Валентин Осипов. Писатель и власть Открытия архивиста Ю. Мурина

Валентин Осипов. Писатель и власть

Открытия архивиста Ю. Мурина

Выход этой небольшой книжечки — переписки И. В. Сталина и М. А. Шолохова — событие.

Наконец-то страна получает основанный на архивных источниках ответ на вопрос — были ли знакомы вседержавный вождь и писатель из Вешенской, что излучал всеохватное нравственное влияние.

Эти материалы тем более нужны, если помнить, что на волне огульного изничтожения советского прошлого стали смывать со скрижалей имя М. А. Шолохова. Они необходимы для объективного анализа его места в истории.

Гостайна

В 25 лет с небольшим осмелился молодой писатель (правда, уже автор первых частей смелой эпопеи!) предупредить вождя (уже принявшего державно-культовое празднование своего 50-летия), как на Дону идет коллективизация — «Горько, т. Сталин! Сердце кровью обливается…»

В 45 лет от роду Шолохов — за три года до кончины Сталина — завершает переписку: заступается за «Тихий Дон», который осужден вождем.

Напомню: до недавних времен оставались неизвестными взаимоотношения вождя и писателя. При жизни Сталина письменно зафиксированный факт его отношения к автору «Тихого Дона» был обнародован лишь единожды — в 1949 году, в 12-м томе Сочинений. (Об этом быть рассказу в главке «Был ли любимчиком?».)

С Оттепели, в 60-е годы, стало кое-что обнародоваться — это Н. С. Хрущев, тогдашний глава партии, сообщил в речи 1963 года, что была переписка. Увы, услышанное не создало целостного восприятия взаимоотношений писателя и вождя. Было рассказано лишь об одном эпизоде — Шолохов писал в Кремль о «произволе, который творился в то время на Дону…» (замечу: ни журналисты, ни историки не поспешили «раскручивать» услышанное — в печати не появилось никакого продолжения). Затем, в двух, кажется, монографиях (малотиражных) можно было прочитать немногословное переложение рассказа Шолохова, как случились две встречи со Сталиным при одинаковом поводе, — просить о помощи, ибо по политическим соображениям запрещено было продолжать печатать «Тихий Дон» и вообще отказано в публикации «Поднятой целины».

Архивы таким образом оставались закрытыми. Только в 1990 году удалось с невероятными ухищрениями напечатать в «Правде» полный вариант одного письма Сталина Шолохову (и переписывал тайком, разумеется, не в архивную тетрадь, и редакция рискнула обнародовать текст без полагающейся визы). О том, как на это письмо откликнулся Шолохов, пойдет рассказ в главке «Шолохов и Сталин».

Журнал «Дон» поразил в перестроечные годы — напечатал то послание из Вешек, на которое и отвечал упомянутым выше письмом Сталин. Его включил в свои воспоминания П. Луговой, многонастрадавшийся друг писателя с 30-х годов, секретарь райкома.

1992–1993 годы — триумф архивиста Ю. Мурина: журналы «Родина», «Источник» и «Вопросы истории» обнародовали один за другим по частям переписку.

Оставалось только предполагать, по каким причинам и обстоятельствам и Сталин и Шолохов скрывали свои зафиксированные архивами общения; версий может быть много.

Архивист выявил створы переписки: январь 1931 — январь 1950. Он же вызволил из небытия несколько других важных документов с именами персонажей своего поиска (казалось бы, мелочь — кто присутствовал на встречах Сталина и Шолохова, но это позволяет опровергнуть мнение некоторых шолоховедов, что якобы состоялись заседания Политбюро как таковые).

Замечу: есть возможность дополнить информацию о том, что читал Сталин из-под эпистолярного пера Шолохова, Самое первое письмо о бедах на Дону Сталин прочитал еще в 1929 году. Не ему оно адресовалось. То заслуга доброй знакомой Шолохова Е. Г. Левицкой — ей писал, и она, познав страшные откровения, посчитала своим долгом познакомить с ним Сталина. Ее имя известно по посвящению к рассказу «Судьба человека». (Некоторые строчки из письма появятся в главке «Высоты обобщений».)

Еще важная замета: в главке «Был ли любимцем?» дополнительное свидетельство о том, что прочитал Шолохов о своем «Тихом Доне» из-под пера Сталина, но в письме, которое было адресовано не писателю, а одному из соратников вождя. Там шли приговорные строки…

И еще одно наиважное уточнение. Ю. Мурин включил в свою книгу только письма двух (исключения для пяти документов, но и они напрямую связаны с именем Сталина). Однако надо знать, что имя М. Шолохова в архиве ЦК значится, пожалуй, в сотне самых разных документов. Это и доносы на писателя (в одном из писем Сталину, как узнаем дальше, Шолохов сообщал: «В крайком, в ЦК посыпались клеветнические заявления на Лугового, меня и других коммунистов…»). Это и письма Шолохова Маленкову, затем Хрущеву и Брежневу — в каждом из них душа и характер вешенца: смелость! Это не только постановления о наградах, но и порицания-наказания за политическое, выражаясь нынешним языком, инакомыслие и при Сталине, и при Хрущеве, и при Брежневе. И так далее. Все это я попытался в надлежащих подробностях изложить в своей книге 1995 года «Тайная жизнь Михаила Шолохова… Документальная хроника без легенд».

Итак, переписка писателя и вождя-правителя. Теперь появляется возможность документализировать их взаимоотношения и задуматься, какими они были на самом деле — без мифов и легенд.

Продолжение мифа

Переписка, обилие почестей, сохраненное в памяти участие в работе партсъездов, казалось бы, неопровержимо обуславливают поверить безоговорочным утверждениям, что Шолохов был чтим Сталиным и партвластью, ибо, в свою очередь, чтил Сталина и партвласть. Вот какова страшная цена того, что разоблачительные послания с берегов Дона не были никому известны.

В этом контексте стушевывается любопытный факт, что агитпроп ничуть не употреблял имя Сталина по связи с Шолоховым всуе (насколько знаю, «послужный список» писателя лишь один раз был удостоен упоминанием вождя — в 1941 году; в предисловии к первому изданию «Тихого Дона» после присуждения Сталинской премии значилось: «Шолохов — истинный любимец Сталина». Зато определенно знаю: стоило Сталину однажды оповестить об «ошибках и недостатках» в романе, так рассчитанный на миллионы школьный учебник «запамятовал» упомянуть факт присуждения этой премии).

Агитпроп сделал свое дело, но до конца не ушел. Нынешние политконъюнктурщики не любят рассказывать, ради чего Шолохов общался со Сталиным, но охотно тиражируют давней поры оценки, лишь неуклюже перелицовывая их с «позитива» на «негатив». 1993 год — одна миллионнотиражная газета вослед многим другим оповестила: «Сталинист Шолохов, в массовом сознании предстающий (и не без оснований) столпом рухнувшей системы, классиком соцреализма…»

Тема «Шолохов и Сталин» сугубо биографического свойства в силу значимости этих персон в истории неминуемо преобразуется в особую для истории категорию: «Писатель и Власть». Или, может быть, даже так — «Писатель и Совесть», если не забывать, как необычайно неоднозначно складывались отношения партии и писателей.

ШОЛОХОВ И СТАЛИН. Выскажу как будто бы парадокс: нельзя познавать отношения Сталина и Шолохова по этой книжке; в равной степени, как и по отдельным, выхваченным из контекста их биографий, высказываниям писателя о тех или иных чертах характера или поступках вождя. Поэтому отринем первое побуждение — ограничить изучение темы только на основе переписки, тем более расставлять акценты, используя заглавные в ней обращения «уважаемый» или «дорогой». Выяснение отношений может стать достоверным, если эпистолярий воссоединить и с художественным, и с газетным наследием.

Что, однако, анализировать предпочтительнее: романы — в них сгусток философского осмысления жизни… газетное перо — оно электризуется токами общественного мнения, злобой дня и требованиями-пожеланиями редакций, что совокупно порождает неизбежное чувство самоцензуры? Читаю признания (оправдания?) Б. Пастернака, как смог появиться его поэтический цикл во славу Сталина: «Искренняя попытка жить думами времени и ему в тон» (Б. Пастернак. Собр. соч., т. 2. М., 1989, с. 620).

Какой бы ни была степень доверия к художественному или к журналистскому творчеству, ради объективности обратим свое внимание к обоим.

Романы… «Тихий Дон» — для многих, как проверял, полная неожиданность, что он без имени Сталина. Поразительнейший факт! Напомню, в каком историческом и политическом контексте вешенец отказался увековечивать вождя в своей эпопее. Вешенское восстание и оборона Царицына, столь стратегически важная для судьбы революции, соседствуют и по времени, и окровавленными степями. Сталин по заданию Ленина один из организаторов обороны — и не случайно награжден орденом. К моменту работы писателя над томом, где стал описывать Вешенское восстание, и город уже наречен в честь вождя, и отпраздновано в невиданном размахе 50-летие Сталина, и по юбилейно-подхалимскому почину «красного маршала» Ворошилова (статья и брошюра) он отныне непререкаемый «гениальный организатор обороны» и вообще «гений военного искусства». «Поднятая целина» — и здесь невероятное: Сталин не персонифицируется в контексте агитпроповского понятия «сталинская коллективизация» ни портретом, ни сюжетными сценами. Его имя фигурирует только со строго «служебными целями»: как автор статьи «Головокружение от успехов» или в главе позиционно-противопоставнического спора, как вести коллективизацию — по Ленину или по Сталину. «Они сражались за Родину» — генералиссимус без никаких восхвалений; больше того, он в эпицентре страстных споров об ответственности за репрессии.

Газетные строки… Ю. Мурин печатает одно небольшое, но, оказывается, многоважное письмо, что, однако, выявляется, если его должным образом откомментировать. Оно написано за несколько дней до 60-летия вождя. Так и подталкивает воскликнуть: подхалимское, ибо в нем и в самом деле и о юбилее, и о статье к этому юбилею. Однако почему статья закомуфлирована словом «статейка», а главное — отчего опасение, что «Правда» ее не напечатает? Нет, не втискивается Шолохов в прокрустово ложе предвзятых оценок ни былых агитпропщиков, ни нынешних политконьюнктурщиков. Уже в первой строке статьи зачин к острой схватке со Сталиным: «В 1933 году… под видом борьбы с саботажем… весь хлеб, в том числе выданный авансом, был изъят… начался голод». Это ответ письму Сталина с датой 6 мая 1933 года. Сталин в нем для начала сформулировал приговор вешенцу за политическую неразборчивость, за политический объективизм — страшное обвинение: «Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячку нашей партийно-совет. работы… Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону… Ваши письма не беллетристика, а типичная политика…» Далее приступил к жестокому уроку политграмоты — он мог стать обоснованием к пресловуто-жуткой статье «58» Уголовного кодекса (для тех, кто проходил в качестве» контрреволюционера»): «Хлеборобы Вашего района (и не только Вашего района) проводили «итальянку» (саботаж)… по сути, вели «тихую войну» с Советской властью. Войну на измор…» Вот же какова юбилейная «статейка»! Но Шолохов отважен не только защитой «саботажников». Он рискнул прервать замалчивание самого по себе факта организованного из Кремля преступления — насильственный вывоз зерна, что привело к голоду (умерло несколько миллионов человек). «Правда» предостерегала таких правдолюбцев, как Шолохов: «Заявление о голодной смерти миллионов советских людей является вульгарной клеветой, грязным наветом». Но и это не вся крамола в статье. Писатель принялся критиковать-урезонивать тех, кто истово раскручивал маховик вседержавной культовой машины: «Некоторые из тех, кто привычной рукой пишет резолюции и статьи, иногда забывают, говоря о Сталине, что можно благодарить без многословия, любить без частых упоминаний и оценивать деятельность великого человека, не злоупотребляя эпитетами».

Соответственным комментарием готов оснастить и еще две статьи, посвященные Сталину. (Выделю одну их них — отклик на смерть Сталина «Прощай, отец!». Недавно читал, как ее употребили обличительным лыком в обвинительную строку против Шолохова. Но почему-то это обвинение не только совсем не вживлено в атмосферу тех траурных дней, но даже не сопоставлено со статьями, к примеру, И. Эренбурга или Л. Арагона. Отдаю должное мужеству академика А. Сахарова. Он включил в свои воспоминания письма того же траурного марта 1953: «Я под впечатлением смерти великого человека. Думаю о его человечности».)

Высоты обобщений

По первому восприятию письма с Дона в Кремль могут показаться сигналами провинциала: описаны конкретные беды и обличается местная власть, повинная в этих бедах. Впрочем, как убежден, даже такого восприятия вполне достаточно, чтобы воздать Шолохову должное, как это воздается Толстому за участие в спасении голодающих в Тульской губернии, Чехову за путешествие на каторжный Сахалин или гуманисту Короленко, который не случайно упомянут в письме Сталину от 4 апреля 1933 года в связи с очерком «В успокоенной деревне», где речь о трех доведенных до отчаяния крестьянах.

Открытия архивиста нуждаются в дополнениях биографа — уж такая общеизвестная взаимозависимость. Увы, размеры предисловия не позволяют даже и мечтать о должной полноте вживления архивных находок в биографию. Приходится избирать лишь некоторые темы и перелагать их в наикратко-пунктирном виде — подробности же в моей книге.

Неминуема первая из них — судьба коллективизируемого крестьянства. Шолохов предстает в масштабе всенародного защитника как убежденный противопоставник Сталина. Эта противопоставническая позиция выражена задолго до голодомора. 1929 год: Шолохов в письме (июнь) — «Середняк уже раздавлен. Беднота голодает…»; Сталин в докладе «Год великого перелома» (ноябрь) — «Небывалый успех в деле колхозного строительства…» Еще свидетельство — «Поднятая целина» (глава II, сцена в райкоме). Эмиссар ЦК Давыдов выслушивает наставления местного партийца: «Действуй там осторожно. Середняка ни-ни!..» Давыдов противничает. Ему в упрек: «А что скажет тогда середняк? Он скажет: «Вот она, какая Советская власть! Туда-сюда мужиком крутит». Ленин нас учил серьезно учитывать настроение крестьянства, а ты говоришь». Давыдов переходит в наступление: «Сталин, как видно, ошибся, по-твоему, а?» Ему — точнее читателям романа! — в ответ отважное перо Шолохова вывело: «При чем тут Сталин?» И еще: «За район отвечает бюро райкома, я персонально. Потрудись там, куда мы тебя посылаем, проводить нашу линию…» Теперь уже обнародовано, как Шолохов в критических оценках перегибов аграрной политики солидаризовался с расстрелянным «врагом народа», видным политическим деятелем еще ленинской школы М. И. Фрумкиным. И т. д. Откуда все эти убеждения, что сцементировались в смелые позиции? Уверен, исток от «Тихого Дона» с его неприятием неправедной политики расказачивания; напомню, что ее поддерживал Сталин.

С такими ощущениями я и воспринимаю всю переписку в пору голодомора и коллективизации. Казалось бы, ничего об ответственности Центра, но вдруг — а вдруг ли?! — в письмах фамилии председателя СНК Молотова и председателя ВЦИК Калинина. Или рассказывает Сталину, автору Закона, что горько назван в народе «Законом о трех колосках», как колхозники пренебрегали им, суровейше карающего — вплоть до смертной казни! — за кражу даже небольшой толики зерна. Здесь, к примеру, в письме 1932 года нет видимых обобщений — зато в «Они сражались за родину» обличал этот Закон за неоправданную жестокость.

Продолжу тему противопоставничества писателя и вождя: оценки репрессий. XVIII партсъезд (1939 г.). Сталин в докладе говорит об интеллигенции, оправдывая ее изничтожение: «Интеллигенция в целом кормилась у имущих классов и обслуживала их. Понятно поэтому то недоверие, переходящее нередко в ненависть, которые питали к ней революционные элементы нашей страны, и прежде всего рабочие». Кормилась… недоверие… ненависть… Шолохов в речи: «Есть еще одна категория писателей, которых «награждали» ссылками в Сибирь и изгнанием, их привязывали к позорным столбам, их отдавали в солдаты, на них давили всей тупой мощью государства, наконец, попросту их убивали руками хлыщей-офицеров. А у нас этих писателей-классиков чтут и любят всем сердцем…» Чтут… любят…

Еще тема — партия и литература. В материалах, которые вызволил из небытия Ю. Мурин, не раз о том, как трудно работалось писателю, как издевались над ним, стремясь обратить в официальную веру. Шолохов велик не только тем, что сопротивлялся попыткам карежить романы. Он находил мужество, чтобы обличать сам по себе партлитпроизвол, — отмечу, что начинал это еще при жизни Сталина. Статья «За честную работу писателя и критика» (1934 г.) — сколько же в ней крамолы! В канун I съезда писателей объявил о неприятии зарождающегося «литвождизма» и осудил порядки, когда «ничтоже сумняшися» объявляют романы «лит. вождей» «монументальными памятниками нашей великой революционной эпохи». Он предостерегал апологетов соцреализма: «Плох был бы тот писатель, который приукрашивал бы действительность в прямой ущерб правде…» Свое сопротивление многим официальным установкам не прекратил с приходом к власти новых правителей — Хрущева и Брежнева. Напомню о его речах 1954 года на писательском и на партийном съездах. Потребовал покончить со сталинщиной в своем профессиональном цехе — навязывание «актуальных» тем, «властолюбие», «администрирование»…

Еретиком оставался до конца жизни. Упомяну, как он, страдающий от смертных болезней и травимый очередной волной обвинений в плагиате при пассивности властей державных и писательских, надиктовывал младшему сыну едва ли не политическое завещание. Сформулировал свое видение причин, что привели к культу личности. Высказывал убеждения, что в сущности гражданская война никогда и не прекращалась. Протестовал против попыток прервать связь поколений. Защищал Мелехова от обвинений, что он «отщепенец» и «враг», отстаивая тем самым право человека искать Правду…

Был ли любимцем?

Сам факт того, что Сталин не пресек переписку, иные свидетельства общений, нередко с проявлениями заботы и внимания (помог Дону хлебом в голодомор, разрешил печатать два романа, спас от ареста), могут породить впечатление о доброжелательном отношении Сталина к Шолохову. Убежден в другом: то был во всем политический расчет! Далее некоторые примеры.

…Голодомор. Ю. Мурин помогает уяснить, что сообщение о выделении хлеба идет телеграфно, в открытую — расчет на всенародную благодарность, но резкая политическая оценка «саботажничества» и заступничества за «саботажников» — в письме, в расчете на потаенное чтение, к тому же репрессии, как известно, прекращены не были.

И вновь выделяю: не случайно угроза от Сталина (в письме 6 мая 1933 г.) за то, что писатель защищал голодающее крестьянство. Сталин о бедствии, им же спровоцированном (хлеб понадобился для финансирования индустриализации), никогда и нигде, ни в речах, ни в статьях. Шолохов же осмелился не только в письмах — за год до беды в «Поднятой целине» обнародовал отважно проницательное предвидение: быть «жестокому голоду». И определил виновника: «ЦК большевиков собирает… хлеб якобы для колхозных посевов. На самом деле хлеб пойдет для продажи за границу…» Каково! Нет, не случайно — напоминаю — «Правда» предупреждала таких правдолюбцев, как Шолохов: мол, слово правды о голодоморе расценивается клеветой и наветом. Шолохов не остался в долгу — тоже предупредил Сталина: вчитайтесь в концовку письма от 4 апреля — здесь явственная угроза предать огласке черные злодеяния.

…Судьбы романов. «Тихий Дон» — Сталин осознавал величие романа, который не втискивался в жесткие каноны ни «Краткого курса истории ВКП(б)», ни соцреализма. Отсюда поистине коварная оценка, в которой мнение державного «литературоведа» Сталина ничуть не состыковалось с не обозначенным в письме (1929 г.), но последовавшим после публикации письма (1949 г.) приговором гособвинителя Сталина: «Знаменитый писатель нашего времени тов. Шолохов допустил в своем «Тихом Доне» ряд грубейших ошибок и прямо неверных сведений насчет Сырцова, Подтелкова, Кривошлыкова и др., но разве из этого следует, что «Тихий Дон» — никуда не годная вещь, заслуживающая изъятия из продажи?» Что же последовало за этим письмом? Указание приостановить готовящееся переиздание и требования переделок — ввести в роман образ Сталина! Вождь не ответил на просьбу-требование писателя прояснить эту страшную ситуацию. Добавлю: в 1932 году именно Сталин сформулировал на долгие десятилетия вперед директиву, что Мелехова, великого правдоискателя, нельзя считать «типичным представителем крестьянства». Эта формула досуществовала до недавних времен, в т. ч. в оценках даже такого весьма просвещенного деятеля, как член Политбюро дипломат А. Громыко. Отмечу, что Сталин никогда не пресекал критического отношения и ЦК, и прессы к смелому роману. В результате это, несомненно, обусловило то, что он от многочисленных политкупюр был избавлен лишь в 1995 году. «Поднятая целина». С одной стороны, Сталин делится с Кагановичем в письме: «Интересная штука! Видно, что Шолохов изучил колхозное дело на Дону. У Шолохова, по-моему, большое художественное дарование…» С другой стороны: и никогда не обнародовал этого отзыва, и не препятствовал жестокой политкритике романа по его выходе (например, в журнале «Молодая гвардия»: «Объективно это затушевывание контрреволюционной инициативы кулачества»), и не помог автору отстоять подлинное название «С потом и кровью»… Нет, далеко не случайно, что при жизни Сталина, в 1950 году, ЦК, по инициативе второго деятеля партии Г. Маленкова, готовится обсуждать документ, в котором Шолохов критикуется по всем сразу произведениям «за слабые образы коммунистов».

…Репрессии. Сталин выполнил просьбу вешенца об освобождении 3-х его друзей, руководителей района, но проигнорировал цифру жертв беззакония числом «185», что вывело перо Шолохова. И оставил без никакого внимания требования вообще прекратить бесчеловечные издевательства над брошенными в тюрьмы.

К концу своей жизни Сталин перестал оделять Шолохова публичными знаками внимания. Отсюда, как догадываюсь, и обнародование письма с приговором «Тихому Дону» и появление учебника с критикой и с забвением факта Сталинской премии. Хуже того, позволил себе проявить унизительное пренебрежение — прочитаем свидетельство прибывшего в Москву посланца Тито М. Джиласса: «Говоря о современной советской литературе, я — как более или менее все иностранцы — указал на Шолохова. Сталин сказал: «Сейчас есть и лучшие», — назвал две неизвестные мне фамилии, одну из них женскую». Характерно, что после 1950 года Шолохов перестал обращаться к Сталину.

Некоторые уточнения

Не все на поверхности в переписке. Перья в политически острых темах чаще всего скрывают истинные намерения или подлинную картину. Несколько примеров.

…Письмо Сталина от 6 мая 1933 года. Вождь посулил «должные наказания» «виновникам безобразий». Но обратимся к фактам, что изложены в комментариях 26 и 27: и вина Центра не признана, и партнаказания не соответствуют страшной мере содеянного в издевательствах над народом.

…Письмо В. Ставского Сталину (1937 г.) Упомянуто нежелание Шолохова «писать» Мелехова большевиком — так будем знать: это зафиксирован отказ выполнить совет Сталина; не хотел превращать любимого героя-правдоискателя в агитперсонаж. Написано о «политических ошибках» и «метаниях» — это отзвуки отважных порывов несогласий с указаниями сверху. Вот о том, что Шолохов не ведет «партработы», — на самом же деле он изо всех сил помогал райкому избавить район от голодомора и перегибов коллективизации. Или: секретарь крайкома не намерен-де арестовывать писателя — в действительности то было просто вожделением, о чем рассказывал даже Сталин.

…Письмо октября 1937 года, в котором фраза о нелегком пережитом в прошедшие 10 месяцев. О чем речь? Подготовка ареста: наглый сбор компромата и вербовка доносчиков и провокаторов, анонимные письма в ЦК с доносами, что Шолохов защищает «врагов народа»… Мешают писать романы… Приказ на арест — вынуждены бежать… А. Фадеев критикует в «Лит. газете» за «недостаток большой, всеобъемлющей, всечеловеческой мысли» (впоследствии такой упрек огранили в политформулировку «безыдейщина)». И так далее. Повторю: в моей книге обо всех этих жутких гранях биографий рассказано в нескольких главах.

…Письмо Шолохова (февраль 1938 г.) полно веры, что разоблачения прекратят репрессии. Увы, напрасны были надежды, — это безоговорочно зафиксированно иезуитски коварным посланием проверяльщиков, они отрицают даже факт жестокой травли Шолохова.

…Письмо Берии со сподручным Сталину — в нем эхо непрекращающейся борьбы вешенца против репрессий.

..Письмо — последнее — вождю-правителю. Тщетно пытается узнать истинные причины приговора роману на запрет или на переделки — это-то после сотни переизданий по всему миру. Напомню: приговор выписан хитрованно: и писатель назван «знаменитым», и зафиксирована вопросительная интонация при словах «изъятия из продажи». Агитпроп тем не менее пренебрег «дипломатией» — он привел приговор в исполнение бестрепетно: затребовал переделок. С 1929 года тянулась казнь, но так, чтобы никто не знал: трижды отказы печатать, сотни политкупюр, неустанные указания переписывать историю расказачивания и восстания, а также судьбы главных персонажей в угоду власти.

Мечтания о новом сборнике

Верен давней мысли, что главная тема для биографа Шолохова — это «Писатель и Власть» или — повторюсь — «Писатель и Совесть». Мечтаю в связи с этим, чтобы появился сборник материалов по этой теме. Обращения — не только к Сталину, не только в Кремль. Требования и просьбы, адресованные к власти, начиная с райкома. Речи с державных трибун. Оценки политики партии и правительства… И, естественно, материалы, которые фиксируют отношение власти к писателю.

Такая книга многое прояснит. В том числе острейшую тему отношения Шолохова к инакомыслящим. В этом разделе неминуемо быть и его резкому требованию осудить А. Синявского и Ю. Даниэля, и материалам, которые расскажут, как он защищал, помогал, содействовал многим выдающимся деятелям культуры и науки. Здесь будут фамилии преследуемых и опальных А. Ахматовой и ее сына Л. Гумилева, А. Платонова и его сына, одного из конструкторов «Катюши» И. Клейменова, артистки Э. Цесарской, генерала Лукина, прошедшего через фашистский плен и допросы НКВД, Б. Пастернака, А. Солженицына, А. Твардовского и еще, еще.

Насыщенным стал бы в этой книге раздел взаимоотношений власти и вешенца после смерти Сталина. По-прежнему почести, но по-прежнему же тайные от народа издевательства. И партнаказания (например, когда Шолохов потребовал опубликовать «Доктора Живаго» Б. Пастернака), и жестокая проработка на совещаниях в ЦК (например, обвинения в том, что проявляет солидарность с буржуазной «реакционной печатью» в критическом отношении к «достижениям» советской литературы), и унизительное отклонение рекомендации коллегиально обсудить положение дел в культуре («т. Шолохов оказался в этом плане под каким-то, отнюдь не позитивным влиянием…»), и цензура с политкупюрами от Брежнева в романе «Они сражались…». И т. д. В свою очередь, писатель отказывается освятить своим словом один из сборников во славу Н. С. Хрущева или, к примеру, в сущности рвет отношения с Л. И. Брежневым, отослав ему резко непочтительное письмо.

* * *

Итак, ученые-гуманитарии, учительство и преподаватели, студенты соответственных институтов и факультетов, а главное вся армия книгочеев получают возможность прикоснуться к раскрытой Ю. Муриным тайне: к письмам, которые зафиксировали общение И. В. Сталина и М. А. Шолохова.

Эта книга еще один дополнительный источник для доказательств, что жизнь и творчество великого писателя продолжают нуждаться в самом серьезном изучении. Портрет М. А. Шолохова надо освобождать и от сусальной позолоты былых агитпроповцев, и от густого очернения, что идет от нынешних политконьюнктурщиков. Для этого нужны реставраторы с научно обоснованным замыслом, в белых, как это принято, халатах, при остром лезвии и тонкой кисти, чтобы ненароком не затронуть или не клякснуть лишнего. Увы, пока еще чаще всего в почете бульдозеристы с подрядом на соскребывание третьего по счету российского нобелевца в отвалы истории.

Валентин Осипов

Данный текст является ознакомительным фрагментом.