Отто Михаэль Кнаб Наш город под знаком свастики

Отто Михаэль Кнаб

Наш город под знаком свастики

В отдельных ситуациях люди говорят: «А ведь в этом что-то есть». Вот и в нашем небольшом городке с 5 на 6 марта 1933 года произошло нечто похожее. Всеобщее настроение было подобно ранним мартовским дням с небом, затянутым серыми тучами. Выборы, связанные с событиями 30 января, уже прошли. Некоторые люди, не терявшие терпение и надежду, рассчитывали на возможность создания коалиции. Однако их оптимизм поддержан не был. Многие чувствовали себя как с похмелья, хотя никто в этом не признался бы. Даже те, кто заявлял о необходимости дать Гитлеру шанс – а вдруг он выполнит обещанное, – ибо в противном случае победит большевизм, не испытывали твердой уверенности. Среди победителей, а ими оказались коричневорубашечники, царила подозрительная тишина, так что никто не мог предугадать, что же произойдет.

С объявлением первых же результатов, как говорится, бомба взорвалась. Прошли слухи, быстро отвергнутые, затем новые, также отвергнутые, наконец, стало ясно: в Мюнхене произошла революция[63]. Однако людьми владело полное безразличие: ушел ли Хельд в отставку или же был арестован, защищался ли Штютцель или нет и прибыл ли Эпп в Мюнхен или же находился еще в самолете[64].

Единственно важным обстоятельством было то, что коричневая революция началась. Что же произойдет теперь?

Люди постарше вспоминали 1918 год[65]. У них на памяти были еще возгласы типа «арестовать в качестве заложника», «поставить их к стенке», «сдать оружие».

Но и во время выборов раздавались угрозы, теперь принимавшие реальные очертания. Что же было делать?

Между тем национал-социалистские лидеры городка бросились к телефонным аппаратам. То, что они услышали в партийных инстанциях, было не более определенно, чем слухи, ходившие по городку. За подтверждением следовало опровержение.

Наконец, было произнесено: «Тревога». Такой клич был брошен всей стране.

Затем последовало указание: «Вывесить флаги со свастикой на всех общественных зданиях. Любое сопротивление подавлять!»

Население ничего не знало о таком распоряжении, но видело его результаты. Сумерки еще не полностью рассеялись, как СА была уже под ружьем.

«СА в ружье!» имело два значения. Во-первых – «СА». «Старые бойцы» были уже давно известны жителям. Некоторые смотрели на них с жалостью, кое-кто – с пониманием, кто-то – с терпимостью, а то и с антипатией и отвращением. Тех, кто присоединился к штурмовикам после 30 января, горожане еще не знали. Теперь же и они маршировали в коричневой форме. Среди них было много молодежи, стоявшей в одних рядах с ветеранами, принимавшими участие во многих битвах и жаждавшими новых акций.

Во-вторых – «в ружье!». В населенных пунктах, где СА была натренирована в обращении с оружием, мероприятие выглядело военным спектаклем с показом коричневой армии, вооруженной для ведения боя. В нашем же городке военную выправку имели только первые ряды отрядов, остальные выглядели скорее романтично. Отряды маршировали в общем-то неплохо, насколько можно было судить в темноте. Повороты направо и налево и напряженные лица напоминали строевые упражнения рекрутов на плацу. По команде «Стой!» штурмовики повели себя как толпа бедуинов, дико размахивающих оружием. Тот, кто оказался поблизости от места сбора коричневорубашечников, мог слышать, как ветераны призывали новичков к порядку, крича им что-то вроде: «Держи винтовку крепче и приставь ее к ноге, болван!»

Наиболее опасным аспектом этого сборища было то, что винтовки были заряжены боевыми патронами. Любой непредвиденный инцидент мог привести эту нетренированную орду к дикой пальбе. Но кто бы выступил против революции в маленьком городке? Тем не менее отряды СА были выведены на улицы для выполнения своей первой задачи – задачи устрашения.

Городское управление капитулировало мирно, вывесив красный флаг с черной свастикой. Около флагштока тут же была выставлен караул для охраны развивающейся революции. Главы города в мэрии не было, но это не имело никакого значения. Согласен он или нет, флаг все равно останется на флагштоке. В этот момент несколько сот жителей собрались у ратуши. Они смотрели удивленно на происходящее, задавая друг другу вопрос, что это за песню распевали вооруженные люди, отмечая свою победу. Песню эту никто не знал и ранее не слышал. Оказалось, что это песня Хорста Весселя. Наконец, один из знатоков разъяснил:

– Они поют «Поднимем знамя».

Так была выполнена воля народа в эту революцию.

Оказалось, что флагов было недостаточно. В окнах, правда, флаги были вывешены, но все они были маленькие и для общественных зданий не подходили. Тогда штурмовики отобрали из того, что было, один флаг побольше – примерно метр на метр – и отправились с ним на железнодорожную станцию.

И вновь поступили распоряжения: «Внимание!» и «Вывесить флаги выше!». Маленькие флажки переместились выше, являя собой маленькую эмблему большой революции. Таким образом первая победа была достигнута без кровопролития. Гостиница неподалеку от железнодорожной станции была превращена в политическую штаб-квартиру. Бойцы – те, что помоложе, собирались там выпить рюмку-другую за свою победу, штурмовики постарше в это время решали другие проблемы. Часть их строем направилась к домам красных функционеров и стала их арестовывать, не встречая сопротивления. Жители узнали об этом только на следующий день: кто был избит, кого отправили в Мюнхен, в чьих домах произведен обыск. Все внешне происходило спокойно. Вечером обыватели как ни в чем не бывало отправились по своим пивнушкам, хотя и в подавленном настроении. Был проведен даже клубный митинг, но члены его проявили растерянность. Домашние хозяйки запоздали с ужином, а рабочие остались по домам. Около трех городских зданий были выставлены парные часовые. Поскольку оливково-зеленые шинели еще не были введены в обмундирование штурмовиков, они были в гражданских пальто, на левом рукаве которых виднелись красные повязки со свастикой. На голове были фуражки СА, свидетельствовавшие о их принадлежности к революционному войску. Из-за холода воротники пальто были подняты вверх. Двое часовых около здания неподалеку от городской ратуши прислонили свои винтовки к стене дома и флиртовали с подошедшими к ним женщинами, закурив сигареты, чтобы хоть немного согреться.

Часов в десять вечера мимо них прошел мужчина, член организации «Стальной шлем»[66]. Он подошел к ним и прорычал:

– Деревенщина! Вы что, не знаете, что ни курить, ни тем более флиртовать с бабами часовым не разрешается?!

Услышав властный голос, герои дня бросили недокуренные сигареты и схватили прислоненные винтовки.

Мужчина и женщины тут же исчезли, а часовые строевым шагом отправились к ратуше.

Флаг же, поднятый на флагштоке, был сорван порывами ветра и упал на землю.

Таковы были события первого дня революции…

Раньше в нашем городе был городской совет. Теперь этот институт стал называться «муниципалитет». Не только одежда делает человека, но и слова. Но прежде, чем дела зашли достаточно далеко, произошли два события. Прежде всего, муниципалитет был сформирован в соответствии с результатами мартовских выборов. И он получился недостаточно чистым с расовой точки зрения и не полностью коричневым. В его составе оказались двое черно-бело-красных, двое красных, четверо черных и одиннадцать коричневых[67].

На первом же заседании произошла стычка между черно-бело-красными и черными, сопровождаемая наскоками коричневых. Остальные заявили о своей лояльности. Чтобы избавиться от прежнего главы города, его утвердили почетным мэром. Но это – отдельная история, и не без определенной пикантности.

На втором заседании сказался опыт больших городов: красные были выброшены из состава муниципалитета. И вот как это произошло. Двое красных, один из которых уже отсидел несколько недель в концентрационном лагере, не ответили на приветствие «Хайль Гитлер» принятым жестом. Но если бы они и поступили как остальные, их все равно выставили бы за дверь – за лицемерие. Новый мэр обрушил на их голову поток ругательств и потребовал покинуть заседание раз и навсегда для собственного же благополучия. Они забрали свои шляпы и ушли. Советник Элерт, представитель германской национальной партии, имел мужество спросить, на каком основании мэр так поступил. Ему с большим пафосом было разъяснено, что национал-социалистская процедура, будучи революционным актом, не требует объяснений. Кроме того, так сейчас делается повсеместно, а законы, подтверждающие правомерность этого, будут изданы позже. Он должен понимать, что происходит революция, о чем, видимо, некоторые люди забыли.

На третьем заседании исчезли и черные. В соответствии с распоряжением баварского министра внутренних дел Вагнера они все были арестованы по всей Баварии и выпущены на свободу только после того, как подписали заявление о согласии порвать с баварской народной партией и поступиться всеми выборными должностями в городах, муниципалитетах и земельном правительстве. Для разгрома каждой группировки были применены специфические средства. Эффективность их была одинаковой – ликвидация.

Затем германские националисты стали кооперироваться с нацистами и потеряли всякое значение. В нацистских группах их стали принимать как гостей, и многие из них даже облачились в коричневую форму, забыв о своем прежнем триколоре. В нашем городке из них остался всего один человек. А 24 апреля 1933 года городской муниципалитет стал вообще чистым в понимании и духе национал-социализма…

Но вот в нашем небольшом городке настало время и для культурных мероприятий. В годы борьбы нацистское движение не располагало временем, чтобы тратить его на такую роскошь, как культура. Теперь же был назначен человек, отвечавший за вопросы культуры. Он был никому не известен, и звали его Рюкке. У нас ранее было около 120 различных клубов и ассоциаций, добрая треть которых, так или иначе, была связана с культурой, и не только для тела, но и для души. Это были музыкальные и хоровые общества, театральные группы, квартеты, фольклорные и литературные кружки.

Некоторые из них были довольно активны. Поскольку столица земли была неподалеку, не проходило и недели, чтобы не состоялся концерт или лекция и не выступила бы какая-либо известная личность. А на берегу озера свила гнездо большая артистическая колония. Так что каждый горожанин, тянувшийся к культуре, мог без труда найти что-то для души. Не заставляли себя долго ждать и различные опекуны и попечители. Таким образом, в городке ежемесячно проходило до 50 самых различных культурных мероприятий. Предпринимались меры и для объединения всех этих усилий в одних руках (в моду тогда вошло словечко «централизация»).

Теперь же, чтобы прибрать все это к своим рукам, коричневые создали в городке национал-социалистское культурное общество.

И это общество сразу же поставило себя в глупое положение.

Новый культурный руководитель собрал людей на митинг и произнес длинную речь, в конце которой каждый удивлялся: а что же, собственно, он хотел сказать и чего хочет?

Как ни странно, он разрешил свободную дискуссию. Ему был задан вопрос, о чем он говорил и какие новые планы он хотел бы предложить. Тот подумал, что это как раз то, что он хотел услышать от народа, и заявил, что намерен не только опубликовать свой план, но и высказать соображения по проведению новых мероприятий. Слыша его слова, собравшиеся даже развеселились, особенно когда в первые ряды стал быстро пробираться местный врач. Результатом митинга явилось то, что к его концу по рядам был пущен лист бумаги для записи всех желающих в члены нового общества с ежемесячным взносом в размере 50 пфеннигов.

Поскольку новый культурный руководитель считал, что немецкая культура за последние годы пришла в запустение, он организовал первое же свое культурное мероприятие – беседу на тему: «Пять лет в Румынии». Его дочь пела и читала румынские поэмы, которые, естественно, никто не понимал, но шумно аплодировал. Затем она продемонстрировала румынский национальный танец с какой-то девицей (я даже не знаю, была ли она действительно румынкой). В заключение он устроил двухчасовую лекцию, во время которой демонстрировал с помощью проекционного фонаря почтовые открытки, полученные им за время пребывания в Румынии.

Когда в аудитории был снова зажжен свет, многие очнулись, протирая кулаками заспанные глаза.

На втором своем культурном мероприятии господин Рюкке представил какого-то человека, бывавшего на Дальнем Востоке и Яве, который рассказывал такие фантастические истории, что им позавидовал бы сам Карл Май[68].

После такого дебюта этот культурный руководитель бесславно исчез, а его место занял некий Цвайхойзер. Первым же его проектом стала ликвидация национал-социалистского культурного общества, функции которого взяла на себя боевая группа немецкой культуры. Сразу же последовали кое-какие нововведения. Так, члены этого объединения должны были ежемесячно платить вместо 50 пфеннигов одну марку. Истинным же достижением было то, что им более не надоедали никакими мероприятиями, ограничиваясь сборами членских взносов. Правда, была создана группа театральных представлений, которая должна была нести в массы национал-социалистскую идею. Члены этой организации могли ежемесячно абонировать себе место в театре – естественно, за определенную плату.

(Кнаб Отто Михаэль. Маленький город под сенью свастики (Гротесковые воспоминания из Баварии). Люцерн, 1934.)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.