Глава шестая Гросс-гараж «СС»

Глава шестая

Гросс-гараж «СС»

…Железобетонный трехъярусный немецкий гараж хорошо сохранился… Изучить это место в те годы нам было невозможно из-за примитивности наших кустарных средств. У меня в руке был один самодельный электрический фонарь, вот и все оборудование. Однако интересно, что в этот подземный зал немцы ввели несколько грузовых машин и подожгли их… Это место подлежит тщательному и глубокому обследованию. Быть может, из этого углового помещения имеется вход в бункер… С этого места и следует начать работу…

Из записки A. B. Максимова «Моя „версия“ о легенде исчезновения „Янтарной комнаты“». 1986 год

Эта история произошла в двадцатых числах марта 1945 года, когда Кёнигсберг был уже прочно блокирован советскими войсками. С портом Пиллау[80] его соединяло узкое пространство Земландского полуострова вдоль залива Фришес Хафф[81], еще удерживаемое остатками частей трех пехотных, одной танковой и двух гренадерских дивизий вермахта. До капитуляции города оставались считанные дни. Единственная железная дорога, соединявшая Кёнигсберг с портом, была загружена до предела. Шоссе и все проселочные дороги были забиты тысячами повозок и толпами беженцев, отступающими войсками, брошенной техникой.

Из книги Эдгара Гюнтера Ласса

«„Бегство“. Восточная Пруссия. 1944–1945».

Бад Наухайм, 1964 год

«Сотни автомобилей с сотрудниками штабов вермахта, высокопоставленными гражданскими лицами… и двигающиеся им навстречу военные грузовики, штурмовые орудия и тяжелые танки блокировали дорогу. Советник фон дер Гребен совместно с адъютантом генерала майором бароном фон Шроттером… пытались устранить эту многочасовую транспортную пробку и привести потоки в движение… В Фишхаузене[82] царит неописуемая давка. Из-за его чрезвычайной переполненности людьми предпринимаются попытки преградить дорогу все прибывающим массам беженцев, что удается, конечно, лишь отчасти.

Не только из Кёнигсберга, но и из других частей западного Замланда устремляются сюда потоки беженцев, которых скапливается здесь невообразимое количество…»

Фашистский гаулейтер и имперский комиссар обороны Восточной Пруссии Эрих Кох в связи с объявленной еще 27 января эвакуацией назначил одного из своих чиновников, некоего доктора Цуббе, специальным комиссаром по вопросам эвакуации. Разместившись со своим штабом в отеле «К золотому якорю» в Пиллау, этот нацистский чиновник, уже поднаторевший в подобных делах при отступлении немцев из Тильзита и Мемеля, стал не только вершителем судеб тысяч беженцев, которые намеревались получить место на одном из уходящих судов, но и главным распорядителем в вопросах вывоза ценных грузов в рейх. Подчинявшийся непосредственно имперскому комиссару обороны, Цуббе имел исключительные полномочия в определении, совместно с «морским комендантом» и командиром дивизии, дислоцировавшейся на полуострове, очередности и даже целесообразности погрузки на транспорты того или иного груза. При этом нередко он сам решал вообще не принимать груз на борт судна. Так, прибывшим в Пиллау бургомистру Хайлигенбейля[83] и его сотрудникам было категорически отказано в приеме четырнадцати ящиков с «важнейшими документами» и крупной суммой денег в рейхсмарках, которые они тут же вынуждены были сжечь. Некоторые чиновники, обладающие всеми необходимыми пропусками и предписаниями, сами отказывались от отправки привезенного груза, предпочитая налегке занять место на каком-нибудь катере и побыстрее выбраться из западни, готовой превратиться в сущий ад. На пирсах Пиллау, у многочисленных пакгаузов и сараев, скопились горы брошенных ящиков, мешков, коробок. По ночам их пытались вскрывать в поисках съестного беженцы и солдаты фольксштурма.

Именно сюда, в переполненный беженцами, забитый автомашинами и фурами Пиллау, ранним утром прибыли из Кёнигсберга семь крытых грузовиков и серый «хорьх» с разбитым задним стеклом. По всему было видно, что сопровождавший колонну офицер имел какие-то чрезвычайно важные документы, так как на контрольно-пропускном пункте полевой жандармерии их пропустили беспрепятственно прямо на пирс. У причала стоял грузопассажирский пароход, верхние палубы которого были уже битком забиты пестрой толпой беженцев. Слышались крики, чей-то надрывный плач, гортанные команды военных. По двум деревянным трапам солдаты, подталкивая друг друга, затаскивали носилки с ранеными. Тут же на земле дожидались своей участи десятки других неподвижно лежащих фигур в сером обмундировании. По-видимому, пароход должен был вот-вот отчалить.

Колонна остановилась поодаль. Старший в общевойсковой форме СС и двое штатских, которые до этого сидели в легковой автомашине, подошли к группе морских офицеров, наблюдавших за погрузкой. Между ними сразу началось бурное объяснение. Прибывшие с грузовиками, энергично жестикулируя, что-то доказывали высокому пожилому моряку в теплой куртке с капюшоном, по-видимому, капитану. Эсэсовец несколько ряд доставал из портфеля какие-то бумаги и, что-то горячо говоря, буквально совал их под нос безразлично смотрящим на него морякам. Водителю «хорьха», сидевшему в кабине, не было слышно, о чем шел разговор, так как его заглушал шум работающих моторов и гвалт толпы на пароходе. Но и без слов было понятно: команда судна отказывалась принять на борт переполненного парохода прибывший из Кёнигсберга груз. И тут, по-видимому, не сумел бы помочь даже сам комиссар по эвакуации доктор Цуббе. Хотя он мог, конечно, дать команду снять часть людей с парохода, но добиться ее выполнения было бы чрезвычайно трудно. Каждый, кто попал на палубу или в трюм, считал себя почти спасенным от неотвратимой гибели, и лишить его этой уверенности можно было лишь применив силу.

Резкий вой сирен прервал перепалку между капитаном судна и старшим колонны. Моряки заспешили на пароход, вокруг которого поднялась невообразимая суета. Стало ясно, что, если судно сейчас же не отойдет от причала, оно вернее всего станет очередной жертвой налета советской авиации и грудой искореженного металла будет стоять здесь, сея панику и обезображивая акваторию порта, и так сверх всяких пределов забитую остовами затонувших пароходов, барж и катеров. Где-то в стороне Камстигалля[84] загрохотали зенитки — советские самолеты выходили на цель.

Откинулся полог брезентового верха грузовика, и человек десять в гражданской одежде с портфелями и саквояжами или маленькими чемоданчиками в руках заспешили по пирсу к уже убираемым матросами трапам. Офицер вернулся к легковой машине, передал водителю кожаную папку с бумагами, предварительно вынув из нее и спрятав во внутренний карман запечатанный пакет. Через несколько минут пароход отошел от причальной стенки. Грузовики, обдавая опустевший пирс клубами выхлопных газов, быстро развернулись и, выстроившись в колонну, вслед за «хорьхом» двинулись в обратный путь — водители рассчитывали вывести машины за пределы Пиллау до налета бомбардировщиков.

Преодолевая заторы, колонна успела к началу бомбардировки порта выехать из города. Однако дальше двигаться было практически невозможно из-за заторов на дорогах. Надолго застряв в одном из них среди дымящихся развалин Нойхойзера[85], водители автоколонны стали свидетелями безжалостной расправы над тремя дезертирами. Группа полевой жандармерии во главе с офицером ГФП[86] вздернула на фонарный столб двух вырывающихся молодых солдат, одетых в гражданскую одежду, и пожилого фольксштурмиста, которые скрывались неподалеку в подвале разрушенного фольварка и были пойманы в ходе очередного прочесывания местности. С 9 марта повсеместно стал активно применяться приказ Гитлера, регламентирующий действия мобильных военно-полевых судов — «радикального средства» борьбы с дезертирством и уклонением от службы.

Спустя несколько часов пробка немного рассосалась, и машины смогли ехать дальше. Сорокакилометровое расстояние они преодолели только к вечеру, но, не доезжая пяти километров до Кёнигсберга, где-то в районе Зеераппена[87], один из грузовиков — тяжело груженный трофейный «берле» французского производства с газогенераторной установкой — вдруг вышел из строя и его пришлось оставить вместе с водителем ночевать на месте поломки. Поздно ночью автоколонна приближалась к Кёнигсбергу, холодному и мрачному, ощетинившемуся баррикадами и железобетонными колпаками на перекрестках основных магистралей, называвшихся в просторечии «горшками Коха». Грузовики свернули с шоссе — в районе Метгетена[88] находился склад, откуда накануне был взят ценный груз, предназначенный для отправки морем, — а серый «хорьх» еще битый час пробирался через город, объезжая завалы, образовавшиеся после недавней бомбардировки. Прибыв в гараж на Хоймаркт, шофер доложил по телефону своему начальнику о возвращении из Пиллау, о фактическом бегстве на судне пассажиров грузовика и о грузе, который так и не удалось отправить морем.

Начальник транспортного реферата хозяйственного отдела Кёнигсбергского Главного управления гестапо старший криминаль-секретарь Бруно Апфельштедт приказал своему шоферу Ежи Яблонскому написать подробную докладную записку о случившемся и представить ее ему лично по прибытии к зданию полицай-президиума.

Эту историю поведал поисковикам в 1967 году приезжавший в Калининград гражданин Польши Ежи Яблонский. Да, да, тот самый шофер, который участвовал в перевозке неизвестных ценных грузов в 1945 году! Оказавшись в Калининграде, он вспомнил несколько эпизодов военной поры, но в данном повествовании речь пойдет только об одном из них, связанном со Штайндаммом и конкретно с известным уже нам гаражом на площади Хоймаркт.

Что же было после того, как Яблонский доложил своему гестаповскому начальнику о происшествии в Пиллау? И какое отношение эта история имеет к гаражу на Хоймаркт, самому крупному в Кёнигсберге, так называемому «Гросс-гаражу», находившемуся в ведении СС после известной бомбардировки 1944 года?

Через пару дней Яблонского, занимавшегося ремонтом своей автомашины (он вставлял с трудом раздобытое заднее стекло), вызвали через внутренний селектор к вахте на въездных воротах гаража. Там его встретили двое мужчин в штатском. Один из них, предъявив удостоверение офицера СД, сообщил, что с шофером якобы хочет побеседовать какой-то важный чиновник. Так и не переодевшись, в старом комбинезоне, Ежи Яблонский, лихорадочно думая, какую оплошность он мог допустить, последовал за незнакомыми ему сотрудниками службы безопасности. Когда они, предъявив документы посту охраны у баррикады, преграждавшей улицу рядом с громадой «Штадтхауза»[89], вышли на площадь, Ежи подумал, что его ведут в здание полицай-президиума, и неприятный холодок пробежал по спине: за два года работы шофером у Апфельштедта он уже достаточно наслышался о методах, которые используются гестаповцами при «беседах» в зловещих подвалах этого дома. Но, вопреки опасениям, они вдруг свернули в сторону здания Восточнопрусского земельного суда, массивная серая коробка которого с четкими рядами прямоугольных окон придавала площади казарменный вид. Фасад здания был в нескольких местах иссечен осколками, стены над верхним рядом окон закопчены — следы последних бомбардировок города.

Яблонский и сопровождающие его сотрудники СД пришли в здание. Петляя по коридорам, заваленным бумагами, обломками конторской мебели, мешками с песком, они перешли в старое здание суда, где суеты было поменьше и сохранилась некоторая видимость порядка. Наглухо заколоченные досками окна погрузили некогда шикарные апартаменты во мрак. Лишь в отдельных рабочих кабинетах горели лампы-подвески, слышался стук пишущих машинок и приглушенные голоса. Солдаты, тяжело дыша, выносили какие-то тщательно упакованные ящики во двор здания. Во всем чувствовалось тревожное ожидание развязки. Правда, никто еще не знал, что до начала штурма города-крепости оставалось около недели.

Перед массивными дверями они остановились. Тот, кто показывал Яблонскому свое удостоверение, что-то шепнул сидевшему около двери офицеру. Через несколько минут шофер оказался в просторном кабинете, в центре которого стоял массивный письменный стол. Три человека, склонившихся над картой и какими-то бумагами, освещенными ярким светом настольной лампы, негромко переговаривались. Что-то знакомое почудилось Яблонскому в одутловатом лице одного из них, одетого в теплую пятнистую куртку, какую обычно носили солдаты егерских батальонов. «Главный», — подумал шофер. Не успев даже сосредоточиться на этой мысли, Яблонский вдруг сразу узнал другого, сидящего сбоку, — на нем был черный эсэсовский мундир, в петлицах которого поблескивали по два дубовых листика.

Это был оберфюрер СС Бёме, руководитель полиции безопасности и СД в Восточной Пруссии, старший начальник Апфельштедта. Его Яблонский неоднократно видел садящимся в блестящий лимузин у полицай-президиума, а личный водитель Бёме имел даже отдельный бокс для машины шефа в гараже на Хоймаркт.

Сидевшие за столом прервали разговор, и человек в куртке, не дожидаясь, пока Яблонский сообразит доложить о своем прибытии, резко спросил, не передавал ли ему старший колонны, отбывший на пароходе, что все без исключения грузовики должны были вернуться к складам в Метгетене. И не знает ли он, каким образом и по чьему указанию одна из машин вдруг очутилась в другом конце города в гараже около ворот Кёнигстор. Яблонский промямлил в ответ что-то о неполадках с газогенераторной установкой одного из грузовиков, и что он лично ни от кого никаких указаний не получал и действовал по своему усмотрению. Оберфюрер, переглянувшись с «главным», сердито смотрел на шофера.

— Вы свободны, — сказал человек в куртке, и Яблонский, отдав честь, вышел из кабинета. Назад его никто не сопровождал, и он через пятнадцать минут вернулся к прерванному занятию в гараже, теряясь в догадках о причине вызова к высокому начальству.

Из справки о беседе с гражданином Польши

Ежи Яблонским

«После разговора… Яблонский встретился с Апфельштедтом и рассказал обо всем. Последний сказал ему, что с ним беседовал лично Кох, а в ящиках, которые они перевозили, было золото и янтарь.

Как стало позднее известно, шофер отремонтировал машину „берле“ и пригнал ее в гараж на улицу СА[90]. В то время там размещалась часть фольксштурма. Солдаты разгрузили машину и разбросали ящики за Литовским валом…»

По-видимому, в этих ящиках был чрезвычайно ценный груз, раз сам имперский комиссар обороны проявил интерес к их судьбе. Хотя из содержания состоявшегося разговора можно предположить, что Кох хотел осторожно, не давая делу официального хода, выяснить, не вмешалось ли какое-то иное высокопоставленное лицо в заранее четко отработанный порядок эвакуации ценностей. Невозвращение одного из грузовиков в Метгетен, где находились подземные хранилища, принадлежавшие СС, вероятно, встревожило гаулейтера. Возникли опасения — не стало ли кому-нибудь известно содержимое ящиков и не причастен ли кто-то из его окружения к «пропаже» ценностей. А может быть, досадный сбой в движении машин нарушил операцию дезинформационного характера, заранее разработанную рефератом «6(H)» главного управления гестапо[91] и проводившуюся под контролем имперского комиссара обороны? К сожалению, об этом можно только гадать. Документальных свидетельств тех событий не сохранилось, как не сохранилось и каких-либо показаний бывших гестаповцев, которые могли бы пролить свет на загадочные обстоятельства. Фактом остается лишь одно (конечно, если не ставить под сомнение рассказанное Ежи Яблонским) — в напряженнейшие дни подготовки к отражению штурма Кёнигсберга, когда Кох фактически постоянно находился далеко за пределами города в специально оборудованном бункере в местечке Нойтиф[92] на косе Фрише-Нерунг и в Кёнигсберг наведывался лишь несколько раз для проверки готовности города к обороне, у него нашлось время для выяснения обстоятельств, связанных с вывозом ценных грузов. Учитывая личность Коха, человека чрезвычайно алчного и начисто лишенного каких-либо нравственных принципов, что подтверждается оценками многих людей из его окружения, можно предположить, что повышенный интерес его к упомянутому грузу объяснялся исключительно меркантильными соображениями, и мы имеем дело в данном случае с неожиданно ставшей известной попыткой имперского комиссара обороны вывезти или спрятать за несколько месяцев до полного краха фашизма ценности, гарантировавшие, как ему казалось, безбедное существование в будущем.

Несмотря на всю необычность этой истории, вряд ли Ежи Яблонский запомнил бы ее в деталях, если бы не одно обстоятельство. В тот же день, выходя поздно вечером из здания гаража, он увидел знакомый грузовик «берле», подогнанный задом в арку въездных ворот, и солдат, сгружающих из кузова злополучные ящики и устанавливающих их в глубокую нишу в стене. Только водитель в машине был уже другой, не тот, с которым они ездили в Пиллау. Яблонский отметил это про себя и поежился, вспомнив колючий взгляд оберфюрера Бёме.

Ящики были сгружены в «Гросс-гараже» на Хоймаркт за несколько дней до начала штурма Кёнигсберга. Какие-либо сведения о том, куда они были отправлены после этого, отсутствуют. Да и сомнительно, чтобы в оставшееся время гитлеровцы смогли переправить их в другое место. Если уж ящики не вернули сразу в подземные склады СС в Метгетене, то, наверное, у их хозяина был какой-то резон. Возможно, сохранность наиболее ценных предметов было легче обеспечить там, где вряд ли их будут тщательно искать и где в то же время легко оборудовать и замаскировать уже имеющиеся хранилища. Безусловно, соответствующим всем этим критериям местом был упомянутый гараж.

Из «Адресной книги Кёнигсберга». 1942 год

«Хоймаркт… 1а. Домовладелец: Тодтенхёфер А. Г., Берлин, Потсдаммер-штрассе, 12 — Гросс-гараж „Хоймаркт“. Управляющий: Полькен.

Эрих, начальник (2 этаж); Айхлер, учитель средней школы (6 этаж); Фройнд, дантист (2 этаж); Йуркун, железнодорожный секретарь; Краузе, бухгалтер-ревизор; Ланге, секретарша (1 этаж); Розенбаум, мастерская жестяных изделий (1 этаж); Виллушес, вдова (4 этаж)…

Гросс-гараж „Хоймаркт“, Хоймаркт, 1а, тел. 301–80/81, работает круглосуточно…»

Скупые строки справочников не дают возможности воочию представить, что же это было за сооружение — «Гросс-гараж» на Хоймаркт. То, что мы видим сейчас, проходя по улице Барнаульской, — лишь часть сооружения, разрушенного в апрельские дни 1945 года. Ожесточенные бои, развернувшиеся 9 апреля в самом центре города, когда фашисты, предчувствуя близкую развязку, цеплялись за каждый дом, не могли обойти стороной площадь Хоймаркт. В двух шагах от гаража до самого вечера того дня «огрызалась» огнем казарма «Троммельплатц»[93] — один из последних опорных пунктов гитлеровцев: части, засевшие в бывшей казарме кирасиров, оказывали ожесточенное сопротивление. От некогда шикарного трехъярусного гаража осталась наполовину разрушенная коробка, заполненная остовами искореженных или сгоревших автомашин.

«Гросс-гараж» на Хоймаркт был построен в тридцатые годы, когда во многих городах Европы из-за нехватки и дороговизны площадей развернулось строительство многоярусных транспортных стоянок.

Имея несколько пандусов — наклонных плоскостей, служащих для въезда и выезда автомобилей с одною этажа на другой, — он вмещал на своих двух надземных ярусах и одном подземном более двухсот легковых автомашин. Сооруженный по последнему слову транспортного строительства, этот гараж имел массу усовершенствований — современные системы отопления, принудительной вентиляции, освещения и пожарной сигнализации, а также спринклерную моечную установку. В ремонтной мастерской служебные «оппели», «мерседесы», «БМВ», «адлеры», «хорьхи» и «майбахи» попадали в руки опытных механиков. Заправка автомашин могла осуществляться на всех трех ярусах — бензин автоматически подавался из нескольких цистерн-танков, расположенных глубоко под землей.

По двум широким лестницам можно было подняться на третий и четвертый этажи, используемые в качестве небольшой гостиницы для переменного водительского состава и автотуристов. Вплоть до бомбардировки Кёнигсберга британской авиацией в августе 1944 года гараж легковых автомашин полиции безопасности и СД размещался на улице СА, неподалеку от ворот Кёнигстор. Но после того как значительная часть построек и бензозаправочная станция сгорели от напалмовых бомб, весь оставшийся автопарк был переведен в «Гросс-гараж» на Хоймаркт, тем более что значительная часть автохозяйства города была передана вермахту и фольксштурму, в результате чего половина боксов в нем пустовала. Теперь главное управление гестапо и главный сектор СД В Кёнигсберге делили здание гаража между собой, а перед широкими двухъярусными въездными воротами появился специальный пост СС.

Итак, сюда, в гараж, за несколько дней до полного разгрома кёнигсбергской группировки немецко-фашистских войск был доставлен особо ценный груз, который бесследно исчез в недрах этого сооружения. Но почему именно сюда привезли упомянутые Апфельштедтом «янтарь и золото»? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, вполне уместно будет теперь напомнить читателю о том, что совсем рядом с гаражом, буквально в соседнем доме размещались имеющие европейскую известность Геолого-палеонтологический институт и Янтарное собрание Кёнигсбергского университета.

Из книги В. Зама «Путеводитель по Кёнигсбергу и окрестностям».

Кёнигсберг, 1922 год

«…Янтарное собрание Геолого-палеонтологического института при университете. Ланге Райе, 4. Открыто за исключением больших праздников по воскресеньям с 11 до 13 часов. Для желающих посетить в другое время необходимо уведомить кастеляна[94]. Собрание представляет собой богатые наглядные пособия, которые иллюстрируют условия образования и различные цветовые гаммы янтаря… В витринах выставлено около 2000 включений животных и растений…

На 2-м и 3-м этажах находятся помещения Геолого-палеонтологического института с уникальными коллекциями. Образцы окаменелостей и горных пород…»

Из книги Вёрля

«Иллюстрированный путеводитель по Кёнигсбергу в Восточной Пруссии и окрестностям».

Лейпциг, 1904 год

«…на улице Ланге Райе, 7 находим мы Провинциальный музей физико-экономического общества геологии, доисторической археологии и антропологии, в котором имеется свыше 66 000 геологических экспонатов, 20 600 особых прусских древностей, 2300 черепов…. великолепное собрание янтаря и библиотека, насчитывающая более 10 000 томов…»

Из книги Герберта Мюльпфордта

«Кёнигсберг от А до Я. Городской словарь».

Мюнхен, 1970 год

«Янтарный музей. Основан профессором Клебсоном в 1899 году… Он был единственным в мире и содержал образцы всех цветов и размеров, в том числе 12 000 включений периода янтарных лесов: остатки щепок и иголок, семян, пауков, ракообразных, уховерток, саранчи, жуков, клопов, цикад. Самым ценным был кусок янтаря с застывшей внутри ящерицей…»

Я позволил себе привести столь пространные цитаты из краеведческой литературы лишь для того, чтобы читатель понял, что рядом с гаражом находилось не заурядное учреждение, а хранилище уникальных коллекций, в том числе и янтарных. Может быть, разгрузка машины с ценностями (золото и янтарь!) именно в этом месте как-то связана с размещавшейся в двух шагах от гаража коллекцией янтаря? Исключить этого нельзя, тем более что дальнейшие события предоставили в наше распоряжение целую серию фактов, подтверждающих эту связь.

После войны гараж представлял собой плачевное зрелище: полностью выгоревшие верхние этажи здания, сильно поврежденные, а кое-где и рухнувшие пандусы, безнадежно вышедшие из строя системы водоснабжения и вентиляции. Не лучше выглядело и здание располагавшегося рядом Геолого-палеонтологического института и Янтарного собрания, фасад которого был сильно поврежден, хотя со стороны улицы Ланге Райе смотрелся вполне прилично: еще сохранились лепные орнаменты, пилястры с капителями и фигурные карнизы.

С начала поисковой работы в Кёнигсберге, которая, как мы знаем, датируется летом 1945 года, эти дома привлекли к себе самое пристальное внимание. Ведь уже тогда было понятно, что из блокированного города все вывезти было практически невозможно, и значительную часть произведений искусства, в том числе ценности, похищенные в оккупированных странах Европы и рассредоточенные по немецким музеям, гитлеровцам приходилось в спешке прятать, — возможно, и неподалеку от мест их хранения. Именно поэтому прибывшая в Кёнигсберг через полтора месяца после взятия города группа, руководимая уже знакомым нам профессором Брюсовым, очень скоро проявила интерес к дому № 4 по улице Ланге Райе.

Из дневника А. Я. Брюсова. Май — июль 1945 года

«…Несколько дней тому назад (числа 10–11) мы с Чернышевым нашли на Lange Reihe, 4, около 1-й комендатуры, Геологический музей с собранием образцов янтаря. Это — Bemsteinsammlung[95], единственное в мире, сохранилось довольно хорошо. Очевидно, „камушки“ никого не интересовали, да редко кто рисковал лазать по зданию около комендатуры. По всей видимости, немцы начали упаковывать это собрание, но не успели: ящики витрин выдвинуты, часть вещей завернута в бумагу…»

Брюсов вместе с капитаном Чернышевым составили специальный акт об осмотре сохранившейся части коллекции, содержащий предложения по ее перевозке «в безопасное и охраняемое помещение». Это, по-видимому, так и не было реализовано из-за послевоенной разрухи, когда у властей города хватало других забот, связанных с преодолением катастрофического положения в коммунальном хозяйстве, наведением элементарного порядка в обеспечении населения продовольствием и медицинским обслуживанием, борьбой с распоясавшимися бандами уголовников и отдельными фанатиками-нацистами, оставленными в городе для проведения диверсионной и другой подрывной работы.

Одним из первых предпринял попытку на свой страх и риск найти ценности в районе бывшего гаража Иван Тимофеевич Цедрик, приехавший в Калининград в начале 1946 года после демобилизации из армии. Это был человек неуемной энергии, авантюрного склада ума, фантазер и кладоискатель по натуре. Здесь, в Калининграде, он в течение четверти века успел облазить многие подземелья, бункеры, осмотреть сотни подвалов. Он участвовал почти во всех поисковых группах, заражая своей активностью даже тех, кто сомневался в целесообразности поисков. Его склонность к самым фантастическим предположениям раздражала многих, особенно руководящих работников, поэтому нередко его просто прогоняли, чтобы спустя какое-то время снова обратиться к его опыту, наблюдательности и чутью — качествам, необходимым каждому поисковику.

Калининград не стал для Ивана Тимофеевича балтийским Клондайком. Он скромно жил в своей однокомнатной квартире двухэтажного дома на Еловой аллее, работая слесарем в районной ремстройконторе, а в свободное время пытался решить многочисленные загадки, которые таит в себе этот город, ставший уже для нескольких поколений россиян родным.

Итак, в июле или августе 1946 года Цедрик, работавший шофером в Управлении гражданской администрации, разговорился как-то с кочегаром Клаусом, тихим, молчаливым пожилым человеком, казалось, легко приспособившимся к условиям послевоенной жизни, когда в бывшей столице Восточной Пруссии жили и работали бок о бок победители и побежденные. Немец, коверкая русские слова, поведал Цедрику таинственную историю о том, что в районе «Гросс-гаража» на Хоймаркт гитлеровцы оборудовали какой-то подземный склад. Что спрятано в этом хранилище, Клаус, естественно, не знал, но один известный ему факт наводил на мысль, что акция была очень серьезной. Дело в том, что на строительстве склада были использованы якобы советские военнопленные из лагеря «Шихау», которые впоследствии, по слухам, были расстреляны.

История эта очень заинтересовала Ивана Тимофеевича, и на следующий день они вместе с немцем совершили «прогулку» через весь город к гаражу «Балтрыбстроя» на Барнаульской. Здесь Клаус несколько раз что-то невнятно говорил о подземном ходе, якобы идущем от гаража, и указал на островок зелени напротив въездных ворот. На этом осмотр закончился, а через пару дней немец почему-то не вышел на работу. Когда Цедрик узнал, что кочегар умер, он не очень удивился, так как сильная худоба и частый глухой кашель позволяли предположить, что этот человек был серьезно болен. И только спустя многие годы, возвращаясь в своей памяти к тому случаю, Иван Тимофеевич стал склоняться к мысли, что смерть немца была не случайна. То, что он общался с Цедриком и что-то рассказывал ему, могло быть замечено другими работниками Управления гражданской администрации из числа местных жителей, а также немцами, ютившимися в развалинах домов на Барнаульской улице. И, кто знает, может быть, среди них были те, кому не по нраву пришлись откровения Клауса с русским шофером. Трудно поверить, что, уходя из Кёнигсберга, гитлеровцы не оставили добровольных тайных наблюдателей за особо важными объектами — местами захоронения ценностей и архивов.

Достоверно известно, что незадолго до падения Кёнигсберга Эрих Кох провел в своем бункере в имении Нойтиф секретное совещание, на котором определялись задачи подпольных диверсионно-террористических групп, создаваемых в рамках «Вервольфа», нелегальных ячеек НСДАП и гестаповских резидентур. Есть все основания полагать, что задача обеспечения сохранности тайных хранилищ была одной из наиболее важных, так как служила в целом реализации так называемого проекта «РИО», разработанного в конце войны в недрах РСХА по указанию самого Бормана и предусматривающего очень бережное отношение к валютным средствам, золотым активам и культурным ценностям, которые «следовало непременно сохранить» в интересах обеспечения финансирования широкой сети послевоенного нацистского подполья. «Антипатриотичные» действия какого-то Клауса явно расходились с этими установками и, возможно, вынудили гестаповскую агентуру к применению «крайних мер» — устранению лица, способного выдать ставшее ему известным местонахождение секретного укрытия. Можно было бы посчитать эта рассуждения безосновательными домыслами, если бы не целый ряд происшедших в те далекие годы случаев, как две капли воды похожих друг на друга и повторяющих схему рассказанного нами сюжета.

Цедрик, который теперь никак не мог отделаться от навязчивого стремления разгадать тайну подземного хранилища, стал подумывать о том, как подобраться к нему. Скоро подвернулся удачный случай — освободилось место в гараже «Балтрыбстроя», и Иван Тимофеевич устроился шофером старенького потрепанного ЗИС-5. Теперь, казалось, он был совсем рядом с заветным подземным складом.

Из воспоминаний И. Т. Цедрика. 1959 год

«…О рассказе немца я никому ничего до сих пор не говорил, но за этим местом присматривал до последнего времени, не ведет ли там кто раскопок. Даже однажды сам пытался вскрыть верхний слой земли, но, натолкнувшись на глубине 50 см на какую-то стену, работу прекратил…»

Справедливости ради следует заметить, что Иван Тимофеевич потом не раз оказывал ощутимую помощь различным поисковым группам. А когда стала работать Калининградская экспедиция, передал ей некоторые свои материалы, несмотря на то что экспедиционное начальство относилось к нему с нескрываемым предубеждением.

В 1969 году мне пришлось в течение месяца бок о бок работать с Иваном Тимофеевичем, спускаясь в глубокие подвалы Королевского замка, осматривая развалины имперского банка и мощного железобетонного бункера на берегу Замкового пруда. Когда мы расставались, он подарил мне и моему другу Виктору на память несколько «кёнигсбергских сувениров», найденных им за долгий период его изыскательской работы, — старинные монеты, медные, покрытые грязно-голубоватым налетом пряжки и фибулы[96], стеклянные пивные кружки…

Последний раз я виделся с Цедриком летом 1971 года, когда, будучи старшим сержантом, приехал из Советска в Калининград на очередные сборы комсомольского актива. Иван Тимофеевич заметно постарел, но был по-прежнему радушен и полон идей. Он поил меня крепким чаем с черничным вареньем и подарил на память фрагмент прусского ордена черного орла с четырьмя коронами и латинской надписью «Suum cuique»[97]. Через несколько месяцев Иван Тимофеевич умер, унеся с собой неисчислимое количество таинственных историй и предположений, нереализованных планов и намерений.

В декабре 1949 года в Калининград был приглашен референт Министерства просвещения ГДР доктор Герхард Штраус, долгое время работавший сотрудником Инспекции по охране памятников Восточной Пруссии. В это время в городе уже действовала комиссия под руководством Кролевского, которая приступила к интенсивным поискам в самом городе и за его пределами. В Калининград для консультаций были приглашены также профессор Брюсов и искусствовед Кучумов. Изучались документы, обсуждались детали поисков, предпринимались выходы и выезды для осмотра места возможного укрытия ценностей. В череде тех событий одно было связано с интересующими нас зданиями и сооружениями на бывшей площади Хоймаркт. Члены комиссии, ставшие свидетелями этого события, в подробностях запомнили содержание разговора и необычное поведение одного из участников — доктора Штрауса — и потом не раз возвращались к этой истории при проработке версии по объекту «Гараж СС».

Из записей А. В. Максимова. 1976 год

«…Почему я держу это место под подозрением? Был такой случай: во дворе замка, когда собралась вся комиссия вместе со Штраусом, он нас спросил: „Вы хотите знать, где раньше был Геологический музей?“ Комиссия отозвалась положительно… Штраус подвел нас к углу здания, встал на крышку колодца… и, указывая перстом, говорит: „Здесь, в этом доме, был Геологический музей“. Показал верно. Тогда я у него спрашиваю: „Вот в этом разрушенном здании был Янтарный музей?“ Доктора перекорежило, он дернулся и резко ответил: „Нет“. Тогда я через переводчика повторяю вопрос. Ответ: „Кто лучше знает город — я, доктор Штраус, или Максимов?“

Вечером… опять собралась комиссия, и я всех убедил, что соседний дом по немецким планам значился как Янтарный музей[98]. Для чего была эта фальшь? Это тоже осталось непонятным. Для чего нас подвел Штраус к этому углу? Что ему надо было посмотреть?.. Это было не случайно…»

Конечно, трудно определить, чем руководствовался почтенный немецкий ученый, скрывая достаточно очевидный факт. Может быть, это было простое упрямство в ответ на неточное обозначение объекта, названного «музеем», а не «собранием» или «коллекцией». Или, может быть, члены комиссии столкнулись с наивной попыткой немца отвести подозрение от этого места, чтобы у них не возникло нежелательных ассоциаций со словом «янтарь»?.. Но факт остается фактом: человек, который не мог не знать о том, что в этом месте ранее находилась всемирно известная янтарная коллекция, неуклюже отрицал это и тем самым подлил масло в огонь нашего и так повышенного интереса к данному участку Штайндамма.

В пятидесятые годы поиск продолжился. Не придерживаясь какой-либо системы, искали везде: на территории самого гаража, во дворе, среди развалин почти полностью обрушившейся коробки Геолого-палеонтологического института и Янтарного собрания. Нельзя сказать, что совсем уж ничего не было найдено. Во вскрытых подвалах вдруг обнаружилось скопление доисторических древностей — кости и бивни мамонта, черепа и громадные зубы каких-то вымерших животных, скелеты кистеперых рыб. Однако то, ради чего велся поиск, найти так и не удалось. Ни замаскированного бункера, ни подземною хода с территории гаража обнаружено не было.

Надежда забрезжила, когда в 1959 году в Калининград приехал Рудольф Вист, обещавший на месте показать бункер, в котором его отец, оберштурмбаннфюрер СС, спрятал похищенные нацистами ценности и военный архив. Об этом достаточно подробно рассказывалось в предыдущей главе. Но дело в том, что, указывая площадь Хоймаркт в качестве возможного местонахождения тайного объекта под названием «Б-3», Рудольф Вист не мог однозначно расшифровать эту аббревиатуру. Отец рассказывал ему о бункере на Штайндамм, и в памяти Рудольфа закрепилось, что таинственное сокращение, фигурировавшее в найденных им документах, относится к какому-то бункеру под номером три. Но уверенности в этом, конечно, не было. Тем более, когда Вист оказался на площади перед гаражом, в его памяти шевельнулось что-то, ассоциировавшееся с аркой. Ведь в немецком языке и то, и другое слово начинается с буквы «b» («Bunker» — бункер, «Bogen» — арка) и каждое могло быть зашифровано так, как это указывалось в документах. Во всяком случае, нельзя исключить, что речь шла как раз не о бункере, а об арке. Тем более что один из активнейших участников поисков Арсений Владимирович Максимов обратил внимание на наличие трех сводов в левом тоннеле — въезде в гараж. Этими сводами как раз и были образованы три последовательно стоящие арки. (Уж не сюда ли сгружались ящики из трофейного «берле» в марте 1945 года?)

Поисковая работа в районе гаража, несмотря на интересные данные, проводилась, к сожалению, тогда слишком поспешно и довольно поверхностно. Это признавали впоследствии и сами ее участники, критически оценивавшие практическую деятельность комиссии тех лет.

Из письма А. В. Максимова

в Калининградскую экспедицию. 1972 год

«…Для меня это (здание геологического института. — Авт.)… неоконченный объект… Помните гараж двухъярусный, принадлежавший некогда гестапо. Ведь как было бы им удобно из подвала гаража прорыться под двор гео-музея и заглубиться на… 10 метров! А наши хоть и шурфовали, но все же не так и не там. В таких случаях надо ставить себя на место противника и с его колокольни думать как обхитрить, иначе успеха не будет. И надо держать в голове 10 метров верх сооружения…»

Наверное, Арсений Владимирович был прав, давая резкие оценки проведенной работе, но беда заключается в том, что и позднее не удалось более обстоятельно изучить территорию гаража и прилегающих к нему площадей и зданий.

Во второй половине шестидесятых годов появились воспоминания Ежи Яблонского, которые были подробно изложены в начале этой главы. Оказавшись в 1967 году в Калининграде, он показал группе поиска, где, по его предположению, находится подземное хранилище. Возвращаясь к последним числам марта 1945 года, он неожиданно для всех вспомнил, что из гаража имелся достаточно широкий проход в рядом расположенный дом. Однажды, пройдя по нему и спустившись в глубокий подвал, Ежи увидел множество ящиков, мешков, картонных коробок и свертков. Повсюду лежали еще не запакованные музейные экспонаты, кипы бумаг, книг, журналов, репродукций и фотографий. Не встретив никого из сотрудников геологического института, шофер прошел дальше, освещая себе путь электрическим аккумуляторным фонариком.

В одном из подвальных помещений Яблонский увидел открытую металлическую дверь с массивными скобами-задвижками, какие обычно бывают в бомбоубежищах. В лицо пахнуло ледяным холодом подземелья. Коридор с цилиндрическим лазом уходил куда-то в сторону от здания, как показалось Яблонскому, прямо под площадь Хоймаркт. Дальше идти он не решился, а только посветил впереди фонариком, тусклого света которого, конечно, не хватило для того, чтобы разглядеть внутренности подземного хода. Во мраке угадывался поворот коридора, ниша в стене, и даже вроде ответвляющийся в сторону другой подземный ход. Возвращаясь в гараж, Ежи Яблонский прихватил «на память» из открытой коробки, лежащей в одной из комнат, несколько мелких предметов: брошку с прозрачным кусочком янтаря, курительную трубку, выточенную из кости, и блестящий плоский камень голубоватого цвета со сверкающими вкраплениями и прожилками.

Думается, читатель обратил внимание на поразительное сходство рассказа Яблонского с воспоминаниями бывшей разведчицы Жерлыгиной, сообщавшей о подземном ходе со стороны улицы Рихард-Вагнер-штрассе. Не шла ли здесь речь об одном и том же объекте? Вполне возможно, что Яблонский видел одну часть подземного сооружения, а Жерлыгина — другую. Более того, возникает вопрос: а не об одном ли и том же объекте свидетельствуют воспоминания Яблонского и Виста? Ведь так или иначе, все данные приводят нас к бывшей площади Хоймаркт, автобазе, рядам расположенных вокруг нее домов и маленькому зеленому скверику посреди улицы Барнаульской.

Калининградская экспедиция с момента основания, то есть с 1969 года, начала свою работу по изучению объекта «гараж СС» с изучения немногочисленных архивных материалов, справок и отчетов предшествующих групп поисковиков. Поскольку эти документы отличались предельным лаконизмом, сотрудникам экспедиции потребовалось встретиться со многими непосредственными участниками поисков, старожилами и другими людьми, которые могли хоть в какой-то мере пролить свет на события четвертьвековой давности. Были опрошены многие старые работники автохозяйства, сообщившие целый ряд мелких, но существенных деталей, в частности, о замурованном проеме в одном из помещений гаража. Состоялись встречи с Максимовым, проживавшим в Костроме, Кролевским — в Москве. Удалось наладить переписку с Рудольфом Вистом и Ежи Яблонским. Если первый практически ничего уже не мог добавить к тому, что ранее сообщал и показывал на месте во время пребывания в Калининграде в 1959 году, то Яблонский в своих письмах делал некоторые уточнения, дополняя воспоминания новыми подробностями.

При этом он подчеркивал свою уверенность в том, что находившиеся в Кёнигсберге произведения искусства, награбленные гитлеровцами на оккупированной территории стран Восточной Европы, вывезти весной 1945 года из Кёнигсберга было практически невозможно.

Из письма Е. Яблонского. Июнь 1976 года

«Если дело касается янтарной комнаты, то я безусловно подтверждаю, что она находится на территории Кёнигсберга, ибо в качестве невольного наблюдателя могу утверждать, что не было никакой возможности ее вывоза…»

Уверенность Ежи Яблонского вселяла надежды на то, что тщательная проверка версии о наличии подземного хранилища в районе гаража позволит все-таки обнаружить хотя бы исходные точки, откуда следует вести дальнейший поиск. Ведь спускался же Яблонский в подземелье из подвала Геолого-палеонтологического института. Значит, был соответствующий подземный ход, почему-то не найденный в ходе раскопок, проводимых в пятидесятые и шестидесятые годы. К тому же неожиданно в распоряжение экспедиции попали несколько общих тетрадей, в которых вел подробные записи Иван Тимофеевич Цедрик. После его смерти сын, понимая важность сведений, содержавшихся в записках отца, передал эти материалы в экспедицию. Согласно имевшихся там многочисленных схем с пояснениями, стало понятно, что Цедрик в свое время обнаружил не только длинный туннель, идущий вдоль улицы Ланге Райе, но и достаточно широкий подземный ход, соединявший обе стороны бывшей площади Хоймаркт. Причем относительно второго он даже сделал пометки: «Можно проехать на легковом автомобиле. Не исследован». Из этого следует, что размеры подземного сооружения были, по-видимому, достаточно внушительными. Хотя оставалось совершенно непонятным их назначение, так как на схемах туннель соединял лишь жилые постройки, стоявшие напротив друг друга и впоследствии разрушенные. Может быть, это часть целой системы подземных сооружений Штайндамма, включающей в себя так и не найденные объекты «Б-3», «Бункер Брюсова», туннели, о которых рассказывали Жерлыгина и Яблонский? К сожалению, экспедиция не смогла ответить на этот вопрос, потому что процесс проверки этой версии пришлось совершенно неожиданно прервать. Сообщение, полученное из-за рубежа, оказалось настолько сенсационным, что вообще возник вопрос о целесообразности дальнейших поисков.

Весной 1977 года на имя руководства экспедиции пришла телеграмма-молния из Западной Германии. Отправителем был небезызвестный энтузиаст-исследователь Георг Штайн, проживавший в местечке Штелле под Гамбургом. Телеграмма содержала всего пять слов: «Янтарные изделия найдены. Подробности письмом». Какие изделия? Янтарная комната? Или, может быть, что-то другое из многочисленных кёнигсбергских коллекций? В напряженном ожидании прошло несколько дней. Затем стали поступать письма от знакомых и незнакомых адресатов, которые присылали вырезки из западногерманских газет и журналов. Дело в том, что в ФРГ было обнаружено знаменитое янтарное собрание Кёнигсбергского университета, размещавшееся, как мы знаем, в доме № 4 по улице Ланге Райе.

Из статьи в западноберлинской газете

«Дер Тагесшпигель». 23 апреля 1977 года

«Одна из самых знаменитых в мире коллекция янтаря, принадлежащая Геологическому институту Кёнигсбергского университета, которую считали потерянной в последние дни Второй мировой войны, обнаружена. Десятилетия она пролежала неузнанной в одном из сейфов Геологического института в Гёттингене…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.