Эпилог

Эпилог

Пушкин убит! Яковлев! Как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев! Как мог ты это допустить? Наш круг редеет; пора и нам убираться…

Ф. Ф. Матюшкин – М. Л. Яковлеву, 14 февр. 1837 г., из Севастополя. – Я. К. Грот, с. 74.

Со 2 января до настоящего времени я был беспрерывно в делах против чеченцев, и наш отряд не имел связи ни с чем… Эта ужасная новость меня сразила, я, как сумасшедший, не знаю, что делаю и что говорю… Если бы у меня было сто жизней, я все бы их отдал, чтобы выкупить жизнь брата. В гибельный день его смерти я слышал вокруг себя свист тысяч пуль, – почему не мне выпало на долю быть сраженным одною из них, – мне, человеку одинокому, бесполезному, уставшему от жизни и вот уже десять лет бросающему ее всякому, кто захочет.

Л. С. Пушкин – С. Л. Пушкину, 19 марта 1837 г., с Кавказа. – Пушкин и его совр-ки, вып. VIII, с. 60 (фр.).

После смерти брата Лев, сильно огорченный, хотел ехать во Францию и вызвать на поединок Дантеса; но приятели отговорили его от этого намерения.

Кн. П. А. Вяземский. Полн. собр. соч., т. VIII, с. 239.

Пушкин, это высокое создание, оставил мир, в котором он не был счастлив.

A. Н. Карамзин – своей матери Е. А. Карамзиной, 12 февр. 1837 г. – Старина и Новизна, кн. XVII, с. 292.

Жизнь Пушкина была мучительная, – тем более мучительная, что причины страданий были все мелкие и внутренние, для всех тайные. Наши врали-журналисты, ректоры общего мнения в литературе, успели утвердить в толпе своих прихожан мысль, что Пушкин упал; а Пушкин только что созрел, как художник, и все шел в гору, как человек, и поэзия мужала с ним вместе. Но мелочи ежедневной, обыкновенной жизни: они его убили.

B. А. Жуковский – И. И. Дмитриеву, от 12 марта 1837 г. – Рус. Арх., 1863, с. 1642.

Пушкин был прежде всего жертвою (будь сказано между нами) бестактности своей жены и ее неумения вести себя, жертвою своего положения в обществе, которое, льстя его тщеславию, временами раздражало его – жертвою своего пламенного и вспыльчивого характера, недоброжелательства салонов и в особенности жертвою жестокой судьбы, которая привязалась к нему, как к своей добыче, и направляла всю эту несчастную историю.

Кн. П. А. Вяземский – кн. О. А. Долгоруковой, 7 апр. 1837 г. – Кр. Арх., 1929, т. II, с. 231.

Епраксия Николаевна Вревская была с покойным Александром Сергеевичем все последние дни его жизни. Она находит, что он счастлив, что избавлен этих душевных страданий, которые так ужасно его мучили последнее время его существования.

Бар. Б. А. Вревский – И. И. Павлищеву, 28 февр. 1837 г., из Голубова. – Пушкин и его совр-ки, вып. XII, с. 111.

Хомяков справедливо полагает, что Пушкин был утомлен жизнью и что он воспользовался первым поводом для того, чтобы от нее отделаться, так как анонимный пасквиль не составляет оскорбления, делающего поединок неизбежным. Охлаждение русского общества к поэту, материальные стеснения, столкновения с министром и, наконец, огорчения, вызванные кокетством его жены, привели его к горестной катастрофе.

В. А. Муханов. Из дневника, 2 февр. 1837 г. – Моск. Пушкинист, вып. I, 1927, с. 56 (фр.).

Жалкая репетиция Онегина и Ленского, жалкий и слишком ранний конец. Причины к дуэли порядочной не было, и вызов Пушкина показывает, что его бедное сердце давно измучилось и что ему хотелось рискнуть жизнию, чтобы разом от нее отделаться или ее возобновить. Его Петербург замучил всякими мерзостями; сам же он чувствовал себя униженным и не имел ни довольно силы духа, чтобы вырваться из унижения, ни довольно подлости, чтобы с ним помириться… Пушкин не оказал твердости в характере (но этого от него и ожидать было нельзя), ни тонкости, свойственной его чудному уму. Но страсть никогда умна быть не может. Он отшатнулся от тех, которые его любили, понимали и окружали дружбою почти благоговейной, а пристал к людям, которые его принимали из милости. Тут усыпил он надолго свой дар высокий и погубил жизнь, прежде чем этот дар проснулся (если ему было суждено проснуться).

А. С. Хомяков – Н. М. Языкову, в февр. 1837 г. – Соч. А. С. Хомякова, т. VIII, с. 89–90.

Вглядитесь во все беспристрастно, и вы почувствуете, что способности к басовым аккордам недоставало не в голове Пушкина и не в таланте его, а в душе, слишком непостоянной и слабой, или слишком рано развращенной и уже никогда не находившей в себе сил для возрождения (Пушкин измельчался не в разврате, а в салоне). Оттого-то вы можете им восхищаться или лучше не можете не восхищаться, но не можете ему благоговейно кланяться.

А. С. Хомяков – И. С. Аксакову, в 1859 г. – Там же, с. 382.

Здесь все тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит пищей разным глупым толкам. Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же писанную, но, слава богу, умер христианином.

Имп. Николай I – кн. И. Ф. Паскевичу, 4 февр. 1837 г. – Рус. Арх., 1897, т. I, с. 19.

Жаль Пушкина, как литератора, в то время, когда его талант созревал; но человек он был дурной.

Кн. И. Ф. Паскевич – имп. Николаю I.

Мнение твое о Пушкине я совершенно разделяю, и про него можно справедливо сказать, что в нем оплакивается будущее, а не прошедшее.

Имп. Николай I – кн. И. Ф. Паскевичу, 22 февр. 1837 г. – Рус. Арх., 1897, т. I, с. 19.

Жаль поэта – и великая, а человек был дрянной. Корчил Байрона, а пропал, как заяц. Жена его, право, не виновата. Ты знал фигуру Пушкина; можно ли было любить, особенно пьяного!

Ф. В. Булгарин – А. Я. Стороженке, 4 февр. 1837 г. – Стороженки. Фамильный архив. Киев, 1907, т. III, с. 29.

Вот и стихотворец Пушкин умер от поединка. Он был хороший стихотворец; но худой сын, родственник и гражданин. Я его знал в Пскове, где его фамилия.

Митрополит Евгений (Казанцев) – И. М. Снегиреву, 15 февр. 1837 г. – Стар. Рус. земли. Исслед. и статьи И. М. Снегирева, СПб., 1871, т. I, кн. I, с. 135.

Пушкин остался должен Шишкиной 12 500 р. асс., взятых у нее в разное время под залог шалей, жемчуга и серебра.

Прошение Е. В. Шишкиной в Опеку от 20 февр. 1838 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. XIII, с. 96.

Всего долгов Пушкина уплачено было опекой по 50 счетам около 120 000 руб.

Б. Л. Модзалевский. Архив Опеки над детьми и имущ. Пушкина. – Там же, вып. III, с. 97.

Мне хочется иметь на память от Пушкина камышевую желтую его палку, у которой в набалдашник вделана пуговица с мундира Петра Великого.

A. А. Краевский – кн. В. Ф. Одоевскому, 15 февр. 1837 г. – Рус. Стар., 1904, т. 118, с. 570.

Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок: перстень с изумрудом, который он всегда носил последнее время и называл, – не знаю почему, – талисманом; досталась от Жуковского последняя одежда Пушкина, после которой одели его, только чтобы положить в гроб. Это черный сюртук с небольшою, в ноготок, дырочкою против правого паха.

B. И. Даль. – Л. Н. Майков, с. 419.

Превосходнейшим изображением великого поэта, по счастливому случаю, останется для потомства бюст, сделанный С. И. Гальбергом; сходство, простота в движении, превосходная отделка, постоянные достоинства нашего скульптора и здесь сохранили свои обычные места.

(Н. В. Кукольник). – Худож. Газета, 1837, № 9–10, с. 162.

Небольшая фигурка в рост сделана молодым нашим художником А. И. Теребеневым. В голове много сходства; в самой фигуре и костюме можно бы пожелать и большей точности, и большей простоты.

(Н. В. Кукольник). – Худож. Газета, 1837, № 9–10, с. 61.

В 1838 г. Уткин награвировал вновь портрет поэта по Кипренскому, с большой близостью к оригиналу в костюме и с передачей рук, но с новыми отступлениями в изображении черт лица. Выражение глаз другое, нос короче, выступление челюсти и губ более скрадено, подбородок шире… С этой доски были сделаны отпечатки для посмертного издания сочинений поэта 1838–41 г., а впоследствии для издания Анненкова 1857 г. Ровинский и другие признавали эту гравюру не столь удачной и менее сходной, чем первая.

Д. Н. Анучин. Антропол. эскиз, с. 37.

Поручик барон Геккерен имеет пулевую проницающую рану на правой руке ниже локтевого сустава на четыре поперечных перста; вход и выход пули в небольшом один от другого расстоянии. Обе раны находятся в сгибающих персты мышцах, окружающих лучевую кость более к наружной стороне. Раны простые, чистые, без повреждения костей и больших кровеносных сосудов… Больной может ходить по комнате, разговаривать свободно, ясно и удовлетворительно, руку носит на повязке и, кроме боли в раненом месте, жалуется также на боль в правой верхней части брюха, где вылетевшая пуля причинила контузию, каковая боль обнаруживается при глубоком вдыхании, хотя наружных знаков контузии не заметно.

Штаб-лекарь Стефанович в рапорте от 5 февр. 1837 г. – Дуэль Пушкина, с. 32.

Поведение жены Жоржа было безукоризненно при данных обстоятельствах: она ухаживала за ним с самою нежною заботливостью и радуется возможности покинуть страну, где счастливой уже быть не может.

Бар. Л. Геккерен-старший – г-же Дантес, 29 марта 1837 г. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 316.

Генерал-Аудиториат… полагал: Геккерена за вызов на дуэль и убийство на оной камер-юнкера Пушкина, лишив чинов и приобретенного им российского дворянского достоинства, написать в рядовые, с определением на службу по назначению инспекторского департамента. Подсудимый же подполковник Данзас виновен в противузаконном согласии быть при дуэли со стороны Пушкина секундантом и в непринятии всех зависящих мер к отвращению сей дуэли… Генерал-Аудиториат… достаточным полагал: вменив ему, Данзасу, в наказание бытность под судом и арестом, выдержать сверх того под арестом в крепости на гауптвахте два месяца и после того обратить по-прежнему на службу. Преступный же поступок самого камер-юнкера Пушкина, подлежавшего равному с подсудимым Геккереном наказанию… по случаю его смерти предать забвению.

На всеподданнейшем докладе в 18 день сего марта последовала собственноручная его величества высочайшая конфирмация: «Быть по сему, но рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом заграницу, отобрав офицерские патенты».

Дуэль Пушкина, с. 151.

Одна горничная (русская) восторгается твоим умом и всей твоей особой, что тебе равного она не встречала во всю свою жизнь и что никогда не забудет, как ты пришел ей похвастаться своей фигурой в сюртуке.

Е. Н. Дантес-Геккерен – бар. Ж. Дантесу-Геккерену. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 310 (фр.).

19 марта в 9 часов утра к Геккерену явился жандармского дивизиона унтер-офицер Яков Новиков, долженствовавший сопровождать его до границы. В 11 часов ему было дозволено свидание с отцом и женою. Об этом свидании есть следующее донесение:

«По приказанию вашего превосходительства дозволено было рядовому Геккерену свидание с женою его в квартире посланника барона Геккерена; при сем свидании находились: жена рядового Геккерена, отец его – посланник и некто графиня Строганова. При свидании я вместе с адъютантом вашего превосходительства был безотлучно. Свидание продолжалось всего один час. Разговоров, заслуживающих особенного внимания, не было. Вообще в разжалованном Геккерене незаметно никакого неудовольствия, напротив, он изъявил благодарность к государю-императору за милость к нему и за дозволение, данное его жене, бывать у него ежедневно во время его содержания под арестом. Между прочим говорил он, что по приезде его в Баден он тотчас явится к его высочеству вел. кн. Михаилу Павловичу. Во все время свидания рядовой Геккерен, жена его и посланник Геккерен были совершенно покойны; при прощании их не замечено никаких особых чувств. Рядовой Геккерен отправлен мною в путь с наряженным жандармским унтер-офицером в 13/4 пополудни».

23 марта Геккерен был уже в Таурогене, – восемьсот верст в четверо суток!

В. В. Никольский (по данным архива главного штаба). – Рус. Стар., 1880, т. 29, с. 429.

19 марта 1837 г. Встретил Дантеса, в санях с жандармом, за ним другой офицер, в санях. Он сидел бодро, в фуражке, разжалованный и высланный за границу.

А. И. Тургенев. Дневник. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 276.

Я встретил Дантеса в санях тройкой, в фуражке, шитой шелком или (неразбор.), он сидел бодро, на облучке сидел жандарм, в других санях – офицер.

A. И. Тургенев – А. Я. Булгакову, 20 марта 1837 г. – Моск. Пушкинист, вып. I, 1927, с. 40.

Дай бог, чтобы тебе не пришлось много пострадать во время твоего ужасного путешествия, – тебе, больному, с двумя открытыми ранами; позволили или, вернее, дали ли тебе время в дороге, чтобы перевязать раны? Не думаю и сильно беспокоюсь о том.

Бар. Л. Геккерен-старший – бар. Ж. Дантесу-Геккерену. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 317 (фр.).

Унтер-офицер Новиков, по возвращении, донес, что «Геккерен во время пути вел себя смирно и весьма мало с ним говорил, а при отъезде за границу дал ему 25 рублей».

B. В. Никольский (по данным архива главного штаба). – Рус. Стар., 1880, т. 29, с. 430.

До немецкой границы Дантес ехал в придворных санях, оттуда на вольных лошадях. В Берлине он сделал продолжительную остановку. Четыре года назад, перед отъездом в Петербург, он завел здесь некоторые знакомства. Теперь он решил отдохнуть в этом городе, повидать знакомых и обождать приезда жены. Однажды, когда он, с еще не поджившей рукой, гулял на Унтер ден Линден, его увидел из окна своего дворца наследный принц Вильгельм (впоследствии император германский). Он знал Дантеса и даже снабдил его рекомендательным письмом, когда тот отправлялся в Россию. Вильгельм постучал в окно, позвал Дантеса во дворец и велел рассказать историю поединка. Наконец приехали из Петербурга жена и приемный отец. Их сопровождал транспорт вещей, в том числе и мебель, подаренная молодоженам бароном Геккереном. Из Берлина Дантес с женой отправился в Сульц (в Эльзасе), где и поселился в своем фамильном замке. Ничто, по-видимому, не смущало его душевного покоя. Ежегодно он приезжал на некоторое время в Баден, где по-прежнему встречался со старыми петербургскими знакомыми.

Л. Метман по записи Я. Б. Полонского. – Посл. Нов., 1930, № 3340.

Семейные письма Геккеренов-Гончаровых явственно свидетельствуют, что через три месяца после своей свадьбы, – в апреле 1837 года, – Екатерина Николаевна Геккерен родила своего первого ребенка.

Л. П. Гроссман. Женитьба Дантеса. – Кр. Нива, 1929, № 24, с. 11.

Катерина Афанасьевна (Протасова) привезла из Петербурга вот какую новость: Дантесу велено выехать из России. Мицкевич прислал ему картель и писал, что считает себя обязанным драться с убийцею Пушкина, его первого друга; что если он не трус, то явится к нему в Париж. Письмо напечатано в иностранных журналах, и убийца уже едет в Париж. Перед глазами всей Европы нельзя было никоим образом отказаться от дуэли[240].

А. А. Елагин – своей матери А. П. Елагиной. – Рус. Арх., 1905. т. II, с. 607.

Голландский посол г. Геккерен выехал третьего дня, получив оскорбление в виде отказа в прощальной аудиенции у их императорских величеств и получив теперь же прощальную табакерку, несмотря на то, что он не представил отзывных грамот и формально заявил графу Нессельроде, что его величество король Голландии не отозвал его, а только разрешил ему отпуск на неопределенное время.

По этой причине присылка табакерки, вместе с отказом в обычной аудиенции, явилась настоящим ударом для Геккерена, вызванным, по-видимому, какою-нибудь особою причиною, что император, по всей вероятности, и объяснит королю Голландии.

Гр. М. Лерхенфельд (баварский посланник) в донесении баварскому королю 15 апр. 1837 г. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 379.

Барон Геккерен, голландский посланник, должен был оставить свое место. Государь отказал ему в обыкновенной последней аудиенции, и семь осьмых общества прервали с ним тотчас знакомство. Сия неожиданная развязка убила в нем его обыкновенное нахальство, но не могла истребить все его подлые страсти, его барышничества: перед отъездом он опубликовал о продаже своей всей движимости, и его дом превратился в магазин, среди которого он сидел, продавая вещи и записывая сам продажу. Многие воспользовались сим случаем, чтоб сделать ему оскорбления. Например, он сидел на стуле, на котором выставлена была цена; один офицер, подойдя к нему, заплатил ему за стул и взял его из-под него.

И. М. Смирнов. Памятные заметки. – Рус. Арх., 1882, т. I, с. 237.

Дантес, по приезде в Баден, при встрече с вел. кн. Михаилом Павловичем приветствовал его по-военному; но великий князь от него отвернулся.

В. В. Никольский (по данным архива главного штаба). – Рус. Стар., 1880, т. 29, с. 430.

Несколько дней тому назад был здесь Дантес и пробыл два дня. Он, как говорят, весьма соболезнует о бывшем с ним, но уверяет, что со времени его свадьбы он ни в чем не может себя обвинить касательно Пушкина и жены его, и не имел с нею совершенно никаких сношений, был же вынужден на поединок поведением Пушкина. Всем твердит, что после России все кажется ему petit et mesguin (маленьким и мизерным). На лето он переезжает с женой жить сюда.

Вел. кн. Михаил Павлович – имп. Николаю I 2 (14) июня 1837 г., из Баден-Бадена. – Рус. Стар., 1902, т. 110, с. 230.

Встретивши Дантеса в Бадене, который, как богатый человек и барон, весело прогуливался с шляпой набекрень (вел. кн.), Михаил Павлович три дня был расстроен. Когда графиня Сологуб-мать, которую он очень любил, спросила у него о причине его расстройства, он отвечал: «Кого я видел? Дантеса!» – «Воспоминание о Пушкине вас встревожило?» – «О, нет! туда ему и дорога!» – «Так что же?» – «Да сам Дантес! бедный! – подумайте, ведь он солдат».

Все это было в нем – не притворство, но таков был склад идей.

Кн. В. Ф. Одоевский. Дневник. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 450.

Вечером на гулянии увидал я Дантеса с женою: они оба пристально на меня смотрели, но не кланялись, я подошел к ним первый, и тогда Дантес буквально бросился ко мне и протянул мне руку. Обменявшись несколькими обыкновенными фразами, я отошел и пристал к другим… Я заметил, что Дантес ждет меня, и в самом деле он скоро опять пристал ко мне и, схватив меня за руку, потащил в густые аллеи. Не прошло двух минут, что он уже рассказывал мне со всеми подробностями свою несчастную историю и с жаром оправдывался в моих обвинениях, которые я дерзко ему высказывал. Он мне показал копию с страшного пушкинского письма, протокол ответов в военном суде и клялся в совершенной невинности. Всего болee и всего сильнее отвергал он малейшее отношение к Наталье Николаевне после обручения с сестрою ее, и настаивал на том, что второй вызов был, как черепица, упавшая ему на голову. Со слезами на глазах говорил он о поведении вашем[241] в отношении к нему и несколько раз повторял, что оно глубоко огорчило его. Он прибавил: мое полное оправдание может прийти только от г-жи Пушкиной; через несколько лет, когда она успокоится, она, может быть, скажет, что я все сделал, чтобы их спасти, и что, если мне не удалось, то вина была не моя и т.д. Разговор и гулянье наше продолжалось от 8 до 11 ч. вечера. Бог их рассудит, я буду с ним знаком, но не дружен по-старому, – это все, что я могу сделать.

А. Н. Карамзин – Е. А. Карамзиной, 28 июня (8 июля) 1837 г., из Баден-Бадена. – Старина и Новизна, кн. XVII, с. 317 (фр.-рус.).

В понедельник был бал у Полуектовой… Странно было мне смотреть на Дантеса, как он с кавалергардскими ухватками предводительствовал мазуркой и котильоном, как в дни былые.

А. Н. Карамзин – Е. А. Карамзиной, 16 июля (н. ст.) 1837 г., из Баден-Бадена. – Там же, с. 319.

Мы не будем видеть г-жи Дантес, она не будет появляться в свете и особенно у меня, потому что знает, с каким отвращением я увидела бы ее мужа. Геккерен не появляется тем более, его видят очень редко даже среди его товарищей. Он носит теперь имя – барон Жорж де-Геккерен.

Гр. Д. Ф. Фикельмон – гр. Е. Ф. Тизенгаузен, 26 нояб. 1842 г., из Вены. – C-te F. de Sonis. Lettres du c-te et de c-sse de Ficquelmont. Paris, 1911, p. 35 (фр.).

Екатерина Николаевна (Дантес-Геккерен) умерла 15 октября 1843 г. от послеродового заболевания и похоронена в Сульце (в Эльзасе)… По семейным сведениям, Екатерину Николаевну угнетала мысль, что муж ее остается верен своему обожанию ее сестры. Под влиянием окружавшей Екатерину Николаевну католической среды, убеждавшей ее, что принятие веры своего мужа и детей вызовет перемену чувств в Дантесе, Екатерина Николаевна согласилась наконец на переход в католичество. Проволочки, однако, произошли оттого, что она желала, чтобы присоединение ее к католичеству произошло при скромной обстановке в Сульце, тогда как родственники ее мужа желали обставить этот переход торжественно и потому настаивали на совершении обряда в Париже, в церкви Madeleine. После долгих переговоров Екатерина Николаевна согласилась, но роды сына и последовавшая затем болезнь помешали ей привести в исполнение свое тмерение.

С. А. Панчулидзев со слов П. О. Пирлинга. – С. А. Панчулидзев. Сборник биограф., с. 90.

С первых же лет нашего брака Екатерина была озабочена мыслью, что все, с кем ее связывают наиболее нежные узы, исповедуют не ее религию, и что это лишило бы ее сладостного удовлетворения всецело руководить умом и сердцами своих четырех детей, – миссия, которой она была достойна во всех отношениях. Под давлением этих и других соображений моя жена решила изучить и принять католичество. Она не дала огласки своему отречению от православия из весьма похвального желания избавить от большого огорчения свою мать – единственное лицо, с которым она поддерживала постоянные сношения. Несмотря на это, Екатерина умерла, окруженная всеми утешениями нашей церкви.

Бар. Ж. Дантес-Геккерен – кн. И. С. Гагарину, 17 сент. 1847 г. – Посл. Нов., 1930, № 3340.

О дальнейшей судьбе Дантеса, вплоть до переворота 2 декабря 1851 г., нам почти ничего неизвестно. По возращении из России во Францию он сначала заперся в деревне своей (в Эльзасе), а затем, в сороковых годах, выступил на политическом поприще, был избран депутатом и сначала продолжал быть крайним легитимистом. В дуэли между Тьером и Биксио Дантес был секундантом первого. Затем он из легитимистов превратился в бонапартиста.

С. А. Панчулидзев. Сборник биограф., с. 89.

17 июля 1851 г. Виктор Гюго выступил в Национальном Собрании с бурной четырехчасовою речью против изменения конституции, имевшего целью облегчить президенту Луи-Наполеону путь к государственному перевороту. Гюго указывал на опасность, грозящую республике, срывал маску с президента. «Карты на стол! Будем говорить всё, – заявил Гюго. – Как! Оттого, что мы имеем Наполеона Великого, нужно, чтобы мы имели Наполеона Маленького!» (См. Victor Hugo. Actes et paroles. Avant l’e?xil. 1841–1851. Paris, 1875. Pp. 326 ss.). Клика правых депутатов бесновалась, прерывала оратора, не давала ему говорить, высмеивала его. После декабрьского переворота, находясь в изгнании, Гюго выпустил сборник стихотворений под заглавием «Кары» (Ch?timents). В нем помещено стихотворение: «17 июля 1851 года. Сходя с трибуны». В первых изданиях сборника (брюссельском 1853, женевско-нью-йоркском 1854) Гюго поместил обширное примечание к этому стихотворению, где привел выдержки из своей речи и выходки против него правых депутатов. Здесь находим Вьейяра, Барро, де-ла-Москова, Клари, де-Геккерена. Это – наш знакомец Дантес. В выноске к каждому из названных имен Гюго ядовито замечает: «Теперь – сенатор. 30 000 франков жалования в год». Само стихотворение начинается так:

Ses hommes qui mourront foule abjecte et grossie?re,

Sont de la boue avant d’etre de la poussie?re…[242]

B. Вересаев.

В награду за услуги, оказанные Луи-Наполеону, Дантес был назначен им в день декабрьского переворота сенатором. В сенате он обратил на себя особое внимание своими речами в защиту светской власти пап. Во время последней империи Дантес был persona grata при дворе Наполеона III. Дантес был одним из основателей Парижского Газового общества и оставался директором этого общества до своей смерти, благодаря чему составил себе большое состояние. По словам одного из наших соотечественников, знавшего в Париже Дантеса, это был человек, «очень одаренный и крайне влиятельный, даже большой оригинал; он был замешан во всех событиях и происках Второй империи».

C. А. Панчулидзев. Сборник биограф., с. 89.

Влиятельным сенатором Второй империи Дантес поселился в Париже на улице Монтэнь, рядом с нынешним театром Елисейских Полей. Здесь он выстроил для себя и семьи трехэтажный особняк (№ 27). Нижний этаж занимал он сам, а два верхних были отведены его многочисленному потомству. Вся семья сходилась по меньшей мере два раза в день в столовой. Днем Дантес обыкновеннo отправлялся в экипаже в свой клуб «Серкль Эмперишь» на Елисейских Полях, а вечера неизменно проводил дома в кругу семьи, часто развлекая молодое поколение рассказами о своей молодости. На летние месяцы вся семья переезжала в Сульц.

Л. Метман по записи Я. Б. Полонского. – Посл. Нов., 1930, № 3340.

В 1869 году, в Париже, я много виделся с семьей Геккерена (Дантеса). Однажды, уже не знаю, как, в беседе с Геккереном мы заговорили о Нат. Ник. Пушкиной, и он затронул тему этой трагедии. Я сохранил воспоминание о впечатлении, которое я вынес от выражения правдивости и убежденности, с каким он возгласил и защищал, – не чистоту Натальи Николаевны, она не была под вопросом, – но ее совершенную невинность во всех обстоятельствах этого печального события ее жизни.

Бар. Г. Фризенгоф – А. П. Араповой. – Кр. Нива, 1929, № 24, с. 11 (фр.).

Г. Онегин, известный составитель Пушкинского музея (в Париже), знал Дантеса. Дантес уверял, что не подозревал даже, на кого он поднимал руку, что, будучи вынужден к поединку, он все же не желал убивать противника и целил ему в ноги, что невольно причиненная им смерть великому поэту тяготит его и т.д.

А. Ф. Онегин. Отчет о речи его, произнесенной на пушкинском вечере в Париже, в 1912 г. – Изв. кн. магазинов т-ва М. О. Вольф, 1912, № 5, с. 68.

Проходя под колоннадой кургауза, я часто встречаю человека, наружность которого меня постоянно поражает своей крайней непривлекательностью. Во всей фигуре его что-то наглое и высокомерное. На днях, когда мы гуляли с нашей милой знакомой М. А. С. и этот человек нам снова встретился, она сказала: «Знаете, кто это? Мне вчера его представили, и он сам мне следующим образом отрекомендовался: «Барон Геккерен (Дантес), который убил вашего поэта Пушкина». И если бы вы видели, с каким самодовольством он это сказал, – прибавила М. А. С., – не могу вам передать, до чего он мне противен!» И действительно, трудно себе вообразить что-либо противнее этого, некогда красивого, но теперь сильно помятого лица, с оттенком грубых страстей. Геккерен ярый бонапартист, благодаря чему и своей вообще дурной репутации, все здешние французы, – а они составляют большинство шинцнахских посетителей – его явно избегают и от него сторонятся. При Наполеоне III он был сенатором, но теперь лишен всякого значения. О его семейных обстоятельствах говорят очень дурно; поделом коту мука.

А. В. Никитенко. Дневник, 20 июня 1876 г., из Шинцнаха. – А. В. Никитенко. Записки и дневник, т. II, с. 560.

За несколько лет перед тем (1880 г.) В. Д. Давыдов (сын поэта Дениса Давыдова) был в Париже. Приехав туда, он остановился в каком-то отеле, где всякий день ему встречался совершенно седой старик большого роста, замечательно красивый собой. Старик всюду следовал за приезжим, что и вынудило Василия Денисовича обратиться к нему с вопросом о причине такой назойливости. Незнакомец отвечал, что, узнав его фамилию и что он сын поэта, знавшего Пушкина, долго искал случая заговорить с ним, причем рекомендовавшись бароном Дантесом-Геккереном де Бревеардом, объяснил Давыдову, будто бы он, Дантес, и в помышлении не имел погубить Пушкина, а напротив того, всячески старался примириться с Александром Сергеевичем, но вышел на поединок единственно по требованию усыновившего его барона Геккерена, кровно оскорбленного Пушкиным. Далее, когда соперники, готовые сразиться, стали друг против друга, а Пушкин наводил на Геккерена пистолет, то рассказчик, прочтя в исполненном ненависти взгляде Александра Сергеевича свой смертный приговор, якобы оробел, растерялся и уже по чувству самосохранения предупредил противника и выстрелил первым, сделав четыре шага из пяти, назначенных до барьера. Затем, будто бы целясь в ногу Александра Сергеевича, он, Дантес, «страха ради» перед беспощадным противником, не сообразил, что при таком прицеле не достигнет желаемого, а попадет выше ноги. «Le diable s’en est mile?» (черт вмешался в дело), – закончил старик свое повествование, заявляя, что он просит Давыдова передать это всякому, с кем бы его слушатель в России ни встретился.

Л. Н. Павлищев. Воспоминания, с. 430.

Дантес всегда утверждал, что у его бо-фрера не было серьезных оснований ревновать к нему свою жену. Но Пушкин, человек необузданного характера, тяжко оскорбил Дантеса и его приемного отца. Европейская мерка к этому человеку была неприложима; в гневе это был негр, сорвавшийся с цепи негр. Поэтому дуэль была неизбежна, несмотря на то, что Дантес ее не искал. Дантес поступил как человек, который считает, что за определенные слова должно быть дано удовлетворение. У барьера он не считал нужным сантиментальничать, хотя его противником и был его бо-фрер, так как отдавал себе отчет, что для каждого из дуэлянтов исход мог быть роковым. Он не говорил, что целил Пушкину в ногу, и никто из семьи никогда не слышал от него об угрызениях совести. Напротив, он считал, что выполнил долг чести и что ему не в чем себя упрекать. Дантес был вполне доволен своей судьбой и впоследствии не раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан своей блестящей политической карьерой; что не будь этого несчастного поединка, его ждало незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской провинции, с большой семьей и недостатком средств.

Л. Метман по записи Я. Б. Полонского. – Посл. Нов., 1930, № 3340.

В Гааге проживают в настоящее время (1906 г.) некоторые лица, знавшие барона Геккерена (старшего). Все отзываются о нем как о человеке выдающегося ума и дипломатических дарований. Пробыв некоторое время после отозвания из С.-Петербурга не у дел, он был назначен нидерландским посланником в Вену, где и пробыл беспрерывно до 1870-х гг., пользуясь там совершенно исключительным по своей влиятельности положением. Лица, близко знакомые с бароном Геккереном, говорят о нем как о крайнем скептике и неразборчивом на средства дипломате. Однако его донесения из Вены были настолько интересны, что его оставили на этом посту до глубокой старости. Барон Геккерен никогда не был женат, и в жизни его, по-видимому, не было романических приключений. Можно с уверенностью полагать, что Дантес не был его сыном, но наиболее близкие к Геккерену люди избегали высказываться о том, какие отношения существовали между ним и Дантесом.

Н. В. Чарыков. Известия о дуэли Пушкина, имеющиеся в Голландии. – Пушкин и его совр-ки, вып. XI, с. 71.

Геккерен (старший), несмотря на свою известную бережливость, умел себя показать, когда требовалось сладко накормить нужного человека. В одном следовало ему отдать справедливость: он был хороший знаток в картинах и древностях, много истратил на покупку их, менял, перепродавал и всегда добивался овладеть какою-нибудь редкостью, которою потом любил дразнить других, знакомых ему собирателей старинных вещей. Квартира его была наполнена образцами старинного изделия, и между ними действительно не имелось ни одной посредственной вещи. Был Геккерен умен; полагаю, о правде имел свои собственные, довольно широкие понятия, чужим же прегрешениям спуску не давал. В дипломатическом кругу сильно боялись его языка, и хотя недолюбливали, но кланялись ему, опасаясь от него злого словца.

Бар. Ф. Ф. Торнау. Воспоминания. – Историч. Вестн., 1897, янв., с. 60.

В 1875 году барон Геккерен (старший) переехал в Париж к детям после шестидесяти лет службы. Он покинул пост нидерландского посла в Вене, который он занимал с 1842 года и где давно уже был старшиною дипломатического корпуса. Он умер 27 сент. 1884 года (ему было около 89 лет). – Жорж Шарль Дантес, барон де-Геккерен, пережил своего приемного отца девятью годами. Он умер в возрасте 83 лет в Сульце (Верхний Эльзас) 2 ноября 1895 года, в родном доме, окруженный детьми, внуками и правнуками.

Л. Метман. Дантес. Биограф. очерк. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 343.

После падения Второй империи Дантес почти безвыездно жил в своем замке Сульц в Эльзасе. Дантес постоянно вел свои записки, но в последние годы, дожив до глубокой старости, он впал почти в детство и в минуту раздражения сжег свои мемуары.

С. А. Панчулидзев. Сборник биограф., с. 89.

Ек. Ник. Геккерен вернулась в дом Пушкиных еще один раз, чтобы проститься со своей сестрой (Ham. Ник-ной), которая оставила Петербург через несколько дней после трагического события.

Бар. Г. Фризенгоф – А. П. Араповой. – Кр. Нива, 1929, № 24, с. 10 (фр.).

Александрина (Гончарова), перед своим чрезвычайно быстрым отъездом в Полотняный Завод, после катастрофы была у четы Геккерен и обедала с ними. Отмечаю это обстоятельство, ибо оно, как мне кажется, указывает, что в семье и среди старых дам, которые постоянно находились там и держали совет, осуждение за трагическую развязку падало не на одного только Геккерена, но несомненно также и на усопшего.

Бар. Г. Фризенгоф – А. П. Араповой. – Там же.

Наталья Николаевна 16 февраля уехала через Москву в деревню брата, Калужской губернии (Полотняный Завод), с сестрой Александриною, с детьми и в сопровождении тетки Загряжской, которая, проводя их, возвратится сюда недели через две. В Москве они не остановятся ни на час, и Пушкина напишет письмо к Сергею Львовичу (отцу Пушкина) и скажет ему, что теперь не в силах еще его видеть. Братья ее также провожают их. Я видел ее накануне отъезда и простился с нею. Здоровье ее не так дурно: силы душевные также возвращаются. С другою сестрою (Екатериною Николаевной Геккерен-Дантес), кажется, она простилась, а тетка высказала ей все, что чувствовала она, в ответ на ее слова, что «она прощает Пушкина». Ответ образумил и привел ее в слезы. За неделю перед сим разлучили ее с мужем; он под арестом в кордегарде… Дело может еще протянуться с месяц. Отец Геккерен все продал и собирается в путь, но еще не отозван. Опека занимается устройством дел вдовы и детей; Жуковский с генералом приводит в порядок бумаги покойного.

Л. И. Тургенев – П. А. Осиповой, 24 февр. 1837 г. – Пушкин и его совр-ки, т. I, с. 57.

Я проехала Москву, не повидавши вас; я так страдала, что врачи предписали мне как можно скорее приехать на место моего назначения. Я проехала через Москву ночью, я только переменила там лошадей, поэтому лишена была счастья видеть вас. О моем здоровье я не говорю, вы можете себе представить, в каком я состоянии.

Н. Н. Пушкина – С. Л. Пушкину, 1 марта 1837 г., из Полотняного Завода. – Там же, вып. VIII, с. 55 (фр.).

То, что вы мне говорили о Наталье Николаевне, меня опечалило. Странно, я ей от всей души желал утешения, но не думал, что желания мои исполнятся так скоро.

А. Н. Карамзин – Е. А. Карамзиной, 8 апр. 1837 г., из Рима. – Старина и Новизна, кн. XX, с. 71.

Ты спрашиваешь меня, как поживают и что делают Натали и Александрина (Ham. Ник. Пушкина и Ал. Ник. Гончарова); живут очень неподвижно, проводят время, как могут; понятно, что после жизни в Петербурге, где Натали носили на руках, она не может находить особой прелести в однобразной жизни Завода, и она чаще грустна, чем весела, нередко прихварывает, что заставляет ее иногда целыми неделями не выходить из своих комнат и не обедать со мною.

Д. Н. Гончаров – Е. Н. Дантес-Геккерен, 4 сент. 1837 г. из Полотняного Завода. – П. Е. Щеголев. Дуэль, с. 313.

Сергей Львович (отец Пушкина), быв у невестки (Ham. Ник. Пушкиной, в Полотняном Заводе), нашел, что сестра ее (Александра Ник. Гончарова) более огорчена потерею ее мужа.

Бар. Е. Н. Вревская – Ал. Н. Вульфу, 2 сент. 1837 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. XIX–XX, с. 110.

Два года продолжалось это добровольное изгнание (в Полотняном Заводе), и обстоятельства так сложились, что мало отрады принесло оно Наталье Николаевне в ее тяжком горе… Старший брат ее, Дмитрий Николаевич Гончаров (владелец майоратного имения Полотняный Завод), был человек добрый, весьма ограниченного ума, путаник в делах. Он находился в полном порабощении у своей жены Елизаветы Егоровны. По происхождению она была из кавказских княжен, но выросла в бедности, в совершенно другой среде, была почти без образования… Нежданное появление двух мужниных сестер, да еще с маленькими детьми, не могло ей прийтись по душе, но она, в особенности сначала, не смела нарушить правила семейного гостеприимства… Плохо умытая, небрежно причесанная, в помятом ситцевом платье сомнительной свежести, она появлялась с бриллиантовой ферроньерой на лбу и торжествующим взором оглядывала траурный наряд своей гостьи. Ее грубая бестактность способна была отравлять ежедневное существование. Елизавета Егоровна мало-помалу сочла лишним стесняться; она не упускала случая подчеркнуть, что она у себя дома, а золовки обязаны ценить всякое одолжение; обижалась и дулась из-за каждого пустяка… Сознание, что она невольной обузой тяготеет над братниным очагом, созревало в Наталье Николаевне, и когда письма тетушки Ек. Ив. (Загряжской) стали все настойчивее призывать ее, она наконец решила вернуться в Петербург.

Поселившись в столице, мать была встречена с распростертыми объятиями семьей Карамзиных… С четой Вяземских каждая разлука сопровождалась непрерывной задушевной перепиской… Жуковский, Плетнев, Нащокин, – все истинные друзья Пушкина – наперерыв старались всячески доказать ей свое участие, облегчить ее заботы.

А. П. Арапова. Воспоминания. – Новое Время, 1908, № 11432, ил. прил.

Я видела г-жу Пушкину. Она так старалась быть со мною любезной, что совершенно восхитила меня. Это очаровательное существо; зато сестра ее показалась мне такой некрасивой, что я расхохоталась, когда мы с сестрою оказались одни в карете.

Бар. Е. Н. Вревская – бар. Б. А. Вревскому, 2 дек. 1839 г., из Петербурга. – Пушкин и его совр-ки, вып. XXI–XXII, с. 404.

Вечер (22 авг. 1840 г.) с семи почти до двенадцати я просидел у Пушкиной жены и ее сестры. Они живут на Аптекарском, но совершенно монашески. Никуда не ходят и не выезжают. Пушкина очень интересна. В ее образе мыслей и особенно в ее жизни есть что-то трогательно возвышенное. Она не интересничает, но покоряется судьбе. Она ведет себя прекрасно, нисколько не стараясь этого выказывать.

П. А. Плетнев – Я. К. Гроту, 24 авг. 1840 г. – Переписка Грота с Плетневым, т. I, с. 27.

Во вторник 21 января на последнее время вечера поехал я к Natalie Пушкиной. Мы просидели одни. Она очень интересна. Яшутя спросил ее, скоро ли она опять выйдет замуж? Она шутя же отвечала, что, во-первых, не пойдет замуж, во-вторых, никто не возьмет ее. Я ей советовал на такой вопрос всегда отвечать что-нибудь одно, ибо при двух таких ответах рождается подозрение в неискренности, и советовал держаться второго. Так нет, – лучше хочет твердить первое, а в случае отступления сказать, что уж так судьба захотела.

П. А. Плетнев – Я. К. Гроту, 24 янв. 1841 г. – Там же, с. 216.

Из двух ответов Пушкиной и я бы предпочел тот, который она выбрала; но из ее разговора я с грустью вижу, что в сердце ее рана уже зажила! Боже! Что же есть прочного на земле?

Я. К. Грот – П. А. Плетневу, 30 янв. 1841 г. – Там же, с 222.

Natalie Пушкина сегодня была в английском магазине (канун елки перед рождеством) и встретилась там с государем, обыкновенно в этот день приезжающим в английский магазин покупать для елки своим детям. Его величество очень милостиво изволил разговаривать с Пушкиной. Это было в первый раз после ужасной катастрофы ее мужа.

П. А. Плетнев – Я. К. Гроту, 24 дек. 1841 г. – Там же, с. 464.

Силою обстоятельств Наталья Николаевна понемногу втянулась в прежнюю светскую жизнь, хотя и не скрывала от себя, что для многих это служит лишним поводом упрекнуть ее в легкомыслии и равнодушном забвении… Император часто осведомлялся о ней у престарелой фрейлины (Загряжской) и выражал желание, чтобы Наталья Николаевна по-прежнему служила одним из лучших украшений его царских приемов. Одно из ее появлений при дворе обратилось в настоящий триумф. В залах Аничковского дворца состоялся костюмированный бал в самом тесном кругу. Ек. Ив. Загряжская подарила Наталье Николаевне чудное одеяние в древнееврейском стиле, по известной картине, изображавшей Ревекку. Длинный фиолетовый бархатный кафтан, почти закрывая широкие палевые шальвары, плотно облегал стройный стан, а легкое из белой шерсти покрывало, спускаясь с затылка, мягкими складками обрамляло лицо и ниспадало на плечи. Появление ее во дворце вызвало обшую волну восхищения. Как только начались танцы, император Николай Павлович направился к Наталье Николаевне, взяв ее руку, повел к императрице и сказал во всеуслышание: «Смотрите и восхищайтесь!» Императрица Александра Федоровна навела лорнет на нее и ответила: «Да, прекрасна, в самом деле прекрасна! Ваше изображение таким должно бы перейти к потомству». Император поспешил исполнить желание, выраженное супругою. Тотчас после бала придворный живописец написал акварелью портрет Натальи Николаевны в библейском костюме для личного альбома императрицы. По ее словам, это вышло самое удачное изображение из всех тех, которые с нее снимали. Вероятно, альбом этот сохраняется и теперь в архиве Аничковского дворца, но никому из детей не привелось его видеть.

А. П. Арапова. Воспоминания. – Новое Время, 1908, № 11432.

По-видимому, г-жа Пушкина снова появляется на балах. Не находишь ли ты, что она могла бы воздержаться от этого? Она стала вдовою вследствие такой ужасной трагедии, и ведь она была ее причиною, хотя и невинною.

Гр. Д. Ф. Фикельмон – гр. Е. Ф. Тизенгаузен, 17 янв. 1843 г., из Вены. – Comte F. de Sonis. Lettres du comte et de la c-sse Fiquelmont. Paris, 1911, Librairie Plon., p. 38 (фр.).

Я видела Наталью Николаевну Пушкину, которая очень изменилась, так что я удивилась, как она похудела, пожелтела и подурнела, а Александра Николаевна, та похорошела.

А. Н. Вульф – бар. Е. Н. Вревской, 14 дек. 1843 г. – Пушкин и его совр-ки, вып. XXI–XXII, с. 350.

Лет двадцать назад в Московский Исторический музей пришел какой-то немолодой человек и предложил приобрести у него золотые закрытые мужские часы с вензелем Николай I. (Передаю это со слов В. А. Городнова, который при этом присутствовал.) Запросил этот человек за часы две тысячи руб. На вопрос, почему он так дорого их ценит, когда такие часы с императорским вензелем не редкость, принесший часы сказал, что часы эти особенные. Он открыл заднюю крышку: на внутренней стороне второй крышки была миниатюра – портрет Наталии Николаевны Пушкиной. По словам этого человека, дед его служил камердинером при Николае Павловиче; часы эти находились постоянно на письменном столе; дед знал их секрет, и когда Николай I умер, взял эти часы, «чтобы не было неловкости в семье». Часы почему-то не были приобретены в Исторический музей. И так и ушел этот человек с часами, и имя его осталось неизвестным.

А. Н. Вульф – бар. Е. Н. Вревской, 14 дек. 1843 г. – Там же, с. 267.

Царь – самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках; если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем; родителей, если она девушка, – о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, как с изъявлением почтительнейшей признательности. Равным образом нет еще примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестья. «Неужели же царь никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти?» – просил я даму, любезную, умную и добродетельную, которая сообщила мне эти подробности. «Никогда! – ответила она с выражением крайнего изумления. – Как это возможно?» – «Но берегитесь, ваш ответ дает мне право обратить вопрос к вам». – «Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете; я поступлю, как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы я ответила отказом».

Ах. Галле Де Кюльтюр. Ach. Gallet de Kultur. Le tzar Nicolas et la sainte Russie. Paris, 1855, p. 202.

В начале зимы 1844 г. состоялось первое знакомство моего отца (П. П. Ланского) с моею матерью (Ham. Ник. Пушкиной)… В течение зимы посещения его все учащались… (Из-за ушиба ноги Ham. Ник-не весною пришлось отложить свою поездку в Гельсингфорс на морские купания.) Знакомые разъехались. Отец чуть не ежедневно стал навещать одинокую больную. Он имел основание ожидать скорого назначения командиром армейского полка в каком-нибудь захолустье, что могло бы сильно осложнить воспитание детей Пушкиных, как вдруг ему выпало негаданное, можно даже сказать, необычайное счастье. Особым знаком царской милости явилось его назначение прямо из свиты командиром лейб-гвардии Конного полка, шефом которого состоял государь. Обширная казенная квартира, упроченная блестящая карьера расширяли его горизонт, и, не откладывая долее, он сделал предложение.

А. П. Арапова. Воспоминания. – Новое Время, 1908, № 11442.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.