Дело совести

Дело совести

Я проехал тысячу километров — от Орла до Сожа, от Рыльска до Киевской Слободки. Нет у меня слов, чтобы сказать, какое горе принес нашей стране враг. Возле Гомеля мы ехали ночью мимо сел, недавно оставленных немцами. Краснели головешки. Белорусские села Васильевка, Горностаевка, Тереховка умирали среди дыма и плача. Я увидел Чернигов в прозрачный осенний день. Он казался наваждением: обгоревшие камни на бледно-голубом небе. Женщина беззвучно повторяла: «Вот сюда везли, раздевали, зарывали…» На фасаде разрушенного дома сохранились мемориальные доски: здесь жил Тарас Шевченко, здесь, в гостинице «Царьград», останавливался Пушкин… Искалечен ровесник киевской Софии — Спасский собор. Его построил в середине XI века Мстислав Удалой. Его пощадили века. На него посягнула рука немецкого вандала. Сожжен другой памятник XI столетия — Борисоглебский собор. Погибли библиотека с редчайшими книгами, собрания икон, архивы. Чернигов, древнейший на крутом берегу Десны, родной брат Киева, с его каштанами и палисадниками, сожжен. Козелец, отступая, немцы не успели сжечь. Они его уничтожили на следующий день — с воздуха. Снова десятки сожженных сел, одно за другим, и всюду те же видения человеческого несчастья: в холодные ночи у головешек греются бездомные дети, днем они копошатся в мусоре, разыскивая искалеченную утварь. Ютятся в ямах, в землянках, в шалашах.

Уходя, немцы убивают скот. Прежде они угоняли коров, съедали свиней и гусей. Здесь отступление было поспешным, и вот автоматчики расстреливали свиней, из пулеметов немцы стреляли по стаду. На полях валяются мертвые коровы с лопнувшими животами.

Нежна, по-девически светла Белоруссия. Неотразимо очарование ее деревень, с журавлями колодцев, с крестами на околице, с белокурой застенчивой детворой. Я хочу рассказать о смерти Васильевки. Это было большое село — шестьсот сорок дворов. Осталось двадцать восемь — в стороне, немцы там не проходили. «Факельщики» аккуратно поджигали солому и шли дальше. Коров крестьянки попытались спрятать в овраге. Немцы нашли коров и расстреляли. Мотоциклисты убили свиней. Жители Васильевки прятались в лесу. Немцы схватили тридцать семь человек, повели на полянку и расстреляли. Они убили глубокого старика Семена Калистратовича Полонского, и они убили тринадцатилетнего Адама Филимонова. Я говорил с Мефодием Ивановичем Васьковцевым. Немцы его вели на расстрел, ранили — не добили. Он смотрит на мир чересчур понимающими, страшными глазами, он говорит: «Жить я, кажется, не смогу, душа не выдержит». Среди пепла голосила Мария Селицкая: немцы убили ее сына Ваню. Она простирала руки к серому пустому небу, и в черном платке, пораженная горем, она казалась изваянием безутешной матери — Ниобеи. Село Васильевка было умерщвлено 26 сентября. Жгли и убивали солдаты 6-й пехотной дивизии, которой командует генерал-лейтенант Гросман. Пленные равнодушно говорят: «Приказ».

Броварский район был огородами и садами: отсюда шла зелень в Киев. Броваров нет: из двух тысяч трехсот домов уцелело сто шестьдесят. В районе с трудом сыщешь живую деревню. Вот село Богдановичи. Одна хата, и в ней один семидесятилетний старик. Вот пепелище другого села — Семиполки. Мне кажется, что до самой смерти меня будет преследовать этот запах гари, тени бесприютных под осенним небом.

Козелец, освещенный зеленой луной, похож на античные развалины. Еще недавно он был живым. Теперь осталось в городе сорок восемь домов. Комендант Козельца фон Диппол жил в Киеве. Он приезжал на гастроли. В маленьком Козельце немцы расстреляли восемьсот шестьдесят человек. В один день — 19 марта 1943 года — они расстреляли двести семьдесят четыре человека. Тюрьма помещалась в здании банка. Там обреченных раздевали и в белье вели за город. Убили всех евреев Козельца. Старик портной перед смертью плюнул немцу в лицо и что-то крикнул.

Что еще добавить? Что в Рыльске остался ребенок, которого спасла мать? Мать легла на мальчика. Ее убили: пуля в затылок. Трехлетний мальчик уцелел под мертвым телом матери. Или, может быть, рассказать о том, как в Сумах, в подвалах школы номер пять, замучили триста украинцев? Или вспомнить про то, как двигался холм в Пирятине над могилой тысячи шестисот расстрелянных, но недорасстрелянных — зарытых живьем?

Где яблони Понырей, где сады Полтавщины? Где театр Сум? Где древности Чернигова? Где школы? Где тракторы? Люди ютятся в ямах. Пашут на коровах, на себе. Нет больше в украинских селах веселых и лукавых дивчат — они в Швейнфурте, в Свинемюнде умирают среди бездушных тюремщиков. Кажется, что улетели все птицы из садов и засохли все вишенники. Нет больше в украинских городах старых евреев — чудаков и мечтателей, портняжек и сапожников. Сотни тысяч детей убиты немцами. Армия, вооруженная усовершенствованным оружьем, офицеры с биноклями Цейса, с фотоаппаратами «лейка», с моноклями и вечными ручками убивали грудных детей. Может быть, когда-нибудь люди об этом забудут. Нам, которые это видели, не дано ничего забыть.

Уходя, немцы все уничтожают. Они делают это аккуратно: таков приказ верховного командования. «Факельщики» — это саперные отряды немецкой армии. «Факельщикам» помогают и пехотинцы, и танкисты, и обозники. У меня пачка обвинительных документов. Кажется, что эти бумажки пахнут дымом и кровью.

Вот приказ командующего 34 ПД от 30 июля 1943 года:

«Схватить всех местных жителей в возрасте от 14 до 55 лет и обращаться с ними, как с военнопленными. Если за отсутствием охраны они не могут быть использованы на местах в качестве рабочей силы, направлять их на пункты сбора военнопленных. Принудительный увод остального населения производить по ранее установленным правилам.

Разрушения производятся специальными частями. Уничтожению подлежат в первую очередь запасы зерна, сельскохозяйственные машины и общественные здания.

Мелкий сельскохозяйственный инвентарь по возможности захватывать с собой».

Вот другой приказ — командира 19 ТД от 5 сентября 1943 года:

«Мужчины в возрасте от 16 до 55 лет подлежат эвакуации на положении военнопленных. Направлять их на сборный пункт 19 артполка.

Остальные жители под охраной направляются в расположение районного зондерфюрера Дейкаливки.

В районах, подлежащих эвакуации, остаются только заразные больные. Все другие лица должны быть задержаны, а в случае сопротивления расстреляны.

Лица, используемые для оборонительных сооружений, могут быть оставлены при частях при условии непрерывного надзора за ними. Они должны быть помечены номерами на спине. Для 73 мотополка устанавливаются номера от 1 до 99, для 74 мотополка от 100 до 199. В дальнейшем этих лиц эвакуировать как военнопленных».

Вот письмо солдата 12 МСП 4 ГД:

«Позавчера мы оставили Новгород-Северск. Весь город сожгли. Сжигаем также все деревни, которые оставляем. Сегодня мы снова спалили большое село. Жители стоят рядом и должны смотреть, как горят их дома».

Вот письмо солдата Иоганна Гаустера (ПП 11 981):

«Дорогая жена, ночью, отступая, мы все сжигаем. Горят целые деревни. Весь урожай на полях также должен быть сожжен. Дома мы грабим, так как жители уходят из деревень. Как ты думаешь, что лучше — таскать добро с собой или отправлять тебе?»

Вот отрывки из дневника штабс-ефрейтора 2-го охранного батальона Отто Бергера:

«Старый Быхов полностью разрушен. Расстреляно 250 евреев.

Кушали хорошо. Военнопленные сами себе вырыли могилы. Мы их выстроили и ряд за рядом расстреляли.

Расстреляли коммуниста. Мы его кнутом гнали в лес и там заставили вырыть себе могилу.

Вечером расстреляли двоих. Они вырыли себе могилу, поцеловались и легли. Это отец и сын.

Удивительно, что украинское население настроено к нам враждебно. Наша полевая полиция расстреляла 60 украинцев.

Шостка — красивый городок. Привели 50 пленных — их выдали нам для прицеливания.

Военнопленные едят гнилую картошку. Они совсем без сил — трупы лежат в три-четыре слоя. На Новый год в Смоленске расстреляны все евреи. Мы находимся в Фишгово. Здесь две русские девушки 17–18 лет, очень красивые. Придется их изнасиловать.

Мы в Натарово. Сегодня расстреляли 156 партизан.

Меня интересует, до каких границ распространится власть германского государства?

Отходим к Новозыбкову. Все села по пути сожжены. Это была замечательная территория для немецкой колонизации.

Русские большими силами прорвали фронт».

Можно ли говорить о мести? Да, этот штабс-ефрейтор убит. Но разве может черная жизнь тупого и мерзкого убийцы искупить все им совершенное?

Я разговаривал с двумя преступниками. Это — зондерфюреры, «сельскохозяйственные руководители». Они терзали Бурыньский район Сумской области. Курту Рюшеру тридцать шесть лет. У него сорок пять га пахотной земли. Эту землю обрабатывают пять рабов: один серб, два поляка и два француза. В городе Касселе Курт Рюшер обучался искусству сдирать с украинцев семь шкур. В Германии разбою учат на курсах, а грабеж — тема для диссертации. У Курта Рюшера на текущем счету двадцать пять тысяч германских марок.

Николаус Борман на два года моложе Курта Рюшера. Это тоже фермер. У него тоже сорок га и пять рабов — среди них трое русских. На текущем счету у него шестьдесят тысяч марок.

Что делали эти зондерфюреры? Они угнали в Германию 4500 украинских девушек. Они отобрали у крестьян и отправили в Германию 3964 коровы, 2306 лошадей, 42 000 кур, 17 000 гусей, 3700 тонн хлеба, 51 тонну масла и много другого добра. Когда немцам пришлось убираться из Сумской области, воры стали поджигателями. Курт Рюшер и Николаус Борман сожгли 2140 жилых домов, 149 амбаров с зерном, 26 ветряных мельниц, 84 колхозные конюшни, 93 здания школ и больниц и 48 300 центнеров зерна.

Курт Рюшер направился в село Михайловку и там вместе с мотоциклистами жег хаты. Николаус Борман, набрав солдат, сжег 434 дома в селе Череповка. Своими руками Борман взорвал больницу и спалил три хаты.

Они не упираются; подробно, с немецкой педантичностью они рассказывают о своих злодеяниях. У Бормана длинное скользкое лицо. Он похож на угря, и глаза у него рыбьи. Он говорит: «Я получил письменный приказ — сжечь Череповку». Он добавляет: «Мы еще отправили в Германию тысячу девятьсот шестьдесят пять свиней; свиней было мало…» Он рассказывает, как он таскал за бороду старого крестьянина Леонида Ивановича Янова, как он избил Александру Дмитриевну Давыдову, и поясняет: «Они слабо работали». Курт Рюшер повторяет: «Я получил приказ». У этого оскал хорька и злые глазки. Они не лучше и не хуже сотен тысяч гитлеровцев: стандартные палачи, рядовые грабители, старательные поджигатели.

В Бурыньском районе пепелища и тишина смерти. «Некуда голову преклонить», — сказала мне женщина, окруженная детьми. Кто ответит за ее горе? Кто ответит за киевский Бабий Яр? Кто ответит за развалины Кременчуга? Кто ответит за все?

Я хочу рассказать о слепой корове. Она уцелела, спрятанная хозяйкой. Эта была любимица семьи, опора, милая Буренушка. Отец на войне. Старший сын погиб под Орлом. Буренушка кормила малышей. Она выручает и теперь. На ней привезли лес. На ней вспахали землю. У нее давно нет молока. Она ослепла. Может быть, покажется нелепым, что после стольких человеческих слез я говорю о глазах ослепшей коровы, но я знаю — эти глаза страшны, в них чернота огромного незаслуженного горя.

Велик и добр наш народ. В Сумской области семидесятилетний старик Иллистратов построил пять хат для других. У него у самого сгорела хата. Он говорит: «Я-то стар, скоро умирать, как-нибудь проживу со старухой. А вот солдатки с детишками без крова…» И старик строит шестую хату. Идет помощь из Сибири, с Урала, с Волги: как любящая мать, склоняется Россия над ранами Украины и Белоруссии. Я знаю, что настанет день и подымутся мертвые города, восстанут сожженные села. Но сейчас перед нами страшное злодеяние. Оно требует ответа.

Я слышал не раз, как люди проклинали немцев, но самое простое слово кажется мне самым убедительным. Я слышал его от старухи: ее внучку немцы угнали, а хату сожгли. Едва шевеля запавшими губами, старуха повторяла: «Бессовестные…» Лучше не скажешь. Возмущенная совесть народа прорвала фронт мощной гитлеровской армии, пронеслась от Волги к Днепру и перешагнула через широчайшую реку, как через ручей. Под Киевом бойцы в тоске и в гневе думают о пожарищах, о могилах, обо всем, что они увидали.

Мое поколение пережило многое. Не первую войну вижу я. Но я не могу спокойно писать обо всем, что я вижу здесь.

Не перо нужно — автомат. Мы не смеем умереть, мы, старшие, не сказав себе перед смертью: это не повторится. Совесть требует возмездия, искупления, торжества поруганной, окровавленной, опаленной справедливости.

29 октября 1943 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.