале 90-х годов, — Прим. О.Х.).

Например, северодвинский военкомат по моей просьбе квалифицированно сделал запросы. База атомного полигона — войсковая часть 77510 — проверила факт моего участия в первом атомном испытании. И надо же, по спискам мое нахождение на полигоне не подтверждается.

Уважаемые господа чиновники! Мы в своих официальных заявлениях, как правило, указываем не только ФИО, но и номер в/ч — 36093. Под таким номером значился Краснознаменный эсминец «Куйбышев». Корабли бригады опытовых судов на атомное испытание в Черной губе 1955 года пришли либо своим ходом, либо с буксирами. Но все пришли с укомплектованным личным составом. И как же вы можете решать судьбу конкретных участников, если не удосуживаетесь уточнить: а был ли он в составе команды корабля на момент испытания или в это время находился в Сочи?

В моем личном деле есть запись: «За образцовое выполнение особого правительственного задания объявить благодарность старшине II статьи Догадину Ю.Ф. Главком ВМФ адмирал С.Г. Горшков». Эту запись перед увольнением в запас я видел своими глазами. Она запомнилась мне потому, что благодарность главкома подтверждала мою причастность к «особому правительственному заданию». Не скрою, что по молодости эта причастность была и тайным предметом, если так можно выразиться, «гражданского тщеславия». Но теперь, оказывается, все это не находит подтверждения в архивах. И, скорее всего, по лености работников военных архивов.

Как же установить истину? Считаю, что это входит в обязанность нашего горвоенкомата, на воинском учете в котором состою. Его работники должны составить квалифицированный запрос. Но за восемь месяцев после моего обращения в военкомате этого так и не было сделано. Надо ли объяснять разницу между моим личным письмом командиру Новоземельского полигона, а также в архив ВМФ и официальным запросом горвоенкомата?

Я глубоко убежден, что все мои бывшие сослуживцы, жившие в одном со мной кубрике, имеют право относить себя к ветеранам подразделения особого риска. в ноябре 1956 года северодвинец Василий Парфентьевич Кобелев, отслужив в армии, вернулся на молотовский завод № 402. Без малого через год после этого бригаду слесарей-достройщиков цеха 40, в которой он работал, откомандировали на Новую Землю. Здесь на полигоне готовились ядерные испытания. Эти и последующие события стали роковыми как для Василия Парфентьевича, так и его товарищей по бригаде.

— Летом 1957 года у нашего заводского причала стояли опытовые корабли, их готовили к отправке на Новую Землю, и мы на них работали. На старом эсминце «Грозный», он стоял у цеха 9, требовалось обеспечить герметичность иллюминаторов, дверей, люков. Помнится, с этим делом почему-то не поспевали, так что отправляли корабль в спешке.

Военный гидрограф Анатолий Жилинский руководил исследованиями Новой Земли в период развертывания здесь испытательного полигона

Ветеран Советской Арктики — гидрографическое судно «Мурман». На его долю выпало и время Великой Отечественной, и годы «холодной войны»

Транспорт военной гидрографии «Сирена». Этот гражданский сухогруз был мобилизован во флот, служил, и теперь одна из бухт Новой Земли носит его название

Моряки штабного судна «Эмба». В центре их командир — капитан- лейтенант Александр Паншин

Моряки штабного судна «Эмба»: Борис Починков (в центре), Леонид Крючек (справа)

Штабное судно «Эмба» — бывший финский грузо-пассажирский пароход датской постройки. Его хорошо помнят моряки 241-й бригады опытовых кораблей, северодвинцы и те, кто в конце 50-х бывал в Белушьей губе

Сержант гаубичной артиллерии Василий Кобелев, годы службы в Германии. Новая Земля еще впереди

Старшина военного буксира МБ-101Виктор Ясинский, конец 50-х

Водолаз Николай Тюриков не раз прошел Северный морской путь на ледоколах. Работал он и у берегов Новой Земли

Матрос лихтера «Вига» Юрий Агафонов

Финские буксиры постройки верфи «Крейтон-Вулкан» стали надежными извозчиками. Лихтерные перевозки на Новую Землю — это их работа

Лихтер «Вига» — типовое несамоходное транспортное средство, которыми на Новую Землю доставлялась основная масса грузов для строящегося полигона

Легкий артиллерийский крейсер «Молотовск», построенный в Северодвинске, тоже участвовал в обеспечении первых испытаний ядерного оружия на Новой Земле

Корабль-лаборатория ЦЛ-80 — эсминец проекта 30-бис. На его борту группа ученых «снимала показания», наблюдая атомные взрывы со стороны моря

Эсминец «Безукоризненный». Корабль специально прибыл на Северный флот из Севастополя, чтобы участвовать в обеспечении атомных экспериментов

Офицеры североморских сторожевиков 42 проекта. Крайний справа — Валентин Орлов

Старшина эсминца «Безукоризненный» Николай Старицкий. Снимок на фоне знамени корабля в те годы считался поощрением по службе

Дивизион сторожевиков проекта 42 в североморской базе. Эти ходкие корабли несли службу по охране полигона

Дальномерщик большого охотника ПК- 206 Геннадий Белозеров

Большой охотник ПК-206. Большими эти корабли были только по названию, но на свирепой волне Баренцева моря держались молодцами

В бригаду Бердяшкина входили и эсминцы проекта 7: «Гремящий», «Грозный» и «Разъяренный». Этим ветеранам Северного флота выпало погибнуть в атомном пекле новоземельских испытаний

Старшина подлодки С-84 Сергей Минушкин, конец 50-х

Старшина эсминца «Разъяренный» Константин Сесь, конец 50-х

Эсминец типа «Новик» (снимок военной поры). К таким кораблям относились опытовые корабли 241-й бригады: «Урицкий» («Реут»), «Куйбышев» и «Карл Либкнехт»