ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Место для первой скважины Далманов определял совместно с геологом Елизаветой Борисовной Власеску и Евграфом Тепловым, молодым техником-геологом. Высокий, худой, с веселым веснушчатым лицом, Теплов заметно волновался. Еще бы! То была первая в его жизни, определенная лично им «точка». Два месяца назад он прибыл с товарищем в Колпашево с направлением на работу после учебы. А когда Далманов проплывал со своими баржами на Север, Теплова перевели в его партию.

Еще утром Евграф не подозревал, что судьба уготовила ему перемену. Незадолго перед обеденным перерывом в геологический отдел пришел начальник экспедиции и с ним Далманов. Этого жизнерадостного кавказца Евграф уже приметил. В отделе поговаривали, что тот вербует специалистов на Север, но желающих оказывалось мало.

— Вот тебе, Фарман Курбанович, два техника, — начальник экспедиции показал на Теплова и его товарища. — Оба молодые, холостяки. Выбирай любого!

У Евграфа кровь хлынула к лицу, ему стало не по себе. Можно же было вызвать в кабинет, предупредить, поговорить… Может быть, он и не против поездки, но только надо бы по-человечески. Ведь не лошадь же отправляют… Но вспылить не успел. К нему подошел Далманов и дружески посмотрел в глаза:

— Сибиряк?

Евграф кивнул. Конечно, сибиряк. Конечно, к тайге не привыкать…

— Такие нам нужны, понимаешь? Очень нужны. Большое дело начинаем! Поедешь с нами в Усть-Юган?

Евграф задумался. Бросил взгляд на товарища. Тот нагнул голову и старательно затачивал острие карандаша. По напряженной позе, по опущенной голове понял — отсюда уезжать не хочет. А кому-то из них двоих надо было решаться. Эх, была не была! И Теплов встал.

— Можно и поехать, а чего же! Если начальство наше возражения не имеет.

И засмущался. И невольно уловил на себе взгляды сослуживцев. Кто-то смотрел с сочувствием, кто-то укоризненно качал головой… Никто в геологическом отделе не предполагал, что через четыре года они будут читать в газетах фамилию молодого техника-геолога и завидовать этому веснушчатому длиннорукому парню, ставшему участником великого открытия…

Но до тех дней еще надо было дожить. Сейчас было лишь начало, и он помогал Фарману Далманову определить первую «точку».

Место под буровую обычно определяют в кабинете. Изучают карту, составленную геофизиками. Они прощупали подземные горизонты и обнаружили неровности, выгнутые в купол пласты земли. «Точку» стараются поставить на вершине той самой выпуклости, ибо здесь больше шансов встретить нефть или газ… У Далманова под рукой не имелось подробной карты. Геофизики, которых встретил в Колпашево, лишь указали на предполагаемые подземные неровности. Вспомнил слова Василия Зотова, руководителя партии: «Сюда бы сейсморазведчиков, чтобы хорошенько прощупали… Вам легче было бы вести разведку».

Конечно, намного легче. Шли бы не на авось. Далманов уважительно относился к науке. К геофизике особенно. Очень полезная наука! У нее большое будущее. Геофизики «смотрят» под землю, составляют свою карту. Но у них общее представление о подземных горизонтах. И в тех местах, где замечены на глубине какие-то неровности, появляется отряд сейсморазведки. Прощупывают землю взрывами. Отраженные волны фиксируются чуткими приборами, записываются на ленту. Их расшифровывают и показания наносят на карту подземных горизонтов. Имея такие сведения, конечно, можно более уверенно определять место под буровую. Не гадать на кофейной гуще.

А под ногами чавкала раскисшая земля. Ветер нес косые линии дождя и мокрого снега. Карта в руках Далманова намокла. Подземный купол, конечно, где-то здесь. Но где именно поставить «точку»? Где?..

— Фарман Курбаныч!.. Спутник! — кричала издали рассыльная, размахивая бумажкой. — Только что передали… Радист послал.

— Какой спутник? — Фарман недоуменно уставился на рассыльную.

— Наш, советский! В космос улетел!

Новость окрыляла и ободряла. Впервые человек вырвался из плена Земли. Космос! А тут под ногами — нефть.

— В какой замечательный день ставим нашу «точку»!

Раскисшая глинистая земля вцепилась в сапоги, сделала их пудовыми. Нелегко шагать по этому жидкому полю, поросшему щетинистыми кустами, окруженному хмурой тайгой. Но Фарман не чувствовал усталости, неутомимо носился с одного края к другому, измерял, прикидывал. Сейчас самый ответственный момент. И он сердцем чувствовал эту ответственность. То были шаги в будущее, в великий безвозвратный путь. Никогда еще и никто не шествовал по этой заброшенной богом земле с таким горячим желанием найти исполнение своих надежд. Он шагал полем и спускался в балку, поросшую высокой колючей травою, которая цеплялась за одежду и не давала ходу, пытаясь задержать, не пустить, словно знала, что наступают великие перемены и… конец их вольготному житью. А Фарман чувствовал, что узнал больше, чем положено одному человеку, и спешил поделиться своей верой. Незнакомая, но родная земля, оголенная, серая своей скупостью, казалось, давно ждала его, человека, понимающего и видящего насквозь.

— Вот тут и забуримся, — выдохнул, наконец, Фарман, облюбовав место неподалеку от кедрачей.

2

Далманов переживал то особенное душевное состояние, когда удивительно легко и слаженно работается. Сложное становится вдруг простым и ясным; все то, над чем мучился вчера и прошлые дни, оказывается не таким уж мудреным и запросто распутывается, ибо найдена главная нить в замысловатом узле жизни.

Он сам не мог бы толком объяснить свое состояние, но люди называют его одержимостью. Такая обжигающая одержимость овладевала им всегда, когда хотел сделать что-то нужное, безотлагательное, очень важное, чтобы посредством своей работы, силою правильного понимания своего смысла на земле исполнить свое назначение. Фарман как бы отрешался от себя, забывая свое личное «я», поднимаясь над самим собой, подчиняясь какому-то высокому призыву, и загорался весь нетерпением и азартной радостью. И зажигал всех вокруг себя этим азартом, верой в то, что от исполнения этой простой мечты весь уклад жизни таежной глухомани должен измениться и население почувствует освобождение от заброшенности. Живая черная кровь земли должна принести обновление, утвердить новую жизнь и рассеять серый сумрак существования, внести уверенность, что тьма глухомани не вечна, а есть лишь густой туман перед рассветом. Он своими руками делал это превращение, приближая рассвет, потому что сам верил и воодушевлялся своей работой, приняв ее в свое сердце не как службу, а как смысл существования.

И люди шли за ним. Буровая поднималась медленно и с превеликим трудом. Буровики сами раскорчевали площадку, рыли котлован под фундамент, ямы для глинистого раствора, монтировали оборудование… Становились временно и лесорубами, и землекопами, и слесарями, и грузчиками… А погода не баловала. По ночам часто гремел авральный рельс. Люди вскакивали, вылезали из спальных мешков, поднимались с нагретых постелей и, прикрывая распаренные спины одеждой, спешили на тревожный зов. То уровень воды в реке вдруг резко поднимался — надо было спешно перетаскивать на новое безопасное место оборудование, трубы, мешки с глиной… То вдруг обрушивался с неба такой поток дождя, что грозил смыть, унести в Обь запасы продовольствия, бочки с цементом, ящики с приборами… Надо было спасать, укрывать, прятать. И невольно чувствовалось в этой неравной борьбе с природой одинокое тревожное существование человека. Тайга стояла рядом, почерневшая и мрачная, словно стерегущая дерзких людей.

Давным-давно улетели на юг стремительные утиные косяки. Сдержанно перекликаясь, поплыли гусиные стаи. А гуси летят — зиму на хвосте тащат, как говорят таежники. Все чаще и чаще вместе с дождем шел мокрый снег. Дни становились короче и короче, и рабочий день начинался в серых сумерках рассвета. Он начинался короткой планеркой. В кабинете Далманова, курительной комнате речного вокзала, холодной и тесной, собирались специалисты и руководители служб. Намечали неотложные дела, распределяли людей и технику — грузовик и трактор, да те четыре лошади, которые удалось приобрести. Если спор затягивался, Далманов вставал и обрывал на полуслове:

— Все, товарищи. По местам!

И спор переносился на вечер, когда вновь собирались в недавней курилке. Одолевали хозяйственные забота. Лошадей раздобыли — нет сена, нечем кормить. Нашли сено — разладилась, порвалась старая сбруя. Потом вдруг вышла из строя автомашина. Дважды разбирали и собирали мотор. Дмитрий Ионыч, старший механик, сам клепал и вытачивал сломанную деталь… До ближайшей базы снабжения — тысяча километров. В тресте словно забыли о существовании нефтеразведки. А здесь хоть волком вой. Не хватает рабочих рук, не хватает оборудования, стекла, кирпичей, цемента, труб… Не было и полной сметной документации. А без этих бумаг никуда не сунешься, трудно разговаривать в районном банке, получать деньги, выдавать зарплату… Оберегая себя от будущих неприятностей, бухгалтер уже дважды подавал докладную записку, снимая с себя ответственность перед возможной ревизией. И Далманов наливался глухой яростью и слал в трест такие телеграммы, что вспомнить смешно и страшно. А когда становилось невмоготу, когда захлестывали недоделки и авралы, Далманов собирал коммунистов.

Их было немного, людей с партийными билетами, но они составляли ударное ядро коллектива, на которое можно было опереться и положиться. Сколько они вынесли и вытерпели, веря в правоту своего дела, своими руками превращая глухой районный центр в будущий центр нефтяного края! Потом, через годы, о них будут писать, скажут, что они были людьми долга и подвига, готовыми на лишения и самопожертвование, и называть красивыми словами обычные трудовые будни, ежедневную работу до ломоты в костях, до боли в голове, словно они были двужильными.

Первая буровая… В наспех сооруженных мастерских клепали, ковали, слесарили. На старом токарном станке творили чудеса: и точили, и сверлили, и строгали. Источала жар железная печь, но согреть почти не могла. А у дверей мастерских пылал костер. Дышал жаром костер и возле буровой.

В те дни рано пришли свирепые холода. Мороз сцементировал землю. До дна промерзали речушки. С оглушительным треском лопались ветки деревьев, словно кто-то рядом бухал из ружья. Птицы, нахохлившись, не покидали гнезд. Даже привычные к морозам белки сидели в своих дуплах и не высовывали носа. А буровики работали. То один, то другой подбегал к спасительному костру; стаскивал задубелую рукавицу и торопливо совал негнущиеся пальцы прямо в огонь. И снова спешили к стылому железу…

А железо порой не выдерживало. Не ладилось что-то у Степана Перекиньгоры. Чертыхнулся он и сгоряча стукнул по краю трубы. Раздался резкий щелчок. Переохлажденный металл не выдержал, кусок стальной трубы откололся и черными осколками упал в снег…

— Вот те на! — только и вымолвил оторопевший Степан.

Не веря своим глазам, Перекиньгора снова стукнул по трубе. Опять резкий звук — и сталь черными искрами рассыпалась по снегу.

Один из монтажников глухо произнес:

— Вона и сталь не терпит. Невмоготу, крошится…

Мороз выжег улыбки и шутки. Люди отчужденно поглядывали друг на друга. Каждый думал о своем.

— Вот те и страна коротких теней и длинных рублей!

— Какие тут к черту рубли? Подсчитай-ка, обувка одна чего стоит… И резиновые сапоги, и ботинки, и кирзовые сапоги, и валенки, и унты. А одежда? Чего только не напялишь на себя, чтобы согреться. Теперь консервы, спирт еще. Хошь не хошь, а с мороза глотнешь, да еще за четверых ложкой поработаешь. А в отпуск летать приходится — самолет тоже в копеечку влетает. Вот те на длинные рубли длинные расходы!

— Да, гиблое тут место…

Алексей Кожин, молодой инженер, подошел к бурильщикам. Невысокого роста, в очках с темной оправой, в полушубке, валенках. Подвижный, шустрый. Он успевал всюду и не чурался любой работы. Если надо — садился за руль автомашины, за рычаги трактора. Если надо — брал сварочный аппарат и варил шов.

Кожин видел угрюмые лица, насупленные брови. То, что еще недавно, каких-нибудь полчаса назад, казалось боевым, крепким коллективом, вдруг превращалось на его глазах в группу случайных людей, согнанных непогодой, готовых бросить все и рассыпаться, как тот не выдержавший мороза металл. Поняв эту истину своим сердцем, он содрогнулся. Алексей не знал, что же предпринять ему, руководителю монтажа. Ни приказом, ни окриком здесь не возьмешь. Нужен какой-то другой подход. В институте изучал принципы работы сложных машин. Знал законы вязкости и сопротивления материалов. Ковать, клепать, варить швы научился сам. В партию приняли, давал слово, что будет стойким до конца… А вот главному предмету — человековедению не обучали. Как же заглянуть в чужие души, повлиять на них?

Взгляд случайно остановился на пустой консервной банке. Алексей в институтской футбольной команде играл левым краем. Вспомнил, как еще в школьные годы азартно гоняли на пустыре шапку, набитую тряпьем.

— Степан, лови! Пасую! — озорно выкрикнул Алексей.

Перекиньгора нехотя повернулся и, увидев летящую к нему жестянку, молодо улыбнулся, ловко остановил ее носком унта.

— Давай! Завожусь! Кто отнимет?

Через минуту на вытоптанной площадке, на замасленном снегу шла горячая игра. Сдвинуты на затылок шапки, опущены шарфы, расстегнуты полушубки и меховые куртки. Раскраснелись лица — только пар клубится.

— Мазила, кому пасуешь!

— Сюда, сюда, Степан!

Включились в игру Евграф Теплов, бурильщик Михаил Лагутин, не удержался степенный Дмитрий Ионыч. На шум прибежал Фарман Далманов. Кожин крикнул ему:

— Выручай, Фарман Курбаныч! Сборная конторы проигрывает!..

Фарман на мгновение заколебался. Буровики, монтажники, слесари носились по площадке, тяжело топая в валенках, унтах, бахилах… А монтаж?.. Эх, была не была!

— А ну, пасуй!..

Надо же было случиться, что именно в это время мимо на санках проезжал секретарь райкома. Бахинин сначала не понял, почему на площадке бегают и топчутся геологи. Потом брови его поползли вверх, на лице застыла суровость. Такие забавы вместе с руководителем? Гоняют, словно школьники, помятую консервную банку! Какой же после этого может быть у Далманова авторитет? Бахинин велел кучеру остановиться.

Далманов поспешил к дороге:

— Привет, дорогой Василий Павлович!

— Футболить изволите, Фарман Курбанович, — Бахинин неприязненно смотрел на раскрасневшееся лицо Далманова.

— Ага, я играл в команде мастеров.

— Это видно. Только не пойму, с какой целью сюда вы приехали — то ли футбол пропагандировать, то ли нефть искать.

У Далманова сразу побелели щеки, но он сдержал себя. Они стояли и молча смотрели друг на друга.

Бахинин считал себя глубоко порядочным и честным коммунистом; совесть его была чиста, как вымытое дождями стеклышко. Находясь многие годы на руководящей работе, он ничего для себя лично не скопил, не заработал, кроме залысин да язвы желудка. И ходил он всегда, в любое время года в полувоенном кителе да грубошерстных диагоналевых галифе, не признавая для себя никакой другой одежды. Он был самозабвенно предан Советской власти и готов был по первому зову лечь костьми ради торжества будущего, о котором мечтал и думал, которое строил вместе со всем народом. И если бы грянула повторно страшная година, секретарь райкома, ни минуты не задумываясь, стал бы со всей энергией выполнять первый же приказ партии, независимо от того, куда бы его послали: в рядовые, в командиры, в разведчики, в саперы. Раз надо, так надо! В этом отношении он ничем не отличался от других людей, от тысяч таких же преданных и стойких, какие жили и трудились рядом с ним.

Однако при всем этом особенность его характера состояла в том, что он как-то незаметно за годы руководящей работы уверовал в свою исключительность. Он был искренне убежден, что он чем-то все же выше рядом живущих обыкновенных людей, которыми поставлен руководить. Он незаметно позабыл, как люди трудятся у станка, сеют хлеб, ловят рыбу, хотя и хлеб и рыбу по-прежнему ел каждый день. Но уверовал в исключительную силу бумаги, силу приказа. Ведь стоит лишь спустить указание, как тут же получался результат. Спустил одно указание — получишь один результат, направишь два, три указания — появятся, два, три результата. И он носил в голове массу цифр и готовых фраз, знал наизусть планы каждого предприятия и хозяйства района и процент выполнения. Он жил этими бумагами и цифрами, не замечая подчас за ними живых людей, которые пахали, сеяли, ловили рыбу, растили свиней; которые радовались и огорчались, наслаждались и страдали, мерзли и задыхались от жары…

Секретарь райкома в людях превыше всего ценил одно качество — самоотверженную исполнительность. Получив указание, он спешил спустить его вниз и реализовать, выполнить все пункты и подпункты. И люди, его подчиненные, стоявшие на различных ступеньках служебной лестницы, держались соответствующе. Уважительно. Авторитетно. На дистанции с низами.

А тут черт знает что… Бахинин и Далманов стояли друг против друга, смотрели в глаза и вовсе не понимали друг друга. Все это произошло в какие-то считанные секунды. Бахинин загадочно улыбнулся и произнес:

— Ну-ну, футбольствуйте! Если это поможет поглубже в землю заглянуть.

— Поможет, Василий Павлович. Очень даже поможет!

3

В конце декабря Фарман Далманов принимал участие в работе районной партконференции. На трибуну поднимались охотники и рыбаки, руководители местной промышленности и вожаки колхозов, знатные бригадиры… Далманов, внимательно слушая выступления, впервые знакомился с тем краем, в котором ему предстояло трудиться не один год. Делегаты говорили заинтересованно и горячо, с любовью к земле и живности, населяющей тайгу и реки, потому что для большинства это была их родина и они хотели не только взять, но и приумножить ее богатства, сохранить их для будущих поколений.

Делегаты обсуждали свою ежедневную жизнь, привычную, как окружающий мир, и заботы, о которых они говорили, были не новыми, вопросы, которые поднимали, были опять же близкими и необходимыми для дальнейшей борьбы за государственный план. И потому в зале клуба, который заполнили делегаты, стоял привычный тихий шумок, какой бывает на таких заседаниях. Люди собрались со всего района, который по площади был более иного европейского государства, и потому у делегатов, кроме важных больших дел, имелись и мелкие заботы, какие нужно было обтолковать, да еще перекинуться по случаю встречи одной-двумя фразами с товарищами да знакомыми. Но когда председательствующий дал слово Фарману Далманову, сразу наступила заинтересованная тишина и взгляды делегатов скрестились на смуглолицем руководителе геологов. Этот человек нес с собою будущее.

Фарман слегка волновался, стоя на трибуне. То было его первое в жизни выступление на партийной конференции. Он торопливо, по свойству своего характера, запальчиво высказал свою речь, заранее написанную на листах школьной тетради и обсужденную на своем партийном бюро. Слушая стремительные фразы Далманова, пожилые партийцы вспоминали, в мыслях переносились в предвоенные годы, когда в этих местах тоже бродили геологи и обещали найти подземные озера нефти. И вот ныне опять приехали. Неужто и в самом деле ихняя земля таит под собою богатства?

Далманов коснулся и довоенных разведок. Сделал сравнение и показал сегодняшние преимущества: тогда в партии геологов и десяти коней не имелось, бурили главным образом вручную, станки были маломощные. А теперь у геологоразведки имеются трактор, автомашина и самое современное буровое оборудование.

— Растущая потребность в нефти и газе требует всемерного увеличения их добычи на базе уже известных нефтяных и газовых месторождений, а также ускоренных поисков этих полезных ископаемых в новых районах и на новых площадях, — торопливо читал Фарман. — Особо важное народнохозяйственное значение имеет открытие нефти и газа в районах Западной Сибири. В связи с этим Советское правительство уделяет большое внимание разведке нефти по среднему течению Оби, где уже в ряде районов получены прямые признаки нефти. Одним из перспективных районов является и наш, потому как геологическое развитие здесь было благоприятное для образования газонефтяных залежей в недрах…

Далманов рассказал делегатам, что в данный момент начинается обустройство базы и городка нефтяников, стоимость которых составляет около четырех миллионов рублей. Идет закладка и монтаж оборудования первой буровой. Впервые в этом районе будет пробурена глубокая скважина, геологи заглянут под землю на три-тысячи метров.

— Дорогие товарищи! — Далманов уже не глядел на бумажку, рубил воздух энергичным взмахом руки. — Выполняя исторические решения XX съезда КПСС, нефтеразведчики берут на себя повышенные обязательства, чтобы выполнить большую задачу — начать бурение первой поисково-структурной скважины в самом начале нового, 1958 года! Наша просьба новому составу районного партийного комитета — всемерно оказывать помощь нефтеразведчикам. А коллектив нефтеразведки в лице рабочих, инженерно-технических работников и служащих приложит все усилия к тому, чтобы приблизить время перехода от разведочного бурения к эксплуатационному!

Далманова проводили аплодисментами, хотя делегаты и не представляли себе ясно, какие перемены принесет краю найденная нефть. «Арапистый товарищ, — подумал секретарь райкома Бахинин, — еще и не начал бурить землю, не достал из глубины ни одного литра нефти, а уже разглагольствует об эксплуатации. Силен!» И тут же на клочке бумаги написал:

«Тов. Далманов! Еще бы про футбол рассказать надо».

Но, поразмыслив, решил не посылать записки и скомкал ее.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.