Загадка быстрых признаний

Загадка быстрых признаний

Надо наконец поговорить и о показаниях на следствии и на суде. Знаете, к ним можно относиться по-разному, — но только в нашей стране победившего бреда официальные материалы следствия выносятся за рамки истории и не рассматриваются вообще. Было бы естественно, если бы их обсуждали, оспаривали — но их изначально выносят за скобки, объявляя лживыми от начала до конца.

Давайте, что ли, тогда уж распространим этот метод и объявим «выбитыми» и недостоверными, например, все показания декабристов. Никакого тайного общества не было, просто солдатики в честь коронации перепились и поперли на плошэдь, а гадкие власти свалили вину на офицеров, которых злобный Николай по каким-то причинам не любил. Смеетесь? А что тут смешного? Разве такого, в принципе, не могло быть?

И все же — почему они так легко давали показания, все эти генералы?

Принято думать, что признаваться им было не в чем, что они были чисты, как стеклышко, и показания подписывали только под пытками или в надежде сохранить жизнь. Ну, насчет той версии, что ради того, чтоб остаться в живых, можно пойти на что угодно — так это версия для современного человека (и то не для всякого), для которого верх риска — прогуляться ночью за сигаретами. Они все воевали, лично Тухачевский за полгода войны получил пять орденов за храбрость. Более того: для царской армии, воспитанником которой он являлся, не было ничего необычного в том, что офицеры стрелялись, бросая под ноги не только временную жизнь, но и вечную — если не видели иного способа спасти свою честь. Военные — это каста, для которой честь превыше жизни. И вы хотите сказать, что эти…

О чести разговор особый. Тот же Тухачевский не видел ничего дурного в том, чтобы устроить переворот, но как он защищался на суде от обвинений в шпионаже! Жизнь это ему спасти не могло, но быть заговорщиком — это не бесчестно, а шпионом — позорно.

Есть объяснения и более изысканные. Например, Н. Черушев[57] считает, что, когда следствие заходило в тупик, «на помощь приходила партия, точнее, партийная дисциплина, этот важнейший инструмент воздействия на арестованных… Призыв к партийной совести, к признанию своей вины во имя высших интересов партии… играли в этом деле далеко не последнюю роль. Наглядно это подтверждено материалами следствия над Зиновьевым и Каменевым…»

Ну, что тут можно сказать… очень трогательно. Возможно, Зиновьев и Каменев к тому времени уже умом и тронулись. Но какой телепатией можно вызвать на большевистское самопожертвование такого человека, как Тухачевский?

А теперь о так называемых «незаконных методах допроса». Давайте вспомним еще двоих репрессированных военачальников. Примерно в то же время были арестованы комдив Рокоссовский и комбриг Горбатов. Их тоже допрашивали следователи НКВД, надо думать, в том же режиме, что и прочих. Ни тот, ни другой ни в чем не признались. Оба были освобождены. Блюхер позже, в 1938 году — его уже пытали по-настоящему — ничего не признал и так и погиб на допросе. Ничего не признал и упоминавшийся в показаниях Тухачевского И. И. Смолин, заявивший на суде, что те, кто давал показания, его оклеветали — хоть ему это и не помогло, но он держался. Подобную стойкость проявляли и другие арестованные, в том числе и женщины. После войны, например, следствие по делу Еврейского антифашистского комитета шло четыре года. Подследственными были представители интеллигенции — не самые стойкие на земле люди. И все равно: те, кто давал показания, давали их после многомесячных допросов. Некоторые так и не признали за собой никакой вины.

Повторим еще раз: НКВД весны 1937 года и НКВД осени того же года — это две разных организации. Весной «раскалывали» заговорщиков. Осенью «кололи» невинных. Мы сейчас говорим не о том, кто арестован обоснованно, а кто нет. Мы говорим о пытках.

В вышеупомянутой «Справке», кстати, описываются «незаконные методы», применявшиеся в «деле Тухачевского». Какие именно? Цитируем:

«В один из выходных дней после допроса в Лефортовской тюрьме некоторых обвиняемых… Николаев сказан „Что еще делать, давайте набьем Гаю морду", — поручил вызвать на допрос Гая и после вызова Гая Евгенъев, не дав ему ответить по существу заданного вопроса, ударил его…»

«…Гай начал давать показания по шпионской работе после того, когда Ежов обещал ему сохранить жизнь, заявив: „Пощажу “».

«Зам. начальника отдела Карелин и нач. отд. Авсеевич давали мне и другим работникам указания сидеть вместе с Примаковым и тогда, когда он еще не давал показаний. Делалось это для того, чтобы не давать ему спать… В это время ему разрешали в день спать только 2–3 часа в кабинете, где его должны были допрашивать и туда же ему приносили пищу… В период расследования дел Примакова и Путны было известно, что оба эти лица дали показания о участии в заговоре после избиения их в Лефортовской тюрьме…»

«Арестованные Примаков и Путна морально были сломлены… длительным содержанием в одиночных камерах, скудное тюремное питание… вместо своей одежды они были одеты в поношенное хлопчатобумажное красноармейское обмундирование, вместо сапог обуты были в лапти, длительное время их не стригли и не брили…»

Последние два фрагмента особенно ценны — они получены в 1955 году, когда социальный заказ был на разоблачение зверств режима — казалось бы, твори, выдумывай, пробуй! А всего-то и сотворили, что лапти да бороды, что для командиров, конечно же, унизительно, но… (Ас другой стороны — попробуйте-ка полгода в тюрьме да в сапогах!)

Из показаний бывших следователей, приведенных в «Справке», можно сделать вывод, что вроде бы физические меры воздействия применялись к Эйдеману и Якиру. Именно «вроде бы», потому что за доказательство эти свидетельства принять нельзя. «Якир шел в кабинет в форме, а был выведен без петлиц, без ремня, в распахнутой гимнастерке, а вид его был плачевный, очевидно, что он был избит Леплевским и его окружением». Сам следователь того, как били, не видел. (Из того, что свидетели видели сами, зафиксирован только один раз, когда Гая на допросе ударили по лицу.)

И это те чудовищные пытки, которыми за один-два дня ломали волю арестованных, заставляя их возводить на себя немыслимые поклепы — еще раз повторим: не женщин, не интеллигентов, не подростков — солдат…

А теперь о настоящих пытках и о том, как держались на допросах другие «красные генералы» (Выделение наше. — Авт.).

Из жалобы комбрига И, Е. Богослова на имя Л. П. Берии.

«Меня в течение двух шестидневок били каждый день кулаками и пороли нагайкой и палкой. Не видя конца этим пыткам и выхода, я стал писать, что от меня требовали… После первого перерыва этого допроса и отдыха в несколько дней… я отказался от данных показаний…»

Из заявления комбрига A. IL Мейера на имя Сталина:

«Здесь, в тюрьме, когда ко мне следователем Бледных были применены бесчеловечные меры физического и психического воздействия, я на 11-й день непрерывного допроса, когда не стало никаких больше сил, когда мне вынуждены были вызвать мед. помощь, я подписал ложные на себя и на др. лиц «показания»…»

Из заявления дивинженера И. И, Жуковского на имя Л. IL Берии:

«В Лефортовской тюрьме, в которой я пробыл в течение трех месяцев, я был вынужден невероятными телесными муками и угрозами, что таким же мукам будет подвергнута моя жена, дать показания, продиктованные мне в основном самим следователем… Дал такие показания я только для того, чтобы избавиться от телесных и нравственных мучений, предпочитая им смерть, хотя бы даже и не заслуженную.

Однако если принять во внимание, что я нахожусь уже в преклонном возрасте (более 60 лет от роду) и что я инвалид (правая рука целиком ампутирована), то такие неправильные показания могут быть не поставлены мне в особую вину…»

Из заявления комдива М И. Карпова на имя секретаря ЦК ВКП(б):

«Вместо того, чтобы поднять архивы… стали издеваться надо мною и бить смертным боем в продолжение ряда месяцев (с промежутками), доводя меня до отчаянного положения, больного, психически расстроенного, угрозы репрессировать семью, отбив почку, всего синего, на это есть свидетели даже врачи… Я видел, что если мне ничего не писать, то я на допросах буду убит…

На другой день написал обо всем прокурору и н-ку Управления, что все это абсурд, выдумано под физическим воздействием и опровергается документами и фактами иного порядка, ответа не получил и вскоре был отправлен в больницу тюрьмы № 1 в тяжелом состоянии…»

Так пытали, и так держались, и так защищались те, кто и вправду был невиновен. А теперь снова почитаем «Справку»: «Следствием по делу Тухачевского непосредственно руководил Ежов; в качестве следователей им были использованы вышколенные фальсификаторы Леплвеский, Ушаков и другие. Эти лица, потеряв понятие о человеческом облике, не считались с выбором средств для достижения цели, применяли различного рода моральные и физические пытки, чтобы сломить волю арестованных и добиться ложных показаний. Попав в такую обстановку, пробыв под стражей несколько дней и поняв безвыходность своего положения, Тухачевский 26 мая 1937 года написал следующее заявление:, Заявляю, что признаю наличие антисоветского военно-троцкистского заговора и то, что я был во главе его… Основание заговора относится к 1932 году “».

Это не опечатка. Тухачевского доставили в Москву 25 мая. На все изуверские пытки следователям был отпущен ровно один день…

…Если эти люди на самом деле невиновны… то да поможет Бог стране, во главе армии которой стоят такие генералы. Да поможет ей Бог — потому что больше надеяться не на кого!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.