Труба опять зовет

Труба опять зовет

Ой ты, гой еси…

Начиная с января 1957 года, командование поручает мне подготовку следующей экспедиции на Новую Землю. Если все получилось с первого захода практически без подготовки, то теперь должно получиться еще лучше, хотя объем планируемых работ увеличивается в несколько раз. В этом году моя группа будет собирать металлоконструкции не только БКУ (усовершенствованных бронеказематов), но и всяких других – по несколько сооружений: ОПР (оптический пункт регистрации), ОПК (оптический пункт контроля), ГПА (главный пункт автоматики), не считая всякой мелочевки. Кроме монтажа собственно конструкций, мы должны их насытить также всей электрической «требухой»: зарядо-разрядными щитами, мощной батареей авиационных аккумуляторов, проводкой, освещением и т. п., короче – полностью подготовить сложные объекты к работе в условиях нескольких, возможно – нескольких десятков, ядерных взрывов. Мы не можем выполнить электрический монтаж сразу в заводских условиях: сооружения состоят из нескольких секций. Максимальный вес секции всего 5–7 тонн, чтобы корабельные краны не надорвались. Зато можем надорваться мы, приступая к очень трудоемким электрическим работам только после сборки-сварки сооружения на месте: сроки готовности – прежние.

Кроме того, мы должны выполнить ряд работ на командном пункте полигона – «Высоте». Там, помимо больших работ в строящемся заглубленном командном пункте, надо установить также антенное поле на деревянных радиомачтах. В одной команде работают электрики, связисты, инженеры из проектной группы. Моего друга Леву Мещерякова переводят из «пятнашки» к нам. В нашу группу подключается также капитан Алексей Венкстерн. Леша – потомственный дворянин и военный из обрусевших шведов. Порода ясно читается на его по-девичьи красивом лице. Он – электрик «высокого полета», ему предстоит смонтировать КП полигона – «Высоту». В группу входят также майор Петров («Капитоныч») и капитан Лева Сорокин, знакомый по Улан-Уде.

В мою группу включены также несколько старшин и мичманов-сверхсрочников. Мичман Шабанин – материально ответственный. На нем висит сохранность и учет наших собственных грузов: материалов, инструментов и т. п. Знакомый мне по Чите мичман Воропаев – электрик. Есть даже строевой начальник – старшина Аверьянов. Его дело – подготовка к экспедиции отобранных матросов. Часть известных мне матросов я отбираю сам: Цопа, Кравцов и несколько других.

Теперь в южной части Новой Земли – южнее пролива Маточкин Шар, в губе Белушья (зона Б) растет целый город военных и ученых «атомной» науки, строится жилье, причалы, котельные, машинные парки, лаборатории и электростанции. Рядом с Белушкой (так обычно называют в быту зону Б) обустраивается аэродром Рогачево. Все туземцы – ненцы во главе с Тыко Вылкой – переселены в Архангельскую область. Наша часть в зоне Б организует постоянную группу, которая должна работать круглый год, даже во время полярной зимы. Начальник новой группы – майор Шапорин, деловой мужик весьма объемистых габаритов, уже «положил глаз» на меня…

Сейчас, во время подготовки, для нас наиглавнейшее дело – устранить проектные «ляпы» в чертежах. Тем более это нужно сделать, поскольку изготовление нескольких сооружений поручено нашему Заводу 122 на Магнитогорской улице. Много металлоконструкций, в том числе бронеказематы, изготовляет 55 Механический завод Минобороны, расположенный в с. Стрельне. Как-то автоматически по новоземельским заказам я стаю на заводе неким военпредом. Мне нравится этот компактный и неплохо оснащенный завод, в числе продукции которого даже есть краны. Мы сразу же находим общий язык с начальником (полковник Шапиро, однофамилец нашего командира), главным инженером и начальниками цехов. Очень хорошо, что у них возникает куча вопросов по создаваемым конструкциям, особенно по сварке и последующим деформациям. Это значит, что руководители и инженеры завода работают как инженеры, а не спускают все технические решения на усмотрения слесаря дяди Васи и электросварщика дяди Степы. Инженерам завода нравится, что желторотый лейтенант решает почти все вопросы быстро и без всяких запросов и согласований. Завод тоже без всяких согласований выполнил мою просьбу о контрольной сборке и подгонке стыков соседних секций после их изготовления, хотя такая операция не предусматривалась и не оплачивалась. Надо ли говорить, насколько эта операция упростила мне жизнь на монтаже в снегах Новой Земли?

С 55-м заводом мы сотрудничали потом много лет. Добрые отношения очень помогли нам, когда мы вместе ломали головы над совершенно неведомыми затворами, изготовление которых поручили заводу. Циклопические конструкции были снабженными непонятными гидравлическими и другими устройствами. Сверхвысокая секретность скрывала назначение и функции устройств, что не позволяло принимать какие-либо решения по конструкции: завод вынужден был строго придерживаться чертежей, которые, как всегда, изобиловали ошибками. Точно так же вынужден был действовать и я, принимавший готовые изделия для монтажа. Гораздо позже, при драматических обстоятельствах, о которых напишу, я узнал, что затворы мы делали для герметичного перекрытия въездов в сооружения, способных выдержать ядерный удар. А возможность нанести такой удар с нашей стороны пряталась именно в этих сооружениях…

Вставка из будущего, нужная для закрытия темы. Для ядерных испытаний в следующем, 1958 году, Военморпроект создал чертежи бронеказематов повышенной прочности, способных выдержать термоядерный взрыв. Не знаю почему, но изготовление их поручили Ростинскому судостроительному заводу, минуя наше Управление монтажных работ. Мы даже не получили заранее чертежей. В начале 1958 года с завода посыпались сигналы SOS: конструкции разрушались непосредственно в процессе их изготовления, не ожидая термоядерных нагрузок. Отцы-командиры (теперь к ним следовало причислить и командование УМР) послали на завод меня. Увиденная на заводе картина была не для слабонервных. Основу конструкции каждой секции составляло несколько прямоугольных рам из больших двутавров примерно – № 40, т. е. с высотой профиля 40 см. Близко расположенные рамы вваривались по всему периметру примыкания (чтобы покрепче было!) в коридор наружной обшивки из стальных листов толщиной около 16 мм. Близко расположенные сварные швы большого калибра создавали такие огромные внутренние напряжения, что балки и толстая обшивка разрушались, как стеклянные… Для меня картина была предельно ясна и понятна. Все неприятности происходили из-за самой распространенной ошибки людей, не понимающих природы сварки и считающих сварной шов некоей металлической разновидностью оконной замазки. В течение нескольких дней я сократил в чертежах бронеказематов более километра (!) сварных швов, изменил конструкцию стыков и некоторых деталей, остальной сварке указал строгую последовательность. Пробную секцию по такой технологии завод изготовил быстро. Она (секция) была прочной и без проблем. Завод вздохнул свободно. Военморпроект не глядя, телеграфно подтвердил все мои решения. Великая сила проекта: один дурак может нарисовать столько, что десять умников будут ложиться костьми, чтобы в итоге слепить очередную «козью морду», которая потом еще долго будет мучить уже другой народ своими уродствами. И еще – о проектировщиках и конструкторах: главные и умные очень часто сидят в разных кабинетах…

Однако надо возвратиться в 1957 год. Опять в чертежах уйма нелепостей и нестыковок. Приезжает из московского Военморпроекта главный инженер проекта (ГИП) Лексаков. Мы вываливаем ему десятки замечаний по проектам. Лексаков, гражданский инженер, весьма контактный и общительный человек, взмолился:

– Ну, ребята, вы же все знаете, как надо делать! Так смело всё и делайте, невзирая на чертежи! У меня нормальные инженеры – это всего несколько офицеров. Но им работать некогда: без конца всякие политзанятия, семинары, строевая подготовка, экскурсии по местам боевой славы… А за кульманами остаются и «рисуют» чертежи девочки и мальчики, окончившие техникумы и институты совсем недавно… Что с них можно взять? А я один разве могу уследить за всеми мелочами?

Забегая вперед, скажу, что одна такая мелочь в виде пропущенной запятой чуть не погубила у меня нескольких матросов. Дело было так. На «Высоте» мы должны были установить небольшой топливный склад для дизельной электростанции. Цистерну объемом 25 м3 полагалось испытать на плотность давлением воздуха 0,3 кг/см2. При копировании чертежей (тогда это делалось дедовским способом – рисованием тушью на полупрозрачной кальке, наложенной на чертеж) копировщица пропустила запятую, – пренебрегла таким «пустячком», или просто не заметила, повысив тем самым испытательное давление в 10 раз. Надо заметить, что все испытания труб и всяческих разных сосудов на прочность и плотность, как правило, проводятся гидравликой – водой. Если приходится испытывать давлением воздуха (нет воды, низкие температуры), то разрабатывается специальный Проект организации работ (ПОР), который должен уберечь людей при взрыве: сжатый газ накапливает энергию не хуже взрывчатки…

Наш прораб капитан Лева Сорокин заглянул в чертеж и, узрев надпись «испытать давлением воздуха 03 кг/см2», о запятой не подумал и дал команду: качать компрессором воздух в лежащую на земле «банку», размером с железнодорожную цистерну. Она, бедная, выдержала только половину «расчетного» давления, затем – взорвалась. Днище, весом несколько сот килограммов, «просвистело» совсем рядом с группой матросов. На пути «банки», улетевшей в другую сторону, людей, к счастью, тоже не было…

В феврале и марте 1957 года мы отгружаем все полуфабрикаты наших игрушек, а также свое оборудование и материалы, в Мурманск для погрузки на ледокол. Близкая и долгая разлука уже висит над моей молодой семьей из двух человек. И так уже очень долго, около четырех месяцев, длился этот подарок судьбы, когда мы были вместе, – мои командировки были не дольше недели…

Все отобранные для второй экспедиции матросы, старшины и некоторые офицеры уже в Североморске. Я «зачищаю» последние вопросы и тоже готовлюсь к отъезду.

Ожидаемый «зов трубы» прозвучал уж совсем не вовремя. Телеграмма от Френкеля предписывала мне прибыть в Мурманск 1 Мая. Празднование «Дня пролетарской солидарности» с далекого детства было для нас святым делом, но приказ воспоминаниями не перешибешь… Дарим себе с женой целые сутки совместной жизни: в Мурманск еду не на поезде, а на другой день улетаю самолетом. В Ленинграде с 1 мая все моряки надевают белые фуражки, в Североморске еще месяц будут ходить в черных.

Весь город широко празднует 1 Мая. Обходим с женой толпы демонстрантов и праздничные колонны, «просачиваемся» в Пулково с небольшим чемоданом и черной фуражкой в руках. Перед посадкой в самолет надеваю черную, а Эмме отдаю белую фуражку: не скоро она мне понадобится… Тяжело разгоняется и взлетает самолет. В иллюминатор я вижу такую одинокую и несчастную фигурку жены с белой фуражкой в руках…

Перед долгой разлукой

В гостинице «Арктика» нахожу Френкеля, докладываю о своем прибытии: «Товарищ полковник, лейтенант Мельниченко по Вашему приказанию прибыл».

– Что случилось, Давид Ионович? – это уже неофициальный вопрос.

– Садись, Коля, отдохни. Скучно тут мне одному!

– Совесть у Вас есть, Ваше Высокоблагородие, господин полковник??? Из-за скуки оторвать бедного лейтенанта от молодой жены, да еще в День Великого Пролетарского Праздника?

– Ну, не гони волну, бедный лейтенант, да еще и молодожен. Дел у нас с тобой – выше крыши. Твои коробочки не влезают все в ледокол. Надо быстренько прикинуть, что и куда грузить, что можно оставить для второй очереди. Через несколько дней надо выходить в море. Лед очень тяжелый, неизвестно, сколько придется долбиться. А сроки – сам знаешь…

Вскоре мы с Френкелем уже в порту. Наш ледокол уже практически загружен, но оставшиеся грузы не помещаются. Требуемое решение, что оставить «на потом», – для меня очевидно. Без колебаний оставляю всю начинку сооружений, все электрические щиты и всякие «прибамбасы» и гружу все железные коробки. Если мы не сварим и не установим коробки, то куда будем монтировать всю начинку? Френкель с этим сразу же соглашается. А моя просьба – грузить последними новенькие сварочные агрегаты, ему непонятна.

– Они – новые, им нужно двое суток на обкатку, – объясняю я Френкелю. Он сразу все понимает и распоряжается к горючему для тракторов на палубе добавить еще несколько бочек бензина для моих агрегатов. Хорошо работать с таким начальством, которое все понимает. На таком простом мероприятии потом я сэкономлю целую неделю…

Техническое отступление, не очень уместное, но просвещающее Когда вышли первые «Жигули», сделанные по итальянской технологии, я очень удивился, что на их карбюраторах не стоят ограничительные шайбы на период обкатки. Такие шайбы стояли на всех двигателях «Побед», «Волг» и «Москвичей». Шайба исполняла роль удавки, затянутой на шее бегуна, чтобы, он перемещался только ползком, пока не окрепнет. В инструкции же по «Жигулям» всего лишь приводилось пожелание (!) не превышать скорость 90 км/час (!!!) на первой тысяче (всего-то!) километров пробега. Оказывается, все дело в точности изготовления деталей двигателя. При низкой точности эти детали должны долго прирабатываться, притираться друг к другу, чтобы нормально работать дальше. Даже обычные рабочие обороты в период обкатки двигателя могут полностью «запороть» его. После «тихоходной» обкатки из двигателя, вместе со сменяемым маслом, выходит уйма металлических опилок, до того бывших «неточностями», разными заусенцами и повышенными допусками в размерах. Поэтому тщательная, а значит – длительная и спокойная, обкатка новых двигателей на сварочных агрегатах, была для нас условием их относительно надежной работы в будущем.

В гостиницу возвращаюсь поздно вечером, голодный как волк. В портовом Мурманске, где жизнь должна бить ключом круглосуточно, все уже заперто и закрыто, как в провинциальном и глубоко сухопутном Урюпинске. Единственный маяк освещает эту унылую картину: ресторан «Арктика», куда я и направляю свои стопы в военно-морских ботинках.

Здесь, за плотно зашторенными окнами, шумит и заправляется весь Интернационал. Просто поужинать, не заказав спиртного, – это плюнуть в нежную душу официанта. Заказываю прожиточный минимум, быстренько все загружаю вовнутрь, закуриваю и расслабляюсь. За соседним столиком звучит родная немецкая речь. Один из немцев хмуро оглядывает меня. Я, знакомый с «партиципами» и «кондиционалисами», а также со всеми сварочными терминами на немецком, бодро ввязываюсь в разговор. Выяснили: оба мы инженеры, оба не любим военную форму. На вопрос о том, где же мой немецкий друг был в 1941 – 45 годах, он быстренько ответил, что был очень болен все это время. Я не поверил, немец начал что-то объяснять со скоростью, значительно превышающей порог моего восприятия. После моих настойчивых «langsamer» (медленнее) и «deutlicher»(отчетливее) мы вернулись к исходным истинам и темпам. На той стадии разговора, когда мы заказали еще по сто грамм, чтобы выпить за взаимопонимание, мир и дружбу между народами, совершенно трезвый капитан из патруля объяснил мне, что для меня эта мирная конференция может закончиться на гауптвахте. Переговоры пришлось завершить без подписания итоговых документов…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.