Дневник 1969–1970 годов
Дневник 1969–1970 годов
4. V.69
<…>
Три[фоныч] расск[азал], что после изд[ания] «Ив[Денисовича]» («Ивана Денисовича») к нему на Пл[енуме] подошел Щербина и сказал: «Ну, зачем это? В одной моей обл[асти] 18 таких хозяйств». Спустя некоторое время (после выст[упления] Хр[ущева] о повести) – «а ведь все правда».
<…>
Получили письмо из Варшавы, опущенное в Бресте. Автор-аноним передает запись беседы с сотрудниками сов[етской] колонии в Варшаве – Арк[адия] Васильева[87] в феврале этого года. Как, однако, распоясался там этот господин! «Нов[ый] мир», говоря откровенно, печатает белиберду… Редколлегию придется сменить… и т. д.». Помои вылиты на Твард[овского], Симонова, Полевого и, конечно, на Солж[еницына].
7. V.69
Вечером Ис[аич] забегал ко мне на минуту, узнать, в каком положении А[лександр] Т[рифонович] и ждать ли его.
Посидел ровно минутку, написал записку А[лександру] Т[рифоновичу] – и исчез, а на прощанье неожиданно расцеловался со мною. Уже в дверях, глядя, как он стремительно убегает, я сказал ему: нельзя, Ис[аич], летать в таком темпе. «Нет, так и буду, пока на месте не упаду…»
31. V.69
По дороге в цирк, куда мы ехали с Сережей[88] в троллейбусе меня окликнул А[лександр] И[саевич]. Он проездом в М[оск]ве, обратно будет через две недели. Бросился расспрашивать меня – верны ли слухи. «Ни в коем случае ему нельзя уходить, теперь такие времена, что надо требовать бумажку. Где бумажка, покажите». Сказал, что читал статью Гуса в № 5 «Знамени». «Как он выдает с головой своих. С ним, конечно, нельзя 2-й раз спорить. Можно только, беря более широкий круг вопросов»[89].
6. VI.69
Сегодня Эм[илия] попросила убрать имя Солж[еницына], и пришлось его заменить заранее подготовл[енной] фразой. Успеет ли № выйти? <…>
10. VI.69
А[лександр] Т[рифонович] улетел сегодня. Встречался с Палом Фехером[90], кот[орый] интересно рассказ[ал] о Гусаке[91]. «Кортарше» – ст[атья] о С[олженицы]не, и Капор. (? – С.Л.) уже сделал венграм представление. Вечером у Ел[ены] Серг[еевны[[92] – нецеремонные гости. Спор о Солж[еницыне]. Ревность Ел[ены] Серг[еевны]. «Он сам, говоря с восхищением о Б[улгако]ве, признавался, что ничего не может выдумать». Пал[иевский], Мих[айлов][93] видно, бегают к ней и «вербуют» на свою сторону. Спор о «завтрашнем дне». Е[лена] С[ергеевна]: «для меня эта вера оправдалась».
<…>
18. VI.69
Заходил Ис[аич]. Советовался о письме Тр[ифоны]чу – «хочу хвалить его за твердость, стойкость – правильно?!» – радостно восклицал он, в восторге от своего хитроумия. «Зря он на праздники ко мне не приехал – это была бы хорошая зарядка». Гов[орил], что пишет большую свою вещь, но утонул в море материала. «Разн[ые] «узлы» пишу одновременно. К зиме принесу, думаю, 1-ю часть».
Гов[орили] о Тр[ифоныче]. Сказал о его настр[оении], что ж[урна]л кончился. Ис[аич] возразил: бывают такие дубы – все в дуплах, внутри пусто, невесть на чем держится, а еще 100 лет простоит.
Его оч[ень] растревожил рассказ о том, что Хр[ущев] читал «Круг». «Надо было тогда ему дать, минуя Леб[едева[[94]. Он должен был напечатать Ст[алинские] главы». Я усомнился в этом. Ис[аич] написал тут же и передал мне письмо для А[лександра] Т[рифоновича], чтобы вручить ему в перв[ый] день, как вернется.
По-детски воображал месть – «напишу на обл[ожке] перв[ого] №, подписанного др[угой] редакцией: «заберите ваше дерьмо» – и пошлю, а фотокопию отдам друзьям».
1. VII.69
<…> Письмо С[олженицы]на произвело на А[лександра] Т[рифоновича] должное впечатление – он пересказал мне его и все удивлялся: не пойму, что это он, на него даже не похоже – и какие-то торжеств[енные] и человеч[еские] слова о журнале…
<…>
9. VII.69
<.. > Сегодня приехал Шимон[95] с молодой женой. К. ходит за ним по пятам. Сидели сначала в номере в «Пекине», потом поехали домой ко мне. Стоит страшная жара. Пили квас, открыв все окна. Ш[имон] гов[орил] о том, что напечатал большую статью о Солженицыне Марики Юхас[96]. По переводу К. выходило, что Ш[имон] об этом жалеет: «не знал, что будет полезно». Ш[имон] смутился, а потом сказал мне наедине, что К. переводил неточно, и он понял это. Ш[имон] интересно расск[азал] о своей работе – учебнике венг[ерской] лит[ерату]ры для самого простого читателя.
15. VII.69
<…> Пришел Ис[аич]. Принес с собой экз[емпляр] «Круга» для А[лександра] Т[рифоновича], изданный в Югославии, и «ветер оптимизма», как сказал А[лександр] Т[рифонович]. «Ваше положение прекрасно, они попробовали, а зубы не берут». «Только не пишите заявления, пусть сами решат и это опубликуют».
«Соберется Секр[етариа]т от слова «секретно», и повторится история с «Р[аковым] корп[усом]». «Ну и пусть…» Тр[ифоныч] пытался выпросить у него нов[ую] рукопись, но Ис[аич] не дал, а только обещал осенью и, как всегда, что-то хитрил, шептал на ухо и проч. А все же появление его было для Тр[ифоныча] приятно и важно.
2. VIII.69
Был Рой[97]. Его вызывали на бюро в четв[ерг], но он просил отложить и встретился с секр[етарем] райкома. Пришел к нему со стар[ым] больш[евиком] и имел 3-часовую беседу. Его будут исключать, но он так просто не дается. «Прикрытие слева» – снято. О Солж[еницыне] и Драбкиной. «Архипелаг». Его мучает бессонница, глаза воспаленные – природа, погода и все на свете, кроме политики, для него безразличн[ый] фон. Жаль его смертельно.
6. VIII.69
<.. > Гов[орили] о сбежавшем А. Кузнецове[98] и ответе ему Полевого[99]. Тот делает bonne mine a mauvais jeu[100] – ведь Кузн[ецов] только что был назначен членом редкол[легии] в «Юность» взамен «нигилистов» Евт[ушенко] и Акс[енова]. А я еще вспомнил, что в редакц[ионной] статье о Солж[еницыне] «Лит[ературной] газ[еты]» тот же Кузн[ецов] фигурировал в качестве единств[енного] положит[ельного] примера и образца поведения сов[етского] писателя, в укор Солж[еницыну]. Вот как шутит история. <…>[101]
2. IX.69
<…> Ис[аич] был. Со статьей Дем[ентьева][102] он не согласен, хотя и поддерживает общую нашу позицию и наш ответ: «Вехи» – это великая книга, всех людей делю на читавших и не читавших ее». И принялся срамить меня и требовать, чтобы я достал эту книгу для А[лександра] Т[рифоновича]. Все это было как-то высокомерно и неприятно. Через месяц обещает роман о 14-м годе. Впервые говорит, что не уверен в нем, потому что приходилось не с натуры писать, а выдумывать. <…>
Под вечер пришел Расул (Гамзатов. – С.Л.), и Тр[ифоныч] сгоряча выругал его – почему-де он еще подписывает как член редколлегии «Лит[ературную] Россию». Р[асул] обиделся, и пришлось его утешать. Утешали мы втроем с Мишей[103] и Сацем в «Урале». <…>
Р[асул] припомнил, как на Лен[инском] комитете, когда обсуждали Сол[женицына], Харламов взывал ко всем: почему все так боятся Твард[овского], что у нас, культ личн[ости] Тв[ардовского]? – если он приходит – все боятся слово сказать против Солж[еницына].
Солж[еницын] хвалил стихи Возн[есенского], поздравлял с этим Тр[ифоныча], а тот сказал: «Что вы, мы его Христа ради напечатали».
31. Х.69
<…> Читал главы «Августа». Романист такой, что руками развести, и похоже, что подбирается к главному, не только в романистике. <…>
1. XI.69
<…>
Слухи, что Чук[овский] завещал половину наследства Исаичу, – несправедливы. А жаль.
Не хотели, чтобы выступали на похоронах С[олженицы]н, Балтер, Копелев и я. Эти фамилии И[льин] прямо назвал как нежелательные.
4. XI.69
<.. > Часов в 5 зашла Анна Сам[ойловна] (Берзер. – С.Л.) с неприятной вестью – в Рязани исключили из С[оюза] П[исателей] Солженицына.
Мы сидели как пришибленные. Надо что-то делать, а сразу не сообразишь. Но в сущности – это катастрофа. Требуют, чтобы он завтра же ехал в Москву «исключаться». Он переложил на после праздников. Тр[ифоныч] мрачно оделся и уехал.
6. XI.69
<…> Днем сегодня Тр[ифоныч] попал все же на аудиенцию к В[оронкову][104]. Приходил Можаев – «правда ли все это? как реагировать?». Надо подождать приезда Ис[аича] (он приедет после праздников). Раньше, чем Тр[ифоныч] вернулся от Вор[онкова], пришел Миша из Главлита. Завел меня к себе. Вчера на вечере, возвеселившись, Ром[анов][105] шепнул Эм[илии], что с «Н[овым] м[иром]» вопрос решен и после праздн[иков] объявят: выводят Кондр[атовича], Л[акши[на и Вин[оградо[ва. Тв[ардовского] трогать не будут.
Тут приехал А[лександр] Т[рифонович] от Вор[онко]ва. Тот был нежен, лез целоваться. Когда Тр[ифоныч] сказ[ал] ему о С[олженицы]не, театрально закрыл лицо руками: «Что делается… и не говорите… Меня 19 раз вызывали в КПК[106] по делу Кузнецова». Когда я сказ[ал] о наших новостях, Тр[ифоныч] промолвил: «Похоже», – хотя, по его словам, о персоналиях речи не было, но Тр[ифоны]ча В[оронко]в снова звал в Союз на «повышенный оклад». <.. >
10. XI.69
10-й № все никак не подпишут. Возня вокруг Гинзбурга[107]. Я кончил статью о «Мудрецах». Бел[яев][108] и проч. н праздниках обсужд[али] в своем кругу посл[едние] события. Смысл акции с Солж[еницыным] – выманить Тв[ардовского] из берлоги. Ставят в вину «Н[овому] м[иру]», что известие об исключ[ении] мгновенно достигло Запада: сопоставляют – в 5 ч[асов] вечера звонок С[олженицы]на в ред[акцию] «Н[ового] м[ира]», а на др[угой] день в 6 ч[асов] утра уже об этом гов[орило] ВВС (Би-би-си. – С.Л.). Меня особенно ненавидят, но о разгоне ред[акции] говорят уже с меньшей уверенностью, чем накануне праздников.
Все теряются в догадках – почему надо было исключать С[олженицы]на именно сейчас, когда он уже год с лишним тихо сидит в Рязани. Я связываю это с недовольством, какое вызвал роман Кочетова. Его влиятельные дружки взялись немедленно его спасать. Решили запалить пожар в др[угом] месте, чтобы отвести угрозу от своих. Факт несомненный – тут неспровоцированная агрессия. Логика же вообще такова, что если писатели ведут себя тихо-смирно, надо вызвать их на неосторожные акции, чтобы было о чем кричать.
11. XI.69
Приглашали на «кругл[ый] стол» критиков в «Журналист», но я не пошел. В 1 час дня была назначена редколлегия – собирался приехать Овчаренко из Агитпропа, как он гов[орил], «потолковать, познакомиться». Мы ждали, что, может быть, он и привезет в кармане пакет о нашем увольнении. Но не тут-то было. В час он не явился и позвонил предупредить, что из-за серьезнейших заданий вообще не приедет в ближайшие дни. Значит ли это, что наше дело решено или, напротив, что в нем все еще полная неясность?
Когда я вошел, все читали по листку стенограмму рязанск[ого] заседания, на кот[ором] исключали С[олженицы]на, стенограмму, сделанную им же самим. Документ сильный. А[лександр] Т[рифонович] сердит, недоволен – «вечно он со своими прокламациями». Но в душе – страшно мается сам и все обдумывает, видно, не самый ли подходящий момент – уйти. Он говорил тут как-то, соглашаясь, что не надо торопиться, что было бы ошибкой и пропустить момент.
Вдруг появился Ис[аич], мы вышли, оставив их вдвоем с Тр[ифонычем]. Потом он нашел меня – оживленный, борода взъерошена, подбежал, буквально прижал к стенке в каморке Хитрова – и лицо в лицо, глаза в глаза, зашептал горячо: «Тр[ифоныч] не должен уходить. Ж[урна]л должен остаться. Я его убедил. Даже когда ничего нет, в каждом № – нечто. Ст[атья] Лихачева[109] – превосходна. В случае нужды – отмежевыв[айтесь] от меня. Ж[урна]л – это не один С[олженицы[н. И это правда. Только в случае полн[ого] разорения, Ваш[его] ухода и др[угих] двух – нет выхода». Я сказал, что выход и тут есть, лишь бы не добавляли новых. «И успокаивайте, пож[алуйста], А[лександра] Т[рифоновича], если будет на меня сердиться, я вынужден отвечать ударом на удар. С лагерными уголовн[иками], с урками можно поступать только так, я это знаю, иначе забьют». Он убежал, как всегда, сверкая улыбкой, глядя на часы.
Тр[ифоныч] после встречи с Ис[аичем] был какой-то веселый, благостный, будто камень свалил с души.
Я сказал ему, что его хотят выманить из берлоги, и чтобы он не давался. «А если берлога будет разорена?» «Вы дум[аете], нам вдвоем с Хитровым плыть на льдине – будет больше чести?» <.. >
12. XI.69
Утром в «Л[итературной] г[азете]» составл[енное] наспех, беспомощное извещение об исключ[ении] Ис[аича]. Только пришел на работу – явился какой-то француз с аппаратом – требовать интервью с Тв[ардовским]. Я прогнал его.
Можаев заходил встревоженный – «что-то надо делать»: «Исаич апеллировать не хочет». Тр[ифоныч] мрачен.
13. XI.69
Миша позв[онил] мне, просил срочно приехать. В комнате у Кондр[атовича] я застал всех в сборе, запершимися на ключ. Передавали из рук в руки нов[ое] письмо С[олженицы[на. У Тр[ифоныча] глаза белые – от ярости и обиды. Это катастрофа – «больн[ое] общ[ест]во», «пока вы носитесь с клас[совой] борьбой…», «вас затопит льдами Антарктиды», смешн[ая] защита Копел[ева] и Лид[ии] К[орнеевны]. Миша опрометчиво передал записку, адрес[ованную] ему и мне, – А[лександру] Т[рифоновичу]. В записке – просьба понять его, не сердиться, успокоить А[лександра] Т[рифоновича] и какие-то сумасш[едшие] надежды «переменить воздух». Это – бунт. Тр[ифоныч] в отчаянии и клеймит его за неблагородство. Ни слова не сказал вчера, все берет на себя, ни в чем не советуется и все губит. Для нас «концы» и для него – вот первое впечатление. Тр[ифоныч] хотел тут же звонить Вор[онкову], извещать его о письме. Я держал его за руку, боясь, что сгоряча он наделает бед. Коварство В[оронкова] известно, и он легко сможет осрамить А[лександра] Т[рифоновича]. Пробовали найти Ис[аича], он как сквозь землю провалился. Хотели остановить его, если п[ись[мо не разослано. Разослано. Веронике[110] Тр[ифоныч] с пылу сказал по телефону: «Это предательство». «А разве там сказана неправда, А[лександр] Т[рифонович[?» «Нет». Час спустя он гов[орил] мне: «Может, я зря сказанул насчет предательства». Тр[ифоныч] снова порывался куда-то звонить, но я уговорил его ехать в деревню: утро вечера мудренее.
Рассказ[ывают]: Гранин один на Секр[етариате] РСФСР голосовал против исключения Ис[аича]. Ходят слухи, что Кав[ерин] переслал билет в Союз (я позвонил ему, спросил осторожно – это неверно). Мож[аев], Тендр[яков], Антон[ов], Трифонов, Максимов, Войнович, Окуджава ходили к Воронк[ову] и требовали собрать Пленум или собрание и дать высказаться не согласн[ым] с исключ[ением] Ис[аича].
Вечером – Рой. Уже видел письмо, читал его. Считает, что Ис[аич] деспот в своем окруж[ении], кот[орое] тоже на него скверно действует, подзуживает – «ты гений, ты вправе им ответить» и пр. Черт бы подрал всех этих тщеславных Штейнов! Сколько вреда от балаболок и вспышкопускателей. Ведь погубят, погубят ни за понюшку табаку великого писателя. Заигрались. Сам Ис[аич] тоже стал индюком порядочным – никого не видит, не слышит, кроме себя, и считает себя вправе действовать в одиночку, чтобы все подлаживались к нему. И жалко его бесконечно, и противно, и обидно. Главное – обидно, неумно как-то все получается.
Его диктаторство в своем кружке – смотрит на часы, дает поручения – рассылает всех по своим делам. Может ни за что обидеть человека – «выполнили то, что я просил? Остальное мне неинтересно». При такой великости – и такая малость. <…>
Данный текст является ознакомительным фрагментом.