Глава 21 По лезвию бритвы

Глава 21

По лезвию бритвы

В ноябре 1967 года Рашидову исполнилось 50 лет. По давно заведенной традиции Москва наградила юбиляра орденом Ленина. Правда, информация об этом потонула в том потоке сообщений, которыми в те дни была полна советская пресса – страна отмечала 50-летие Октябрьской революции. Точно так же отреагировала на рашидовский юбилей и центральная узбекистанская пресса: в газетах «Правда Востока» и «Ташкентской правде» об этом событии ничего не написали, что было вполне объяснимо: Центр, после смещения Хрущева, твердо придерживался политики не раздувать культа личности ни вокруг имени нового Генсека, ни вокруг имен республиканских лидеров.

И все же было бы неверным утверждать, что в Узбекистане совершенно не заметили юбилея Рашидова. Ведь в республике, помимо центральной прессы была еще и региональная, которая живо откликнулась на это событие. Кроме этого была издана его первая биография (правда, весьма скромная по объему), принадлежавшая перу министра культуры В. Захидова под названием «Творец прекрасного». Естественно, это был чистый панегирик, где образ Рашидова рисовался, что называется, без единого пятнышка. Точно в таком же духе были написаны и многочисленные статьи о нем, появившиеся на страницах узбекистанской печати в те дни.

Между тем отметим, что это не было узбекским ноу-хау – в таком же ключе тогда развивалась вся советская печать, которая взяла за принцип писать больше о положительном, а отрицательные факты чаще всего старалась оставлять вне зоны своего внимания. Особенно заметным это станет с августа 1968-го – после подавления «бархатной революции» в Чехословакии, где тамошние либералы при активной помощи Запада попытались углубить хрущевские реформы и ослабить диктат Москвы. Но случилось неожиданное: мягкотелый, как многим тогда казалось, Брежнев подавил эту попытку с помощью армии. С этого момента советское руководство окончательно закрыло хрущевскую «оттепель» не только в Чехословакии, но и у себя. Инакомыслие ушло со страниц СМИ, а с диссидентами призвано было бороться созданное в структуре КГБ 5-е управление (идеологическое).

Естественно, Узбекистан не мог быть исключением в этом плане. Тамошнее инакомыслие, являющееся в основном уделом городской творческой интеллигенции, было выведено за скобки общественной жизни, хотя никаких репрессий по отношению к людям, мыслящим инако не применялось. Их просто отрезали от печатного слова, а также закрыли им доступ к ТВ и радио. Правда, все каналы перекрыть все равно не удалось: действовал, так называемый, самиздат (самодельные печатные издания, тиражируемые на печатной машинке в домашних условиях).

Из узбекских инакомыслящих наибольшим авторитетом пользовался писатель-сатирик Абдулла Каххар – человек с весьма критическим складом ума и острый на язык. С Рашидовым у него были натянутые отношения, причем тянулось это еще с конца 40-х. В те годы Каххар написал роман «Кошчинар», где речь шла о том, как батрак женится на дочери кулака и отрывается от своей среды. Эту книгу узбекистанские власти назвали идеологически вредной, обвинив в бесклассовом подходе. В московской газете «Культура и жизнь» была опубликована критическая статья об этом произведении под названием «Роман, искажающий действительность». Под статьей стояли подписи Ш. Рашидова и И. Султанова.

У Каххара были и другие зарубки на памяти в отношении Рашидова, причем более свежие. Так, в 1963 году он написал остросатирическую пьесу «Голос из гроба», где бичевал взяточничество и должностные преступления власть имущих. Однако эта пьеса продержалась в репертуарах узбекских театров всего лишь год, после чего ее запретили. Впрочем, считать, что это была собственная инициатива Рашидова по сужению критики по адресу власти было бы преувеличением. Инициатива исходила от Москвы, которая, сместив Хрущева, взяла курс на постепенное сворачивание «оттепели».

Между тем в послеоттепельное время такие люди, как Абдулла Каххар, не могли не превратиться для интеллигенции в глашатаев свободы. К их острому слову прислушивались, их высказывания ходили по рукам в рукописных списках. Например, в дни, когда вся страна (в том числе и Узбекистан) с небывалым размахом отмечала 50-летие Октября, в среде узбекских интеллигентов в ходу были следующие строки, написанные им:

«Мы все тут считаем себя великими, но мы «великие» пока на уровне своей махалли. Чтобы стать действительно великим, надо учиться и трудиться, а не бахвалиться. Данные симптомы болезней Узбекистана могут перейти в хроническое состояние с понятным исходом, если у обитателей стратосфер общества, да и у всех нас не наступит отрезвление, не возобладает спасительная трезвость мышления. Для занятий вполне земными делами необходимо иметь ясную голову. На мой взгляд, «здесь и сейчас» следует перестать обманывать себя и других всякого рода мифами, деформировать общественное сознание различными байками.

Мифологизация сознания в наших условиях верный путь в никуда. Это все равно, что давать «добро» вслепую ускоряться в стенку. Без сомнения разочарования людей в одних утопиях приведут их в объятия других, не менее искушенных в искусстве лепить иллюзорные представления о «светлых днях» и образе великого будущего, не менее великом халифате…».

Наивно было бы предполагать, что Рашидов не понимал правоту многих из этих сентенций: он был не менее образованным и умным человеком, чем Каххар, хотя и моложе его (на 10 лет). Однако Рашидов был еще и руководителем одной из самых крупных республик в составе СССР (и самой крупной в Средней Азии), поэтому ему в своей деятельности приходилось часто опираться не столько на свои личные убеждения, сколько на разные побочные факторы, вроде руководящих директив из Москвы. К примеру, если Каххар (да и другие его последователи) строил свою критику ситуации в республике, опираясь лишь на те факты, которые ему были известны (а известно ему было не столь много), то Рашидов обладал куда большим объемом информации и поэтому его видение проблемы было более объемным, чем у критиков режима. Однако у Рашидова не было возможности делиться этими знаниями со всей общественностью республики, поэтому единственное, что он мог – подавать определенные сигналы той же либеральной интеллигенции, что многие их выводы он разделяет. Не потому ли тот же А. Каххар, в разгар своих критических выступлений, был всячески обласкан узбекистанскими властями: в 1966 году ему присудили Республиканскую премию имени Хамзы Хаким-заде, а год спустя он был удостоен звания Народного писателя Узбекистана. В мае 1968 года, когда А. Каххар скончался (у него был диабет), власти сделали все от них зависящее, чтобы его смерть не осталась незамеченной общественностью республики. Позднее о последних часах писателя свои воспоминания оставил другой известный советский литератор – Константин Симонов:

«Каххар был вообще человеком большого мужества. Именно с этой чертой его личности связано мое последнее воспоминание о нем. Я видел его в больнице всего за день до смерти. Он знал, что умирает, но не хотел умирать. По своей натуре был не способен проявлять страх перед лицом смерти. Он лежал на больничной койке высоко на подушках, тяжело дышал своей широкой грудью, и на его красивом, мужественном лице было такое выражение, словно ему неловко от того, что он не может встать навстречу друзьям и обнять их у входа в свой дом. Он умирал и знал это, но пока был жив, еще чувствовал себя хозяином на земле. И я убедился в ту последнюю встречу с ним в крепости рукопожатия и в твердости взгляда этого уже уходящего из жизни человека…».

Отметим, что А. Каххар критиковал не только режим, но и лично Рашидова за то, что тот позволяет разного рода писателям-лизоблюдам петь ему в СМИ всяческие оды и осанны. После этих трелей книги сладкоречивых «соловьев» издавались в узбекских издательствах тысячными тиражами, что многими рассматривалось как откровенное взяточничество. Мог ли прикрыть эту «лавочку» Рашидов? Наверное, мог, но, как говорится, человек слаб. К тому же не следует забывать, что это – Восток (не зря ведь есть особая форма лести – восточная), и то, что многое из названного происходило помимо воли Рашидова: как инициатива местных пропагандистов, на многих из которых он вынужден был опираться в своей внутренней политике.

Отсюда и ставка Рашидова на своих родственников, многих из которых он привел во власть в те годы. Так, его брат С. Рашидов стал заместителем председателя Комитета народного контроля республики, другой родственник – У. Арипов – был назначен заместителем министра здравоохранения. Еще двое людей из родни Рашидова заняли руководящие посты в родном Самарканде: Хамракулов возглавил тамошний облисполком, Азимов – горисполком. И опять это не являлось собственным ноу-хау Рашидова – это было типичное для любой власти (а для Востока особенно) явление: вспомним, что и Брежнев подбирал верные ему кадры, опираясь на своих родственников, друзей и земляков.

Отметим, что само обозначение этого явления (кумовста, семейственности) – слово «непотизм» – имеет итальянские корни. Оно утвердилось в мире еще со времен раннего Возрождения, когда папы римские, укрепляя свою власть, раздавали высшие церковные должности своим родственникам. Ими были сначала племянники (отсюда и пошло само выражение, поскольку племянник по-итальянски – nepote), потом сыновья и другие родственники. Таким образом, появились целые «папские» династии – Медичи, Борджиа, Орсини и т. д.

Что касается развития непотизма на Востоке, то по этому поводу уместно привести мнение историка Л. Левитина, которые пишет следующее:

«В Узбекистане и других среднеазиатских республиках авторитарность и авторитет секретарей послесталинской эры не только поддерживалась Москвой, но и опиралась на традиционные общественные структуры: кланы, региональные элиты. И хотя земляческие и прочие сепаратистские связи публично резко критиковались, предавались, так сказать, политической анафеме, в реальной жизни они имели очевидное политическое значение, поскольку отвечали ментальности среднеазиатского общества. Модернизируясь, оно продолжало оставаться традиционным обществом.

Именно в этот период в Узбекистане стали развиваться сверху донизу, на республиканском, областном и районном уровнях отношения клиентальной зависимости, протежирование на основе земляческих и клановых связей, взаимной выгоды. Причем нельзя упускать из виду: непотизм (в смысле покровительства своим людям) для узбекского общества это совсем не то, что для западного. Во всяком случае, это явление не отвергается народной моралью, а воспринимается как нечто само собой разумеющееся…»

Брежнев был прекрасно осведомлен об этих явлениях, поскольку в свое время воочию имел возможность наблюдать за тем, как строится политика в южном регионе: как мы помним, в середине 50-х он возглавлял компартию Казахстана. Поэтому никогда в этом вопросе не рубил с плеча (как это было присуще, к примеру, Хрущеву). Именно поэтому его мало трогали жалобы рашидовских оппонентов, которые периодически посылали в Москву слезные письма: дескать, Рашидов развел клановость, слаб по части восхвалений и т. д. Брежнев прекрасно понимал, что все эти жалобы от лукавого: приведи он к власти жалобщиков, и те строили бы свою политику точно так же, а то и самого Рашидова оставили бы далеко позади. Для Москвы было более важно, что именно при Рашидове Узбекистан превратился в одну из самых стабильных в экономическом плане и одну из самых спокойных в национальном отношении республик СССР. Из всех республиканских руководителей Рашидов был одним из наиболее образованных и гибких политиков, умеющим легко сглаживать острые углы и всегда готовым к компромиссам. Как пишет С. Ризаев:

«Советская административно-командная система с центром в Кремле позволяла руководителям мест, ею назначаемым и контролируемым, действовать в строго определенных рамках. Шараф Рашидович Рашидов чувствовал эти рамки лучше других и ни при каких обстоятельствах не показывал, что они давят, жмут, мешают, мучают, унижают гордость и достоинство человека. Ибо вне этих рамок он просто не мог быть тем, кем был – первым секретарем ЦК Компартии Узбекистана и кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС.

Полностью в этих рамках он строил человеческие отношения с членами Политбюро, секретарями ЦК КПСС и их ближайшими помощниками. В тех же строгих рамках системы он воспринимал и ее экономические данности со всей архаикой производственных отношений. Здесь какое-то пространство для маневра, для встречных предложений ему было отведено. Он пользовался им мастерски. Он просил, убеждал, доказывал, настаивал – если была надежда на успех и если это не грозило испортить отношения с сильными мира сего. То есть, он просил, убеждал, доказывал, настаивал, – но не конфликтовал, не шел на обострение отношений. И эта тактика оправдывала себя: Узбекистан, опять же в рамках системы и всегда исходя из ее нужд, но не всегда из его нужд, не обделялся ассигнованиями и материальными ресурсами. В этом смысле едва ли другой лидер на месте Ш. Рашидова добился бы большего…».

Конечно, наивно было бы рисовать Узбекистан при Рашидове безоблачным раем. Однако, с другой стороны, кощунственно звучит утверждение, запущенное с легкой руки горбачевских либералов, что эта республика в составе СССР являлась чуть ли не центром всесоюзной коррупции. На самом деле коррупция там была не выше, чем в любой другой республике Советского Союза. И те же хищения в промышленности или приписки в хлопковом хозяйстве республики, которые опять же существовали во всех хлопкосеющих республиках, строго преследовались по прямому указанию Рашидова. Взять, к примеру, криминальную статистику 1969 года. Сошлюсь на слова Б. Савельева, который в газете «Правда Востока» (номер от 15 июля 1970 года) писал следующее:

«В 1969 году в легкой, пищевой, мясомолочной промышленности суммы недостач и хищений по сравнению с 1968 годом увеличились. На ряде заготовительных пунктов, особенно в Самаркандской, Хорезмской областях и Каракалпакской АССР, выявлены крупные недостачи и хищения, злоупотребления, связанные с неправильной оценкой качества хлопка-сырца в ходе его приемки от колхозов и совхозов. На Чирчикской обувной фабрике в течение нескольких лет разворовывались государственные средства…»

Не менее жесткая борьба велась в Узбекистане и с уголовной преступностью. Именно поэтому ее уровень там был одним из самых низких среди крупных республик СССР. Узбекский уголовный розыск считался одним из самых эффективных подразделений: процент раскрываемости преступлений у него был достаточно высоким. И кадры для него готовились непосредственно в Узбекистане: когда союзный МВД в середине 1960-х задумал создавать Высшие школы милиции и почти одновременно открыл четыре подобных заведения, одно из них располагалось в Ташкенте (три других были созданы в Москве, Киеве и Омске).

Между тем рост преступности в Узбекистане происходил в основном из-за правонарушений из разряда менее тяжких. Например, в середине 1960-х в республике выросло число краж, вызванное ростом бродяжничества. В апреле 1968 года узбекским властям пришлось даже выпускать в свет Указ об усилении борьбы с бродяжничеством и попрошайничеством. Высок был и уровень такого правонарушения, как хулиганство. Впрочем, этот рост был характерен для всего СССР. Так, если в 1965 году в стране было зарегистировано 130 422 факта хулиганства, то уже год спустя эта цифра выросла до 257 015 (почти на 100 %). Правда, в последующие шесть лет эти показатели оставались на уровне 1966-го года (в пределах 250–213 тысяч случаев), а затем даже стали снижаться.

В середине мая 1968 года в Ташкенте состоялось собрание партийного актива республики по вопросу усиления борьбы с преступностью. На него из Москвы прибыли прокурор СССР Роман Руденко и глава союзного МВД Николай Щелоков. Приведу лишь некоторые отрывки из тогдашних выступлений, где речь шла об уровне преступности в Узбекистане.

Х. Яхъяев (министр внутренних дел УзССР): «В целом по республике значительно меньше стало совершаться преступлений в общественных местах, сократилось количество уголовно-наказуемых хулиганств, уменьшилось число краж личной собственности граждан, аварий и наездов со смертельным исходом».

С. Пулатходжаев (председатель Верховного Суда УзССР): «Сейчас число осужденных в Узбекистане значительно ниже, чем в среднем по стране. Однако преступность все еще распространена в республике, и, следовательно, уровень работы административных органов отстает от предъявляемых к ним требований».

Однако отвлечемся на время от высокой политики и посмотрим на повседневную жизнь республики сквозь призму искусства. Например, взглянем на театральную афишу Ташкента в праздничные первомайские дни (1–2 мая) того же 1968 года. В Государственном академическом Большом театре имени А. Навои шел спектакль «Сорок девушек», в Театре драмы имени Хамзы – «Тополек мой в красной косынке», в Русском академическом театре драмы имени М. Горького – «Странная миссис Сэвидж».

В 1968 году в Узбекистане были открыты два новых тетра: драматический «Ешь гвардия» (в Ташкенте) и кукольный (в Андижане). Всего же на тот момент в республике функционировало 24 театра, в то время как девять лет назад (в год прихода Рашидова к руководству) их было 18. Именно тогда в Узбекистан из Ленинграда приехал театральный актер и режиссер Владимир Рецептер, которому Рашидов устроил личную аудиенцию, длившуюся почти час. Сделано это было не случайно.

Дело в том, что еще совсем недавно Рецептер был ташкентцем: он жил в столице Узбекистана и работал актером в Республиканском русском драматическом театре имени М. Горького. Причем актером не рядовым: в 1961 году именно Рецептер сыграл Гамлета в одноименной постановке по драме У. Шекспира. Однако в середине того же десятилетия молодого и талантливого актера позвал в свой театр сам Георгий Товстоногов (он возглавлял ленинградский БДТ) и Рецептер не смог ему отказать.

О том, как состоялась встреча актера и 1-го секретаря первый вспоминает следующим образом:

«Я прилетел в Ташкент, и университетский однокашник, работавший в ЦК Компартии Узбекистана, спросил меня, не хочу ли я посмотреть на Ташкент из Старой Крепости. В Старую Крепость, как на военный объект, в мое время было не попасть, а теперь ее снесли и на этом месте воздвигли беломраморное здание ЦК. Я сказал, что хочу. Он заказал пропуск, и, поднявшись на третий этаж, я полюбовался на речку Анхор и ее берега с точки зрения Центрального Комитета.

– А где сидит Рашидов? – спросил я. Однокашник, которого звали Адхамом, сказал:

– Рашидов – шестой этаж. Хочешь смотреть? – И, демонстрируя свое могущество, снял трубку. – Михаль Иванович, здравствуйте, это Адхам Адхамов говорит… Исдес у нас гостях наш друг Владимир Ресептор, – от внезапного волнения его акцент усилился, – знаете, который университет Ташкенте кончал, театральный тоже, Гамлета играл, теперь работает Ленинграде, у Товстоногова… А, знаете!.. – Адхам радостно кивнул мне и выразительно поднял брови. – Вот, говорит, был бы здорова с шестой этаж СеКа Ташкент увидет!.. Можно это сделат для гостя, с вашего позволения?.. Харашо… Ожидаем… – Адхам прикрыл трубку другой ладонью и послал в мою сторону шепотом: – Это – помощник Рашидова, товарищ Косых Михаль Иванович, он другому телефону спросит охрана, мы с приемной Рашидова будем смотреть вид из окна… Да, да! Михаль Иванович, слушаю… Да… Да-а! Да-а-а!.. Счас?.. – Адхам потрясенно положил трубку и с недоверием посмотрел на меня. – Тебя, оказывается, товарищ Рашидов хочет видеть. Идем самому Рашидова…

Такого эффекта от своего лихого звонка Адхам явно не ожидал и всю аудиенцию томился в приемной.

Когда я вошел в кабинет Рашидова, тот, сидя, за длинным столом для совещаний, цветными карандашами подчеркивал что-то в многостраничном тексте и поздоровался прежде, чем я осознал всю степень его огромной занятости и государственной ответственности. Я приветствовал его бодрым тоном неисправимого оптимиста и баловня судьбы.

– Доклад на пленуме готовлю, – буднично объяснил Рашидов и показал, где я могу сесть. С указанного места я увидел, как он то красным, то синим карандашом подчеркивает в тексте цифры и цитаты. – Сейчас Нишанов подойдет, секретар по идеологии, – сказал Рашидов и, оторвавшись от своего труда, посмотрел на меня. Очевидно, встреча с представителем искусства должна была по протоколу протекать в присутствии главного партийного идеолога.

– Ну, как жизнь, – запросто спросил Рашидов, – как работа?

Я не понял, задан ли вопрос по существу или из восточной вежливости, и в ответе был предельно краток:

– Очень хорошо, Шараф Рашидович, спасибо. – И спросил: – А у вас на литературу время остается?

Этим я хотел подчеркнуть, что вижу в Рашидове прежде всего человека искусства, а уж потом – государственного деятеля. Его романов я, конечно, не читал, но не станет же он спрашивать о романах… Гнусную лесть Рашидов, видимо, оценил и с глубоким вздохом ответил:

– К сожалению, к сожалению…

Я не стал выражать ему сочувствия и переменил тему:

– Какой у вас вид из окна, Шараф Рашидович!

Рашидов посмотрел в окно, как бы оценивая пейзаж чужим взглядом, и скромно сказал:

– Да… Стараемся… Строим… – И спросил: – Как вам Ташкент?

Я сказал:

– Да, Шараф Рашидович, производит сильное впечатление… После землетрясения – другой город…

Тут вошел Нишанов, и Рашидов познакомил нас.

– Слышал, слышал, – сказал Нишанов и покровительственно улыбнулся.

Секретаря по идеологии Нишанова я хорошо знал по рассказам одной балерины из театра имени Алишера Навои, за которой он властно охотился, но которая почему-то отдавала предпочтение мне. Во всяком случае, в тот мой приезд. Но Нишанов не знал, что я о нем знаю, и держался как ни в чем не бывало. «Красивый мужик», – отметил я и подумал, что с балкона нашей общей знакомой, голубоглазой балерины из театра имени Алишера Навои, по странному стечению обстоятельств, как и Рашидов, обитающей на шестом этаже, Ташкент выглядел намного лучше, чем из широких окон Первого секретаря.

– Все-таки у нас вы не остались, – прервал мои размышления Рашидов. То ли это был упрек, то ли констатация факта.

– Шараф Рашидович, я же не мог работать в Театре Хамзы. Я должен был работать в русском театре… И меня позвал к себе самый крупный режиссер страны – Товстоногов, можно ли было такую перспективу отвергать?.. В конце концов, я в его театре представляю все-таки Ташкент. И в Москве, и в Ленинграде знают, откуда я появился.

– Расскажите нам, как работает товарищ Товстоногов? – спросил Рашидов, и в его вопросе мне послышался оттенок настоящего интереса. Тут, забыв о времени, я увлекся и стал рассказывать, какой это замечательный режиссер, и как творчески применяет он систему Станиславского и его метод действенного анализа, и в каких зарубежных поездках театр побывал, и как много он успел почерпнуть за эти годы. Впрочем, я не забыл добавить, что многому научился именно в Ташкентском театральном институте, где тоже творчески применяют систему Станиславского, и какой это прекрасный институт, не говоря уже о Среднеазиатском университете.

Рашидов слушал внимательно, время от времени переглядываясь с Нишановым. Здесь творилась легенда о встрече бывшего ташкентца с самим Шарафом Рашидовым, которую деятели культуры скоро будут передавать из уст в уста. И, выдержав паузу, он сказал:

– И все-таки, когда было землетрясение, вас с нами не было. Это был уже явный упрек, если не обвинение. Стало быть, из любви к Шарафу Рашидовичу Рашидову я должен был отказаться от ленинградской перспективы и стоически ждать будущего землетрясения. А если бы я уехал из Ташкента после землетрясения, я поступил бы патриотичней?

– Ну, знаете, Шараф Рашидович, – сказал я, не затягивая паузы, – землетрясение, к несчастью, никто не мог предсказать, не только я, но даже и вы, признайтесь!..

Ответ, видимо, его удовлетворил как призанием высоты его положения, так и констатацией независимости природы, и Рашидов усмехнулся.

– Это вы правильно заметили, – сказал он, глядя на Нишанова, и, подумав еще, диктующим тоном начал формулировать: – Если кто-нибудь будет вас упрекать, вы никого не слушайте. Ты – наш. Мы считаем тебя нашим полномочным представителем в Ленинграде. Недаром вы бываете в Ташкенте, не забываете нас. Приезжайте еще, что-нибудь сделайте для нас. Мы будем вам помогать… – И, посмотрев на Нишанова, закончил: – Передайте от нас привет товарищу Товстоногову.

Нишанов с видом глубокого удовлетворения кивал в такт словам Первого секретаря. Решение, как всегда, было мудрым, политически глубоким и единственно верным.

Когда я вышел в приемную, Адхам Адхамов, сняв с запястья часы и вытянув руку вперед, держал их перед глазами на ладони. Глуховатым и полным значения голосом, не отрывая взгляда от стрелок, он зафиксировал:

– Сорок восим. – Он глубоко заглянул мне в глаза и, снова сверившись с часами, повторил: – Сорок восим минут ты был у товарища Рашидова.

И, обернувшись к помощнику и показывая ему свои часы, в третий раз потрясенно повторил неслыханную цифру:

– Сорок!.. Восим!.. Минут!..».

В ташкентских кинотеатрах в майские дни 68-го демонстрировались следующие художественные фильмы: «Весна на Одере» (кинотеатры «Спутник», «Узбекистан», «Восток»), «Подвиг Фархада» («25 лет Узбекистана», «30 лет комсомола»), «Анна Каренина» («Чайка», Дворец искусств).

А вот как выглядела праздничная программа телепередач от 1 мая:

1-я программа. Ташкент: 8.30 – «Май, Труд, Мир». 8.50 – Военный парад войск Туркестанского военного округа и демонстрация трудящихся. Репортаж с площади имени В. Ленина в Ташкенте. 12.45 – Москва: Интервидение. Военный парад и демонстрация трудящихся на Красной площади.

Ташкент: 16.55 – Программа телепередач. На узбекском языке: 17.00 – «Шагай, веселый Май». 17.45 – «Это счастливая черная кошка» (телефильм). 18.05 – «Ешлик». «Гул фасли» (на русском языке). 19.35 – «Мелодии весны». 20.10 – «Аркадий Райкин» (художественный фильм). 21.30 – «Новые похождения Густава» (мультфильм для взрослых) (на узбекском языке). 22.00 – Праздничный концерт. Москва. 23.30 – «Время». 24.00 – Специальный выпуск теленовостей «Первомайский салют». Репортаж с Красной площади. 00.30 – «Свадебные колокола». Премьера художественного фильма. 02.30 – Только факты.

2-я программа. Ташкент: 12.45 – Демонстрация трудящихся Ташкента (продолжение репортажа; на узбекском языке). 13.10 – «Дубравка» (художественный фильм для детей). 14.25 – «Музыка народов Востока». Москва: 18.55 – Программа телепередач. 19.00 – «Путешествие по Талке». Телерепортаж. 19.30 – Цветное телевидение. 21.45 – «Звенит Первомаем весна. Праздничный выпуск «Голубого огонька».

3-я программа. Ташкент: 17.55 – Программа телепередач (на узбекском языке). 18.00 – «Клоун Фердинанд и химия» (телефильм; на русском языке). 18.35 – Для детей. В эфире ансамбль под управлением Локтева. 19.00 – «Судьба барабанщика» (художественный фильм). 20.20 – Цирковое представление. 21.05 – «Озорные повороты» (художественный фильм; на узбекском языке).

Тем временем Узбекистан продолжает играть важную роль на азиатско-африканском направлении внешней и культурной политики СССР. Как мы помним, республика стала активным игроком на этом поле в начале 50-х и к концу следующего десятилетия уже являлась одним из признанных авторитетов. И огромную роль при этом играла личность Шарафа Рашидова, который за годы своего президентства и первосекретарства посетил практически все азиатские страны и установил личные контакты с большинством их руководителей, начиная от премьер-министра Индии Индиры Ганди и заканчивая президентом Индонезии Сукарно.

Осенью 1968 года, опять же при личном участии Рашидова, был перекинут еще один мостик, соединяющий страны Азии, Африки и Латинской Америки: состоялся Первый международный Ташкентский кинофестиваль. Это было важное событие как в культурной, так и в международной деятельности Советского Союза, который был крайне заинтересован в дальнейшем расширении своих контактов с, так называемым, «третьим миром». В то время как международные акции США, ведущих кровопролитную и несправедливую войну во Вьетнаме, в мире резко упали, авторитет СССР наоборот возрос. И такие акции, как проведение на своей территории крупного кинофестиваля, на котором страны Азии, Африки и Латинской Америки имели бы возможность продемонстрировать продукцию своих киноиндустрий, добавляли лишние очки в копилку СССР. Ведь в то время как Голливуд безраздельно захватил чуть ли не полмира и жестко следил за тем, чтобы чужие фильмы не имели возможности широкого доступа на экран, Советский Союз предложил странам «третьего мира» свою территорию (и территорию сопредельных социалистических стран) для проката своей кинопродукции. Как отмечал киновед С. Черток:

«Одна из важнейших особенностей Ташкентского фестиваля – его универсальность. Страны Азии, Африки и Латинской Америки участвуют в нем на равной основе, независимо от удельного веса в мировом киноискусстве, общественного и политического строя. Для нас не имеет значения число производимых в год фильмов. А ведь именно страны Азии, Африки и Латинской Америки, особенно небольшие страны, обычно очень скудно представлены на западных и американских киносмотрах. Ташкентский фестиваль способствует ликвидации монополистического превосходства некоторых крупных стран, старающихся заполнить кинорынки других регионов своей продукцией, и помогает составить объективную картину развития прогрессивного киноискусства трех континентов земли…».

Первый Ташкентский кинофестиваль состоялся в октябре 1968 года и собрал представителей 49 государств, которые привезли с собой свыше 100 художественных и документальных фильмов. Отметим, что особенностью этого представительного кинофорума являлось то, что награды в нем никому не присуждались и призы присуждали только общественные организации. В итоге почетными дипломами в том году были отмечены следующие ленты: художественные – «Любовь в Кашмире» (Индия), «Дорога» (АНДР), «Тень над Ангкором» (Камбоджа), «Наводнение» (МНР), «Почмейстер» (ОАР), «Мандат» (Сенегал), «Деревня и город» (Сомали), «Завод рабов» и «Пламя верности» (Япония); документальные – «Один день в Ханое» (ДРВ), «Пребывание А. Косыгина в Пакистане» (Пакистан), «Исход-67» (Иордания), «Памяти Б. Шастри» (Индия) и др.

Спустя месяц после кинофестиваля знаменательное событие произошло и в спортивной жизни Узбекистана: футбольная команда «Пахтакор» (Ташкент) впервые в своей истории вышла в финал Кубка СССР. Дорога к этому финалу оказалась весьма нелегкой, но узбекские футболисты прошли ее достойно. Они обыграли батумское «Динамо» (2:0), саратовский «Сокол» (1:0) и донецкий «Шахтер» (2:1). Наконец 8 ноября на поле Центрального стадиона имени В. И. Ленина в Лужниках, на глазах у 52 тысяч зрителей пахтакоровцы сразились в финале Кубка с московскими торпедовцами (отметим, что для тех это был уже 8-й по счету кубковый финал).

Матч, как и полагается в подобных случаях, выдался на редкость напряженным. Хозяева избрали наступательный вариант игры, гости – оборонительный. Первый тайм закончился безрезультатно для обеих команд. Во втором повезло торпедовцам: на 52-й минуте Михаил Гершкович сделал длинную передачу на Эдуарда Стрельцова и тот, блокируемый защитниками гостей, оказался спиной к воротам. Увидев, что в штрафную на полном ходу ворвался его партнер по нападению Юрий Савченко, Стрельцов пяткой, не глядя, точно переадресовал ему мяч под удар. Вратарь Любарцев был бессилен что-либо сделать. До конца игры этот счет так и не изменился, что позволило торпедовцам в четвертый раз стать обладателями Кубка СССР.

И вновь вернемся к вопросам большой политики, причем речь пойдет о событиях, в эпицентре которых оказался… все тот же футбол. Хотя начать эту историю надо все же не с него…

Весной того же 1968-го в Ташкенте прошло крупное мероприятие: республиканская научно-теоретическая и методическая конференция «Интернационализм – наше знамя». На этот форум съехались десятки идеологических работников со всего Узбекистана, которым предстояло выработать и обсудить очередные задачи в столь деликатном вопросе, как интернациональное воспитание людей (напомним, что Узбекистан считался одной из самых многонациональных республик в составе СССР: в нем проживало более 100 наций и народностей). С речью перед участниками конференции выступил Ш. Рашидов, который заявил, что «Надо всегда помнить, что дружба народов – это величайшее завоевание социализма, это наше самое дорогое достояние». Между тем пройдет ровно год, как Ташкент потрясут события, которые ничего общего с декларируемыми на этом форуме лозунгами иметь не будут. Что же тогда произошло?

Чтобы понять истоки случившегося, следует отмотать время несколько назад. Из всех узбекских городов больше всего русских всегда проживало в Ташкенте. Причем, если в 1926 году их доля в общем этническом составе населения Узбекистана составляла 4,7 %, то уже к концу 50-х она выросла до 13,5 % (рост в три раза), а еще десятилетие спустя эта цифра выросла почти до 20 %. Причем значительный процент русских проживал в городах республики. Так, если в 1959 году из 1 миллиона 90 тысяч 700 русских жителей в городской черте Узбекистана проживало 912 тысяч 700 человек (83,7 %), то в 1970 году из 1 миллиона 473 тысяч 500 русских в городах жили 1 миллион 312 тысяч 300 человек (89,1 %).

Число русских, проживающих в Ташкенте, значительно выросло после землетрясения в апреле 1966 года, когда тысячи людей со всех концов страны были направлены в столицу Узбекистана для его восстановления. Большинство из них, выполнив свою миссию, вернулись к себе на родину, но многие из тех, кого родина не особенно-то и ждала, решили остаться в Ташкенте (тем более, что для любого советского человека родиной считалась вся территория СССР).

Скажем прямо, среди них были разные люди: с одной стороны, грамотные специалисты в разных областях производства (учителя, врачи, инженеры и т. д.), а с другой – малоквалифицированный люд, готовый на самую неприхотливую работу. Среди последних попадались даже бывшие уголовники, которые, подрядившись на работу в Ташкент в качестве рядовых строителей, теперь решили осесть на этой теплой и благодатной земле. Именно представители последнего «сословия» и стали настоящей головной болью для ташкентских властей, поскольку эти люди свои прежние привычки и повадки стали переносить в новые условия. С этого момента в районах, где они проживали, стала расти социальная напряженность, повысилась преступность. Рано или поздно все это должно было закончиться взрывом.

Ситуация стала приобретать угрожающие формы примерно с марта 1969-го. Именно тогда многие русскоязычные жители Ташкента почувствовали усиление социальной напряженности, нарастающую агрессивность узбекской молодежи и отчуждение старших по возрасту узбеков. Некоторые русские стали получать по почте анонимные письма, содержащие угрозы физической расправы и требования убираться из Узбекистана. В отдельных частях города стали возникать локальные драки с участием узбекской и русской молодежи. Несколько драк произошло после завершения киносеансов. Отметим, что в те дни на ташкентских экранах шли фильмы: «Новые приключения неуловимых» («Дворец искусств», «Чайка»), «Деревенский детектив» («25 лет Узбекистана»), «Новенькая» («Узбекистан», «Спутник», «Москва»), «Миллион лет до нашей эры» («Имени Навои») и др.

Детонатором дальнейшего роста напряженности стали события 4 апреля 1969 года. В тот день в семь часов вечера на ташкентском стадионе «Пахтакор» начался первый матч нового футбольного сезона (31-го по счету) среди команд высшей лиги. Играли «Пахтакор» и минское «Динамо». Поскольку это была первая игра в сезоне, интерес к ней был проявлен большой – стадион был практически заполнен до отказа. Причем нельзя сказать, что все собравшиеся были болельщиками «Пахтакора»: так, значительная часть пришедших, представлявшее русскоязычное население, болело за минчан. Причем болело достаточно активно: с их стороны звучали разного рода призывы и лозунги, которые болельщиками «Пахтакора» (а среди них было много молодежи) воспринимались как оскорбительные. Короче, уже в процессе матча страсти между болельщиками изрядно накалились.

А тут еще минчане оказались более подготовленными к сезону, чем хозяева, и показывали весьма техничную игру. И это при том, что «Пахтакор» выпустил на поле свой лучший состав в лице Любарцева (вратарь), Петухова, Штерна, Иноятова, Науменко, Варюхина, Рахматулаева, Мелкумова, Бекташева, Красницкого и Ибрагимова. Однако уже на 9-й минуте игры Любарцев ошибся при приеме мяча – выпустил его из рук – и минчанин Волох открыл счет. Во втором тайме хозяева сделали все возможное, чтобы отыграться, но мяч никак не хотел пересекать «ленточку» ворот гостей. Даже когда Бекташев вышел один на один с вратарем, все завершилось тем, что мяч после удара угодил прямо в руки динамовского голкипера. В итоге до конца игры счет так и не изменился, принеся победу гостям с минимальным счетом. Это поражение и стало поводом к тому, чтобы большая группа пахтакоровских болельщиков решила поквитаться за пределами стадиона с минскими болельщиками сразу после окончания матча.

Между тем уже в пылу драки воздух стали оглашать националистические возгласы, которые наэлектризовали толпу еще сильнее. И конфликт выплеснулся на улицы города, став по сути неконтролируемым. Масса молодых людей бесчинствовала, перекрыла движение по проспекту Навои. На улицах избивали европейского вида мужчин и женщин, даже узбечек в европейской одежде. Так продолжалось на протяжении длительного времени, пока в дело не вмешалась милиция. Правда, действовала она весьма своеобразно: националистически настроенную молодежь не задерживала, а только отгоняла ее от жертв нападений. Судя по всему, такова была утановка городских властей, которые явно сочувствовали националистам.

Что касается Рашидова, то его в тот день не было в Ташкенте: он находился в Карши, где выступал на пленуме Кашкадарьинского обкома. Но едва он вернулся, как тут же дал команду навести в городе порядок. Однако его указание было встречено без особого энтузиазма, что наводит на определенные мысли: не стояли ли за этими событиями оппозиционные ему силы, которые пытались дикредитировать Рашидова перед Москвой? Не поэтому ли уже 8 апреля, опять же после очередного футбольного матча с участием «Пахтакора» (он принимал московский «Спартак» и вновь уступил – на этот раз со счетом 1:2), вновь возникли столкновения между узбекской и русской молодежью. Та же картина наблюдалась и четыре дня спустя – 12 апреля. Как пишет историк Л. Левитин:

«Согласованность и размах действий участников массовых беспорядков в течение трех дней, бесспорно, превышали уровень спонтанной организованности. Кто же стоял за спиной участников этих событий? Во всех этих случаях милиция, состоявшая в подавляющем большинстве из узбеков, действовала вяло и, по существу, не пресекала противоправные действия. Впоследствии это квалифицировалось как безответственность и трусость, а не как солидарность с действиями толпы, которая, кстати, милиционеров не трогала. Московские власти, приславшие в Ташкент спецбатальон для охраны порядка, санкционировали чистку милиции и привлечение в нее новых людей по мобилизации на промышленных предприятиях и в учреждениях, а также добровольцев из числа бывших военнослужащих. И сегодня трудно вразумительно ответить на вопрос: почему республиканские власти во главе с Рашидовым не смогли пресечь и даже предотвратить стихийное выступление молодежи?..».

Вопрос звучит риторически: как я уже заметил, это могла быть очередная попытка ташкентской оппозиции чужими руками убрать Рашидова. Сам он, видимо, долгое время был в неведении относительно этих событий, иначе попытался бы на них повлиять. Ведь кому-кому, а ему эти беспорядки на националистической почве были крайне невыгодны. В Москве тогда в самом разгаре была идеологическая война между «либералами» и «державниками» (в СМИ эта война нашла свое отражение в публикациях таких толстых журналов, как «Новый мир» (либералы) и «Молодая гвардия» (державники), причем последние, на волне подавления «бархатной революции» в ЧССР, явно одерживали верх. Поэтому антирусские выступления в Ташкенте грозили Рашидову крахом его карьеры. Однако Брежнев, видимо, прекрасно осведомленный об истинной подноготной этих событий, даже пальцем не пошевельнул, чтобы отправить Рашидова в отставку. Зато с легкостью отстранил от руководства партийных глав двух других республик: Азербайджана и Туркмении.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.