Валентин Катаев

Валентин Катаев

Дорогой Вася,

письмо Ваше получил. Вероятно, Вы догадываетесь, что каждый вопрос потенциально содержит в себе также и ответ; поэтому я обычно не принимаю участия ни в каких анкетах. Но Вам я постараюсь ответить, хотя, должен признаться, что Ваши вопросы во много раз превышают мой скромный интеллект.

Вы считаете каждое новое произведение как бы неким телом в пространстве. Вы спрашиваете: как из ничего возникает нечто.

Я думаю, что из ничего ничего и не возникнет. А нечто может возникнуть из чего-то, что является окружающей нас средой, Вселенной, т. е. массой организованной или неорганизованной материи – ибо материя первична, а знание – в том числе и сознание художника – вторично.

Не следует забывать о той надписи в конце войны, которую сделал один армейский философ в Кенигсберге среди всеобщего разрушения на могиле Канта: «Теперь ты видишь, Кант, что мир материален».

Вы пишете о спокойной и пустой атмосфере, как о среде, откуда вдруг появляется «непознаваемый летающий объект» нового произведения. Здесь у Вас много неточностей: атмосфера материальна, а если она пуста, то, значит, она не атмосфера. В ней, конечно, может появиться неопознанный объект, это верно, но почему этот неопознанный объект непременно летающий? Может быть, просто движущийся, как движется все во Вселенной, а двигаться и летать – это вещи разные.

Что же обычно толкает к перу нашего брата? Мысль или эмоция?

Иногда мысль, иногда эмоция, а иногда грубая материальная необходимость. (Не будем закрывать на это глаза, ведь это стимул довольно стойкий!)

Неясные настроения, музыка, запах, случайная фраза? Да. Все это может быть толчком к работе и еще великое множество других вещей, т. е. по существу все окружающее нас, все отраженное нашим мозгом с помощью сигнальной системы, первой, а иногда и второй, не говоря уже о возможной третьей.

Но что же – спрашиваете Вы – возникает прежде – сюжет, интонация, контур героя, наконец, домысел? Идея?

Во-первых, я не знаю, что такое сюжет. Думаю, что и Вы не знаете. И никто не знает. Кто-то сказал, что «сюжет это человек». Допустим, стало быть, сюжет это я сам. Ведь не чистописание же это? Поэтому, я думаю, сюжет придумать нельзя. Он данность. Он от бога.

«Контур героя» это слишком неопределенно и литературно, вроде «причудливых очертаний гор». Почему не силуэт? Не эскиз? Не пунктир? Вообще, позволю себе заметить, выражение «контур героя» – выражение дурного тона, чего-то на грани пародии. И я не рекомендовал бы Вам настаивать на этом выражении, хотя бы для условного изображения неподдающегося слову понятия.

А вот, что касается замысла, идеи, то это другое дело.

Лично я обычно начинаю писать почти бездумно, бессознательно, не помышляя ни об идее, ни о замысле вещи в целом, а повинуясь одному из тех внешних и внутренних стимулов, о которых уже здесь говорилось. Но потом, иногда лишь на середине работы, вдруг возникает идея, я начинаю понимать, для чего я «взялся за перо», и эта идея уже всецело овладевает мною, подчиняя себе всю образно-эмоциональную структуру вещи.

Согласен ли я с тем, что при смысловом побуждении приходиться собирать то, из чего при чувственном начале выбираешь? Это было бы справедливо в том случае, если бы в процесс творчества не включались на паритетных началах как чувственное, так и смысловое. Чувственное никогда не противоречит смысловому, а смысловое чувственному, они гармонично дополняют друг друга. Разделить – это все равно, что отделить половой акт от любви, если, конечно, не иметь в виду проституцию.

Самый интересный из Ваших вопросов: какова мера факта и мера вымысла в Вашей прозе и как трансформировался в ней Ваш личный опыт?

Я твердо знаю, что в основе моей прозы неизменно и неустранимо стоит жизненный опыт. Но я всегда в процессе работы, незаметно для самого себя, превращаю его в выдумку, в фантазию.

Кто-то, кажется, Ф. Сологуб, сказал, что он берет грубый кусок жизни и творит из него легенду.

Блок делал то же самое: вспомните «Незнакомку» – как это было на самом деле и что из этого получилось в стихах, и т. п.

Таким образом, мой личный жизненный опыт является лишь основой, из которой я строю свою реалистическую фантастику, или, проще говоря, художественно вру.

К числу многочисленных стимулов у писателей есть почти всегда жгучее желание в той или иной степени оправдать себя и обвинить общество. Или наоборот: оправдать общество и обвинить себя.

Почитайте под этим углом мировую классику, и много станет ясным. Например, разница между Толстым и Достоевским. Вообще самый острый и коренной вопрос для настоящего писателя – не халтурщика и не ремесленника – это взаимоотношения с обществом, государством, религией, церковью.

Здесь больше всего писатель одерживает побед и творит поражений, впрочем, одинаково почетных.

А вообще проникнуть в тайну художественного творчества, в самую его суть, напрасный труд. Это еще непосильнее, чем хирургическим путем пытаться обнаружить в коре головного мозга механизм сна, механизм регулировки кровяного давления, механизм сновидений, предчувствий, наконец, механизм, возбуждающий в человеке чувство направленной страсти, любви.

Однако я заболтался.

Из своих рассказов мне на сегодня нравится отрывок из «Разбитой жизни» под названием «Черный месяц март» – о смерти матери.

Желаю Вам, дорогой Вася, всего самого лучшего и больших успехов за океаном, а о Вашем художественном таланте я не беспокоюсь: он блестящ!

Все наши Вас приветствуют.

Ваш Валентин Катаев

Москва – Переделкино

22 апреля 1975 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.