Ф. П. Сегюр История Наполеона и великой армии в 1812 г

Ф. П. Сегюр

История Наполеона и великой армии в 1812 г

Наполеон прибыл в Сморгоны с толпой умиравших, изможденных страданиями солдат, но он не позволил себе выказать ни малейшего волнения при виде бедствий этих несчастных людей, которые, со своей стороны, не роптали, чтобы не тревожить его. Действительно, возмущение было немыслимо: для этого требовалось новое усилие, а силы всех были уже истощены борьбой с голодом, холодом и усталостью. Для этого требовалось также сойтись, сговориться, согласиться, а голод и целый ряд других несчастий отделяли и изолировали всех друг от друга, сосредоточивая всякого в самом себе. Они были далеки от того, чтобы утомлять себя вызовами или даже жалобами и шли молча, сохраняя все свои силы для борьбы с враждебной им природой. Необходимость двигаться и постоянное страдание изгоняли всякие мысли. Телесные нужды подавляли все душевные силы. Жизнь сохранялась только в ощущениях и была подчинена по старой памяти ряду впечатлений, оставшихся от лучших времен, чести и любви к славе, возбужденной двадцатью годами постоянных триумфов, жившей еще и дышавшей в их сердцах.

Сверх того, еще оставался целым и незапятнанным авторитет вождей; в нем всегда было что-то отеческое: всегда опасности, победы и поражения были общими. Это было несчастное семейство, в котором больше всего приходилось, пожалуй, плакаться его главе. Таким образом, и император, и Великая армия хранили благородное молчание: были слишком горды, чтобы жаловаться, и слишком опытны, чтобы не сознавать бесплодность таких жалоб.

Наполеон стремительно вошел в свою последнюю главную квартиру. Он написал там свои последние инструкции и 29-й, последний, бюллетень о состоянии своей умирающей армии. Были приняты предосторожности, чтобы вплоть до завтрашнего дня не стало известным что-либо из того, что происходило в его внутренних покоях.

Но предчувствие последнего несчастья охватило всех офицеров; все хотели бы за ним последовать. Они страстно хотели бежать от этого жестокого климата, снова увидеть Францию, очутиться в лоне своих семейств, однако никто не осмеливался обнаружить свои желания: их удерживал от этого долг и честь.

… Наступила ночь, и приблизилось время, назначенное императором для объявления начальникам армии о его решении. Были созваны все маршалы. По мере того как они приходили, их вызывали каждого отдельно, и он склонял их сначала к своему плану выражениями своего доверия к ним…

Он был ласков со всеми; потом, собрав их у себя за столом, он начал восхвалять их за эту кампанию. Что касается его самого, то он отозвался о своем дерзком предприятии только следующими словами:

«Если бы я был рожден на троне, если бы я был Бурбоном, то мне было бы легко не делать ошибок».

Когда обед был окончен, он приказал принцу Евгению прочитать свой 29-й бюллетень, после чего, объявив во всеуслышание о том, что он сообщил уже каждому в отдельности, он сказал: «Сегодня ночью я отправлюсь с Дюроком, Коленкуром и Лобо в Париж; мое присутствие там необходимо для Франции так же, как и для остатков несчастной армии. Только оттуда я смогу сдержать австрийцев и пруссаков. Несомненно, эти страны не решатся объявить мне войну, когда я буду во главе французской нации и новой армии в миллион двести тысяч человек!»

Он сказал еще, что он посылает вперед Нея в Вильну, чтобы он все там реорганизовал, что ему в этом будет помогать Рапп, который отправится вслед за тем в Данциг; Лористон – в Варшаву;

Нарбонн – в Берлин; что его гвардия останется при армии, но что придется выдержать сражение под Вильной и задержать там неприятеля; что там они найдут Луазона, де Вреде, подкрепления, продовольствие и все боевые запасы; что после этого расположатся на зимние квартиры за Неманом и что он надеется, что русские не перейдут через Вислу до его прибытия.

«Я оставлю, – добавил он, – короля Неаполитанского командовать моей армией. Я надеюсь, что вы будете ему повиноваться, как мне самому, и что между вами будет царить полнейшее согласие».

Было 10 часов вечера. Он поднялся, пожал им сердечно руки, поцеловал их всех и отправился…

Наполеон прошел через толпу своих офицеров, выстроившихся на его пути, и дарил им на прощание грустные, вынужденные улыбки. Он увозил с собой их немые мольбы, сквозившие в нескольких почтительных жестах. Он сел с Коленкуром в закрытую карету; его мамелюк[78] и Вонсович, капитан его гвардии, сели на козлы; Дюрок и Лобо следовали за ними в санях.

Сначала их конвоировали поляки, потом их сменили неаполитанцы королевской гвардии. Этот отряд состоял из 600 человек, когда прибыл из Вильны к императору. Они погибли почти все за этот краткий переход; их единственным врагом была зима…

Дальше путешествие Наполеона совершилось беспрепятственно. Он обогнул Вильну через ее пригороды, проехал через Вильковишки, где сменил свою карету на сани, остановился 10-го в Варшаве, чтобы потребовать от поляков отряд в 10 тысяч казаков, а взамен даровать им кое-какие льготы и обещать свое скорое возвращение во главе 300-тысячной армии. Оттуда, быстро проехав через Силезию, он прибыл в Дрезден, где имел встречу с королем, потом побывал в Ганау, Майнце и, наконец, добрался до Парижа, куда он явился внезапно 19 декабря, через два дня по опубликовании его 29-го бюллетеня.

От Малоярославца до Сморгон этот повелитель Европы был только генералом умирающей и дезорганизованной армии. От Сморгон до Рейна это был неизвестный беглец, стремившийся перейти через неприятельские земли. За Рейном он вдруг снова оказался повелителем и победителем Европы! Последний порыв ветра благоденствия надувал еще его парус!

‹…›

Вместе со всеми Ней прибыл в Ковно. Это был последний город в русской империи. Наконец 13 декабря, пройдя в течение 46 часов под ужасным ярмом, наши увидели дружественную землю. И тотчас, не останавливаясь, не обращая взора назад, большинство углубилось и рассеялось в лесах польской Пруссии. Но нашлись и такие, которые, придя к союзным берегам, обернулись. Там, бросив последний взгляд на эту страну страдания, из которой они вырвались, увидев то самое место, откуда пять месяцев назад их бесчисленные орлы победоносно устремились вперед, они стояли со слезами на глазах и испускали скорбные крики.

Так вот тот берег, который был покрыт, словно щетиной, их штыками! Так вот та земля, которая – не прошло еще пяти месяцев с тех пор! – уходила под ногами их громадной союзной армии и представлялась им тогда превратившейся, как по мановению волшебного жезла, в движущиеся долины и холмы, покрытые людьми и лошадьми! Вот те самые лощины, из которых выступали при свете жгучего солнца три длинные колонны драгун и кирасир, подобно трем рекам, сверкавшим сталью и медью! А теперь все исчезло: люди, оружие, орлы, лошади, само солнце и даже сама пограничная река, которую они перешли, полные смелости и надежды! Неман превратился теперь только в сплошную массу ледяных глыб, схваченных и скованных одна с другой удвоившей свою ярость зимой!

На месте трех французских мостов, которые были привезены за 500 миль и переброшены с такой смелой быстротой, единственно целым оставался русский мост. И наконец, вместо тех бесчисленных бойцов, 400 тысяч товарищей, столько раз торжествовавших победу вместе с ними, устремившихся с такой радостью и гордостью на русские земли, выходили из этой сумрачной и ледяной пустыни только тысяча вооруженных пехотинцев и кавалеристов, 9 пушек и 20 тысяч жалких созданий, покрытых тряпками, с опущенной головой, потухшим взором, багрово-красным лицом и длинной взъерошенной бородой! Одни из них боролись в молчании за узкий проход на мост, который, несмотря на их небольшое число, оказался недостаточным для поспешного бегства; другие бежали по льдинам, громоздившимся на реке, с трудом перебираясь с одной на другую. И это была вся Великая армия! И многие из этих беглецов были еще новыми рекрутами, которые присоединились к ней впоследствии!

Два короля, один принц, восемь маршалов в сопровождении нескольких офицеров, генералы, беспорядочно шедшие пешком, и, наконец, несколько сотен солдат Старой гвардии, сохранявших еще свое вооружение, – это было все, что оставалось; они представляли собой Великую армию!

Или, скорее, она все еще держалась в маршале Нее…

Ней в то время вошел в Ковно один со своими адъютантами, потому что все его подчиненные отступили или пали… Он нашел в Ковно отряд артиллерии, 300 немцев, составлявших гарнизон этого города, и генерала Маршана с 400 солдатами; он принял начальство над ними. Сначала Ней прошел по всему городу, чтобы ознакомиться со своей позицией и собрать еще немного солдат, но нашел только раненых, которые с плачем стремились за нашей отступавшей армией. В восьмой раз, после выхода из Москвы, пришлось покинуть их всех в госпиталях, как их покидали по всему пути, на всех полях битвы и на всех биваках.

Несколько тысяч солдат было на площади и на прилегавших к ней улицах, но они лежали замерзшие перед винными магазинами, которые сами разгромили. Они нашли смерть там, где искали жизнь! Это было единственное подкрепление, которое ему оставил Мюрат. Ней видел себя одиноким в России с 700 иностранными рекрутами…

14-го, рано утром, началась атака русских. В то время как одна колонна появилась внезапно на дороге из Вильны, другая русская колонна перешла ниже города по льду реки, вступила на прусские земли и, гордясь тем, что она первая перешла через границу, направилась к ковенскому мосту, чтобы запереть этот выход и отрезать Нею всякое отступление.

Послышались первые выстрелы у виленских ворот. Ней бросился туда; он хотел удалить пушки Платова выстрелами из своих орудий, но нашел свои пушки забитыми. Артиллеристы бежали…

Покинутый всеми Ней не лишился самообладания и не оставил своего поста. После бесплодных попыток остановить этих беглецов он подобрал их заряженные ружья, обратился к солдатам и сам-пят стал лицом к лицу с тысячами русских. Его отвага беглецов остановила; она заставила покраснеть нескольких артиллеристов, которые последовали примеру своего маршала; она дала время адъютантам Геймесу и Жерару собрать 30 солдат и привезти два-три легких орудия, а генералам Ледрю и Маршану собрать единственный батальон, который у них оставался.

Но в этот момент началась за Неманом, около ковенского моста, вторая атака русских. Было половина третьего. Ней послал Ледрю и Маршана с их 4 сотнями человек отбить и сохранить этот выход. Что же касается его самого, то, не отступая ни на пядь, не думая о том, что происходит за его спиной, во главе тридцати солдат он держался до наступления ночи у ворот виленской дороги. Потом он перешел через Ковно и Неман, все время сражаясь, отступая, но не обращаясь в бегство, и шел вместе с остальными, поддерживая до последнего момента честь нашего оружия и в сотый раз за эти сорок дней и сорок ночей рискуя своей жизнью и свободой, чтобы только спасти еще несколько французов. Он вышел последним из этой роковой России, показав миру беспомощность слепого счастья перед великой смелостью, доказав, что для героев все ведет к славе, даже самые великие поражения!

Было 8 часов вечера, когда Ней перешел на союзный берег. Тогда, видя, что катастрофа завершилась, что Маршан оттеснен к самому мосту, а вильковишская дорога, по которой шел Мюрат, вся покрыта врагами, он бросился направо, углубился в лес и исчез.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.