17

17

Сейчас, проведя уже достаточно времени с этими людьми, я начал явственно, физически ощущать мое отвращение к большинству из них. Иногда хочется кричать на них, кричать, обвиняя в том, что они ничего не делают, чтобы хоть что-то изменить в этом стоячем болоте, что-то поменять. «Господа, разбейте хоть пару стекол. Как только терпят бабы?», – как у Бродского. Сломать, разбить, прекратить работу, бессмысленную и не приносящую ни удовлетворения, ни результата, просто так, ради красоты поступка, ради «счастья ножа»! Чувствую их рабскую покорность, и мне хочется уйти подальше и не видеть и не говорить с ними. Я уже не в силах слушать постоянные разговоры об одном и том же. Изо дня в день, из года в год. Как можно работать на одном месте и не желать поменять что-то в своей жизни, круто не повернуть ее? Почему нужно смиряться с условиями своего существования и слепо следовать року? Я не вижу здесь никаких трудовых подвигов, рвения к работе, которое бы охватывало всех и влекло за собой остальных, более пассивных и медлительных, как то описывает Горький в своих «странствиях по Руси». Это хотя бы смогло оправдать все остальное, что есть отвратительного и мерзкого здесь. Но этого не происходит. Есть лишь систематическое выполнение заданий, данных кем-то сверху, и зачастую никто и не задумывается над тем, что они делают, просто машинально берутся за выполнение. Но больше всего меня раздражает то, что все они пытаются делать вид, что создают нечто великое и значимое, что-то нужное и без чего просто нельзя будет обойтись. Мне бы хотелось, чтобы они просто признали бессмысленность своего труда, это было бы, по крайней мере, честно. В этом нет ничего зазорного; когда я работал грузчиком, я тоже знал, что в этом нет никакого смысла, но я хотя бы это признавал и трезво осознавал, что делаю это лишь потому, что нахожусь в безвыходной ситуации. Здесь же нет ничего подобного, все заняты страшно важным делом, и если не получится его решить и решить быстро, то это может обернуться опасными катаклизмами. Так смешно наблюдать за этой суетной беготней, криками и попытками ускорить процесс путем привлечения большего количества работников даже на самую ничтожную работу. Уже давно известно, что чем больше людей бросают на выполнение задания, тем сложнее им с ним справиться. Намного эффективней будет определить на его выполнение двух-трех людей и дать им стимул к работе, объяснить, что они смогут получить больше, если выполнят все в запланированный срок, и четко обозначить условия задания. Вот когда лучше всего работают люди – когда знают, за что они работают. Если же людей много, то каждый чувствует за собой меньше ответственности, так как может переложить ее на другого, и чем больше людей, тем больше соблазна поступить именно так. Это правило я хорошо усвоил, когда работал в баре. Бывали дни, когда у нас работал полный состав официантов, а это в лучшие времена человека четыре одновременно и еще я, как «полевой» игрок. Так вот, в обычные дни, когда гостей было не так много, а персонала был вызван полный штат, все терялись, путались под ногами друг у друга, медленно реагировали, и каждый всегда знал про себя, что если я не успею, успеет другой. И это создавало большие проблемы в обеспечении бесперебойной работы. Хотя, казалось бы, большое количество работников должно облегчить труд каждого и создать более благоприятные условия. И, наоборот, когда людей мало, а работа предстоит серьезная, каждый, кто будет участвовать в ней, собирается с силами, мобилизует свои внутренние резервы, и как бы говорит себе: «Если не я, то кто?», и работает с полной отдачей, потому как знает, что не на кого положиться, кроме себя самого. Об этом свидетельствует еще один случай, тоже с тех времен, когда я работал в баре. Приближался какой-то государственный праздник, и начальник, планируя работу заранее, составил специальный график, подобрал персонал. Но в назначенный день я, придя первым и не дождавшись никого из своих коллег, вынужден был сам открывать заведение, прибирать столы, оставленные с вечера, проверять сортировку приборов и заниматься тем, что вообще не входило в мои обязанности. Но время было уже к открытию, и мне пришлось взять на себя и эти функции. Позже пришла девочка, которая была менеджером, и мы вместе с ней обслуживали гостей. К обеду приехал и начальник. Никто больше не вышел, как выяснилось позже, кто-то из официантов запил, кто-то заболел и так далее. В итоге мы втроем вместе с начальником работали весь день, а поскольку это был праздник, то где-то в середине дня у нас была «полная посадка» в заведении, причем на протяжении нескольких часов подряд, а это без малого 85 человек. А нас было трое. При этом я, помимо приема заказов и разноса готовых блюд, вынужден был еще и успевать готовить напитки – в баре я тогда работал один. И, как показала практика, наша работа была более эффективной, слаженной и быстрой, чем мы могли предположить. Конечно, к вечеру мы вымотались, но чувство усталости от такой работы было намного приятнее, чем от той, которую можно сделать быстро и легко. И подобное я видел часто.

На этом же месте работы, порой оставаясь один из всей бригады, я наивно предполагал, что самоотверженность моя должна быть замечена и награждена сверх меры, но я ошибался. Непроходимая тупость и узколобость начальства свидетельствуют лишь о том, что никто здесь не ценит самый важный ресурс – человека. Когда я пытался в этом разобраться, призывал на помощь весь свой здравый смысл, следуя изречению Конфуция, ставил себя на их место и пытался думать так, как думают они, – все это, нисколько не приблизило меня к пониманию того, почему они поступают именно так. Видимо, осознание себя «маленькими царьками» в каком бы то ни было царстве делает людей совершенно слепыми и глухими даже к самым простым и понятным вещам: корректности, солидарности, человечности, наконец.

Наши руководители долго не задерживаются на своих местах, часто сменяются и, придя в новый для себя коллектив, в котором уже сложились определенные отношения, привычки, даже традиции, не желают вникать в эту устоявшуюся систему ценностей, не имея целостной картины о работе, они на первых же порах внедряют новые правила, которые, по их мнению, смогут в кратчайшие сроки все поменять и настроить работу на новый лад. Это свойственно почти всем. Где-то было сказано: дай человеку власть – и посмотришь, какой он на самом деле. Зачастую эти люди приходят на руководящие должности из совершенно сторонних областей, имея родственные или дружеские связи с теми, кто занимает высокие посты.

Не желая признавать строптивость коллектива, и такое тоже бывает (к сожалению, редко), в определенные моменты работы они предательски и «втихаря» жалуются на своих же собственных подчиненных высшему руководству. Иногда в качестве, как им кажется, воспитательной меры могут сталкивать работников лбами весьма изощренными методами. То, что я лично испытал на своей шкуре, – установление большей заработной платы вновь прибывшему работнику в нашу бригаду. Я узнал об этом случайно, и оказалось, что за одну и ту же работу мы получаем разную зарплату, причем ему была предложена довольно приличная надбавка. Я наивно полагал, что мне, как стойкому и практически безотказному на тот момент работнику, эта надбавка полагается как никому другому. Но они, видимо, считали иначе и решили выживать меня, используя свой извращенный ум как только могли. Это было первой причиной, по которой я решил, что имею моральное право на отказ от части работы, по причине разницы в заработной плате с моим коллегой. Третьему человеку, которого наняли через пару недель, тоже назначили повышенную ставку, и я еще больше утвердился в праведности своих действий. Я, конечно, пытался говорить с тем начальником, который тогда занимал этот пост, но его непроходимая тупость и недальновидность, а еще плюс ко всему какая-то детская обидчивость, и порой просто нежелание говорить, и непонятное молчание на конкретно задаваемые вопросы дали мне возможность понять бесполезность моих попыток. После этого я стал его игнорировать не только как начальника, коего я в нем давно уже перестал признавать, но и как человека в принципе.

Также у нас были популярны такие меры по воздействию на работников, как доносы. Мне не верилось, что такое может быть в XXI веке в крупнейшем мегаполисе Европы, в самом его центре. Да, не верилось, но факт остается фактом. Выбирали работника и предлагали ему всевозможные благоприятные для него условия, в том числе условия быстрого карьерного роста, а он должен был просто рассказывать руководству о том, какие настроения преобладают в коллективе, какие ведутся разговоры, кто и чем недоволен и прочее. А тех, кто отказывался от подобных позорных методов улучшения своего социального положения, ожидали всевозможные уничижительные меры, лишение премий и презрительное отношение со стороны «хозяев».

Трудно оставаться человеком в полном смысле этого слова в таких условиях, а если ты пытаешься это сделать, то попадаешь в немилость не только «хозяев», но и верных подданных, которых, к сожалению, остается все-таки большинство. В последнее время я начал замечать и какое-то нездоровое внимание к моей скромной персоне. Я, разумеется, не могу уже быть настолько наивным, чтобы, как и прежде, подозревать своих сослуживцев в порядочности, но и чтобы на меня начали доносить, подумать никак не мог. Теперь это уже точно установлено, и я даже знаю, кто это делает. Особого удивления это у меня не вызывает, здесь может произойти все, что угодно, и я прекрасно осознаю, что уже настроил против себя подавляющую часть коллектива и своим волюнтаризмом, и взглядами на нашу не совсем правильную жизнь, но в моей голове все равно не укладывается, как можно здороваться, и улыбаться, и даже иногда говорить о чем-то отвлеченном, и быть весьма милыми и добрыми женщинами, а потом за твоей спиной доносить начальству о том, что этот человек, мол, плохо работает. Был бы я не так хорошо воспитан, высказал бы все, что я думаю о них, причем при всех работниках, но не хочется мутить воду, все-таки работать придется и дальше, и все находятся рядом, постоянно сталкиваются, поэтому я просто многозначительно промолчу. Но иногда, конечно, так и тянет высказать все начистоту.

Еще один момент мне остается непонятен до сих пор. Поскольку у нас, да и вообще, как выясняется, во всех театрах имеют место авральные ситуации, то как бы кто ни пытался бороться с этим явлением, ничего не получается, и все приходится делать в последний момент, даже если до этого несколько месяцев, я не преувеличиваю, все сидят без дела. Но если избежать этого нельзя и никак нельзя обойтись без суетной беготни, низкоуровневой ругани и оскорблений, можно было бы стимулировать к работе людей, чтобы они знали, за что работают в режиме повышенных нагрузок. Но ведь и этого нет. Они хотят от нас полной мобилизации сил в кратчайшие сроки, и больше их ничего не интересует. Я советовал бы нашим, да и вообще всем занимающим начальствующие посты людям почитать Плутарха, а в особенности его «Сравнительные жизнеописания», и узнать, как Александр Македонский и Юлий Цезарь поднимали боевой дух солдат в ситуациях, казалось бы, совсем критических. Они просто-напросто повышали гонорары за выполнение тех задач, которые стояли перед войском. Все просто: когда человек знает, за что сражается или, как в нашем случае, работает, то все становится предельно ясно, тогда я буду готов работать по ночам и выходить в выходные дни, и дело не в жадности, но в уважении к самому себе. Труд человеческий должен быть достойно оплачен.

* * *

– В этом я, конечно, не могу с тобой не согласиться, – сказала М., – но вот я сама, к примеру, получаю меньше тебя в два раза, а работа у меня совсем не из легких. Группа – 30 человек, большая часть из них – безмозглые подростки, и что особенно плохо, в основном они все из обеспеченных семей, и их поведение и отношение к педагогам просто отвратительные. Они в открытую хамят, ведут себя вызывающе и презрительно относятся к нам, о чем не стесняются говорить открыто, порой прямо во время лекции.

– А что же ваше руководство? – спросил я. – Почему они никак за этим не следят?

– Да потому что если они за этим будут следить и пытаться как-то изменить ситуацию, им просто укажут на их места, а то и просто выгонят. Коррумпированное заведение, понимаешь? Богачи готовы платить огромные деньги за своих чад, чтобы они получили лучшее образование, а их деткам, конечно, на все это наплевать, они знают, что им ничего не будет за их поведение. Им с рождения уже уготовано место в фирме или банке, где работает отец. Вот и попробуй тут выступать, быстренько окажешься на улице, приходится все сносить и терпеть.

– Да, я понимаю, о чем ты, у нас на курсе, еще в первом вузе, где я пытался учиться, были люди, которые плохо не то что писали, но и изъяснялись по-русски с трудом, это при том, что нужно было сдать экзамен при поступлении – сочинение по русскому языку, я представляю, что бы они там написали, если бы писали сами. Были и наши соотечественники, тоже не отличавшиеся особой живостью ума, а некоторые даже читали по слогам. Но у большинства из них родители были из властных структур и тоже хотели дать своим деткам хорошее образование. Много было и представителей бывших союзных держав, они вели себя так, что иногда я задавался вопросом: люди ли передо мной стоят и какой век за окном? Была бы возможность, они бы ходили по институту с шашками наголо и в бурках. Мы чувствовали себя чужими в собственной стране, в общем, я тебя прекрасно понимаю.

– Ну, вот видишь, и что ты мог сделать? Просто ведь терпел и делал вид, что ничего не происходит.

– Да, приходилось, – огорченно ответил я, вспомнив годы своего обучения. – Как ты думаешь, можно как-то изменить сложившуюся ситуацию? Как-то вырваться из этой темной и чуждой действительности? Увидеть человеческое лицо хоть у кого-нибудь?

Она как-то странно улыбнулась, оценила меня взглядом и ответила:

– Человеческое лицо?! Как странно ты говоришь, а что же, по-твоему, какие лица у всех этих людей, с которыми ты постоянно сталкиваешься? Каждый человек! Только в силу своего образования, своего воспитания ему дано быть тем, кто он есть. Каждый человек наполняет себя изнутри всем, что было создано до него, и никто не виноват, что сейчас людям больше нравится наполнять себя телевизионными передачами и еженедельными поездками на рынок за продуктами, где они как бы отдыхают и расслабляются. Мы пытаемся изменить эту ситуацию, но пока все находится в самом начале, и сложно что-либо предсказывать.

– Нет, вы делаете ставку на рабочий класс, а это совсем уж скверно. Рабочий не желает ничему учиться, он привязан к своей работе еще крепче, чем сто лет назад был привязан любой сотрудник фабрики или завода. Они живут только ради работы и не представляют свою жизнь без нее, ради еды и отталкивают все, что может им помешать делать то, к чему они привыкали годами. Когда я пытался с ними говорить, как-то рассуждать о лучших условиях труда, о больших возможностях, они приводили мне в пример места, где работали прежде, на которых было еще хуже и тяжелее. Гордились тем, что работали на режимных предприятиях, где любое опоздание или другая провинность строго наказывались и порицалось любое свободомыслие. И это они считают нормальным и естественным. И когда я заявлял, что, на мой взгляд, все эти тюремные условия унижают человеческое достоинство, они только смотрели на меня как на идиота, который, не понимая ничего, пытается рассуждать. Так что ваши попытки ставить на рабочий класс ни к чему не приведут, я уверен в этом.

– Ты просто в этом вопросе не разбираешься и судишь лишь по своим собственным наблюдениям, а мы опираемся на историю, труды экономистов и опыт многих стран мира.

– Хорошо, только я больше ценю тот опыт, который мной пережит. Ладно, давай не будем об этом, договориться мы не сможем, а вот поссориться сможем легко.

– Давай не будем, ты прав, – сказала М.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.