Глава 8. Разрезки

Глава 8. Разрезки

Деньги – это слова

Слова – это деньги.

Ценны ли слова, как деньги.

Ценны ли деньги, как слова.

Гертруда Стайн. История Америки с точки зрения географии

После выхода «Голого ланча» команда журналистов из Time – Life, держась то бурной любви к Биллу, то не менее бурной ненависти, выяснила, что живет он в Бит Отеле, и послала к нему компанию репортеров и журналистов. Билл в это время был в Лондоне, где проходил новый курс лечение апоморфином у доктора Дента, а потом ездил к Иэну в Кембридж, однако 1 октября 1959 г. по приезде в Париж он встретился с журналистами за завтраком. Несколько дней они преследовали Билла, который мирился с этим, чтобы привлечь большее внимание к своей книге. Он писал Аллену: «Тут вокруг несколько дней крутились парочка журналистов из Life, фотографировали и стряпали статейки. Отличные фотографии. Очень симпатичные и знающие типы. Некие Снелл и Лумис». Войдя, репортер Дэвид Снелл предложил Берроузу сигарету марки «Old Gold», тем самым делая прямой намек на последнюю главу «Голого ланча» «Хаузер и О’Брайен»: «Спевшаяся парочка. Чтобы растопить первый лед, Хаузер хлопал тебя по плечу, а потом О’Брайен предлагал тебе сигарету марки “Old Gold” – обычные коповские сигаретки…» Этот жест говорил о том, что Снелл не только прочитал «Голый ланч», но и знал, что для Берроуза каждый из Time – Life сродни копу.

По воспоминаниям Билла, Снелл даже курил ту же марку сигарет: «Он курил, и курил он “Old Gold”. Он знал, что он коп. Одно время он подрабатывал вышибалой, а еще у него была аллергия на пенициллин. У него был один из этих видов аллергий, о которых и не думаешь, рассуждая о пенициллине. Конечно, так и случилось. К счастью, его доктор об этом знал, и буквально через пару минут скорая уже была на месте. Она словно ждала со шприцем, и, как только понадобилось, был сделан укол. То, что он описал, в точности совпало с описаниями смерти в “Египетской книге мертвых”: невыносимая жара, жуткий холод, а потом такое чувство, будто в теле начинает лопаться каждая клеточка. Он написал про это в “Ридерз Дайджест”. А второго парня звали Лумисом Дином. На вечеринке он сделал пару офигительных снимков Ротшильдов – он действительно очень хороший фотограф».

«Вот на этой фотографии мы со Снеллом, его звали Дэвидом Снеллом, он уже помер; он внимательно слушает мои ответы на вопросы. В фотографии, как и в боксе, как только видишь начало, все уже ясно. Другими словами, ты должен реагировать на секунду раньше другого. Старик Бернс лежит на полу, его распяли на дереве, живого распяли, ха-ха-ха! Несколько дней они кормили меня завтраками и ублажали всяческим образом. Кстати, я, похоже, понравился мистеру Люку».

Статья, написанная штатным журналистом Полом О’Нейлом, появилась в тридцатом номере Life за 1959 г. Она называлась «Вокруг одни повстанцы», и вполне логично, что битники в ней были представлены как явление негативное. Вероятно, Снелл написал положительный отзыв, но он составлял только один из двух больших абзацев, в котором Билл не критиковался: «Несмотря на все свои пристрастия к самым низменным страстям человечества, Уильям Берроуз имеет очень трагичный и сардонический взгляд, он тонко чувствует трагедию». Билл чего-то подобного и ждал. Он писал Аллену: «Этим двум дальнозорким журналистикам из Life, несомненно, очень понравилась моя работа, эту симпатию подделать было бы невозможно. Но, естественно, они никак не могли повлиять на окончательный очерк».

После завтрака Дин и Снелл проводили Берроуза в отель и случайно оказались свидетелями того, как Брайон Гайсин показал Биллу свое новое изобретение: «разрезки». Билл подтвердил, что они тоже там были: «Вернувшись, они тоже увидели это. Увидели первые “разрезки”». Билл описал этот момент в «Третьем Уме»: «…дом номер 9 по Жи-ле-Кер, комната 25, сентябрь 1959 г. …только что вернулся после продолжительного завтрака с а-ля полицейскими из Time, ставил на место жуликов таких же старых и уставших, как и их тезки: “Мистер Берроуз, что-то мне говорит, что вы… Я знаю, что несколько лет назад вы жили на Мэдисон-авеню… получали 20 000 долларов в год… получали от жизни все удовольствия… ‘Old Gold’, пожалуйста”. Когда я вернулся в 25-й номер, то увидел Брайона Гайсина с ножницами в руках, а перед ним на столе разбросанные вырезки из газет Time, Life, и он зачитал мне “разрезки”, которые потом вошли в “Уходящие минуты”».

Брайон так рассказывает о своем открытии: «Я сидел в комнате 25, резал холст для картин и случайно разрезал своей бритвой «Стенли» пачку газет и вспомнил, как полгода назад говорил Берроузу, что необходимо применить технику рисунка непосредственно для письма. Взял несколько первых попавшихся под руку слов и принялся составлять из них тексты, которые стали главой «Первые разрезки» в “Уходящих минутах”».

На столе лежали парижская New York Herald Tribune, Observer (лондонский воскресный выпуск), Daily Mail (Лондон) и рекламные объявления, выдранные из журнала Life. «Разрезки» производили очень странное впечатление, они казались посланиями, странным образом подходящими для сегодняшних ситуаций. «Ее отец, известный художник, пока кучу его работ, сделанных жесткой кистью, не раскритиковали ко всем чертям, говорил: “Мы еще не готовы…”» (из «Первых разрезок»). Фразочки вроде «невозможно оценить урон», которые теперь звучат абсолютно по-берроузовски, были взяты из прессы, к примеру, из Observer или Time. Брайон: «Эта готовая фраза сама выпала на стол, там лежала стопка газет, которую я просто разрезал ножом, потом собрал кусочки и соединил. Была там одна фразочка, которая казалась мне наиболее забавной, это еще до того, как пришел Уильям… я первый начал играть в эту игрушку, иногда я очень громко ржал, потому что получалось что-то очень неожиданное и забавное».

Когда Брайон совершил свое открытие, Билл был в Лондоне, и они увиделись только после того, как Берроуза помучили Снелл и Дин, дожидавшиеся в Париже и сразу же сцапавшие его, чтобы взять интервью. «Когда он вернулся после завтрака, я показал ему, что придумал, и сказал, что работал над этим недели две-три, как раз, когда его не было. И сказал, что мне они кажутся очень забавными. Тут Билл снял очки, собираясь читать. Помню, как он быстро отложил их и с увлечением погрузился в чтение. Он тут же понял, что это очень интересный новый подход и решительно спросил: “А можно я тоже попробую это сделать?” Я ответил: “Давай, конечно. Для этого и придумано”».

Биллу, как и Брайону, идея о том, что можно брать материал выборочно, очень понравилась, и он громко хохотал. «Нам обоим это какое-то время казалось очень забавным. Действительно, поначалу это было очень смешно. Волновало кровь, прямо как трава, ну да, как трава». Билл тут же принялся кромсать газеты и журналы. Из одной статьи в Saturday Evening Post от 31 октября 1959 г. о новых подходах к лечению рака получилась целая дюжина «разрезок», много «разрезок» получилось и из статьи про вирусы из New York Herald Tribune.

В сущности, метод был очень простым. Бралась напечатанная на машинке или в типографии страница, разрезалась на две половинки по вертикали, а потом – по горизонтали, таким образом, получалось четыре небольших куска текста. Они менялись местами, и получалась новая страница. Часто это было похоже на оригинал, но вскоре Билл с Брайоном поняли, что, если, к примеру, это был политический текст, – это помогало читать между строчек, они резали слова и понимали, что же на самом деле имели в виду политики, говоря то или иное. Они поняли что, разрезая знакомые страницы, принадлежащие перу Шекспира или Рембо, тексты которых утратили свой первоначальный смысл из-за того, что их постоянно приводили в пример, дают произведениям второе дыхание. Билл говорил: «Разрежь Рембо, и ты сам станешь Рембо… Шекспир, Рембо живут в своих произведениях. Разрежь строчки, и ты услышишь их голоса. Нож вскрывал тайные послания, закодированные в разрезках. Столоверчение? Правда, похоже на общение с поэтами через медиума. Сначала Рембо написал гениальные произведения, а потом пошли поэтишки, которые что-то мучительно из себя выдавливали. Разрежь стихи Рэмбо, и ты поймешь, что хорошей поэзии не существует, если, конечно, в результате не получается что-то совсем личное».

«Разрезки» стали их новым всепоглощающим увлечением. Объясняет Брайон: «Мы начали гораздо глубже проникать в суть слов и письма. Что такое слова и как они действуют? Используя этот метод, автор обращается со словами так, как художник обращается с кистью, он начинает обрабатывать материал так, как ему вздумается… Художники и писатели, которые творят в этой манере, кажутся мне героями, они изменяют и свою судьбу, и судьбу своего искусства. А что такое судьба? Судьба предначертана: Mektoub, из арабского мира, где искусство всегда было всего лишь абстракцией. Mektoub значит “все записано”. Так что… если хочешь измениться и изменить события… разрежь слова, придумай новый мир».

Гайсину больше всего нравилось, что со словами можно обращаться так же, как с кистью. «Ты воспринимаешь материал как кусок ткани. Предложение слово становится осязаемым куском, который ты можешь разрезать. Ты не просто жонглируешь словами или соединяешь их вместе… Слова из шляпы Тцары – просто случайная и непредсказуемая выборка…» «Разрезки» часто сравнивают со знаменитой игрой Дада, которую придумал Тристан Тцара, когда слова доставались из шляпы, но здесь была совершенно другая ситуация. В главе восьмой «Dada Manifesto on Feeble Love and Bitter Love» написано:

«Чтобы написать дадаистическое стихотворение, возьми газету и ножницы. Выбери статью, по длине она должна быть такой же, как и твое стихотворение. Вырежи статью, потом вырежи каждое слово и сложи их в мешок. Слегка тряхни и потом доставай кусочки и клади их в том порядке, в котором вытаскиваешь из мешка. И ты – писатель, несомненно, оригинальный и чувственный, и это очаровательно, потому что не вульгарно».

За этим следует пример. Это наставление было впервые прочитано 9 декабря 1920 г. на открытии выставки работ Франсиса Пикабиа в маленькой картинной галерее Жака Поволожски на улице Бонапарта. Почти через 40 лет колесо изобрели во второй раз. «Все получилось абсолютно случайно, – рассказывает Брайон. – Я понял, что что-то произошло, как только это увидел, я ведь знал о прошлом – если уж совсем честно, я знал историю искусств». «Разрезки» были отличным методом, потому что, хоть резались они и случайно, выбор материала, который должен был подвергнуться разрезкам, был строго ограничен, и решение о том, какие слова все-таки должны были быть использованы, принимал сам художник.

Билл с Брайоном не озадачились придумыванием каких-либо правил для «разрезок»: отдельные слова не вырезались. С каждой страницы выбиралось всего несколько слов или фраз – совершенно необязательно было использовать все. Сразу же стало ясно, что слова имеют ценность сами по себе. Вырезки из газет и журналов не полностью удовлетворяли их требованиям. Брайон подумал, что в «разрезках» им стоит использовать только лучшее: переводы «Песни Песней» царя Соломона короля Якова, «Анабазис» Св. Иоанна Перса[63], «Сонеты» Шекспира, «Врата восприятия» Олдоса Хаксли, стихи Рембо, Эзры Паунда. В одной из самых первых работ Берроуза в «разрезках» использован отрывок из «Канто» Эзры Паунда:

«Разрезка» из записей Эзры Паунда 1959 г., использованы только слова самого Эзры Паунда:

«Спусти беспокойство вниз по длинной лестнице

Жертва, павшая недавно от узкого меча

Слабость никто не охраняет

Мимо со свистом летят ростовщики

Торжественно молчание черных жуков».

Это по-прежнему было произведением Паунда, но было это и произведением Берроуза. Билл всегда проникал в личность того человека, с чьим текстом работал, он перевоплощался то в Рембо, то в Шекспира. Гайсин говорил об этом так: «Очевидно, писатель может перевоплощаться. В конце концов, он имеет на это полное право». Авторы первых «разрезок» в 1959 г. в первую очередь стремились отделить слова друг от друга. Билл не ограничивался строго напечатанным материалом, многие «разрезки» этого периода были озаглавлены так: «“Разрезка” телеграммы Жака Стерна Бэрри, капитану его воображаемой яхты» или «“Разрезка”, состоящая из телеграмм и писем Жака Стерна». Это свидетельствовало о том, что он не забыл предложение Стерна совершить круиз по Средиземному морю на его мнимой яхте.

И хотя изобрел «разрезки» Брайон, развил метод Берроуз, «разрезки», «складывания» (если не резать, а складывать текст) и то, как это может быть применено в магнитофонных записях, видео и фотографии, занимало Билла все следующее десятилетие, в конце концов он досконально изучил все возможности материала. Брайон радовался, что Билл так активно подхватил идею. «Чудесно, что можно было отдать ее Уильяму, у которого была куча материала, и значит, он мог сразу же его применить. Сам я этого сделать тогда не мог, потому что у меня не было такого большого количества произведений, чтобы я мог с ним работать и сразу же применить метод. Я сначала должен был сделать что-то новое, что потом можно было бы разрезать, это означало задержку во времени, а у Уильяма это чудно получалось на основе того превосходного материала, который у него был».

В важном очерке «Метод “разрезок” Брайона Гайсина» Берроуз писал:

«Метод “разрезок” познакомил писателей с коллажем, который уже использовался художниками на протяжении 50 лет. Он также применялся в кино и фотографии. На самом деле все уличные кадры кино или фотокамер благодаря случайным прохожим и неожиданным наслоениям фигур – “разрезки”. И фотографы скажут тебе, что их лучшие снимки зачастую являются чистой случайностью… писатели это подтвердят. Лучшая литература, похоже, целиком была обязана случайностям, а не писателям, пока метод “разрезок” не проявил себя в полной мере; в действительности все писательство – “разрезка”. Я еще вернусь к этому утверждению; и нет никакой возможности сознательно вызвать спонтанность случая. Ты не можешь желать спонтанности. Но ты можешь заменить не поддающийся объяснению фактор спонтанности ножницами…

“Разрезки” созданы для всех. Каждый может сделать “разрезки”. Это экспериментально, в смысле быть чем-то занятым. Прямо здесь пиши сейчас. И не о чем говорить или спорить. Греческие философы логически обосновывали, что если один предмет вдвое тяжелей другого, то он вдвое быстрее упадет. Им не приходило в голову столкнуть оба предмета со стола и любоваться их падением. Разрезай слова и смотри, как они падают. Шекспир, Рембо живут в своих словах. Разрежь строчки, и ты услышишь их голоса. “Разрезки” часто приходят как зашифрованные послания с особым смыслом для резчика. Прикладное подключение к сети поэзии? Возможно. Явное усовершенствование через медиума примитивных, достойных сожаления выступлений приобщенных поэтов. Рембо представляет сам себя, а за ним следует поток какой-то вымученной плохой поэзии последователей. Разрежь слова Рембо, и тебе если и не гарантировано личное появление автора, то по крайней мере обеспечена хорошая поэзия.

Вся литература – в сущности “разрезки”. Коллаж слов читаемых слышимых подслушанных. Что еще? Использование ножниц придает процессу определенность и служит предметом для расширения и изменения материала. Чистая классическая проза может быть скомпонована полностью из переставленных “разрезок”. “Разрезка” и перекройка страницы написанных слов представляют собой новое направление в литературе, давая писателю возможность обращаться с образами в кинематографических вариациях. Образы под ножницами меняют смысл запаховых образов до звуковых картинок, чтобы звучание звука доходило до кинестетического. Именно сюда Рембо шел со своим цветом гласных. И своим “систематическим расстройством чувств”. Место мескалиновых галлюцинаций: видеть цвета вкушать звуки вдыхать формы.

“Разрезки” могут применяться помимо литературы еще в других областях. Доктор Нойманн в своей книге “Теория игр и экономического поведения” внедряет метод “разрезок” произвольного действия в играх по военной стратегии: смирись с тем, что худшее уже произошло, и действуй соответственно. Если твоя стратегия в какой-то степени раскрыта… благодаря фактору случайности твой противник с того момента, как он не сможет предсказать ход, не извлечет никакого преимущества из знания твоей стратегии. Используя метод “разрезок”, можно значительно улучшить обработку научных данных. А сколько открытий можно случайно сделать? Мы не в состоянии вызывать случайности по приказу. “Разрезки” могут добавить и новое направление в кино. Разрежь сцену карточной игры тысячью сцен карточной игры всех времен и народов. Режь в обратном порядке. Режь улицы мира. Режь и переставляй слово и образ в фильмах. Не имеет смысла использовать второсортный продукт, когда у тебя под рукой есть все самое лучшее. А лучшее создано для всех. “Поэзия создана для всех…”»[64]

Во вступлении Билл предвидел будущее. Метод «разрезок» был тут же применен в кинематографии, звукозаписи и рекламе, так что, когда сегодня зритель видит быструю смену образов в клипе рок-команды, он совершенно этому не удивляется.

Некоторые люди возражали против того, чтобы использовались их слова, в особенности Грегори Корсо. А когда и еще один обитатель отеля, Патрик Боулз, переводчик Сэмюэля Беккета, сказал, что ему очень не нравится, что Билл использует слова других людей, Билл написал обо всем этом забавную зарисовку:

«Когда ты режешь или складываешь страницы, написанные другим писателем, эти тексты тут же становятся и твоими. Ну и кому после этого принадлежат слова?

…Постепенно исчезая в комнате номер 30 дома 9 по улице Жи-ле-Кер, Париж, Франция…

– А вот и я – сказал Патрик Боулз, усаживаясь напротив.

– Что задумал, П. Б.?

– Ну да, можно и так сказать… я как подумаю о том, что мои слова могут блуждать где-то здесь…

– Все дороги открыты.

– Может быть, даже чуть больше, чем надо, Мартин.

– Не знаю, правильно ли я тебя понял, П. Б. – холодная далекая точка…

– Ну, если хочешь, можно и так сказать, Мартин… У всех слов есть клеймо, как у скота. И никто тебя не просит эти клейма менять, Мартин… Когда ты используешь мои слова, на них по-прежнему сохраняется мое клеймо.

– Прости, П. Б. …Я годами бегал за клеймами… и никогда так и не получил ни одного. Ты лучше послушай меня еще раз: в любое время, словно рассеянный далекий свет, блуждающий по мирам, некая неизвестная рука выдергивает строчки из твоих сонетов… Видишь, я предпочитаю не использовать собственные слова».

Брайону эта зарисовка понравилась: «Как он позже напишет в “Третьем уме”, он относился к словам, как к скоту, который выпустил на свободный выпас. Я немедленно понял, что метод “разрезок” никому больше не будет так впору и так не пригодится, как Уильяму. Даже мне, хотя я его и изобрел». Возможно, Гайсин сам лучше всех описал технику: «Весь смысл заключается в том, чтобы поставить материал в ту или иную рискованную ситуацию, а потом дать ему креативный пинок под зад. И тогда он сам станет чем-то. Это всегда было моим принципом».

И хотя Берроуз и использовал слова других людей, в большинстве своем «разрезки» состояли из его собственных работ. От «Голого ланча» осталась огромная куча материалов, над которыми он сразу же принялся работать. Брайон: «Уильям экспериментировал со своим чрезвычайно изменчивым материалом, своими собственными неповторимыми текстами, которые он подверг жестоким и беспощадным “разрезкам”, то есть делал то, что Грегори Корсо считал неприменимым к своим работам, – говорит Гайсин. – Он всегда был самым упорным. Ничто никогда не ставило его в тупик».

Грегори был очень смущен методом «разрезок», по его мнению, это разрушало всю идею поэтического вдохновения. Он был свято убежден в том, что между поэтами и аудиторией, между поэтами и меценатами существует огромная пропасть. В конце концов, он этим жил и совершенно не хотел, чтобы каждый думал, что может быть поэтом. Он не разделял утверждение Лотреамона о том, что «поэзия должна твориться всеми, а не единицами». Грегори очень разозлился, когда Билл взял несколько его стихов и разрезал их без его ведома.

Билл с какой-то радостью вспоминал: «Грегори резко обрушился на “разрезки”. Он заявил, что не хочет, чтобы люди резали его стихи. Я ответил, что не знаю, как он сможет убедить их не делать этого. И он сказал: “Ты не должен был говорить им, как это можно делать”. Он был очень подавлен всеми этими “разрезками” и сказал, что у него словно забрали его музу. Тогда я ответил: “Знаешь что, Грегори, сейчас всем чхать на поэзию. Ты слишком переживаешь из-за этого”. Он только вздохнул».

В основе идеи лежала вера Берроуза в важность случайности, в то, что обычные работы – простой повтор тех или иных слов, а вот «разрезки» с их непредсказуемостью являются чем-то новым и свежим. Брайон и Билл ратовали за случайность, а Грегори вместе с Синклером Бейлисом, который после выхода «Голого ланча» вошел в группу людей, работающих в новой технике, считал, что самым важным были поэтическое воображение и вдохновение. Они громко спорили, выливая друг на друга потоки иронии и сарказма, иногда напряжение так усиливалось, что Синклер выходил и блевал в коридоре. И все же Бейлис сделал множество «разрезок», некоторые из которых были позднее опубликованы как часть совместной со Стюартом Гордоном работы «Метаболические С картинки», которая была опубликована в первом номере журнала «Аутсайдер», вышедшего в Новом Орлеане весной 1961 г.

Несмотря на перебранки, четверо зачинателей решили, что этот опыт настолько важен, что должен быть увековечен в книге, и в конце января 1960 г. отобрали достойнейшие из первых разрезок к публикации. К счастью, у них уже был свой издатель, молодой доктор из Мавритании по имени Жан Франшетт, который уже выпустил журнал «Две столицы», посвященный жизни в Латинском квартале и опубликованный на двух языках. Первый номер вышел в апреле 1959 г., половина на английском, половина на французском. В нем были работы Генри Миллера, Альфреда Перля, Ричарда Олдингтона и Анаис Нин – американской журналистки, еще там были отзывы об артистической жизни Лондона и рецензии на спектакли. Синклер Бейлис был в штате и предложил напечатать работы битников. Франшетт терпел Бейлиса; случалось, Бейлис бросал еду в окна и поливал шампанским адвоката благородной леди, Франшетт звал его «помоечным битником». Ему очень импонировала жизнь богемы, ведь сам-то он был врачом и вел вполне приличный образ жизни.

Книга стала называться «Уходящие минуты». Гайсин говорил, что название придумал Бейлис: «Я решил, как будет называться книга, после того, как услышал слова Бейлиса: “Тебе надо, чтобы это заработало, минуты уходят”. Он буквально излучал энтузиазм». Однако Билл утверждал, что название они подслушали случайно: снизу один из жителей отеля кричал своему товарищу, чтобы он поторопился, иначе они опоздают. Сам Бейлис утверждает, что название придумал Билл: «Как-то Билл достал из кармана часы, поглядел на них и сказал “Минуты уходят”, что потом и стало названием».

Их совместная работа показала, что «разрезки» отражают индивидуальность их составителя. Сразу же становится ясно, кто автор того или иного стихотворения, даже если внизу это и не указано. Билл отбирал слова и фразы, которые литературно обрамляли их. Брайон воспользовался случаем, чтобы опубликовать свои самые первые «разрезки» и метатезы. Бейлис так замечательно резал предложения, что в его работах даже был смысл, а работы Грегори, казалось, и вовсе остались прежними. Но Грегори внес и более ощутимый вклад в книгу, в конце он сделал приписку, в которой выделял себя из группы экспериментаторов. Он писал:

«Примечание: мое отношение к методу “разрезок”.

Та поэзия, что должна быть разрушена, должна быть разрушена. Даже если это значит разрушить свои собственные стихи – так должно быть. Я включился в этот эксперимент одновременно и желая, и не желая этого. Не желая – потому что поэзия, которую я пишу, исходит из души, а не из словаря; желая – потому что, если стихи могут быть разрезаны или улучшены методом “разрезок”, мне эта поэзия безразлична, так что ее можно спокойно искромсать. Уличная поэзия предназначена для каждого, но духовная поэзия – увы! – не распространяется в каждой подворотне.

Я не желал делать это еще и потому, что раньше этого желал Тцара, и желал потому, что мистер Берроуз – умный человек, и в душе я согласен с тем, что “выпустить слова на волю” – это доброе дело.

Моя поэзия – естественная “разрезка” и не нуждается в ножницах… Я согласился присоединиться в этом проекте к мистерам Гайсину, Бейлису, Берроузу, говоря своей музе: “Спасибо за ту поэзию, которая не может быть разрушена, потому что она во мне”»[65].

Многие годы Грегори отказывался подписывать эту книгу, однако метод он использовал для своих целей и через год в интервью, посвященному его работе, сказал: «Стихотворение “Смерть в 1959-м” написано с применением метода “разрезок”. Я написал три-четыре страницы и разрезал их. Мне нравилось работать с Берроузом. Он говорил: “Возьми книгу Рембо, разрежь ее и составь свои собственные строки, сделай из одного Рембо миллион”. Ты находишь слово и оценивающе смотришь на него, насколько оно хорошо после разрезки, и потом просто ставишь на место. Я много не вставлял, я просто не мог вставлять целиковые куски. Я вытаскивал только хорошее. И все равно, результат получался очень похожим на то, что было изначально. Словно бы я еще раз написал то же стихотворение безо всяких “разрезок”, я просто укорачивал предложения, и они начинали звучать по-новому, и звук был слышен всей вселенной».

Самые весомые аргументы против вдохновения выдвигал не Берроуз, а Гайсин, который так и не смирился: «Меня приводят в пример как человека, унизившего святое звание поэта, – ну что ж, тогда скажу, что я против того, что называю стишками, меня от стишков тошнит…» Эта точка зрения вызывала несогласие между Грегори и Брайоном, что весьма логично.

Для Билла поэзия, созданная при помощи метода разрезок, была чем-то вроде дверей в непознанное, способом, который помогал понять вещи, уже знакомые, но осевшие где-то очень глубоко в мозгу. Он рассматривал это как способ достичь конца, сходный с тем, что он видел, погружаясь в картины Брайона. Для него выбор материала для «разрезки» сам по себе был очень индивидуален: «Что-то в подсознании совершенно точно указывало, что нужно взять. Этот тот уровень, на котором все понимаешь, все воспринимаешь и все помнишь. А метод помогает вам постигать те вещи, которые вы знали, даже не предполагая этого. Вы владеете огромным количеством информации, но и не подозреваете об этом, потому что не можете вспомнить ее по первому требованию».

В «Уходящих минутах» есть несколько цитат из Хассана ибн Саббаха, старца с горы, книга начинается с посвящения ему на титульном листе: «Я не знаю, знаю ли я, что ничего не знаю» – эта фраза, как и вся остальная информация, представленная в книге, – «разрезка» – в данном случае, она привиделась Гайсину во сне. Еще в книге есть «разрезка», состоящая из вырезок из New York Herald Tribune от 29 и 30 января 1960 г., которая заканчивается строчкой: «Правды нет – все дозволено». Последние слова Хассана ибн Саббаха. Слова старца с горы цитируются по «Хозяину ассасинов» Бетти Бутхоул. Бутхоул действительно цитировала слова Хассана в своей книге, но «Правды нет – все дозволено» не просто слова, это заглавие тринадцатой главы. Предположение о том, что это его последние слова, исходит из того, что сама эта строчка – «разрезка» из ее книги. Так при помощи метода был найден новый смысл.

С Хассаном ибн Саббахом Билла познакомил Брайон, и тот быстро вошел в космологическую систему координат Билла. Книга Бутхоул оказала на Берроуза громадное влияние, и Хассан ибн Саббах стал героем многих его книг. Первый раз он появился в «Голом ланче» в главе, названной «Комната развлечений Хассана» – одна из глав, которые цензура сочла непристойной. За годы Билл создал вокруг имени Хассана целую историю, и она имела уже мало связи с реальным историческим персонажем.

С портретисткой из высшего общества Бетти Бутхоул Брайон Гайсин познакомился на обеде. Она была замужем за известным французским полемологистом, и в ее книге «Великий хозяин ассасинов», опубликованной в 1936 г., освещен именно такой подход – рассмотрение искусства войны с философской точки зрения. Хассан ибн Саббах изобрел новые приемы ведения войны. Он сидел, уединившись в своей крепости Аламут в Северном Иране, к северу от Тегерана, а его последователи выполняли каждую его команду, и рассеялись по всему Среднему Востоку, проникая во дворы и замки, готовые выполнить все его пожелания. По легенде это были адепты, которых ждала награда, если они успешно выполнят миссию: они проводили какое-то время в чудесных садах Аламута, где им давали большое количество отличного гашиша, и они пребывали в полудреме, ели сколько хотели, смотрели на танцующих девушек, к их услугам всегда были куртизанки. Когда они приходили в себя, то думали, что оказались в раю. Тогда полагали, что слово «ассасин» имеет родственный корень со словом «гашишин».

Бутхоул интересовало многое: как Хассан тренировал своих адептов? Они курили траву или ели ее? Где находился сам сад? Руины Аламута, находящиеся высоко в горах, не многое могли рассказать, и, конечно же, там не было места для большого сада. Кроме того, ее интересовала проблема законного наследования, считалось, что Хасан установил способ наследования исламских имамов, последним эту обязанность выполнял ныне живущий Ага Хан, и его последователи до сих пор осыпают его бриллиантами в день рождения.

Легко понять, почему Хассан ибн Саббах заинтересовал Билла. Для Билла он был человеком, сумевшим установить полный контроль над своей жизнью, совершенно ясно, что он сумел обуздать Злого Духа. Для Билла фраза «Правды нет – все дозволено» стала девизом. У самого Билла не было никаких сдерживающих факторов: никакие мысли он не считал слишком личными, шокирующими или непристойными, чтобы не быть опубликованными, ни одна идея не казалась ему слишком безумной, чтобы нельзя было о ней думать. Билл написал безумную биографию, в которой почти идеализировал Хассана:

«Хассан ибн Саббах, легендарный старец с горы, хозяин ассасинов, жил в тысячном году. Из своей далекой горной крепости Аламут он мог дотянуться ножом до Парижа. В Аламуте постоянно тренировались не больше семи сотен последователей. Хассан ибн Саббах совершенно не хотел, чтобы их становилось больше, и не стремился завладеть политической властью. Он не брал пленных – в Аламуте не было комнаты пыток. Он просто отражал все удары. Когда его враги объединились и выступили против Аламута, он заставил действовать свой призрачный нож, в результате погибли генерал, премьер-министр и султан. Хассан ибн Саббах, повелитель джинов. Ассасин злых духов».

Многое от Хассана ибн Саббаха можно найти в образе Инспектора Ли из «Полиции Нова», написанной Биллом в 1961 г. (сначала Берроуз назвал их novia, преступниками, но потом быстро поменял название на nova, возможно, сделал он это потому, что вспомнил, что по-испански novia значит «подружка»):

«Я хотел бы своей работой помочь поимке novia преступников. В “Голом ланче”, “Мягкой машине” и “Нова Экспрессе” я рассказал, кто это такие, чем они занимаются и чем будут заниматься, если их не арестуют. Времени нет. От наркотиков, которые они употребляют, гниют души, от их novia хлевов дрожит плоть, восстают узники земли. С твоей помощью мы сможем завладеть студией действительности и изменить их вселенную страха, смерти и порабощения.

Инспектор Дж. Ли Novia Полиция».

Фаншетт решил оформить «Уходящие минуты» в точности в стиле журнала «Две столицы», на них были точно такие же светло-голубые обложки, на этот раз нарисованные Гайсином. После правки было напечатано 1000 экземпляров, но тут у Фаншетта закончились деньги. На помощь пришла Гаи Фроже, которая и стала издателем де-факто. Первое издание вышло, как и все французские книги, с бумажной ленточкой, но, что необычно, на ленточке было написано «Un reglement de compres avec la littereture» («Сведение счетов с литературой»).

Ребятам, которые занимались «разрезками», определенно нравился Жан Фаншетт и то, как он позволял себя вести с Лоуренсом Дарреллом и Генри Миллером. Брайон двояко относился к Фаншетту, о котором он однажды сказал, что «он слишком щупл и слишком черен, чтобы я не боялся ударить его». Но нетерпимость Гайсина уменьшалась, когда он думал о том, что тот очень способный врач и преуспевает в жизни, за что очень его и уважал. Позже Фаншетт станет директором клиники для душевнобольных, а Берроуз напишет о нем смешную зарисовку, в которой Фаншетт станет называть своих врагов психами и запирать у себя в заведении, там он будет проводить им лоботомию и другие операции с труднопроизносимыми названиями. Именно Фаншетт стал предметом разговора в комнате номер 25, который случайно был записан на магнитофон Брайона. На записи, датированной концом апреля 1960 г., через несколько дней после публикации книги, пойман момент, когда все четверо зачинателей «Уходящих минут» собрались вместе. Как обычно, говорил в основном Брайон, но иногда в монолог вклинивался Билл, который очень хотел прочитать им письмо, которое склеил из «разрезок» прямо при них. Грегори много смеялся, а говорил мало, как и Синклер, который тоже молчал и хохотал. Конечно же, все курили траву.

Брайон: Но ведь Фаншетт – часть всего этого. Он тут на днях говорил, что видел, как делают лоботомию. Мне кажется, что этого человека мы будем видеть еще долго, мне кажется, еще лет двадцать.

Уильям: Я не был бы так уверен.

Брайон: Когда он говорит: «В конце концов, я могу заработать кучу денег своей профессией, я ведь врач», – я ему почему-то верю. Он может зарабатывать очень большие деньги, заработать на большой дом, машину лет за пять, а может, и за меньший срок. С его-то специальностью, сами ведь знаете, что она востребована, а еще учесть и его талант и связи.

Грегори: А это он проводил лоботомию?

Брайон: Он был ассистентом.

Уильям: Но он же уже делал лоботомию. Уверен, что он был просто ассистентом?

Грегори: Ассистировал.

Брайон: Он на этом специализируется.

Уильям: Ага, в нейрохирургии.

Грегори: Значит, сам он крайне разумный человек.

Брайон: Ну да. И у него очень специфичное сознание. Чтобы работать хирургом, надо иметь определенный склад ума.

Уильям: Надо думать.

Брайон: Как и гранильщику алмазов. Интересно, это кем же надо быть, чтобы гранить алмазы?

[Тут в рассуждение про операции по удалению мозговой опухоли пускается Синклер Бейлис.]

Уильям [уставшим голосом]: Видите это чертово письмо? Я его прямо сейчас разрежу!

Синклер: Может, прочтешь, прежде чем резать?

Уильям: Я его прочел [звук разрезаемой ножницами бумаги]. Хотите услышать, что он говорит на самом деле?

Брайон: Боюсь, боюсь.

Уильям: А вот мы что-то и получили, черт побери! Готовьтесь [с причмокиванием Уильям складывает получившиеся кусочки]. Внимайте!

«Р., Уильям Берроуз помощь. Я пишу из ПР отеля Х. и хочу сказать тебе спасибо, что ты не одел галстук. Вечером я быстро пройду по улице и заинтересован в том, чтобы обнародовать свои фонды и все мысли в течение недолгого времени, и удивляюсь, как последние события, указывающие на что-то, которые ты ограничиваешь Парижем, пока длится антимыслие, я заранее благодарю тебя, вынося прочь к общей пользе».

Вот что на самом деле в нем говорится.

«Поэт говорит, что ты предназначен мне».

Брайон: Хе-хе-хе.

Уильям: «По Парижу. Да, когда-то я был человеком, был. Но, несмотря на это, очень надеюсь…»

Брайон: Зашибись.

Уильям: «…еще до рассвета увидеть искусство. Я пришел к пониманию того, что ваша позиция очень помогает тем, кто потратил все заработанное и, конечно, имеет двойную выгоду». (Все смеются.) «Во-вторых, мне хочется чая».

Брайон: Ему хочется чаю, ну, конечно же [смех].

Уильям: «Теперь, когда у меня есть друг, ты нарушишь те обещания, что давал ему, я говорю о том, что он, возможно, дает приют тем, кто постоянно нуждается».

Брайон: Мне кажется, что ключевое слово здесь «дает приют», да, он хочет понравиться твоему другу. Когда тебя нет, друг ему безразличен. Он хочет прокрасться туда, с ледяными ногами и ледяной кожей и…

Уильям: «Если ты сможешь придерживаться такой линии поведения. Он второй сын апреля семнадцатый от меня, любая помощь.

Чарльз Э. Баттеуорс»

Брайон: Баттеуорс? Он так подписался?

Уильям: Ага!

«Предполагают, что люди любят находиться в одиночестве. Спасибо за галстук. Интересно обозначать время от времени, в последнее время очень богат, квоты на антимыслие все превращать в работу с другой стороны дьявол выглядит значительно проще, это письмо, сэр, при желании связаться, позвольте мне».

Брайон: Ага. Ты обязательно должен ответить ему. Кстати, это ты его сюда и привел.

[И тут Брайон принялся рассказывать историю про человека с пластырем на глазу, который пытался пробраться к кому-то в комнату.]

Уильям [снова беря свое письмо-«разрезку»]: «Комната определенно похожа на какую-то вшивую библиотеку, Би Джей меня звал…»

Брайон: Он настаивал, что это ты его пригласил.

Уильям: «Они еще немножко подумали и впустили меня. Быть вашими судьями, и перво-наперво я, человек из Интернуля, спросил бордо…»

Брайон: Точно-точно, он и есть человек из Интернуля!

Уильям: Человек из Интернуля.

Брайон: Звучит, как какое-то суперместечко.

Грегори: Он и в самом деле вернется, потому что я помню, что ты спрашивал меня, знаю ли я его.

Уильям: Ну да.

Брайон: Мы бы спросили у Джона Бэлфа, но он утверждает, что не знает никакого Джона Бэлфа.

Уильям: А дальше… [смех укуренных торчков] «Может быть, я стану носить очки».

Может быть, именно после этого 26 июня 1972 г. Берроузу и приснился сон.

«Я просыпаюсь и слышу, как кто-то дышит в соседней комнате… “Толковая книга сновидений” …Там спит молодой человек. Я бужу его и прошу уйти. Он отказывается. Я говорю, что сейчас позову полицию, и иду в соседнюю комнату и набираю 999…

– Ко мне в дом влез грабитель и отказывается уходить.

– Отказывается уходить, сэр?

– Да. Я бы согласился забыть о том, что он залез ко мне, чтобы что-то своровать, если бы он согласился уйти по-хорошему.

– Я понял, сэр. Где вы живете?

– Квартал Сент-Джеймс, Графская улица, 8.

И тут я почему-то оказываюсь в Пасадене, и почему же я так нехорошо поступил, послав копов на Графскую улицу, 8, в Лондоне?

А молодой человек лет двадцати – двадцати пяти по-прежнему и в ус не дует. Он очень строен, у него светлые волосы, одет во что-то черное, он кажется одновременно и беззащитным, и жестоким, кажется, он не способен сам ни на что решиться, но совершенно очевидно, что он тут же воспользуется слабостью другого, как только представится такая возможность».

В честь выхода «Уходящих минут» 13 апреля 1960 г. в «Английском книжном» был устроен обед, и, хотя книжку нельзя было назвать бестселлером, один отзыв она все-таки получила. Джон Ремонд из London Sunday Times написал, что в «“Уходящие минуты” вошло несколько самых лучших и забавных контрлитературных рассказов». Словно само время замерло, мы видим все, что именно в тот момент волновало и заботило битников. Здесь можно увидеть все интересы Билла: вирусы, лекарства от рака, системы контроля, включая сайентологию. (Позднее Брайон писал: «Иэн говорит, что Билл интересуется сайентологией только потому, что хочет иметь власть над людьми».) В книгу вошла даже любимая строчка Джоан Волмер, которую она любила повторять: «Однако волнение, огромное волнение началось именно с этого». С «разрезок» началась новая эпоха авангарда, журналов Fruit Cup, Rhinoceros, Insect Trust Gazette, Bulletin From Nothing, в которых стали публиковаться работы их последователей: Клода Пелье, Мэри Бич, Джеффа Натталя, Гарольда Норса, Юргена Плуга, Карла Вейснера, Удо Брегера, Джорга Фозера и других, преимущественно немцев. Сам же Берроуз прибегал к «разрезкам» до конца жизни, как правило, делал он это, когда сам уже никак не мог придумать, что же должно произойти в книге дальше.

Через четверть века, обдумывая события того времени и то, что же такое «разрезки», в «Последнем музее» Брайон написал очень забавный отрывок, с юмором описав огромное значение, которое, как они думали, те занимали в их жизни:

«– Твой старый разбитый черный чемодан с бумагами перетащили в пятнадцатую комнату, это прямо над тобой.

– У меня никогда не было черного чемодана. Ты о чем? И кто это его сломал?

– У них есть приказ собрать все вшивые бумажонки и сложить их в пятнадцатой комнате.

– Вшивые бумажонки? – зловеще воскликнул я. – Они ж их все перепутали, они же даже не были пронумерованы. Я же написал настоящий рассказ, в котором здорово поставил на место эту мелкую шовинистическую свинью, PG шестого, а теперь понятия не имею, как они были сложены, и рассказ потерял всю свою цельность.

– Господи, – пробормотала мадам Рашу. – Вот что случается, если пользоваться всеми этими новомодными штучками вроде “разрезок” и монтажа.

– Вы о чем? – закричал я.

– О! Люди меняют даже пол, когда им уже хорошо за тридцать, и все такое… Отправляйся наверх, если хочешь получить свой манускрипт…»

Но прежде чем вышли «Уходящие минуты», у Берроуза уже была готова порция «разрезок» для второй книги, большая их часть появилась в декабре 1959 г. На этот раз Грегори и Синклер в этом не участвовали. Грегори теперь совершенно не нравилась вся эта идея, а Синклера, если верить Берроузу, «разрезки» свели с ума, хотя госпитализировали его только в январе 1961 г. Синклер бушевал, ломал окна и как-то даже выбросил из окна отеля кровать. Гаи Фроже поместила его в британскую больницу, но потом приехала его мама и поместила его в частную клинику, в Шато де Сюрезн, недалеко от Парижа, где он работал над книгами, которые надеялся опубликовать в Лондоне у Джона Кэлдера. Споры и сложности, связанные с «разрезками», стали последней каплей для Синклера, который и так имел с реальностью весьма условную связь. Билл рассказывал, что мать Синклера пришла в отель и принялась обвинять его, что это из-за него он сошел с ума. Для следующего тома, «Дезинсектора!», Брайон дал несколько стихотворений, в которых переставил строчки местами: он менял слова в одной строчке столько раз, сколько это было возможно. К примеру, из строчки «Джанк – это плохо, малыш» получилось стихотворение из 34 строчек. В книгу вошло и несколько каллиграфических рисунков Брайона, но все-таки по большей части эта книга была книгой Билла, и именно он указан ее автором. Она была прекрасно издана в конце 1960-х в издательстве Дейва Хазелвуда Auerhahn Press в Сан-Франциско. На обложке красовался рисунок Брайона. Одной из первых там шла «разрезка», сделанная из историй, опубликованных в New York Herald Tribune: «У королевы-матери родился второй сын», «Уругвай молит…», «В Мадриде взорвалась пятая бомба» и «Браун дал шахматистам передышку в шестьдесят дней». Этот текст существует не только в печатном виде, он стал и одной из самых ранних «разрезок», записанных Биллом на магнитофон.

Записи «разрезок» на магнитофон начались почти одновременно с бумажными. Билл говорит, что первым до этого додумался Брайон: «Эта была идея Брайона. Ничего не менялось, ты просто записывал что-то на магнитофон. Возьми какие-нибудь газетные статьи. Перемешай их, разрежь или вставь в них что-нибудь и посмотри, что получилось. Это удивительно правильно, вы словно заканчиваете предложение. Удивительно, в этом-то и соль. Изюминка, которая и объясняет загадку творения из пустоты. Когда кто-то выходит из этой двери и видит что-то перед собой, он и не подозревает, что я его жду. Это помогает понять, что же такое жизнь на самом деле, что и она – “разрезка”. Каждый раз, когда смотришь в окно, или выходишь из дома, или отвечаешь кому-то, то оказываешься во власти обстоятельств, которые никто не может предсказать».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.