ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Весна 1949 года была теплой, солнечной. Снега таяли быстро, и вот-вот должен был начаться ледоход на Вилюе. Его с нетерпением ожидали геологи, которые временно разместились в небольших рыбачьих срубах на крутом берегу возле поселка Чохчуолу. Здесь обосновалась южная партия Амакинской экспедиции Восточно-Сибирского геологического управления. Во главе партии стоял молодой геолог, коренной сибиряк, Григорий Файнштейн.

Сюда, в поселок Чохчуолу, в верховье Вилюя, за тысячи километров от железной дороги, еще зимою самолетами и на оленях завезли необходимое оборудование, снаряжение и продовольствие. Геологи жили ожиданием того часа, когда Вилюй освободится ото льда, ждали, как говорят речники, чистой воды, по которой можно будет на лодках двинуться в путь по намеченному маршруту — вниз по Вилюю, в глубь таинственной Сибирской платформы, в глубь Якутии.

Люди заметно волновались, хотя и не показывали вида, жили ожиданием похода и старательно готовились к нему.

Весна на севере начинается ходко. Снег, согреваемый солнцем, быстро оседал и истекал водою. На южных склонах появились проталины. Якуты погнали стада оленей с таежных зимних пастбищ на север в тундру. Но участникам экспедиции некогда было любоваться пестрыми весенними красками. Дел было много, а времени, как всегда бывает в таких случаях, не хватало. Еще зимою нарубили деревьев, распилили их на доски, потом строгали, тесали и под руководством старого якута Семена Кондакова вязали плоты, сбивали лодки, которые тут называли «карбазы», конопатили их, смолили. Карбазы, может быть, не отличались особой привлекательностью, однако были крепко сбиты. Путь предстоял немалый — нужно пройти и проплыть тысячи километров по глухим и малодоступным краям, где населенные пункты встречаются редко.

Геологи готовились к своему летнему сезону, как готовились они обычно. Может быть, несколько тщательнее, но не подозревая, что они этим своим походом, ставшим впоследствии историческим и легендарным, открывали новую страницу в трудной и наполненной долготерпением и надеждами летописи поисков отечественных алмазов, прокладывали тропу к отечественным коренным месторождениям. Но все эти открытия и радости еще ждали геологов в будущей скорой жизни, а сейчас они питали свои сердца светлой мечтой и спешили закончить нужные приготовления.

И природа торопилась. Вскрытие Вилюя произошло довольно рано. В праздничные дни, на рассвете 2 мая, геологи были разбужены необычным шумом и гулким грохотом, похожим на раскаты грома или пальбу из пушки — то трескался толстый, метровой толщины тяжелый зимний панцирь Вилюя и начинался ледоход. Этим гулким треском лопающегося льда природа как бы празднично салютовала и приветствовала участников похода, разведчиков грядущего.

А через несколько дней флотилия карбазов и плотов покачивалась на легких волнах. Командовать флотилией Григорий Файнштейн назначил эвенка Алексея Коненкина, который успешно водил лодки во время экспедиции на Нижней Тунгуске и, судя по его заверениям, неплохо знал и Вилюй. Его помощником, лоцманом, взяли местного молодого рыбака, якута Захара, сына Семена Кондакова, который руководил постройками лодок.

Прощальные возгласы, напутствия, стая ребятишек кричала «ура», а за мысом, за кормой осталась временная «база» и поселок. Они отдалились и вскоре совсем исчезли, словно их и не было вовсе. А могучая сибирская река, главный приток полноводной Лены, и здесь, в своих верховьях, была и глубока, и широка, и величественна. По обеим сторонам возвышались скалистые террасы, густо поросшие хвойным лесом, а внизу, у самой воды, узкой светлой полоской стлался галечник, как бы подчеркивая линию берега и зеркально-голубую гладь воды, которая, казалось, застыла и не двигалась, лишь отражала слепящее солнце, облака да бездонное синее небо.

Григорий Файнштейн сидел на носу первой лодки, подставив свое обветренное и обожженное морозами лицо встречному легкому ветерку, и тот ласково гладил кожу, шевелил смоляные волосы, теребил ворот расстегнутой выгоревшей клетчатой ковбойки. Григорий смотрел на окружающую красоту и мысленно в который раз проверял и пересчитывал, пытаясь вспомнить, не забыли ли чего на «базе», ибо любая мелочь в дальнем походе может обернуться невосполнимой сложностью, не подозревая, что отплывают они не от берега, а от прошлого и делают первый шаг в будущее, которым будут гордиться всю дальнейшую жизнь. Голубая лента полноводного Вилюя простиралась широко и уходила за горизонт, в суровую и загадочную страну Якутию, в край долгих ночей и голубых ледяных алмазов.

2

Путь в это будущее начался задолго до Великой Отечественной войны в тиши кабинета Владимира Степановича Соболева, заваленного географическими и геологическими картами, книгами, научными трудами, отчетами геологов…

Весной 1931 года, после успешного окончания учебы, молодой ленинградский геолог Владимир Соболев отправился в Восточную Сибирь, где ему предстояло в геологической экспедиции обследовать район небольшой речки Илимпен. Он ехал не на поиски полезных ископаемых, у него была другая задача. По профессии он петрограф. Это был его первый поход, первое знакомство с обширной территорией, которую уже тогда геологи стали именовать Сибирской платформой.

В Ленинград из экспедиции Соболев привез множество образцов различных горных пород. Предстояла долгая и сложная работа в лабораториях и в тиши кабинетов. По привезенным им и другими геологами образцам, по этим крохам, нужно было составить геологическую карту района. Об алмазах он и не думал. У него была своя сложная научная тема, разрабатывать которую ему поручила дирекция Всесоюзного геологического института: сопоставить, сравнить геологическое строение южноафриканских месторождений с геологическими структурами отдельных районов нашей страны — не обнаружится ли где-нибудь хотя бы намек на сходство?

Изучив детально, насколько это позволяла литература, опубликованные труды и карты, геологическое строение Южной Африки, молодой ученый начал искать, сопоставлять, сравнивать.

Геологические карты — документы особые. В них запечатлено не то, что сейчас есть на поверхности, а то, что есть внутри, что когда-то, миллионы лет назад, происходило на поверхности планеты. И каждая геологическая карта — это результат кропотливого труда многих людей, которые исходили тысячи километров и, искусанные комарами, мошкой, мокли под проливным дождем, тонули в болотах, мерзли в легких палатках, езживали на оленях, переплывали реки, питались чем придется, но делали нужную свою работу — добывали образцы, вынимали из земных глубин пробы, чтобы нанести на карту еще одну черточку, еще один штрих… А когда карта составлена, то, глядя на нее, можно ясно представить «биографию» района, увидеть то, что происходило здесь миллионы лет назад, когда земля, окутанная туманами и тяжелыми облаками, дышала огненными жерлами вулканов, выбрасывая из нутра раскаленные глыбы, заливая окрестность потоками лавы, когда рождались горы и опускались большие пространства, образуя ложе морей и океанов.

Много лет потратил Владимир Степанович на изучение и сопоставление отдельных районов страны с районами Южной Африки. Там, в Африке, главные скопления богатых коренных месторождений алмазов открыты на Южно-Африканском плоскогорье, в обширной пустынной равнине Карру. И он сравнивал геологические структуры. Средне-Русская возвышенность? Нет, не похоже. Поволжье? Опять не то… Украина? С Африкой мало общего. Средняя Азия? И в ней нет похожего плоскогорья. Оставалась одна Сибирь. Огромное малоизученное пространство.

И чем больше он знакомился, изучал Сибирь, тем явственнее вырисовывался обширный древний горный район Средне-Сибирского плоскогорья, который раскинулся между двумя великими сибирскими реками Енисеем и Леной, именуемый в научных трудах Сибирской платформой. И чем глубже изучал Владимир Степанович, тем явственнее обозначались сходные черты этой самой Сибирской платформы с Южной Африкой — такие же горизонтально залегающие осадочные породы, такие же мощные извержения базальтов… Захватывало дух от таких сравнений.

Но это были лишь смелые гипотезы, которые необходимо научно доказать, подтвердить конкретными неопровержимыми данными. Потребовалось множество дополнительного материала. Бесконечных лабораторных анализов и исследования. Сопоставлений геологических карт. Не так-то просто произнести утверждающее слово о родстве этих, так не схожих в климатическом отношении районов земного шара.

Кое-кто даже открыто улыбался!

— Ну, что вы, Владимир Степанович, упаси вас бог! Что есть общего между вечной мерзлотой и знойными степями Африки?

— Я сравниваю не то, что находится на поверхности, а то, что лежит под поверхностью. Не путайте географию с геологией, дорогой.

— Как знаете, как знаете… Но пока не очень убедительно.

Но Соболев сам все больше и больше убеждался, что сибирские траппы, основные тяжелые породы, выброшенные из глубинных земных недр, почти полностью совпадают с описаниями африканских долеритов Карру, тех основных пород, которые составляют плоскогорье Южной Родезии. Породы эти очень прочные и стойкие, их даже вода, которая в единоборстве с любыми иными горными породами всегда выходила победителем, не смогла одолеть за прошедшие тысячелетия. При взгляде на карту бросается в глаза даже неискушенному человеку прямолинейность могучего Енисея и крутая изогнутость не менее могучей Лены. Они с двух сторон охватывают Сибирскую платформу, которую иногда еще именуют Ленско-Енисейским плато. Нет сомнения, что русла полноводных сибирских рек как бы очерчивают район, который оказался им не по зубам, который, видимо, имеет свои особенности в строении земной коры.

Начинается углубленное исследование Сибирской платформы. Она представляет собой обширное плато, которое медленно возвышается с севера на юг. Весьма характерными признаками этого района можно назвать столовые высоты, которые служат естественной границей огромных водораздельных территорий. Много плоскогорий и нагорий. Но главное — геологические структуры. Очень, очень все похоже на Южную Африку, только своими размерами значительно превосходит ее. Ведь территория Сибирской платформы больше всей Западной Европы.

Нужны были новые подтверждения. И они скоро появились. Геологи Кордиков и Кабанов привезли из верховьев Хатанги и Майеро многочисленные образцы горных пород. Несколько серых камней сразу же обратили на себя внимание Соболева. Их подвергли лабораторным анализам и исследованиям. Выяснилось то, что и хотел доказать Владимир Степанович: камни, вернее привезенные образцы, принадлежат к ультраосновным породам, иными словами, они являются кровными братьями тех пород, из которых состоит алмазоносное Южно-Африканское плоскогорье!..

Вывод напрашивался один. На Южно-Африканском и Средне-Сибирском плоскогорьях миллионы лет назад произошли гигантские извержения тяжелых глубинных пород. Возможно, эти извержения происходили в одно и то же время. И еще известно, что в Южной Африке такие извержения магмы закончились мощными взрывами газов, которые скопились где-то внутри на громадной глубине. В результате этих взрывов газы пробили в толще вышележащих пород своеобразные жерла, конусообразные трубки, в которых и застывала магма, содержащая в себе кристаллы алмазов. Следовательно, если имеются такие трубки на Южно-Африканском плоскогорье, то они могут быть и на Сибирской платформе!

Научно обоснованное предположение Соболева горячо поддержал известный минералог и крупнейший специалист по алмазам Александр Петрович Буров, который пристально следил за работой ученого. Он верил в него, поддерживал дружескими советами. В те годы среди специалистов твердо господствовало мнение, что алмазов в нашей стране нет. Скептики не раз советовали Бурову оставить «ненужную затею», не искать того, чего нет в нашей природе. Но он был неутомим, и неудачи лишь больше разжигали его сердце, порождали новые силы. Он знал, что в самом конце прошлого века геолог Мамонов нашел на реке Пит, на Енисейском горном кряже, два маленьких алмаза. В своем дневнике Мамонов записал:

«Не сомневаюсь, что и в других местах Сибири отыщутся алмазы».

О находках драгоценных камней на северо-западе Якутии сообщал еще в двадцатых годах вилюйский краевед и учитель Староватов. О возможных находках алмазоносных месторождений предсказывал и видный советский геолог и минералог Н. М. Федоровский, который посетил Южную Африку в начале тридцатых годов, где проходил Международный геологический конгресс. Федоровский был делегатом от молодого советского государства. Вернувшись на родину, он в 1934 году выпустил книгу «В стране алмазов и золота», в которой писал:

«Судя по примеру Южной Африки, алмазы нужно искать в области распространения тяжелых магнезиальных магм… И хотя в Советском Союзе тип южноафриканских месторождений пока не встречен, возможно, он будет найден в многочисленных вулканических областях Сибири и Северного Урала».

А сам Александр Петрович, во время экспедиции в Сибирь, нашел там крохотный осколок алмазного кристалла.

— Ваш труд, ваши выводы, — сказал Буров Соболеву, — это замечательное научное открытие. Оно, словно компас, указывает пути для геологической разведки.

Необходимо было действовать. Буквально накануне Отечественной войны в Госплане СССР состоялось специальное совещание геологов. Владимир Степанович выступил с докладом.

— Вопросам поисков кимберлитов и алмазов должна уделять внимание каждая экспедиция, работающая на севере Сибирской платформы, — убедительно доказывал Соболев. — Особенно нужно обратить внимание на поиски алмазов в разрабатываемых россыпях благородных металлов в районах Норильска и на Вилюе.

Война помешала осуществить задуманное. Карты и исследования пришлось отложить на долгие четыре года.

3

Накануне войны, в те самые годы, когда Соболев теоретически обосновывал сходство Южно-Африканского плоскогорья и Сибирской платформы, молодой кандидат наук, геолог Михаил Одинцов ведет поиски сибирских алмазов.

А «заболел» он камнями весной 1931 года, когда в Иркутске состоялся первый краевой съезд ученых. На повестке дня важный вопрос — освоение богатых недр Сибири. В Иркутск приехали многие известные ученые, академики, среди них и знаменитый академик А. Е. Ферсман. Михаил приложил все усилия и раздобыл билет на краевой съезд. Он в то время учился на втором курсе биологического факультета, а в свободное время был экскурсоводом в геологических залах Иркутского музея.

Выступление академика Ферсмана произвело на Михаила неизгладимое впечатление. Он слушал ученого затаив дыхание, впитывая, словно губка, каждое слово, каждое научное предположение. И на этом съезде Одинцов принимает решение круто изменить свою жизнь. Он не биолог, а — геолог. Так подсказывает сердце. И Михаил, чтобы утвердиться в правильности своего решения, устраивается коллектором в геологическую партию и отправляется в тайгу, на водораздел между реками Илимом и Ангарой. Потом проводит первую самостоятельную съемку горы Рудной, что находится в двухстах километрах от Братска. Еще год спустя он на Коршунихе. Одинцов становится признанным геологом. Совершает сложный и трудный маршрут: во главе поискового отряда прошел все семьсот километров по таежным дебрям от станции Тайшет до берегов Лены.

Накануне Отечественной войны, весной 1941 года, молодого ученого кандидата геолого-минералогических наук приглашают в Восточно-Сибирское геологическое управление.

— Ознакомьтесь с этим любопытным документом, — сказали ему. — Его недавно обнаружили в якутских архивах.

Пожелтевшие от времени бумаги. Михаил обратил внимание на дату — 1790 год. Он с нескрываемым любопытством прочел распоряжение иркутского губернатора, который приказывал направить команду во главе с сержантом Степаном Поповым в Сунтарское урочище и далее

«вверх Вилюя-реки, по речкам, называемым Антарады, Батобти и озера Чоны, Можары, через хребты Олений, реки: Анбары, Хатунки и Кулусунах к изысканию зеленых куриозных произрастаний и каменьев, так и в горах окаменелостей, заслуживающих внимания ко употреблению».

Этому, как видно из документов, геологическому отряду предлагалось

«о каменьях всякого рода, — какую в себе доброту имеют, стараясь оное всемерно познавать противу описания, зделав ему, колико можно, и познание; и противо того, взять каждого роду по пристойному числу, которые вывезти со всем описанием прямо ко мне, не доверяя отнюдь никому оного ни в чьи руки».

Старинные бумаги убедительно говорили о том, что иркутский губернатор что-то прослышал и решил проверить какие-то предположения. И скорее всего о возможных находках в тех местах северных местах драгоценных камней. Потому и приказывал привезти все образцы прямо к нему, «не доверяя отнюдь никому оного…».

— А состоялся ли тот поход? — спросил Одинцов.

— Состоялся. Вот нашли и журнал. Попов в нем записывал свои впечатления. Есть и весьма любопытные. Посмотрите сами.

Одинцов стал читать.

«Вышли на речку Лимпию, и сия речка чрезвычайно гориста и камениста, и все по ней каменные и алябастровые утесы; широты оной сажен ста полтора; устьем впадает в реку Хатунку с полуденной стороны; рыбы в ней никакой нет; алябастр цветом синий, однако, нехорош… Таковым же манером вышли 20 верст и видели много утесов и в одном каменное масло…»

— Очень любопытный документ, — подтвердил Одинцов.

— Вам желательно выяснить, что за каменное масло обнаружил Степан Попов в тех прибрежных скалах малоизвестной сибирской речки. А заодно и, естественно, это по вашей линии, Михаил Михайлович, какие камни так серьезно заинтересовали губернатора?

— Что вы предлагаете? — спросил в свою очередь Одинцов, мысленно уже соглашаясь с любым предложением, на любую должность.

— Предлагаем вам возглавить эту экспедицию.

Одинцов, не раздумывая, дает согласие.

В начале лета 1941 года отправились в путь. Предстояло пройти по следам команды Попова. Поход оказался утомительным и долгим. Но самое печальное — не принес ожидаемых результатов. «Каменное масло», а так в старину называли нефть, в действительности оказалось всего лишь натеками квасцов, они внешне напоминают нефть. Но повезло в другом: в бассейне трех рек Одинцов обнаружил платину, а она — один из спутников алмазов на Урале.

Когда осенью вернулись в Иркутск, уже полыхала война и бои шли на подступах к Москве. Михаил Михайлович спешно составляет обширную докладную записку о результатах экспедиции и в ней высказывает предположение о том, что в тех краях возможны алмазные месторождения.

— Увы, мой друг, сейчас нам не до алмазов, — в управлении развели руками. — Мы и так работу свертываем.

Но о той записке и отчете вспомнили в конце войны, когда составляли генеральный план геологоразведочных работ, и в нем предлагалось оценить Восточную Сибирь на «алмазоносность». А спустя три года Одинцову поручается возглавить научную работу — Тунгусскую экспедицию. В ее задании — расшифровка белых пятен на геологической карте и поиски алмазов.

Экспедицию возглавил опытный таежник Иннокентий Иванович Сафьянников. Он был самым старшим, много повидавшим в жизни человеком. А весь коллектив экспедиции, вместе с главным геологом Одинцовым, подобрался молодой и дружный. Все хорошо, знали друг друга. Начальники поисковых партий Сергей Соколов, Григорий Файнштейн и Владимир Белов окончили, как и Одинцов, геологический факультет Иркутского университета. Еще студентами бредили дальними экспедициями и поисками прозрачных кристаллов алмазов. Но война разбросала геологов. И вот они снова все вместе.

Последний вечер в Иркутске. Собрались на торжественный ужин. Каждый понимал, что они уже не те юноши-романтики, которыми были до войны. За плечами у каждого — трудная школа. Но все — молоды и полны надежд. Кто-то вспомнил клятву Герцена и Огарева, которую те дали на Воробьевых горах, глядя на Москву, обещая служить отечеству всю жизнь.

— Давайте и мы поклянемся верности общему делу, ребята! — предложил Григорий Файнштейн.

Идея, как спичка, зажгла всех.

Михаил Михайлович тут же написал текст, повторяя пророческие слова Ломоносова, и все хором поклялись:

— Станем искать металлов, золота, серебра и прочих, станем добираться отменных камней и даже изумрудов, яхонтов и алмазов. По многим доказательствам заключаю, что и в северных недрах богато и пространно царствует натура!

Молодость всегда живет верой в мечту, но никто в тот вечер и не предполагал, что мечта их находится не так далеко, хотя путь к ней предстоит нелегкий, что они найдут желанную волшебную алмазную похлебку, которую удалось сварить и на северной земле таинственной колдунье по имени Природа.

4

Сезон 1947 года. Для поисковых работ избран район Нижней Тунгуски. Величавая сибирская река несет свои воды почти две с половиной тысячи километров по глухой таежной горной стороне. Крутые обрывистые берега, поросшие густыми лесами. Места красивые и дикие. На этой, на Нижней Тунгуске более сорока лет назад руководил гидрологической экспедицией будущий знаменитый писатель, а тогда инженер Вячеслав Шишков, который и назвал ее в своем романе Угрюм-рекой.

Геологов интересовали не только красоты природы. Район был выбран не случайно. Берега Нижней Тунгуски богаты полезными ископаемыми, здесь выходы угля и графитов. Иными словами, есть прямые родственники алмазов.

Разведку начали с фактории Ванавары, что расположена на месте падения знаменитого Тунгусского метеорита. Сюда, по рекам Большая и Малая Ерема, по притокам Нижней Тунгуски, повел первую поисковую партию Сергей Соколов. Вторую возглавил Григорий Файнштейн. Ему предстояло пройти по реке Чоне, притоку Подкаменной Тунгуски, или, как ее называют эвенки, Хатанги. Третью партию повел Владимир Белов. Путь предстоял по реке Илемпее, хорошо знакомый Одинцову.

Бурные таежные реки. Глухие охотничьи и звериные тропы. Тучи комарья и мошки. Проливные дожди и ураганы. Душная влажность и дурманящие испарения таежных болот. Но люди одолевали все. И шли по намеченному маршруту. Промывали пески и галечники, перелопачивали тонны породы. Отбивали молотком образцы, подробно описывали обнажения горных пород. По этим намытым шлихам, по взятым образцам они составят геологическую карту, оценят более подробно исследованный район.

Но алмазов нигде не было. Правда, на первых порах часто раздавались радостные возгласы:

— Нашел! Алмаз!

Но при проверке блестящий прозрачный камешек оказывался не алмазом. Полевой сезон заканчивался, а скупая природа ничем не вознаградила геологов, не приоткрыла своих заветных тайн. Она, казалось, испытывала их любовь и долготерпение.

5

Сезон 1948 года начался с трагедии — самолет экспедиции, маленький ПО-2, на борту которого находились пилот и заготовитель, попал в ураган, налетевший внезапно. Опытный летчик, Иннокентий Куницын, прокладывавший первые воздушные трассы, потерял ориентировку, сбился с курса, потом — вынужденная посадка. Самолет вышел из строя. Как потом выяснилось, летчик и заготовитель пошли не в ту сторону. Вышли на какую-то реку. Выбились из сил. Продуктов никаких. Построили подобие чума, решили переждать до ледохода, чтобы на плоту спуститься вниз. Удалось подстрелить оленя, им и питались. Еле живые уселись на плот, который соорудили из сушняка…

Плот тот словили якуты на Вилюе, около поселка Вилючан. Заготовитель вскоре окреп, а летчика так и не выходили. Его похоронили на высоком берегу.

Не получая вестей от летчика, Одинцов организовал поиски. Долго искали по тайге, но безрезультатно. Никто не мог даже предположить, что летчик и заготовитель ушли в противоположную сторону… Поисковые отряды вернулись на базу.

Только в конце мая экспедиция приступила к выполнению намеченных планов. Никаких сомнений в том, что где-то поблизости находили алмазы, не было. Единственный намек на алмазоносность района — крохотный обломок крупного кристалла, который был найден Буровым еще до войны. Где же искать? Как искать? Площади — огромные. Задачи — сплошные неизвестные. Путь к алмазам, конечно, долгий. Но более короткого в те времена никто не знал. Чтобы определить алмазоносность реки, геологам приходилось перелопачивать и промывать тысячи кубометров песка и галечника… А если обнаружат алмаз, то поиски будут вести вверх по реке, пока находки не прекратятся. Тогда поисковые работы перенесут на притоки, которые впадают в реку ниже… Так намечалось в планах.

Шло к концу лето, заканчивался еще один сезон. За спиною — сотни километров пройденных по таежному бездорожью, речные перекаты и пороги, тысячи взятых и, как говорили, «пустых» проб… Но день настал. Он пришел нежданно, даже как-то обыденно. На безвестной песчаной косе на реке Малой Ереме, притоке Нижней Тунгуски. Взята очередная партия галечника. В осадочной машине отделили тяжелый материал от легкого, промыли. В остатке, в шлихе, влажном и темном, вдруг тускло блеснул маленький прозрачный камешек. Никто не выразил особого восторга — сколько до этого было похожих, только более ярких и более прозрачных, но все они оказывались то прозрачным цирконом, то горным хрусталем…

Камешек завернули в бумагу, отнесли в избушку. Там находился рентгеновский аппарат. Сколько раз вот так же клали кристаллик, ждали, но беспощадный луч опровергал надежды.

Сергей Соколов, начальник партии, равнодушно взглянул на камень и положил на ложе, кивнув рентгенологу:

— Включай!..

Но на сей раз, едва рентгенолог включил аппарат, как крошечный кристаллик словно ожил — он вдруг засиял ярким голубым светом, характерным только для одного минерала, для царя драгоценностей — алмаза. Сомнений никаких не было. Маленький кристаллик, чуть больше песчинки, оказался самым настоящим алмазом! Соколов не верил своим глазам. А его поздравляли, жали руки…

Радостная весть мгновенно облетела экспедицию. В избушку набились геологи и рабочие. Всем хотелось своими глазами увидеть то, ради чего терпели лишения и трудности, холод и зной, шагали сотни километров по таежному бездорожью. Рентгенолога просили, и он снова и снова включал аппарат, и каждый воочию видел яркий таинственно-голубой, ласкающий сердце блеск алмаза, своего алмаза, найденного здесь, на этой речной галечной косе… А он, казалось, вспыхивал каждый раз все ярче, словно озарял своим голубым блеском всю Восточную Сибирь, укрепляя смелую мечту и надежду.

6

Маленький кристаллик вселял большую веру.

Если нашли один, значит, будут и другие. Стране нужны не отдельные находки, а россыпи, коренные месторождения. И поиски этих, еще не найденных, кладовых ведутся на правильном направлении. Разведка развертывалась все шире. Из разных городов страны ехали геологи, чтобы отправиться в таежную глухомань. Начиналось наступление широким фронтом. Были созданы два геологоразведочных района. Северный возглавил Владимир Белов, а южный — Григорий Файнштейн.

По традиции, перед отлетом в экспедицию собрались на торжественный ужин. В иркутском ресторане «Арктика».

— Надо придумать название для разведочной партии Гриши, — сказал Одинцов. — Тунгусская для нее не подходит. Во-первых, она значительно отдалена от основной базы, но это не главное. Во-вторых, а оно главное, надо партию зашифровать. Чтобы не было к ней нездорового интереса. Информация о том, что уже найден первый алмаз, просачивается. Тайга — она и есть тайга. Вы меня, ребята, понимаете.

Стали думать и гадать. Каждый понимал, что названия-то партиям да и самим экспедициям дают всякие, они, как правило, часто меняются. И никто не подозревал, что наступил исторический момент, что они должны придумать, назвать расширенную геологоразведку, почти самостоятельную экспедицию, даль ей имя, которое потом войдет в историю, в страницы книг и научных трудов. Настроение у всех было веселое, предлагали и шутливые названия. Кто-то вспомнил, что у Михаила Михайловича появился щенок породистой лайки, и спросил:

— А Коченакская не подойдет?

— А что? Звучит! — послышались возгласы. — Давайте назовем Коченакской, а?

— Вообще-то согласен, название красивое и звучное, — сказал Файнштейн и спросил: — А что оно обозначает?

— Щенок. Коченака по-эвенски это щенок.

— Не, не пойдет. И в Якутии много людей есть, которые хорошо говорят по-эвенски. Какой же авторитет будет у нас? Как будет смотреть местное население?

— Отменяется, — веско сказал Одинцов, вспомнив ласкового пушистого щенка, и улыбнулся: — Мой Амака в историю не войдет.

— Вы сказали Амака? Так это же чудесное название! Вслушайтесь: Амакинская!

— А что это значит?

— Красиво значит. По-эвенски и по-якутски это царь тайги — медведь.

— Так это же здорово! И зашифровано и понятно. — Одинцов поднял бокал шампанского: — За Амакинскую!

Все дружно встали. История великого открытия уже отсчитывала последние годы.

7

Природа цепко хранит свои тайны, не подпускает к своим кладовым, к своим сокровищам, выставляет на пути преграды и почти непреодолимые препятствия. Так было и здесь. Вилюй — река своеобразная и норовистая. Русло заметно сузилось — и на пути встают крупные пороги. Плавание в этих местах возможно лишь в паводок, да и то с большими предосторожностями. Того и гляди, ударит о камни, расшибет карбаз, разметает плот.

…Григорий внимательно всматривался в отвесные, крутые скалистые берега. Отчетливо просматривалась линия недавнего ледохода. Но не только это видел геолог. Берега сложены из траппов, темных, изверженных из глубины земли пород. Скалистые утесы спускались к самой воде, вздымались вверх, словно башни фантастических замков. Поражали красотой конусообразные или усеченные сопки, похожие чем-то на египетские пирамиды. А глянешь вниз, вода почти прозрачная. Речное дно вымощено белесыми каменными глыбами, которые веками шлифовали и поток воды, и галька, и льды.

Постепенно берега становились ниже. Местами река расширялась, образуя плесы и песчаные косы, но на пути снова вырастали горы, Вилюй резко сужался, сжимался, пружинился и с напористой силой спешил вырваться из каменного плена, чтобы спокойно и величаво разлиться на равнине.

Флотилия двигалась все дальше и дальше по направлению на восток, преодолевая массу извилин, поворотов, изгибов. Местами видны были выходы на поверхность горизонтальных пластов плотного известняка. В устье левого крупного притока — Ахтаранды выходы известняка особенно четко просматривались. Взяли пробу.

Григорий с интересом рассматривал отколотый плотный серовато-зеленый кусок породы, в которой поблескивали кристаллы вилюитов, белые кристаллы ахтарандита и зеленые гроссуляра.

— Ахтарандит — минерал редкий, нигде на всем земном шаре не встречается, кроме Вилюя, — вслух сказал Григорий, — Это еще одна загадка природы, пока не разгаданная.

А за Ахтарандой, стиснутый угрюмыми скалами, Вилюй ускоряет свой бег, и солнце, казалось, редко заглядывало сюда, в узкий каньон. Река сузилась метров до семидесяти, с шумом и пеной перепрыгивала через многочисленные пороги. Плавание становилось все опаснее:

— Впереди самый большой порог — Улахан-Хан имя ему, — сказал Григорию Файнштейну лоцман Захар. — Старые якуты говорят, что место это святое. Здесь живет главный дух, который царь над всей долиной. Духу якуты приносили ясак. Надо, начальник, и нам бросить в воду для духа ясак.

— Жертву, говоришь? — Григорий чуть улыбнулся, но остался серьезным, он знал, что якуты чтят обычаи своих предков. — Но у нас нет ни барана, ни лошади, чтобы заколоть.

— Нет, дух надо другой ясак. Кусок сетки, два конский волос и рубах, брюк старый-старый… Понимаешь, начальник?

— Будет духу ясак, — сказал Григорий.

А на душе было невесело. Он слышал об этом грозном пороге Улахан-Хане. В переводе с якутского Улахан-Хан обозначает «Большая Беда». Впереди отвесные темные берега угрожающе сужались. Река с ревом входила в горловину. Оттуда, издалека, доносился ровный густой натужный гул, напоминающий чем-то рев самолетного мотора. Адмирал флотилии Алексей Коненкин приказал высаживаться на берег. Нашли подходящее место. Укрепили плоты, лодки.

— Надо обследовать, — сказал Григорий и двинулся пешком к порогу вместе с Алексеем.

По берегу, по мокрым камням, добрались до порога. Следом подошли и другие участники похода. Перед глазами открылось величественное зрелище — в пене и брызгах потоки воды стремительно одолевали преграду. Но и дальше река не успокаивалась. За одним препятствием вырастало другое. Цепь порогов. Один за другим, три с половиной километра. И на этом коротком отрезке вода реки падает почти на семь метров. Громадный перепад. Зимою, даже в самые лютые морозы, Вилюй здесь не замерзает. Холод не в силах сковать бурный поток. Но наиболее опасным оказался последний, нижний конец, где река падала отвесным уступом метра на полтора…

— Да, название оправдывает себя. Действительно, Большая Беда, — вслух сказал Григорий. — Но что-то надо делать.

Некоторые участники экспедиции категорически заявили, что плыть через порог на лодках и плотах нельзя. А как же быть? Тащить лодки берегом? Дело гиблое, они тяжелые, за пару недель не управишься. Стали держать совет.

— Как ни прикидывай, а выходит одно — надо рискнуть, попытаться пройти Улахан-Хан, — сказал техник Юрий Хабардин, — а то застрянем здесь надолго.

Парень он бывалый. Родился в Киренске, что на Лене. Мечтал стать капитаном, но встреча с геологом определила его дальнейшую судьбу. В 1945 году, окончив курсы коллекторов, Юрий Хабардин вышел в первый геологический маршрут. Север знает хорошо. Вместе с Григорием Файнштейном обследовал берега Нижней Тунгуски, был на Чоне, в верховьях Вилюя, прошагал и проплыл тысячи километров, побывал в разных «переплетах».

— Только надо лодки связать, по три штуки, — поразмыслив, предложил Алексей. — И плоты скрепить, связать по-другому, чтоб бревна лежали поперек. Так дед меня учил. Они проплывали здесь давно-давно.

— Дельное предложение, — согласился Файнштейн. — Ты, Захар, изобретатель-рационализатор. Просто и мудро!

Он понимал, что при такой связке плот получает подвижность в «суставах», может прогибаться под ударами воды и порогов. Да и опасность «заклинки» между порогами уменьшалась.

Лодки скрепили по три штуки. Проверили весла, багры. Перевязали и плоты, они стали «гибкими». Крепче привязали грузы, оборудование. Женщины остались на берегу. Первую связку повел Алексей Коненкин, сам «адмирал», за ним на порог пошел Александр Деснига, Иван Кочетков, Юрий Хабардин, Александр Долгих…

Вода понесла их с бешеной скоростью. Берега мелькали. Седые гривы пенистой воды, казалось, проглотят и лодки, и плоты. Человеческие голоса глохли в гуле и реве. И вот впереди последнее препятствие — водопад и бурлящий водоворот.

— Держись! Бери правей! — кричал Захар, орудуя шестом, но его почти никто не слышал.

Переднюю связку, которую вел Алексей, швырнуло на камни, потом подбросила вода вверх и ринулась вниз, в пенистую яму…

Холодная вода окатила, плеснула через борта. Но все продолжалось считанные мгновения. И сразу стало как-то неестественно тихо и спокойно. Уцелевшие лодки покачивались на волнах.

— Дух помог, проскочили, — вздохнул радостно Коненкин. А Григорий, вытерев лицо рукавом, оглядывал свою флотилию: лодки и плоты почти не повреждены, лишь у одного карбаза отбита корма, одолели страшный порог и могли плыть дальше. И Файнштейн счастливо улыбнулся — повезло, и только!

8

Прошла первая неделя плавания, заканчивалась вторая. После страшного порога Улахан-Хан Вилюй как бы изменился, нес свои полные воды плавно и величаво. В него влилось множество рек и речушек, он стал широк и глубок, вполне пригоден для нормального плавания. По лесистым берегам стали появляться белые песчаные косы. Длинноногие кулики расхаживали по влажному песку, не пугаясь ни лодок, ни людей. На небольших островках, в плавнях, плавали гуси и утки.

— Птица совсем непуганая, — вслух размышлял Хабардин, оглядывая цепким взглядом, охотника богатую дичь. — Наша тушенка может до зимы не пригодиться.

— Не говори гоп, а то не перепрыгнешь, — отозвался Файнштейн и, раскрыв карту, стал «привязываться к местности». — Где-то здесь надо выбрать подходящее место, разбить лагерь.

«Флотилия» проплыла мимо старинного таежного поселка Велючаны. Течение реки стало спокойнее, появились широкие излучины. Вдоль берегов простирались длинные косы намытого песка и галечника. В окрестностях много протоков и ручьев. Места самые подходящие для «опробования на алмазы».

— Причаливай! — скомандовал Григорий, заметив на бугристом берегу охотничье зимовье — две избушки, срубленные из тонких бревен. — Прибыли!

Берег сразу ожил. Ставили палатки, выгружали оборудование. Деловито задымил первый костер. Заядлые рыбаки быстро наловили рыбы на уху. Улов оказался приличным. Над палаткой радиста взметнулась антенна, и в Иркутск полетела первая радиограмма…

Вскоре шесть каюров пригнали дюжину вьючных лошадей и три десятка оленей. Они привезли недостающее оборудование, снаряжение, продукты. А к вечеру на галечной косе приземлился самолет. Прибыл рентгенолог, и привез рентгеновскую установку. Ее установили в одной избушке.

Началась обычная жизнь поисковой экспедиции. Одни отряды, навьючив лошадей и оленей, с проводниками уходили в дальние маршруты, другие, взяв необходимое, шли своим ходом на обследование ближайших рек и речушек. Деловито запыхтел движок, и стала работать отсадочная машина, промывая тонны песка и галечника…

Геологоразведочная экспедиция — это целое предприятие. Много разных служб. У каждой — свои планы и задачи. Современная наука и техника пришли на помощь геологам. На поиски полезных ископаемых, на штурм таинственных кладовых природы выходят не одиночки, не артели «старателей», а хорошо оснащенные механизмами и приборами коллективы, в составе которых и геологи, и техники, и механики, и дизелисты, и рабочие, и проводники, и представители других нужных профессий. И всюду, где бы ни были геологические партии, им всегда оказывали самую теплую поддержку местные партийные и хозяйственные органы.

9

Коротко северное лето, быстро оно проходит. Но на сей раз Григорию казалось, что оно тянется бесконечно. Долгие световые дни, когда солнце палит по-южному знойно, когда тучи комарья и мошки висят над головой, лезут в нос, в уши, в рот, забивая дыхание, когда и по ночам светло, как в первые сумерки, хоть книгу читай, в эти бесконечно долгие дни тяжелой изнурительной работы таяла, как свеча, тихая надежда на удачу. Проходили летние месяцы, ушли в прошлое июнь, июль, начался август, а поиски пока не принесли желаемого результата. Даже намека на удачу. Перемыты тонны галечника, сожгли бочки бензина и солярки, неустанно пыхтит работяга-движок, но в намытых пробах, сколько ни просвечивали их рентгеновскими лучами, не появилось и отдаленно похожего на голубой блеск… Алмазами в этом краю, как поговаривали рабочие, и «не пахнет».

В душу начали закрадываться сомнения. По ночам, забравшись в спальный мешок с головой, Григорий мучительно думал, думал. Может быть, зря двинулись сюда, на Вилюй? Может быть, якутские легенды и сказание о чудном камне светозарном, о солнечном камне-счастье не имеют под собой реальной почвы, а чистая фантазия? Может быть, надо было не распылять силы, а вести поиски более концентрированно на Нижней Тунгуске, где в прошлом году нашли крохотный алмазный кристаллик?.. Но где-то внутри, в самой глубине души, теплился робкий огонек надежды. Летний сезон еще не закончился, а это значит, что, может быть, блеснет и в здешних краях солнечный свет удачи. Над спальным мешком тонко пели комары свою нудно однообразную песню, да где-то спросонья крякала кем-то испуганная утка…

А с утра Григорий снова был требовательным и дотошным, ибо в строгости, как он понимал, здесь, вдали от города, на лоне расслабляющей природы, была главная цементирующая сила, мобилизующая людей на выполнение обычного рабочего долга. Жара стояла нестерпимая — ни дуновения ветерка, ни спасительного дождичка. Термометр подвешен в тени, столбик ртути показывает выше тридцати градусов… Рабочие, обнаженные по пояс, загорелые и искусанные комарами, загружают прожорливую машину все новой и новой порцией галечника, взятого на пробу…

Григорий, повязав голову полотенцем в виде чалмы, не отходил от машины. То помогал рабочим ее загружать, то внимательно просматривал намытые шлихи, осадочный материал.

— Зря, начальник, потеете и себя на изъедение комарикам подставляете, — вроде бы миролюбиво говорил рабочий с наколками на груди и руках. — Все одно, как ни крути, а кроме вас самих, никто не поверит, не измерит кучки песка и гальки, которой обмозолим руки и душу…

Григорий понимал, куда тот клонит. Но он не оборвал и не прикрикнул. Приказом делу не поможешь. И ответил спокойно, как само собой разумеющееся:

— Мы поиск ведем, а не просто породу перекантовываем с одного места на другое.

— Вести-то ведем, начальник, а пока за целое лето в итоге ноль целых и…

Но он не успел закончить фразу. Из избушки выскочил сияющий рентгенолог Богословский и во всю мощь закричал:

— Ал-ма-аз!!!

Эта радостная весть мгновенно пронеслась над лагерем из конца в конец, по всей длинной косе и побережью. К избушке бежали как на пожар, а может быть, и быстрее. Каждому хотелось взглянуть на драгоценный камень.

— В гальке он был, в самом нутре, — в который раз рассказывал рентгенолог. — Хотел было ее выкинуть, да на всякий случай навел на нее луч. А она как засветится! Как звездочка на небе, ясно-ясно! Включил, смотрю и ничего не понимаю: галька — она и есть галька, лишь белая крапинка. Тогда стал наводить луч с краю. Сначала никакого свечения, а как до середины луч доходил, до белой отметинки, сразу голубое сияние. Ну и понятно стало — край алмаза. Он сам внутри в каверне.

Кристаллик был крохотный. В поперечник не больше трех миллиметров. Но это был самый настоящий алмаз.

Григорий положил его на свою жесткую, в наростах мозолей ладонь. Вокруг толпились притихшие и взволнованные люди, потные, усталые, но лица их, изъеденные мошкой и комарьем, светились счастливой радостью.

А в избушку втискивались и втискивались, словно она была резиновая. Прибежала и повариха, на ходу вытирая лицо фартуком.

— Покажите! Покажите!

Файнштейн поднял руку над головой, чтобы все могли увидеть кристаллик. Но тут произошло непредвиденное. Кто-то нечаянно толкнул или задел плечом руку. И алмаз упал!

Вздох отчаяния вырвался из многих уст, кто-то тихо матюкнулся. Григорий первым пришел в себя:

— Не двигаться! Всем быть на месте!.. Искать.

В тесной душной избушке долго и тщетно искали исчезнувший алмаз. Он словно провалился сквозь землю. Обшарили каждый уголок, обследовали каждую половицу, каждую щель. Кристалл исчез, вроде его вовсе и не было.

— Давайте сожжем избу, — предложил настырный техник. — Соберем и промоем землю и пепел, пропустим через отсадочную машину и снова найдем алмаз.

Кто-то из геологов резонно ответил:

— Бесполезное дело. Алмаз-то из чистого углерода состоит. Сгорит он вместе с избою без следа и остатка.

Надо было что-то предпринимать. Все алмаз видели, и на глазах он исчез. Улететь он не мог. Значит, где-то прячется в комнате, закатился куда-нибудь или в складках одежды зацепился. И тут же все решают: выходить по одному, тщательно осмотрев одежду и обувь. В полной тишине люди отряхивались, разувались, осматривали сапоги, ботинки… Солнце село и, казалось, через окно насквозь просвечивало желтыми вечерними лучами избу, помогая поискам.

— Есть! У меня… Тут он! — раздался взволнованный голос того рабочего, с наколками на груди и руках. — На резиновом сапоге, смотрите. Прилип к грязи.

— Замри! Не шевелись!.. — зашикали сразу со всех сторон.

Драгоценный кристалл положили в пол-литровую банку из-под компота.

— Теперь не потеряется!..

Крошечный кристалл, первый алмаз, а как он тронул сердце каждого члена экспедиции. Кажется, веселей зарокотал движок, натужнее загудела машина, а рабочие с азартом загружали ее новыми порциями, словно они и не работали с самого утра, словно не знают никакой усталости…

А в палатке радиста Григорий Файнштейн набросал первую радиограмму в штаб экспедиции Одинцову. О находке сообщал условным шифром. Радист тут же отстучал:

«Пропал олень зпт срочно выезжайте».

Вскоре из штаба пришел ответ. Радист недоуменно пожал плечами и протянул ее Файнштейну.

— «Купите другого», — прочел Григорий вслух и улыбнулся. — В штабе или не поверили, или забыли.

— Может, повторим телеграмму?

— Да, надо повторить. Только более утвердительнее. Пиши, — Григорий стал диктовать: — «Олень сдох навсегда, запятая, точный диагноз дал ветеринар Богословский».

— Так Михаил Григорьевич Богословский вовсе не ветеринар, а рентгенолог.

— Ты пиши, как я диктую. Михаила Григорьевича они сами хорошо знают и тогда сразу поймут телеграмму.

День 7 августа 1949 года вошел В историю освоения алмазного края.

10

На следующий день прилетел Одинцов. Он поздравил с удачей.

Проба, в которой обнаружили первый алмаз, была взята на правом берегу Вилюя, километрах в двенадцати от лагеря, на обширной косе возле Соколиной горы — плоского холма, поросшего редкими лиственницами. Геологи тут же оседлали этот район. Сюда перебазировался весь лагерь. Перелопачивали кубометр за кубометром, загружали в машину, брали пробу и с берега и галечной косы. Геологи становились рядом с рабочими и покрасневшими от воды руками держали лотки и промывали шлихи, не замечая ни зноя, ни туч комарья, ни усталости…

Вскоре в лотке был найден первый алмаз, потом второй, третий, пятый… Песчаная коса оказалась на редкость богатой россыпью. Было обнаружено двадцать пять кристаллов. Такого успеха не знали и на Урале. Правда, они были маленькими, весили миллиграммы. Но это были первые сибирские кристаллы. Адрес таинственной кладовой природы обозначился на геологической карте.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.