1960-е годы

1960-е годы

Георгий Адамович – Игорю Чиннову, 13 февраля 1960

<…> «Лолита». Я еле ее дочитал, так мне было скучно. Блестяще и совсем ни к чему. И какой вздор с налетом учености написала о Набокове Берберова в «Новом журнале»! Но если говорить о таланте «изображения и повествования», то в Набокове его больше, и даже бесконечно больше, чем в «Живаго», который уже начинает водворяться на свое законное, средне декадентское, – хоть и не без трогательности, – место. Мне лично «Живаго» интереснее, но как писатель Набоков головой выше. <…>

Георгий Адамович – Владимиру Варшавскому, 1 мая 1960

<…> Вы стали слишком чувствительны к «художественности». По-моему, нет ничего опаснее. Вас как будто смутил Набоков. Он почти гениально талантлив, не спорю, но образец это дурной, и, кстати, «Лолита» – в конце концов совсем плохая книга. <…>

Роман Гринберг – Георгию Адамовичу, 29 октября 1960

<…>

Пусти меня, отдай меня. Воронеж,

Уронишь ты меня иль проворонишь,

Ты выронишь меня или вернешь,

Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож…

1935 г.

Я читал это заклинание Набокову. Он выслушал, подумал и сказал, что в одиночестве – и это знает по себе – человек начинает «играть» словом. Мандельштам его вообще крепко заволновал. Он сам как-то вдохновился и прислал стихи для сборника, которые я и буду печатать. <…>

Владимир Марков – Глебу Струве, 11 декабря 1960

<…> Большое спасибо за рецензии, возвращаю их. Сирин как критик – никуда, просто ужас. Безвкусная манера писать о чужих книгах, как будто он вещает что-то, сюсюкая, из кресла в гостиной. Любование собой, излишняя уверенность в своем вкусе. Но он прав, видя сусальность у Поплавского, упуская, однако, что эта сусальность элемент, а не качество его поэзии (вроде финала 4-й симфонии Малера). <…>

Во второй рецензии Сирин (хотя не знает, что такое «куща») гораздо лучше – потому что он восхищается Ладинским, а не фыркает. Этот метод критика обычно дает лучшие результаты, ибо фыркающие почти всегда чего-то не уразумели.

Гайто Газданов – Леониду Ржевскому, 20 декабря 1960

<…> Что касается Набокова, то рассказы у него замечательные, романы хуже, а теперь, под конец жизни он впал в какой-то глупейший снобизм дурного вкуса – к чему, впрочем, у него была склонность и раньше. <…>

Из дневника Корнея Чуковского, 13 января 1961

<…> Теперь читаю книгу Vladimir’а Nabokov’a «Pnin», великую книгу, во славу русского праведника, брошенного в американскую университетскую жизнь. Книга поэтичная, умная – о рассеянности, невзрослости и забавности и душевном величии русского полупрофессора Тимофея Пнина. Книга насыщена сарказмом и любовью. <…>

В этом романе автор делится с читателями своими воспоминаниями об одном русском человеке, которого он встречал в Петрограде, в Париже, в Америке. Этот человек не очень-то высокого мнения о правдивости своего биографа. Когда тот завел в его присутствии разговор о какой-то Людмиле, Пнин громко крикнул его собеседникам:

– Не верьте ни одному его слову. Все это враки… Он ужасный выдумщик! <…>

В этом, к сожалению, я убедился на собственном опыте. Со слов своего отца Владимира Дмитриевича Набокова романист рассказывает в своих мемуарах, будто в то время, когда я предстал в Букингемском дворце перед очами Георга V, я будто бы обратился к нему с вопросом об Оскаре Уайльде. Вздор! Король прочитал нам по бумажке свой текст, и В.Д. Набоков – свой. Разговаривать с королем не полагалось. Все это анекдот. Он клевещет на отца. <…>

Корней Чуковский

Вера Бунина – Николаю Смирнову, 14 января 1961

<…> О Сирине я тоже с Вами согласна: блеск, сверкание и отсутствие полное души. Я люблю больше всего его «Машеньку», которая нравилась и Ивану Алексеевичу, люблю его рассказ «Звонок», единственный человеческий. <…>

Из дневника Лидии Чуковской, 4 февраля 1961

<…> Главная тема нынешнего вечера – «Пнин». <…> Книга ей [А.А. Ахматовой] вообще не понравилась, а по отношению к себе она нашла ее пасквилянтской. Книга мне тоже не нравится, или, точнее, не по душе мне та душа, которая создает набоковские книги, но пасквиль ли на Ахматову? Или пародия на ее подражательниц? Сказать трудно. Анна Андреевна усматривает безусловный пасквиль.

Из дневника Мирчи Элиаде, 13 февраля 1961

После обеда мы с Гарри Левиным и несколькими молодыми людьми беседовали в соседнем зале для приемов о литературе. Меня изумляет, как высоко все оценивают «Лолиту». Говоря о помешательстве на нимфетках, я выдвинул «свою теорию»: все это новейшая реакция мужчин на современный «матриархат». В США властвуют жены и матери. И мужчина берет реванш: восхваляя девочек-подростков, он доказывает, что любит именно их, а не опытных и зрелых женщин. «Лолита» и мода, имитирующая девчоночий стиль, наглядно показывают: мужчин привлекает то, что предшествует зрелой женственности; и хотя они подчиняются женщинам, но при этом не испытывают к ним влечения. Я думаю о кризисе, который эта тенденция вызывает у женщины: о чувстве, что она стала ненужной, старой, что ей тридцать!.. И о тех усилиях, которые предпринимает женщина, чтобы казаться не просто молодой, а все еще незрелой, все еще нежной маленькой девочкой.

Кажется, Гарри Левина эта гипотеза заинтересовала.

Владимир Марков – Глебу Струве, 1 мая 1961

<…> Возвращаю перевод Сирина – ничего особенного не нахожу, есть и промахи. Во всяком случае, при всем к нему уважении как переводчику на английский, в области перевода на русский ему надо сказать: чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Ведь не блещет и его «Аня в стране чудес». <…>

…28 мая 1961

<…> Вчера пришел 2-й № «Воздушных путей». <…> Кстати, одно из стихотворений Набокова – пародия на пастернаковские стихи о Нобелевской премии. Что этот господин не может успокоиться?! Сильно все-таки задел Пастернак этого Сальери наших дней. У меня руки чешутся на Набокова – но никто не напечатает. <…>

Борис Филиппов – Глебу Струве, 3 июня 1961

<…> Ну, а гнуснейшая пародия на «Нобелевскую премию» возмутила и меня, и жену, и многих еще. И притом – этот мерзавец Набоков еще припутал сюда свою «Лолиту» – «бедную» свою прельстительницу всего мира – девочку… Но вот результат: первая книга «Воздушных путей» была куплена одной организацией в количестве 400 экз., а вторая только в количестве 50 – и только из-за наличия там набоковских стихов… <…> Это я ему [Р. Гринбергу] напишу на днях. О том, как многие возмущены набоковской гадостью. <…>

Юрий Терапиано – Владимиру Маркову, 21 июня 1961

<…> Я было (по моей всегдашней отвлеченности) написал о стихах В. Набокова (в рецензии о «Воздушных путях») то, что думаю, т.е. – очень отрицательно: и ухо плохое – какофония в первом, а во 2 – наглость.

Ирина Владимировна [Одоевцева] вовремя схватила за руку (сказал ей об этой рецензии): «Что, хотите иметь второго Корвин-Пиотровского, только более авторитетного, знаменитого и богатого?! Да он… Жоржа чуть не съел за ту рецензию, давно, в “Числах”, когда еще был не так знаменит и богат!!!» – В общем, сознаюсь, отступился от «журнальной драки», т.к. еще раз «разводить опиум чернил слюною бешеной собаки» не хочу, черт с ним! А жаль!

Так нахал и будет торжествовать со своей мраморной рукою! <…>

Владимир Марков – Глебу Струве, 25 июня 1961

<…> Терапиано пишет мне следующее о 2-х стихах Набокова из Воздушных путей». [Цитируется предыдущее письмо Ю. Терапиано. – Н.М.] <…> Вы, конечно, и тут найдете что сказать против Одоевцевой (что, конечно, очень легко в данном случае), но эти стихи Набокова, сознайтесь, возмутительны. Более возмутительны, нежели то, что Вас возмущает в стихах Г. Иванова. Но… Вы в набоковской «партии» и в «анти-ивановской», и даже Ваш пиетет перед Пастернаком не заставит Вас дать Набокову за это оплеуху. А я бы дал (хотя я и не боготворю Пастернака, и хотя я и ценю талант Набокова), но нигде не напечатают. <…>

Глеб Струве – Владимиру Маркову, 1 июля 1961

<…> Я не успел <…> ответить на Ваше последнее письмо. Меня в нем крайне удивили Ваши замечания насчет Набокова. Одоевцеву я, может быть, и осуждаю, но только за ее трусость и оппортунизм. И почему Терапиано должен был слушаться ее совета? Если бы мне пришлось писать отзыв о «Воздушных путях», я бы очень резко, не стесняясь, отозвался о стихотворении Набокова, пародирующем Пастернака: я считаю его гнусным и пишу об этом направо и налево своим корреспондентам. <…>

Не знаю, почему Вы думаете, что я принадлежу к «набоковцам» (?) и что мои личные (давно, в сущности, сошедшие на нет) отношения с Набоковым помешали бы мне высказать мое мнение: в конце концов, я единственный не постеснялся в печати отметить отрицательные стороны книги Набокова о Гоголе, назвать ее «аррогантной». Георгий Иванов когда-то написал о Набокове гнусность (должен ли был Набоков за это сводить счеты с ним, я не знаю), но, во всяком случае, это тут ни при чем. Набоковская пародия тоже гнусность, и об этом следовало бы прямо сказать. Терапиано это сделать было совсем просто, так как он никак с Набоковым не связан. Меня никто не просил рецензировать «Воздушные пути», а во мне очень сильна привитая в Англии привычка (традиция) не писать рецензий иначе как по заказу редакции, особенно зная, что в том издании, где я сотрудничаю (в данном случае в «Русской мысли»), будет писать кто-то другой. Самому Гринбергу я очень резко отозвался о стихотворении Набокова и сказал ему, что он не должен был его печатать <…>. Я только не прибавил – о чем теперь жалею, – что очень рад, что отказался участвовать во втором выпуске «Воздушных путей». Гринберг ответил мне довольно уклончиво и довольно странно: «А о Набокове мне следовало бы написать особо, но это после, не сейчас – занят глупыми, но необходимыми делами». <…>

Геннадий Хомяков – Роману Гринбергу, 6 июля 1961

<…> Набоков, конечно, человек особенный, но его стихотворение, второе (первое очень хорошее), все-таки наглость. Дошла ли до Вас эпиграмма на него? Если нет, то вот она:

Набоков, как всегда вы метки:

Вас ждет качанье русской ветки.

Но вы не из числа пророков,

Не будет мрамора, Набоков.

Очень хорошо! У меня руки чесались поместить в седьмом номере, но куда! Разобидится, вероятно. А остро и живо – это надо ценить, по-настоящему острить теперь разучились. <…>

Ольга Можайская – Роману Гринбергу, 26 июля 1961

<…> Эта «Лолита» Сирина, разве настоящий русский писатель мог такую книгу написать! И совсем не потому, что она якобы «аморальная». Вовсе она не аморальная. Наоборот, автор «моралист»… что и понижает ее ценность. Большой русский писатель пишет без ненависти к людям, это не типично для русской литературы. Кроме того, русский писатель – религиозен (как поэт, иногда даже против воли. Даже Бунин по-своему религиозен). Прочтите в «Лолите» воспоминания героя о русском шофере, который отбил у него жену. Какая ненависть против всех нас! <…>

Эдмунд Уилсон – Роману Гринбергу, 20 мая 1962

<…> Ты видел новую Володину книгу [«Бледный огонь»]? Я прочел ее с интересом, но она все равно кажется мне несколько глуповатой. Напиши, как по-твоему. Я ожидал, что профессор окажется настоящим королем, а комментатор – убийцей. Непохоже, чтобы у автора был тот же замысел <…> (на книгу его вдохновила работа над переводом «Онегина»). <…>

(Пер. Дж. Меррила)

Мэри Маккарти – Ханне Арендт, 1 июня 1962

<…> Рада сообщить, что я неожиданно написала несколько вещей. Правда, только рецензии, одну – на новую книгу Владимира Набокова «Бледный огонь» – она выйдет на этой неделе в «Нью рипаблик», – другую, поменьше, на Сэлинджера [«Френни и Зуи»] для «Обзёрвер». Вторую статью я написала за два дня, она получилась очень злой и не доставила мне особого удовольствия, кроме того, что я ее закончила; зато я действительно влюбилась в набоковскую книгу и много работала над ней, испытывая чистейшее наслаждение. Мне очень интересно будет знать, что ты скажешь о книге, когда прочтешь ее; по моему мнению, это одна из жемчужин нашего века, нечто совершенно новое, хотя здесь есть проблески «Лолиты», «Пнина» и других его произведений. Среди прочего, это очень смешная и в то же время очень грустная книга про университетскую жизнь. По-моему, она рассказывает об Америке и ее «новой» цивилизации больше, чем всё, что я прочла прежде. Это первая известная мне книга, которая способна превратить нашу нелепую новую цивилизацию в произведение искусства, как если бы он выгравировал ее, словно «Отче наш», на булавочной головке. Это необычная игра или головоломка, которая требует несколько игроков для того, чтобы разгадать ее, и которая причудливо соответствует нашему веку групповщины. Я обежала весь Париж: библиотека, друзья, знающие русский, друзья, знающие немецкий, друзья, разбирающиеся в шахматах, и волшебным образом заинтересовала их, как будто из вторых рук им тоже передался огонь книги. Подобная заразительность – одно из ее свойств. И все это совершенно отличается, скажем, от «Поминок по Финнегану», потому что там, когда найдешь все отсылки, ты просто возвращаешься к тексту, но в случае с книгой Набокова все, что ты собрал, прекрасно само по себе – редкие птицы и бабочки, движение звезд, любопытные шахматные этюды, отрывки из Поупа и Шекспира, Платона, Аристотеля, Гёте… Естественно, я не смогла разъяснить в ней всё, и мне не терпится узнать, что другие обнаружат в книге из того, что я не заметила. Те рецензии, которые я успела прочесть, – абсолютно тупые, упустившие практически всё, – чего и следовало ожидать, как будто Набоков, посмеиваясь, уже написал статьи рецензентов. Ну, довольно об этом. <…>

Мэри Маккарти

Ханна Арендт – Мэри Маккарти, 7 июня 1962

Дражайшая Мэри —

Когда пришло твое письмо, я как раз собиралась написать тебе. <…> Статья о Набокове – очень, очень хорошая, действительно превосходная, очень остроумная и головоломная, однако я еще не читала книгу. Вскоре я собираюсь сделать это, хотя вряд ли у меня будет время для чтения перед Паленвиллем. Есть нечто в Набокове, чего я не переношу. Словно он все время хочет показать тебе, какой он умный. И словно он считает себя умнее всех… Есть что-то вульгарное в его утонченности, а у меня аллергия на такого рода вульгарность, потому что она так хорошо мне знакома, потому что я знаю много людей, пораженных ею. Но, возможно, в данном случае это неверно. Посмотрим. У него есть только одна книга, которой я искренне восхищаюсь, – это пространное эссе о Гоголе. <…>

Джек Керуак – Лоренсу Ферлингетти, 15 июня 1962

<…> Только что прочел набоковскую «Лолиту», которая принадлежит к классике мировой литературы и в своей божественной самодостаточности стоит в одном ряду с творениями Джойса, Пруста, Манна и Жене.

Мое мнение о Набокове, прежде сформированное критиками, было не слишком высоким… вот какова наша удивительно компетентная американская критика <…>.

Ивлин Во – Энн Флеминг, 16 июня 1962

<…> Новая книга Набокова [«Бледный огонь»] – литературный трюк, но трюк изобретательный <…>

(Пер. Н. Пальцева)

Глеб Струве – Владимиру Маркову, 21 июня 1962

<…> Читали Вы новый роман Набокова? И интервью с ним в «Newsweek»? (Прочтите – из этого интервью я узнал, что переводится «Защита Лужина» и готовится перевод «Дара».) Какую ахинею об этом романе (я, впрочем, романа еще не читал, сужу по американским отзывам) написал Завалишин! А фильм «Лолиты», судя по лондонскому «Дэйли Телеграф» и по «Тайм», совсем провалился. Что говорят о нем в «ваших» кинематографических кругах? <…>

Дуайт Макдональд – Мэри Маккарти, 27 июня 1962

<…> По странному совпадению, когда я заканчивал отзыв (в высшей степени отрицательный) на «Бледный огонь» для «Партизэн ревью», пришел «Нью рипаблик» с твоим многословным панегириком. Удивлению моему не было предела. Я счел необходимым добавить финальный раздел, в котором полемизирую с тобой, поскольку в своих похвалах ты зашла чересчур далеко и придаешь книге слишком большое значение. Больше всего я удручен тем, что твоя статья на 14/15-х представляет собой экзегезу и толкование такого же сорта, как и у бедняги Кинбота, а также тем, что только в крошечном последнем абзаце ты дала несколько оценочных суждений и таким образом снизошла до критики. И еще я удручен лобовым столкновением между твоим вкусом и моим. Надеюсь, как и ты. <…>

Недавно видел Набокова во время шикарной вечеринки после премьеры «Лолиты» на крыше «Тайм-Лайф билдинг» (шампанское было на каждом столе). Он был очень радушен и добр, поскольку пока знает только то, что я восторгался «Лолитой». Между прочим, фильм хорош, хотя и не передает дух книги. <…>

Эдмунд Уилсон – Мэри Маккарти, 7 июля 1962

Дорогая Мэри,

по поводу «Бледного огня»: из всего, что я читал о нем, твоя статья – единственная, в которой по-настоящему схвачена суть книги. Остальные рецензенты даже не знали, что о ней и подумать. Правда, я не понимаю, как ты можешь считать ее одним из величайших произведений искусства нашего времени. И хотя замысел изобразить комментатора, подменяющего собой поэта, сам по себе любопытен, я считаю, что в целом книга получилась довольно глупой. Все эти его фокусы раздражали меня и наводили скуку, и я, в отличие от тебя, не стал утруждать себя, чтобы разгадать их. На мой взгляд, порой ты придаешь некоторым деталям смысл, который он [Набоков] вовсе не имел в виду.

Элизабет Бишоп – Роберту Лоуэллу,

2 сентября 1962

<…> «Бледный огонь» очень забавен – лучше сначала прочесть книгу и только потом – рецензию Мэри. Ее статья очень умна, хотя, по-моему, предназначена для тех, кто не собирается читать книгу, – она так подробно обо всем рассказывает! Лота сейчас корпит над «Бледным огнем», и поскольку в нем так много построено на языковой игре и проч., она время от времени обращается ко мне за помощью. <…>

Элизабет Бишоп

Из дневника Джона Чивера, 1962

<…> Закончил читать Набокова [«Бледный огонь»], этот отдающий голубизной кошмар. Идея соорудить роман из примечаний великолепна своей оригинальностью, но гомосексуальный король приводит меня в оторопь. <…>

Генри Миллер – Элмеру Герцу, 10 сентября 1962

<…> Мой датский издатель выпустил «Лолиту» – но здесь она потерпела фиаско. Датчане от нее не в восторге. <…>

Уильям Максвелл – Юдоре Уэлти, 2 октября 1962

<…> Читаю «Смех во тьме» – не забавный пустячок, а в высшей степени серьезное произведение. Книга в мягкой обложке, с пожелтевшей и ломкой бумагой. Купил ее давным-давно в лавке и почему-то до сих пор не прочел. Как странно читать такую первоклассную вещь в такой скверной обложке. О, что за книга! <…>

Нэнси Митфорд – Ивлину Во, 28 ноября 1962

<…> Тебе нравится «Бледный огонь»? О, я просто умирала со смеху. Думаю, в большой степени вещь написана в манере Гарольда Эктона. <…>

Ивлин Во – Нэнси Митфорд, декабрь 1962

<…> Мне ужасно понравился «Бледный огонь», и я полагаю, что поэма – не пародия и не пастиш, а само по себе очень хорошее произведение искусства. Намного лучше «Лолиты», хотя и не без позерства. Слишком ловко сделано. Но доставляет удовольствие. <…>

Из дневника Джона Чивера, 1963

<…> Открыл Набокова и оказался очарованным этой удивительной атмосферой обмана, этим диапазоном двусмысленности; его методика заинтересовала меня, я нахожу ее очень близкой мне по духу, но его образность – тень фокусника на мерцающем занавесе и все эти слащавые педики – не мое это. <…>

Джон Чивер

Дуайт Макдональд – Николасу Макдональду,

23 апреля 1964

<…> Я пришел на прием, устроенный «Боллинген Пресс» в честь Набокова; он бросился ко мне и крепко жал мою руку, приговаривая: «Ах, какая радость видеть вас, Макдональд, мой пррреданный поклонник, как прекрасно вы отозвались о “Бледном огне” А наше детище, наше совместное открытие – прадед Пушкина! И прочее, и прочее». Отмечу, что «Бледный огонь» я раскритиковал в «Партизэн ревью», а также послал в «Энкаунтер» письмо с протестом против публикации его двенадцатистраничного эссе о пушкинском прадеде, в котором утверждал, что это – груда незначительных фактов, не имеющих отношения к Пушкину-писателю, по сути – неосознанная пародия на американские диссертации. Замечу также, что он настоящий русский интеллектуал дореволюционного типа, полный шуток и веселья <…>.

Авраам Ярмолинский – Корнею Чуковскому, 4 июня 1964

<…> Только что вышел труд Набокова (Сирина) в четырех томах: перевод «Евгения Онегина» прозой, два тома примечаний и факсимильное издание 1837 г. в четвертом томе. A priori мне кажется, что перевод Е.О. прозой – попытка с негодными средствами. <…>

Эдмунд Уилсон – Барбаре Эпстайн, 11 июня 1964

<…> Вышел набоковский Пушкин. Я возьму его с собой в Талкотвиль и самым тщательнейшим образом изучу – в надежде дать тебе статью к концу лета. Только что проглядывая его, я мог заметить, что в Володином переводе почти столько же недостатков (временами одних и тех же), как и Арндтовском. В нем полно безвкусной писанины, диковинных слов и неуклюжих фраз. А некоторые его замечания о русском языке ошибочны. <…>

Борис Зайцев – Олегу Михайлову, 29 июня 1964

Дорогой Олег Николаевич, насчет Набокова скажу Вам так: человек весьма одаренный, но внутренне бесплодный. «Других берегов» я не читал, но знаю его еще по Берлину 20-х гг., когда был он тоненьким изящным юношей. Тогда псевдоним его был: Сирин. Думаю, что в нем были барски-вырожденческие черты. Один из ранних его романов «Защита Лужина» (о шахматисте) мне очень нравился. Но болезненное и неестественное и там заметно – и чем дальше, тем больше проявлялось. Он имел успех в эмиграции, даже немалый. И странная вещь: происходя из родовитой дворянской семьи, нравился больше всего евреям – думаю, из-за некоего духа тления и разложения, которые сидели в натуре его. Это соединялось с огромною виртуозностью. В свое время мы с Алдановым собирали ему деньги на отъезд в Америку. Он и отъехал. Материально процвел там – «Лолита» эта дала большие деньги. Приезжал он и сюда, уже «Набоковым», а не «Сирином». В «Nouvelle Litteraire» (или «Figaro Litteraire», точно не помню) было интервью с ним. Говорил он чушь потрясающую, а в растолстевшем этом «буржуе» никак уже нельзя было узнать приятного худенького Сирина. У Данте сказано:

Non ragioniamo di lari

Na guarda e passa.

He будем говорить о них:

Взгляни и проходи.

Бунин, как человек здорового склада, с трудом выносил его. На меня его облик наводит «метафизическую грусть»: больших размеров бесплодная смоковница.

Пишу это Вам, лично. Для энциклопедии пишите свое, что Вам кажется и видится. <…>

Рэндалл Джаррелл – Майклу ди Капуа,

август 1964

<…> Как это ни странно, перевод [«Евгения Онегина»] представляет собой жалкое зрелище: вялый, монотонный, буквалистский – с некоторыми фразами, которые звучат не по-английски. В нем полностью возобладал глуповато-извращенный педантизм. <…>

Рэндалл Джаррелл

Корней Чуковский – Сиднею Монасу,

18 октября 1964

<…> Перевод «Евгения Онегина», сделанный Набоковым, разочаровал меня. Комментарии к переводу лучше самого перевода. <…>

Георгий Адамович – Александру Бахраху,

27 декабря 1964

<…> Набоков счел Ходасевича «величайшим поэтом XX века»! Это меня удивляет. Едва ли тут «кукушка и петух», хотя он верно помнит, что Ходасевич его превозносил, когда все его ругали (Зин. Гиппиус – «юлю в литературе», Г. Иванов – «кухаркин сын» и т.д.). Ходасевич, конечно, хороший поэт, но в рамках и пределах, твердо чувствующихся. У самого Набокова есть строчки – правда, только строчки, – которые идут дальше и выше его. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,

7 января 1965

<…> Наш лучший переводчик с русского на англо-американский – ваш земляк, мастер слова, В.В. Набоков, и последняя его работа, перевод «Евгения Онегина», содержит интересную проблему, обсуждать которую сейчас заняло бы слишком много времени <…>

Георгий Адамович – Александру Бахраху, 18 января 1965

<…> А насчет того, что у Набокова есть строчки, которых не написать бы Ходасевичу: у него были стихи в «Современных записках», еще до войны, где что-то было о «фосфорных рифмах последних стихов», за подписью Б. Житкова. Меня это стихотворение поразило, я о нем написал в «Последних новостях», спрашивая и недоумевая: кто это Житков? – и не зная, что это Набоков. Конечно, в целом Ходасевич больше поэт, чем он. Но у Набокова есть pointes64, идущие дальше, по общей, большей талантливости его натуры. <…>

Владимир Марков – Глебу Струве, 17 февраля 1965

<…> Получил ответ от жены Набокова (карандашом): не возражают против включения его стихов, но сперва хотят видеть переводы. <…>

Глеб Струве – Владимиру Маркову, 18 февраля 1965

<…> Условие Набокова меня не удивляет. Он в этом отношении очень придирчив и, увидев переводы, легко может отказать. Я не знал, что Вы его включаете, думал, что Вы его поэзию не гутируете. (Я тоже только что получил письмо от его жены – в ответ на мое ему; он никому не пишет, слишком занят, переводит «Лолиту» на русский!) <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],

февраль 1965

<…> Кстати, я получил недавно четырехтомник «Евгений Онегин» Набокова. Есть очень интересные замечания, кое-какие остроумные догадки, но перевод плохой, – хотя бы уже потому, что он прозаический. И кроме того автор – слишком уж презрителен, высокомерен, язвителен. Не знаю, что за радость быть таким колючим. Мне нравится и «Lolita» и «Pnin», но если бы он отнесся к Пнину добродушнее, мягче, уважительнее, – повесть была бы гораздо художественнее. Я знал этого автора, когда ему было 14 лет, знал его семью, его отца, его дядю, – и уже тогда меня огорчала его надменность. А талант большой – и каково трудолюбие! <…>

Корней Чуковский

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому, 27 марта 1965

<…> Относительно Набокова (я все еще отвечаю на Ваше письмо): Вашу характеристику этого «монстра» разделяют многие. Кроме меня – потому что я очень хорошо его знаю. Он, уверяю Вас, совсем иной, когда отдыхает от своей «позы». Художники всех видов неизменно играют какую-то роль, которая «сочиняет» их личность. Естественность для них – редкое и необычное состояние. Хочу Вам напомнить, что Набокову приходилось жестко бороться за признание своего таланта. Были у него тяжкие времена, и, как наивно это ни звучит, надменность была его главным оружием. Но он честен в этом страшном мире. <…>

Эрнест Симмонс – Корнею Чуковскому, 2 апреля 1965

<…> Вам, возможно, известен перевод Владимира Набокова, на который я давал отзыв в «Санди Нью-Йорк Таймс». Он вызвал целую дискуссию. Это четыре тома: один – собственно перевод, два – совершенно необычные комментарии и четвертый – русский текст издания 1837 года и при нем поразительный трактат о просодии, который должен Вас заинтересовать. Набоков более чем разделяет Ваши опасения относительно непереводимости «Евгения Онегина» – он полагает, что перевести «Онегина», да и всякое рифмованное произведение на английский язык рифмованными стихами и притом сохранить его форму «тематически невозможно». Сам он в своем переводе делает попытку сохранить ритм, но даже ритмом жертвует, если ритм мешает точной передаче смысла данной строки. <…>

(Пер. М.Ф. Лорие)

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],

11 апреля 1965

Дорогая Соня. Я написал Вам письмо за день до получения Вашего письма. Ваше письмо так интересно, что хочется сейчас же откликнуться на него. Никто не отрицает, что Владимир Набоков – искренний и сильный талант и что снобизм – его защитная маска. Но все же к людям он относится с излишней насмешливостью. Для меня Пнин – трогательно жалок, патетичен, а для него только смешон. И очень обидны показались Анне Ахматовой его (правда, превосходные) пародии на ее лирику. Комментарии к «Онегину» блистательны. Перевода я не сверял, но то презрение, которое он питает к другим переводчикам «Онегина», я вполне разделяю. <…>

Корней Чуковский – Эрнесту Симмонсу, 15 апреля 1965

<…> Четырехтомный «Eugene Onegin» у меня есть. Очень интересная работа! Я ведь помню Vld. Nab. четырнадцатилетним мальчиком. Уже тогда он подавал большие надежды. Его комментарии очень колючие, желчные, но сколько в них свежести, таланта ума! Хотелось бы прочитать Вашу рецензию в «Sunday New York Times». Другие переводы «Евг. Онегина» – особенно Бэбетт Дейч – ужасны. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,

12 июля 1965

<…> Из Англии я отправилась в Италию и в Швейцарию, встретила Набокова на Ривьере, где он отдыхает и пишет новый роман. Вы, наверно, получили в свое время ту книжку «New York Review of Books», в которой Эдмунд Вильсон так строго критиковал Набоковского Пушкина. Он сделал при этом и сам несколько ошибок, полагая, например, что либретто для оперы «Евгений Онегин» написал сам Чайковский. <…>

Дон Пауэлл – Эдмунду Уилсону, 20 июля 1965

<…> Очевидно, автором [В. Набоковым] движет желание принизить своих героев и таким образом утвердить собственное превосходство, которое он не мог бы проявить в жизни; вот поэтому он и вынужден создавать марионеток – чтобы унижать и оскорблять их… И еще мне крайне не нравятся его неуклюжие переводы. По крайней мере, Констанция Гарнетт (или это была Изабель Хэпгуд?) заботилась о целом, и у нее не было потребности осаживать лошадей и прерывать звон их бубенчиков, дабы прочесть лекцию о том, что неясные очертания елей, закрывающие горизонт, – это на самом деле подросшие зеленовато-коричневые образцы еловых сеянцев Макса Шлинга номер 542. <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],

конец июля – начало августа 1965

Милая, загадочная Соня, хотя Ваш друг, живущий на Ривьере, написал обо мне злой анекдот (в своих воспоминаниях), он все же мой любимый писатель. Из всех его книг я больше всего люблю «Pale Fire». И «Lolita» и «Pnin», и «Defence», и онегинский четырехтомник – для меня бесспорные шедевры. (Кстати, заметили и Вы, что в «Пнине» есть две чудесные пародии на А.[нну] А.[ндреевну Ахматову]?) Из четырехтомника я узнал много нового, многое прочитал с упоением. А «The “Eugene Onegin” Stanza»:

What is translation? On the platter

A poet’s pale and glaring head,

A parrot’s screech, a monkey’s chatter,

And profanation on the dead… etc. —

для меня несомненно классика…

Конечно, я не со всеми его утверждениями согласен, так как, например, очень люблю книгу его переводов «Pushkin, Lermontov, Tyutchev», о которой он очевидно забыл, когда писал эту «Stanz»‘у. Я сочинил о его «Онегине» довольно большую статью, мне известны статьи об «Онегине» – проф. Эрнеста Симмонса и др., но все они бьют мимо цели. Я изучил все переводы «Онегина»: Эльтона, Бэбетт Дейч (старый и новый ее перевод), бедного проф. Kayden’а и т.д. и надеюсь, что статья моя в конце концов появится в печати.

У меня в моем альманахе «Чукоккала» есть автограф молодого В.Н. – терцины. Если хотите, пришлю Вам фото (Edm. Wilson еще до меня не дошел).

Корней Чуковский – Исайе Берлину, 31 августа 1965

<…> Видели ли Вы Эдмунда Уилсона о набоковском «Онегине»? Чудесная, изящная статья; очень тонко охарактеризован Владимир Владимирович, но жаль, что Уилсон не слишком тверд в русском языке и что знакомство с Пушкиным у него шапочное. Из-за этого он не заметил настоящих изъянов четырехтомника. <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],

31 августа 1965

<…> Эдм. Уилсон написал очень талантливо, очень тонко об «Онегине» Вл. Вл-ча, как жаль, что при этом он, Уилсон, так плохо знает русский язык и так слаб по части пушкиноведения. Вл. Вл. его сотрет в порошок. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,

14 сентября 1965

<…> Вы должны были получить продолжение переписки Эдмунда Вильсона и Набокова. С Вильсоном я не согласна совершенно. Исправлять Набокова в части русского языка не его дело совершенно, и он абсолютно неверно определил место Набокова в американской литературе. Владимир никогда не был глубоко связан с русской культурой, оставив родину в шестнадцатилетнем возрасте, ему удалось на Западе ассимилироваться без труда. Он законченный космополит, и это его специфическая черта. Просто изумительно, как человек – я имею в виду Вильсона, – изучающий русский язык, как мне известно, не меньше четверти века, так слабо знает его и русскую литературу. Ответ и поправки, сделанные Набоковым, тоже не столь уж глубоки. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,

3 декабря 1965

<…> Почему оставили Вы свою статью о Набокове?

Хочу сообщить, что «Лолита» выйдет вскоре в Нью-Йорке по-русски, и я конечно же пошлю Вам ее по воздуху. Вы писали, что Вам эта книга нравится, русский ее вариант даже и не перевод, но сделан самим Набоковым, и небольшие отрывки, которые оттуда знаю, великолепны. <…>

Исайя Берлин – Эдмунду Уилсону, 25 января 1966

<…> Все, конечно же, подумают, что он [Набоков] – непогрешимый русский ученый, который знает гораздо больше, чем любой не русскоговорящий человек; так будут думать независимо от того, прав ты или нет; чем больше ты будешь возражать, тем больше он будет отвечать. Я уверен, суть дела в том, что подобного рода перевод – не что иное, как литературный курьез <…>, что он содержит все промахи самоупоенного виртуоза, с его огромным нарциссическим талантом и неспособностью к переводу других произведений искусства, предполагающего дар самоотречения, которого он абсолютно лишен. Комментарий – коллекция знаний, характерная для типичного русского дилетанта девятнадцатого века, но вся вещь в целом – это результат работы Набокова, а не Пушкина. Ты прав – он слегка не в своем уме. <…>

Эдмунд Уилсон – Якобу Ландау, 14 февраля 1966

Дорогой Джек,

спасибо тебе за вырезки газетных статей. Я и Набоков сражаемся теперь на два фронта: на страницах «Энкаунтера» и «Нью-Йорк ревью оф букс». Это напоминает мне гоголевскую повесть о ссоре между Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем.

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу], 5 марта 1966

<…> пришел «Encounter» с феерической статьей о «Евгении Онегине». Целый день я наслаждался этим полемическим шедевром, но потом пришел номер «N.[ew] Y.[ork] Review of Books» с невероятным ответом Эдмунда Wilson’а – и я подумал, как потрясающа судьба Пушкина, как он живуч и как властно он поставил требование перед лучшими писателями США, чтобы они знали русский язык! <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,

21 мая 1966

<…> Это на самом деле удивительно, как много народу занимается сейчас русскими темами. Вы сделали то же наблюдение по поводу спора Набоков–Вильсон, вдруг оборвавшегося. Кстати: я надеялась встретить Набокова во Флоренции, но он там не показался. Он подлинный герой у сегодняшних журналистов; многие считают его «гигантом» и предсказывают на следующий год Нобелевскую премию. Что ж, если ее получил Шолохов, Набоков достоин ее гораздо больше. <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],

21 июля 1966

<…> Статью о четырехтомном «Евгении Онегине» закончил уже месяца два, сейчас она переводится на английский язык, и я надеюсь получить в нашем Союзе писателей официальное разрешение напечатать статью в N. Y. «Review of Books». <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,

18 ноября 1966

<…> Хотелось бы знать, почему Ваша статья о Владимире Владимировиче все еще не появилась в «N. Y. Book Review»! Очень хочу прочесть ее, тем более что Вы были весьма критичны в своих суждениях, разговаривая с Женей. Помню, что я получала от Вас неоднородные оценки его произведений, но его комментарии Вы назвали исключительно удачными.

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],

декабрь 1966

<…> Мое основное мнение об Набокове остается незыблемым. Но у меня есть разные но… но… но… Не послал я свою статью в «Review of Books», так как не кончил ее. Вы и представить себе не можете, Соня, сколько у меня незаконченных вещей. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,

24 декабря 1966

<…> На днях Владимир Владимирович прислал мне новое, исправленное издание своих автобиографических воспоминаний. Как обычно, перед тем как прочесть, вернее – перечесть их, я просмотрела в индексе знакомые мне имена. Против Вашего имени – Чуковский – автор указывает на стр. 254, смотреть Корнейчук, и там я прочла интересную историю о Вашей поездке в Англию в 1916 году в качестве члена специальной группы. Он сообщает следующее: «Там был официальный банкет под председательством сэра Эдварда Грея и забавное интервью с королем Георгом V, у которого Чуковский, enfant terrible группы, добивался узнать, нравятся ли ему произведения Оскара Уайльда – “ди ооаркс оф Оалд”. Король, не отличавшийся любовью к чтению и сбитый с толку акцентом спрашивавшего, ответил в свою очередь вопросом, нравится ли гостю лондонский туман; (позже Чуковский торжественно цитировал это как пример английского ханжеского замалчивания писателя из-за аморальности его личной жизни)». Как это занимательно! Я не знала, что Ваш интерес к литературе так велик, что вы были способны взрывать правила дворцового этикета. Искренние мои поздравления по этому поводу. <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],

январь 1967

Соня, милая Соня!

<…> Выдержку из воспоминания Вашего друга я получил, и никак не могу представить себе, зачем и над чем он глумится. Действительно. У меня не было гувернеров, какие были у него, и английский язык я знаю самоучкой. Он был барин, я был маляр, сын прачки, и если я в юности читал Суинберна, Карлейла, Маколея, Сэмюэля Джонсона, Хенри Джеймса, мне это счастье далось в тысячу раз труднее, чем ему. Над чем же здесь смеяться? Выдумку о том, будто я в Букингэмском дворце обратился к королю Георгу с вопросом об Уайльде – я считаю довольно остроумной, но ведь это явная ложь, клевета. Конечно, это не мешает мне относиться ко многим его произведениям с любовью, радоваться его литературным успехам, – 65 лет литературной работы приучили меня не вносить личных отношений в оценку произведений искусства, но я уверен, что никто из знающих меня не поверит злому вымыслу знаменитого автора. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,

11 февраля 1967

Дорогой Корней Иванович,

я нахожу набоковскую ложь отвратительной и собираюсь написать ему об этом, процитировав в своем письме Ваши слова. В самом деле, выдумать, как французы говорят, сплошную неправду о живом человеке – какая безвкусица! И это не первый раз случается с ним <…>.

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],

22 апреля 1967

<…> Относительно Влад. Влад–ча: люди, прочитавшие его мемуары (я не читал их), пишут мне с удивлением, с возмущением по поводу его строк обо мне: видят здесь чуть не пасквиль. Но я вскоре поостыл и думаю, что в то время – 1915–16 гг. – во мне было, очевидно, что-то, что дало пищу его анекдоту. Самый анекдот – выдумка, но возможно, что он верно отразил то неуважительное чувство, которое я внушал окружающим. Я был очень нескладен: в дырявых перчатках, не умеющий держаться в высшем обществе – и притом невежда, как все газетные работники, – невежда поневоле, самоучка, вынужденный кормить огромную семью своим неумелым писанием. Отец же Вл.[адимира] Вл.[адимировича] был человек очень высокой культуры. У него была особая игра: перечислять все имена героев Диккенса – чуть ли не триста имен. Он соревновался со мною. Я изнемогал после первой же сотни. Мы в шутку состязались в знании всех романов А. Беннета. Он и здесь оказывался первым: назвал около двух десятков заглавий, я же читал всего восемь. Я всегда относился к нему с уважением и любовно храню его немногие письма и дружеские записи в «Чукоккала». Сейчас прочитал статью о «Pale Fire» в anniversary issue of the «Tri-Quarterly» и «Comments on Eugen Onegin» в «Slavic Review» XXIV, 4 дек. 1965, – и решил свою статью положить на ту полку, где хранятся мои posthumous writings. <…>

Корней Чуковский

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому, 7 мая 1967

<…> Относительно Набокова: после того как я написала ему насчет его выдумки относительно Вашей поездки в Лондон вместе с его отцом, он в ответ просил меня передать Вам, что его сын вырос на вашем «Крокодиле» и «Мойдодыре». Мне кажется, что он чувствует себя очень неловко, будучи уличенным. <…>

Георгий Адамович – Александру Бахраху, 1 июня 1967

<…> Cody предложил мне написать предисловие к «Защите Лужина». Я согласился, в виду гонорара, но сказал ему, что г. Набоков может заявить против меня «отвод» – и по-своему будет прав, если вспомнить все, что я о нем писал. Ну, посмотрим. Конечно, «Защита Лужина» – книга блестящая, а я теперь стал мудрым старцем и отношение к Набокову изменил. Все ведь начал Георгий Иванов обозвав его в Числах «кухаркиным сыном», – помните? <…>

Владимир Марков – Глебу Струве, 22 июля 1967

<…> Гершенкрон (кто он, кстати?) о Набокове мне понравился. Набокова стоило давно (при всем им восхищении) хорошенько высечь, и Гершенкрон делает это удачно – но только вначале, к концу он как-то выдыхается, а главное, хотя формально он отдает должное и плюсам Набокова, он как-то невыпукло подает эти плюсы, а у Набокова в комментариях есть несколько замечательных мест. Критик должен уметь и восхищаться где надо. <…>

Из дневника Корнея Чуковского, 15 августа 1967

<…> Какая мутная, претенциозная чушь набоковское «Приглашение на казнь». Я прочитал 40 страничек и бросил. <…>

… 8 ноября 1967

<…> Я вспомнил Влад. Влад. Набокова – когда он был мальчиком – балованным барчуком. Я пришел к ним – к его отцу – он жил в особняке на Б. Морской. Я, полунищий литератор, обремененный семьей, пришел по его приглашению, и как высокомерно взглянул на меня юный миллионер! И сразу заявил, что ему гораздо дороже и ближе, чем я, – Валериан Чудовский, кропавший в «Аполлоне» какие-то претенциозные статейки. <…>

Корней Чуковский – Надежде Малышевой, 21 декабря 1967

<…> Сейчас я писал воспоминания о Бунине, Сологубе, Вал. Брюсове – и для отдыха хочу написать (по заказу «Нового мира») статейку о набоковском «Евгении Онегине». Против моей воли статья получается разгромная. Зачем я пишу Вам об этом, не знаю. <…>

Из дневника Марка Шефтеля, 20 января 1968

<…> В пятницу после полудня – организованная Иваском встреча с двумя гостями за чашечкой кофе: Игорь Чиннов, преподаватель русской литературы (в Париже с 1947 по 1953, теперь преподает в Канзасе), и С., польский поэт, приехавший из Лондона. Чиннов – о бунинских «Воспоминаниях»: чрезвычайно несправедливые, сводил счеты; я привел другой пример несправедливой критики: Набоков о Толстом. Несколько лет тому назад, в Корнеле, Вера и Владимир Набоковы обратили мое внимание на то, что в «Войне и мире» нет упоминаний о литературе; «возможно ли, чтобы Пьер не читал Пушкина?» Но «Война и мир» завершается 1812 годом, тогда как Пушкин привлек к себе внимание публики не раньше 1818 года! Другой пример касается «Анны Карениной», набоковское замечание о Вронском, играющем в теннис сразу после возвращения со скачек (или с охоты): прямо в шпорах в теннис играть! Должен ли был Толстой писать о том, как Вронский приводил себя в порядок в ванной и, может быть, при этом снимал шпоры? «Как бы то ни было, – сказал я, – для Набокова русская литература состоит только из пяти или шести великих писателей (один из них, естественно, сам Набоков)». Да и в мировой литературе (мог бы я добавить) для Набокова наберется 20, самое большое 25 приемлемых имен: надеюсь, мое предположение не чрезмерно оптимистично.

Можно задаться вопросом. Читая дневник и письма Толстого, так же как и письма Флобера, поражаешься тому, какие муки доставляло им писательство. Сопряжен ли с муками творческий процесс Набокова? Только ли бабочка – единственный конечный результат болезненного роста (Набоков – энтомолог, и все его посвящения обычно снабжены изображением бабочки)? И еще я заметил, что в клоунах (а в набоковском стиле много клоунады) обычно таится глубокая печаль. В его случае это не очевидно, но все-таки может быть, глубоко, на самом дне!

То ли потому что я коротко знал Набокова, то ли из-за моего интереса к его творчеству, он привлекает меня и как человек, и как писатель, хотя его произведения, несмотря на всю их виртуозность и даже красоту, оставляют меня холодным. <…>

Из дневника Александра Гладкова, 29 декабря 1968

<…> Читал целый день роман Сирина (Набокова) «Дар». Я читал его раньше, но по тексту «Современных записок», т.е. без главы о Чернышевском, да и не так внимательно, как сейчас. Роман великолепен. По-моему, это лучший роман этого автора. Он прекрасен и по замыслу, и по прихотливой и небанальной сюжетной структуре, и по словесному мастерству. Но главная его удача – герой его убедителен как талант, как человек с поэтическим даром. Подобного примера я не знаю во всей мировой литературе: обычно (кроме «Мартина Идена», м.б.) «писатели» – герои романов – условно-ходульные фигуры. <…>

Джеймс Дики – Фрэнку Кермоуду, 20 марта 1969

<…> И еще я очень благодарен Вам за то, что Вы сказали о Набокове. Редко читал я писателя, который казался бы мне более занудным и отталкивающим, чем он. Он олицетворяет тот тип писателя, который я больше всего ненавижу, – с неизменной самодовольной ухмылкой интеллектуала, выражающей чувство, что всё и особенно все в известной мере достойны презрения. С этой высоты интеллектуального превосходства и снобизма, по-моему, не слишком разумно смотреть на род людской. Сам я тугодум, и Набоков, несомненно, счел бы меня достойным презрения больше, чем всех прочих смертных, за исключением разве что молодых американских писателей, выстукивающих на машинке, как он выразился, «тяжеловесные автобиографические романы». <…>

Из дневника Альфреда Кейзина, 26 марта 1969

Данный текст является ознакомительным фрагментом.