Глава 27 Прокурорские допросы и обретение свободы

Глава 27

Прокурорские допросы и обретение свободы

Далее события последовали с калейдоскопической быстротой. Михаил Горбачев, как сразу стало ясно, вернулся не президентом, а человеком абсолютно зависимым от Ельцина. Он послушно объявил о роспуске правительства и начал подбирать новых министров. Митинги и манифестации с проклятиями в адрес ГКЧП и в поддержку Ельцина проходили повсюду по стране, создавая обстановку психоза. Вот-вот могли последовать тотальные карательные меры.

До сих пор в памяти стоят несколько крупных событий. Одно из ярких – заседание Верховного Совета России, где собрались отпраздновать свою великую победу верные Ельцину депутаты. А сам он царствовал в президиуме. Милостиво пригласили на заседание Михаила Горбачева, который чувствовал себя вовсе не победителем, вырвавшимся из плена своих бывших соратников – гэкачепистов. Он явился на заседание Верховного Совета РФ «подранком», у которого еще была высокая должность президента, но у него уже отняли почти все его полномочия.

Жалкий вид был у Горбачева. Особенно когда он стал объясняться с трибуны, а в этот момент могущественный, самоуверенный Ельцин ехидно оповестил еще действующего генерального секретаря ЦК КПСС, что он подписывает указ о запрете партии. Да еще так сурово сказал, что можно было поверить, будто все 19 миллионов коммунистов причастны к августовскому путчу. А когда униженный Горбачев попросил: «Не торопитесь с запретом, Борис Николаевич», – на лице Ельцина читалась одна только неумолимость. Вот он великий момент для российского лидера, когда он поставил к стенке своего в недавнем прошлом великого соперника и перед лицом всего мира повергнет его.

О чем тогда думал Горбачев, что чувствовал он? Может, успел вспомнить свои неуклюжие дипломатические шаги по утихомириванию Ельцина, может, снова посожалел, почему не сослал его в свое время в Зимбабве, может, усомнился, что не дал согласия делегации ГКЧП действовать, хотя сам же еще весной готовил сценарий ввода чрезвычайного положения в стране… Может, просто чувствовал себя загнанным в клетку пленником, и это было пострашнее, чем комфортно отсиживаться в Форосе и ждать, кто верх возьмет. А потом при любом исходе вернуться в Москву победителем?

Победителем не вышло. Вся его нерешительность, двуличие обернулись предательством своих недавних соратников.

Будь он Ельциным, а не Горбачевым, окажись Ельцин в положении Горбачева в форосском «заточении», вот тогда бы страна почувствовала, как он сходит с трапа самолета настоящим победителем и готов немедленно и круто взять в свои руки все вожжи по управлению государством. Но у Горбачева никогда не было мощи характера и воли Ельцина. А слабые вожди чаще предают, лишь бы свою персону обезопасить.

КПСС распустили, прежних руководителей всех уровней основательно прочистили, что потом обернется потерей десятков тысяч квалифицированных кадров. И это кара только за то, что они работали в советское время. На их место кинутся дельцы, не умевшие управлять, но быстро научившиеся воровать.

Вообще стало страшно, что развернется «охота на ведьм». Надо отдать должное Ельцину – этого он не допустил.

Но зато он всласть покуражится в тот день, когда соберется в Кремле разгневанный депутатский корпус СССР на свой Чрезвычайный съезд. Негодующие депутаты затребуют отчета президента Горбачева, а им не только не дадут возможности проводить заседание, но в издевательской форме отключат в зале свет. Некоторые депутаты попробуют продолжать выступления с трибуны, включая фонарики и зажигалки, но потом, громко матерясь и проклиная Горбачева, выйдут в кремлевские дворы, продолжая дискуссии там.

Я был среди них, я даже встретился и по-дружески обсудил эту абсурдную ситуацию с народным депутатом Егором Яковлевым, которого срочно назначат на мое место руководить телевидением и радио.

Он, правда, долго не продержится в этом кресле, и его сменит (страшно сказать!) сам великий идеолог, бывший член политбюро Александр Яковлев. Но если берешься не за свое дело, ничего путного не получится. Заменить Кравченко на телевидении не удастся ни одному, ни другому Яковлеву. Последнего будут просто освистывать на трибуне, и он, разобидевшись на всех, громко хлопнет дверью. А на прощание сократит всех работников телевидения, кроме службы информации. Тысячи профессионалов будут выброшены на улицу и попытаются потом создать свои независимые небольшие телекомпании.

Меня же волновала тогда собственная судьба. И хотя я успею устроиться работать в редакцию «Юридической газеты» и даже близко познакомлюсь там с Владимиром Жириновским, создавшим свою партию ЛДПР, меня уже скоро позовут в Генеральную прокуратуру России.

Начнутся томительные допросы перед двумя телекамерами по делу о ГКЧП. Я ведь тогда даже святым духом не ведал, что Борис Ельцин не простит мне моей независимости в годы противостояния с Горбачевым.

Наступит время, когда Михаил Полторанин по-дружески подарит мне оригинал указа Ельцина «О средствах массовой информации в РСФСР», где в пункте 3 будет указано о моем освобождении от должности, а Прокуратуре РСФСР – дать правовую оценку моим действиям. Михаил признался, что указ Борис Николаевич подписывал в нетрезвом виде, но какое это имело значение! Важно другое – меня начали вызывать на многочисленные допросы.

Они проходили по нелепейшей случайности в здании бывшего Отдела пропаганды ЦК КПСС. Допросы выглядели вначале как свидетельские, но потом я узнал, что уже по моему делу со свидетельскими показаниями прошли многие десятки работников телевидения и радио.

Сначала следовали телезаписи допросов, потом через несколько дней снова вызывали, чтобы я полностью отсмотрел пленку допроса и подписался, что не имею технических претензий. Потом мне давали сокращенный вариант «бумажного» протокола допроса. Всякий раз я убеждался, что там столько вольностей и интерпретаций допущено – ни в какие ворота! Я терпеливо брал чистые листы бумаги и заново переписывал собственные свидетельские показания. Они, естественно, отличались от телевизионных – извращенных показаний.

Несколько месяцев шла такая игра со мной. Я устоял. Поддерживало то, что мне помогали мои товарищи своими рассказами о следственных допросах, где они уже побывали по делу о причастности телевидения и радио к ГКЧП и конкретно – причастности Кравченко.

Неожиданно приятно было обнаружить, что следственную группу возглавляет Борис Тарасов, следователь по особо важным поручениям. Мы с ним были хорошо знакомы раньше, когда он выступил у нас в качестве автора одного из документальных фильмов по громкому уголовному делу. Фильм я тогда отсматривал, делал замечания, и он успешно прошел по телевидению.

Борис Тарасов относился ко мне без внешних подозрений, но допросы были непростыми. Больше всего следователей интересовали сведения об основных деятелях ГКЧП. Естественно, я прекрасно знал каждого и характеризовал вполне объективно! Спрашивали, например, о Геннадии Янаеве: «Верно ли, что любит спиртное?» Я не врал, отвечал, что верно, но отношения у нас с ним были хорошие. Очень высоко отозвался о Пуго, который, на мой взгляд, был честнейшим человеком и настоящим, убежденным коммунистом.

Все эти месяцы я почти не спал – столько роилось всяких мыслей. А главная была: «Как же мы потеряли великую страну?»

Один эпизод из допросов врезался в память на всю жизнь. Я приболел, с высокой температурой побывал в поликлинике. Надавали мне рецептов, но в аптеку не успел, поскольку срочно позвали в прокуратуру. Борис Тарасов объяснил, что это, скорее всего, наша последняя встреча, переносить ее нельзя и я сам пойму почему. Больше часа я маялся в прокуратуре, а потом мы отправились в Лефортово на очную ставку с бывшим заместителем генерального секретаря ЦК КПСС Олегом Шениным.

С депутатским удостоверением я поднялся с Тарасовым на четвертый этаж знаменитого следственного изолятора.

…Открыли дверь в одну из комнат, и я сразу увидел справа за столом Олега Шенина с его адвокатом. Они сидели, а больше в камере не было ни одного стула.

Я протянул руку Шенину, чтобы поздороваться. Но он отвернулся от меня и уставился в «Комсомольскую правду», которая лежала перед ним на столе.

Для меня все было неожиданно, особенно многочисленные вопросы адвоката Шенина о том, как и при каких обстоятельствах я получил рано утром 19 августа 1991 года от Шенина документы, которые были подписаны членами ГКЧП. Я рассказал, как меня ночью привезли в ЦК, где я встретился с Шениным в его кабинете. Мы сидели друг против друга за широким столом, и Шенин отдал мне на ознакомление документы, которые я срочно должен был доставить в Останкино для информационных выпусков на телевидении и радио.

Адвокат как будто дурачился. Он снова и снова спрашивал меня, уверен ли я, что Шенин точно знал, какие документы мне передает, мог ли он видеть через стол содержание текстов, когда я открыл папку с ними. Я возмутился: «Что за вопросы мне задаются? Естественно, Шенин все знал и даже дал инструкцию, как их передавать в эфир».

Но тут прорвало самого Шенина, который обвинил меня, что в статье «Комсомольской правды» я оболгал его. Но статья ведь не моя, а редакционная, и ссылки на меня взяты из интервью, которое я накануне давал газете. Но заголовок и большинство формулировок публикации исходили не от меня.

Более двух часов длились эти перекрестные допросы, где хотели выставить меня виновником. Я вопросы едва успевал записывать на рецептах (другой бумаги мне не дали) и, как мог, отбивался от наседавших на меня Шенина и его адвоката.

Когда все кончилось и я вышел на улицу, то едва стоял на ногах. Меня поддерживал Борис Тарасов. Я поинтересовался у него, почему такие странные вопросы были от обвиняемого. На что он сказал: «Это были очень грамотные люди. Они хотели доказать, что Шенин лишь исполнил роль передаточного механизма при вручении вам документов. Он мог и не знать их содержания. Вот такая линия поведения у них. Кроме того, надо иметь в виду, что Олег Шенин уже был ранее судим. Он прекрасно знает все юридические тонкости».

Так я нечаянно узнал, что еще в прошлом будущий лидер КПСС отсидел несколько лет за какие-то махинации на стройках в Сибири.

Через день Тарасов снова позвал меня. Но это был уже не допрос. Он сказал, что я хорошо держался, и поинтересовался: «Почему ни разу не позвонил в вашу защиту Горбачев? Одного звонка было достаточно, чтобы к вам никто не приставал…»

В ответ я только развел руками. Мы потом вместе шли до метро. Он ясно дал понять, что следствие по моему делу прекращается, никаких провинностей не замечено.

– Другое дело, если бы победил ГКЧП, а вы не дали этих документов в эфир, тогда уже действительно на законных основаниях вас бы посадили. Потому что в Законе о СМИ сказано, что официальные документы, подписанные высшими руководителями страны, передавать по телевидению и радио следует без каких-либо правок.

Вот такой поворот событий! Значит, мне вообще напрасно «шили дело». Ведь под документами действительно стояли подписи всех высших государственных деятелей, кроме Горбачева.

Но все эти допросы дорого обошлись мне. Несколько месяцев я пролежал в больнице, продолжая мучиться бессонницей и нервными стрессами.

А в России жизнь накалялась. Еще обнаружилась куча предателей и политических негодяев. Один из них – Вадим Бакатин, назначенный Горбачевым на пост руководителя КГБ. Он однажды собрал пресс-конференцию и продемонстрировал на весь мир наши закладные подслушивающие устройства в новом здании американского посольства. Бакатин крутил перед собой разные детали, мини-микрофоны и т. д. Не сказал одного: все здание американского посольства в Москве, нашпигованное жучками в строительных конструкциях, представляло собой единый комплекс – гигантский передающий и принимающий экран. По подсчетам специалистов, это ноу-хау оценивалось в миллиард долларов. А Бакатин лишь ухмылялся перед телезрителями. Как будто не понимал, что иностранные спецслужбы начнут поиск в странах, где мы заказали строительные материалы и конструкции для посольства США, непосредственных изготовителей, а через них выявят сотни наших агентов. Их Бакатин сдал таким почти невинным образом.

В дальнейшем мне доведется работать в «Российской газете», где поначалу Верховный Совет России назначил меня исполняющим обязанности главы новой газеты под названием «Известия Советов народных депутатов». Дело в том, что «Известия» сменили свой статус и стали бичевать депутатов Верховного Совета России, который все больше вступал в прямое противостояние с президентом Ельциным. Хасбулатову понадобится дополнительная поддержка в лице новой газеты. И Верховный Совет утвердит меня в должности главного редактора. Это может показаться невероятным, но так было. Одновременно я был временно назначен первым заместителем главного редактора «Российской газеты». Через нее, как финансового донора, предстояло подготовить первый выпуск будущих «Известий».

Мое назначение состоялось, по иронии судьбы, в августе 1993 года. Опять август! Пройдет месяц, и накал противостояний между Верховным Советом и Ельциным достигнет апогея. Белый дом – здание Верховного Совета России – будет расстрелян из четырех танков, и он будет гореть на глазах у всего мира.

Все крупнейшие телекомпании мира будут вести прямые трансляции с этого трагического события – единственного в своем роде. Нигде и никогда еще президентская власть не расстреливала свой парламент!

Событие поистине сенсационное. Оно ознаменовало «высший уровень российской демократии» и ее выдающегося представителя Бориса Николаевича Ельцина.

Мои учредители «Известий народных депутатов» окажутся в Лефортове, а сама газета не сможет выйти в свет. И Хасбулатов, и другие руководители Верховного Совета окажутся под следствием. На память об этом у меня хранится удостоверение главного редактора «Известий», до сих пор не освобожденного от этой должности. Освобождать было некому.

А тем временем в «Российской газете» тоже проходили драматические события. Главного редактора газеты А. Логунова с третьей попытки заменят на Н. Полежаеву. Ее представление на редколлегии было сенсационным, а точнее – фельетонным.

Обычно эта церемония проводится на высоком уровне. Раз уж речь идет о правительственной газете, главного редактора как минимум представляет либо председатель правительства, либо его первый заместитель. А в нашем случае неожиданно на редколлегии появились заместитель министра по печати, сама Наталья Полежаева и сопровождавшие ее два автоматчика. Логунову было приказано с употреблением матерных слов покинуть свой пост, что он и сделал.

Мне довелось потом поработать в «Российской газете» первым замом главного редактора пять лет. И это были годы хорошего журналистского творчества. После того Госдума и Совет Федерации поручили мне создать и возглавить «Парламентскую газету».

Но вот один эпизод из истории «Российской газеты» мне непременно хочется вспомнить. Это как раз тот момент, когда в Лефортове оказались Хасбулатов, Руцкой и другие знаменитости. Шли допросы, тянулось время, но было ясно, что этих «заговорщиков» надо все-таки амнистировать.

Ельцину это было очень противно, но ничего не поделаешь: они даже на ГКЧП не дотягивали, а тех уже оправдали. И вот принимается решение Госдумы об амнистии. Это означало, что уже завтра они должны покинуть лефортовский следственный изолятор.

Решение об амнистии пришло в «Российскую газету» для опубликования. Эта газета является по статусу официальным публикатором всех законов, указов президента, постановлений правительства, Федерального собрания и его обеих палат и т. д. Вступают все эти документы в силу со дня опубликования в «Российской газете».

Дело было в пятницу. Я, как первый зам. главного редактора, вел номер. Главный редактор Н. Полежаева вечером присутствовала на дне рождения Патриарха. В номере уже запланировали поместить постановление Госдумы об амнистии Хасбулатова, Руцкого и иже с ними. Откуда-то пронюхали об этом зарубежные телекомпании и напросились к нам в гости. Я понимал, что они хотят снять телесюжеты о том, как выйдет в свет «Российская газета» с сенсационным документом, а завтра они бросятся дежурить у лефортовского специзолятора, чтобы зафиксировать выход на свободу заключенных.

К 18.00 в печатном цехе, где версталась газета, меня окружили с телекамерами больше десятка иностранцев.

Надо подчеркнуть, что правительственная газета выходила в свет двумя выпусками. В 18.00 уходил тираж на страну, а до 22.00 выпускался так называемый московский тираж.

Наступил момент, когда уже пошел в печать первый выпуск. Телеоператоры это снимали. Брали у нас интервью, как вдруг меня подозвали к телефону, который был в кабинете начальника печатного цеха.

Я представился. Со мной говорил Б. Сатаров – один из первых помощников Ельцина. Он в категорической форме от имени президента России потребовал не публиковать постановление Госдумы. Я ему спокойно объяснил, что первый выпуск уже пошел на страну и его не остановить.

– Ну тогда в московском выпуске не печатайте! – потребовал он.

Я спокойно объяснил, что нарушать закон о порядке публикации официальных документов не имею права. Но в ответ он пригрозил, что обо всем немедленно доложит Ельцину.

«Пожалуйста, ваша воля, – сказал я в ответ. – Но только мне нужно пять минут еще, чтобы я поднялся в свой кабинет, где у меня стоит правительственный телефон. И скажите Борису Николаевичу, что номер выпускает в свет Кравченко, бывший председатель Гостелерадио СССР».

Я поднялся к себе в кабинет. Ждал десять минут, полчаса, а потом понял – звонка не будет. Позже я узнал, что Ельцин, услышав мое имя, выругался и сказал: «Все бесполезно, с ним не договоришься».

Однако наутро была предпринята хитрая акция. Ельцин решил действовать через генерального прокурора России Казанника – того самого народного депутата СССР, который подарил собственный мандат Ельцину в Совет национальностей Верховного Совета СССР. Однако и Казанник уже знал, как развиваются события, и потому рано утром он уехал в неизвестном направлении. Все-таки суббота, можно вроде бы где-то отдохнуть.

Казанника настойчиво искали. Арестантов долго не выпускали из Лефортова. Напряжение нарастало. Там уже появились депутаты Верховного Совета с жесткими требованиями. Гневались адвокаты заключенных. И вот наступил долгожданный момент – заключенные вышли на свободу и попали в объятия сотен людей.

Прошло время. У меня были встречи и с Хасбулатовым, и с Руцким. Они благодарили меня за принципиальность. А я пережил еще один стресс…

Пройдут еще годы. На одном из приемов в Кремле у президента России Владимира Путина мы встретились с Михаилом Сергеевичем Горбачевым. Он по-дружески обнял меня, посмотрел пристально и спросил: «Леонид, почему ты так поседел?» А я ему также по-дружески ответил: «Это все произошло при вас и из-за вас».

Мы оба поняли, как далеко развела нас политическая судьба. А потому общаться дальше не хотелось ни ему, ни мне. Мне в особенности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.