Испытание огнем Виновен ли человек, казненный в Техасе?

Испытание огнем

Виновен ли человек, казненный в Техасе?

Огонь быстро охватывал дом — одноэтажное деревянное строение в рабочем пригороде Корсиканы, на северо-востоке Техаса. Языки пламени лизали стены, прорывались в коридоры, пузырилась краска, трещали половицы. Дым заполнил все помещение; сквозь щели в окнах он пробился наружу, заволакивая бледное утреннее небо.

Баффи Барби, одиннадцатилетняя девочка, жившая по соседству, играла спозаранку у себя во дворе, как вдруг почувствовала запах дыма. Она бросилась домой и сказала об этом своей матери Дайане; вместе они побежали на запах и увидели недалеко от своего дома горящее здание. На крыльце стоял Камерон Тодд Уиллингэм, обнаженный до пояса, в одних джинсах, весь измазанный сажей, даже его волосы и ресницы были опалены. При виде соседок он закричал: «Мои малыши горят!»

Трое детей — годовалые девочки-близнецы Кармон и Камерон и двухлетняя Эмбер — оказались в огненной ловушке. Уиллингэм попросил вызвать пожарных; Дайана побежала по улице, призывая на помощь, а Камерон нашел палку и разбил окно в детской. Из него вырвался огромный язык пламени; Камерон разбил другое окно, однако и оттуда вырвался огненный вал. В отчаянии Камерон отступил и опустился на колени перед своим горящим домом.

Позднее соседка рассказала полиции, что Уиллингэм все время кричал «Малыши! Мои малыши!», а потом вдруг замолчал, словно, по ее словам, «заставил себя не думать о пожаре».

Вернувшись к месту происшествия, Дайана Барби даже на расстоянии почувствовала, какой силы жар исходит от горящего здания. Через несколько мгновений все пять окон в детской лопнули и огонь «так и хлынул наружу», по словам миссис Барби. Прошло еще несколько минут до прибытия пожарной машины; Уиллингэм бросился навстречу пожарным с криком, что его дети заперты в своей спальне, а там огонь сильнее всего. Начальник спасателей приказал подчиненным «задавить огонь».

Явилось подкрепление, пожарные торопливо разворачивали шланги. Один из них, надев кислородный баллон и противогаз, попытался влезть в окно, однако мощная струя воды из шланга сбила его с ног, и он вынужден был вернуться. Тогда он предпринял вторую попытку, проник в дом через главный вход, по коридору добрался до кухни, но убедился, что задняя дверь заслонена холодильником.

Тодд Уиллингэм, неотступно следивший за попытками спасти детей, впал в истерику, и полицейский капеллан Джордж Монэген отвел его в пожарную машину и постарался несколько успокоить. Уиллингэм сообщил, что его жена Стейси ушла из дома рано утром, а его разбудил крик Эмбер — она звала: «Папа! Папа!»

— Моя малышка пыталась разбудить меня, — восклицал он, — а я не смог их спасти!

В этот момент из дома вынырнул пожарный с Эмбер на руках. Девочку тут же принялись реанимировать; Уиллингэм — двадцатитрехлетний, крепкого сложения парень — вдруг неожиданно для всех бросился в дом, в детскую спальню. Монэген едва удержал его с помощью другого полицейского.

— Нам пришлось драться с ним, и в конце концов мы надели на Уиллингэма наручники ради его и нашей безопасности, — отчитывался полиции Монэген. — Он мне глаз подбил.

Другой спасатель, прибывший одним из первых, также рассказывал, что ему пришлось силой удерживать Уиллингэма.

— Судя по тому, с какой силой разгорелся огонь, было бы самоубийством пытаться проникнуть в дом, — засвидетельствовал он.

Уиллингэма доставили в больницу, и там он узнал, что Эмбер — ее нашли не в детской, а в родительской спальне — задохнулась в дыму, и ее не удалось спасти. Обгоревшие тела Камерон и Кармон обнаружили на полу детской. Патолого-анатомическая экспертиза подтвердила, что они, как и старшая сестра, погибли, задохнувшись в дыму.

Слухи о трагедии, разыгравшейся накануне Рождества — 23 декабря 1991 года, — мгновенно распространились по Корсикане. Этот небольшой городок в 80 километрах к северо-востоку от Вако некогда был нефтяной столицей Техаса, однако нефтяной бум давно закончился, многие скважины иссякли, и из двадцати тысяч обитателей города более четверти находилось за чертой бедности. На главной улице закрылись магазины, город приобрел заброшенный вид. У юной четы Уиллингэм (жена была годом моложе супруга) практически не было средств. Стейси подрабатывала у брата в баре под названием «Где-нибудь еще», безработный автомеханик Тодд Уиллингэм сидел с детьми. Горожане собрали пожертвования, чтобы помочь оплатить похороны девочек.

Тем временем следователи искали причины возгорания. Уиллингэм не возражал против обыска в доме и дознания: «Я понимаю, что всех ответов мы никогда не получим, но все же я хотел бы знать, отчего лишился своих малышек».

Дуглас Фогг, бывший в ту пору заместителем шефа пожарных в Корсикане, провел предварительное дознание. Высокий, коротко стриженный мужчина говорил сиплым голосом — виной этому были и сигареты, и дым множества пожаров. Дуглас вырос в Корсикане; закончив школу в 1963 году, он ушел служить на флот, позже служил санитаром во Вьетнаме, четырежды был ранен. После каждого ранения его представляли к ордену Пурпурного сердца за мужество. По возвращении из Вьетнама он выбрал профессию пожарного, и ко времени уиллингэмовской трагедии его стаж борьбы с огнем — «с тварью», как он именовал эту стихию, — превышал двадцать лет. Дуглас Фогг имел сертификат следователя по делам о поджогах.

— У огня есть свой голос, и я умею его слушать, — сказал он мне в интервью.

К расследованию вскоре присоединился один из ведущих специалистов штата — заместитель начальника пожарной охраны Мануэль Васкес. (Сейчас его уже нет в живых.)

Приземистый и толстый, Васкес был человеком серьезным: ему довелось расследовать более тысячи пожаров. Делами о пожарах и поджогах обычные полицейские не занимаются, это считается особой специальностью. В фильме «Обратная тяга» (1991) героический пожарный следователь так говорит об огне: «Он дышит, он все пожирает, все ненавидит. Победить его можно, только научившись думать, как он. Нужно знать, каким путем пойдет огонь».

У Васкеса, который прежде работал армейским дознавателем, тоже имелись свои афоризмы. Он любил повторять: «Огонь не уничтожает улики — он их создает» и добавлял: «Историю рассказывает огонь, я — всего лишь истолкователь». Ему нравилось создавать себе образ непогрешимого сыщика вроде Шерлока Холмса. Однажды Васкеса под присягой спросили, случалось ли ему ошибаться.

— Если и случалось, сэр, мне об этом ничего не известно, — ответил он. — Ни разу меня не уличали в ошибке.

Через четыре дня после несчастья Васкес и Фогг наведались в дом Уиллингэма. Следуя протоколу, они двигались от наименее пострадавших зон к наиболее обгоревшим.

— Таков классический метод, — показал в дальнейшем Васкес. — Я не исхожу из каких-либо заведомых представлений, не принимаю никаких решений. Я попросту собираю информацию.

Двое мужчин медленно кружили по периметру дома, делая фотографии и заметки, — примерно так археологи составляют карту раскопок. Открыв заднюю дверь, Васкес отметил, что щель позади перегородившего ее холодильника не настолько узка, чтобы нельзя было через нее проскользнуть. В воздухе пахло горелой резиной и расплавившейся проволокой; сырая зола покрывала пол и липла к подошвам. В кухне обнаружились лишь следы повреждений, причиненных только высокой температурой, — значит, огонь вспыхнул не здесь.

Васкес и Фогг проникли дальше в квартиру общей площадью около ста квадратных метров. Центральный коридор вел в родительскую спальню с примыкающей к ней ванной. По левую руку находилась небольшая гостиная, справа — детская. Коридор заканчивался парадной дверью с выходом на крыльцо. Васкес исследовал каждую мелочь — он сравнивал этот процесс с первым знакомством с домом своих будущих тещи и тестя: «Примерно такое же любопытство обуревало меня и тогда».

В ванной дознаватели отметили развешанные на стенах постеры с изображением черепов и чего-то еще, что Васкес определил как «Смерть с косой». Далее Васкес направился в родительскую спальню, где было обнаружено тело Эмбер. Здесь также основные повреждения причинил жар, а значит, огонь вспыхнул и не в этом помещении. Васкес пошел дальше, шагая через мусор и то и дело наклоняясь, чтобы не коснуться оголенных, свисающих с потолка проводов.

Расчистив завалы, Васкес и Фогг обнаружили, что стены заметно сильнее обуглены снизу. Поскольку газы при нагревании поднимаются вверх, то обычно и пламя распространяется снизу вверх, однако Васкеса и Фогга насторожило то обстоятельство, что здесь огонь шел совсем понизу. К тому же они разглядели на полу черные обугленные пятна, по форме напоминавшие лужи.

Вот тут-то у Васкеса и зародилось мрачное подозрение. Он пошел по следу огня — по черной тропе, выжженной пламенем на полу. След вел по коридору в детскую. В пробившихся сквозь разбитые окна солнечных лучах отчетливо проступали обугленные пятна. Такие пятна, как правило, образуются на полу, облитом легковоспламеняемой жидкостью.

Ковер и деревянный пол были прожжены насквозь, на детских кроватях побелели металлические пружины — верный признак того, что интенсивный жар подогревал их снизу. Обнаружив наиболее глубокие и сильные обугливания в этом помещении, Васкес пришел к выводу, что температура у пола была выше, чем у потолка. Это, по его словам, «являлось аномалией».

Фогг тем временем обследовал кусок стекла от разбитого окна и обнаружил на нем рисунок, похожий на паутину — «волосяные трещины», как именуют этот узор пожарные дознаватели. В учебниках давно уже описан подобный эффект, верный признак «быстрого и сильного огня», а пламя горит намного жарче, если применить жидкий катализатор. От такого жара лопаются стекла.

Васкес и Фогг еще раз прошли по отчетливому огненному следу, который тянулся из детской спальни в коридор, сворачивал резко вправо и выходил из парадной двери на крыльцо. К изумлению следователей, даже деревянный порог под алюминиевой рамкой двери обуглился. На бетонной площадке крыльца, непосредственно у входной двери, Васкес и Фогг отметили еще одно странное явление — присутствие коричневых пятен, которые, как они предполагали, свидетельствовали, что и здесь была разлита горючая смесь.

Следователи проверили все стены в поисках следов сажи, расходящихся буквой V. Когда объект вспыхивает в каком-то месте, следы огня расходятся именно таким клином, поскольку жар и дым распространяются лучами. Точка их схождения указывает первоначальный очаг возгорания. В доме Уиллингэма V отчетливо было видно в центральном коридоре. Осмотрев это пятно и другие пятна обугливания, Васкес определил три очага возгорания: в коридоре, в детской спальне и у парадной двери. В дальнейшем он засвидетельствовал: наличие двух и более очагов возгорания означает, что пожар был «намеренно создан руками человека».

К этому моменту оба дознавателя могли уже воссоздать достаточно отчетливую картину происшествия: кто-то разлил в детской легковоспламеняющуюся жидкость (повсюду, даже под детскими кроватками), затем в коридоре и далее у парадной двери, предусмотрев таким образом «огненный барьер», который не позволил бы никому выбраться из огня. Прокурор в дальнейшем высказал предположение, что и холодильник на кухне был передвинут умышленно, с целью заблокировать этот выход. Таким образом, дом был превращен в смертельную ловушку.

Следователи собрали образцы обгоревших материалов в разных точках и отправили их на экспертизу, чтобы установить присутствие жидкости-катализатора. В лаборатории подтвердили, что один из образцов содержит следы «минеральных спиртов», вещества, которое часто присутствует в жидкости для растапливания древесного угля. Образец был взят с порога у главного входа.

Теперь пожар рассматривался уже не как несчастный случай, а как тройное убийство, и главным подозреваемым оказался Тодд Уиллингэм, единственный человек (помимо жертв), который безусловно находился в доме, когда вспыхнуло пламя.

Полиция и пожарные следователи прочесывали округу, допрашивая свидетелей. Многие очевидцы, в том числе местный священник отец Монэген, сначала дружно заявляли, что Уиллингэм был потрясен катастрофой, растерян, убит, но со временем все большее число свидетелей стали давать губительные для него показания.

Дайана Барби заявила, что она не видела со стороны Уиллингэма попыток войти в дом, пока не явились пожарные, — по ее мнению, в присутствии спасателей он лишь устроил показуху. Другой сосед утверждал, что крики Уиллингэма «Мои малыши горят!» не показались ему «искренними». Даже священник отец Монэген в письменном отчете указал, что по размышлении он пришел к выводу, что «все обстояло не так, как показалось в первый момент. У меня сложилось впечатление, что он (Уиллингэм) полностью владел собой».

Полицейское досье на Тодда Уиллингэма тоже оказалось неблестящим. Он родился в 1968 году в Ардморе (Оклахома), мать бросила его в раннем детстве. Отец Камерона, Джин, развелся с его матерью и сам воспитал ребенка с помощью второй жены, Юджинии.

Джин, отслуживший в молодости во флоте, занимался подъемом затонувших судов, семья жила в тесном доме, где по ночам отчетливо слышались грохот и гудки проезжавших поблизости товарных поездов. Камерон унаследовал «классическую внешность Уиллингэмов», как это называлось в семье, — правильные черты лица, густые черные волосы, темные глаза. В старших классах школы у него начались неприятности: он стал нюхать клей. В семнадцать лет специалисты департамента народного образования Оклахомы провели психологическую экспертизу подростка и пришли к заключению: «Он любит девочек, музыку, спортивные автомобили, плавание и охоту — именно в таком порядке». Школу Тодд не закончил; в юности несколько раз подвергался арестам за вождение в нетрезвом виде, магазинные кражи и угон велосипедов.

В 1988 году Камерон познакомился со Стейси. Хотя Стейси и удалось закончить школу, ее семью тоже отнюдь нельзя было назвать благополучной: отчим в драке задушил мать, когда девочке едва миновало четыре года.

Отношения Стейси и Уиллингэма складывались неровно. Уиллингэм изменял ей, много пил, а порой и бил Стейси — даже во время беременности. Сосед подтвердил, что однажды слышал его вопль: «Поднимайся с пола, сука, я тебе снова вмажу!»

31 декабря Уиллингэма вызвали на допрос. Вел допрос полицейский Джимми Хенсли. Ему впервые довелось расследовать дело о поджоге. Присутствовали и помогали ему Фогг и Васкес. Уиллингэм сообщил, что Стейси выехала из дому около 9 часов утра, чтобы забрать в отделении Армии спасения рождественские подарки для детей.

— После того как она выехала на дорогу, я услышал плач близнецов, поднялся и дал им по бутылочке, — сказал Уиллингэм.

Детская комната отделялась от коридора ограждением, через которое Эмбер уже научилась перелезать, но близнецы еще не умели. Родители часто оставляли младших девочек спать на полу, скормив им бутылочку молочной смеси.

Уиллингэм убедился, что Эмбер все еще спит, и снова лег в постель.

— Больше я ничего не помню до той минуты, когда услышал крик «Папа, папа!», — рассказывал он. — Дом к тому времени уже наполнился дымом.

По словам Уиллингэма, дело было так: он вскочил, нащупал на полу джинсы и натянул их. Криков в это время не было. Потом дочь снова позвала его: «Папа, папа!» — но это было в последний раз, больше он ее не слышал. В отчаянии Тодд закричал: «Эмбер, выходи скорее из дома! Выходи!»

Он и не подозревал, что девочка находится в комнате рядом с ним, утверждал Тодд. Возможно, она пришла в родительскую спальню уже после того, как он выбежал, — она могла пройти через другую дверь, со стороны гостиной. Сам Тодд пошел по коридору, пытаясь добраться до детской, но в коридоре, как он говорил, «было черным-черно» и пахло в точности так же, как при взрыве микроволновой печки — она взорвалась у них за три недели до пожара. Он только слышал, как лопаются розетки и электрические выключатели, и на всякий случай пригнулся к полу, почти полз. У двери детской, рассказывал Тодд, он выпрямился, но тут же его волосы вспыхнули. «Боже, никогда я не чувствовал такого жара!» — восклицал он.

Жар шел из детской комнаты. Камерон пополз туда, пытаясь нащупать близнецов вслепую в темноте. «Однажды мне показалось, что я нашел кого-то из них, но это оказалась кукла», — продолжал он. Долго выдержать такой жар было невозможно. «Я едва не терял сознание», — сказал Тодд. Он выскочил из детской и бросился наружу, на крыльцо, надеясь немного отдышаться и позвать на помощь. Там он столкнулся с Дайаной Барби и попросил ее позвонить спасателям. Тодд утверждал, что после ухода Барби и до приезда пожарных он вновь пытался проникнуть в дом, но безуспешно.

Следователи спросили, есть ли у Тодда какие-то предположения, из-за чего мог начаться пожар. Он ответил, что точно этого не знает, однако предполагает, что началось все в детской, поскольку именно там он увидел языки пламени, горевшие, точно «яркие огни». Они со Стейси использовали три радиатора для обогрева дома, и один радиатор находился в детской.

— Я запрещал Эмбер играть с ним, — сказал он и добавил, что девочка «то и дело получала взбучку, потому что постоянно лезла в радиатор».

Однако Тодд не знал, был ли этот нагреватель, снабженный внутренней горелкой, включен. (В дальнейшем Васкес засвидетельствовал, что при проверке радиатора через четыре дня после пожара он находился в позиции «выключено».) Уиллингэм тем не менее настаивал, что, по его мнению, причиной пожара стал какой-нибудь электрический прибор, поскольку он слышал щелчки и потрескивание.

На вопрос, не имел ли кто-нибудь мотива для подобной расправы с его семьей, Тодд ответил, что ему и в голову не может прийти кто-то «настолько жестокий». Говоря о детях, он сказал:

— Не представляю, как мог кто-то решиться на такое, понимаете? У нас было три прелестнейших ребенка. О таких можно только мечтать.

Далее он сказал:

— Мы со Стейси прожили вместе четыре года, порой ссорились, расставались, но малыши сблизили нас… Мы не могли бы жить без них.

А по поводу Эмбер, разбудившей его и тем самым спасшей, он добавил:

— Честно говоря, лучше бы она меня в ту ночь не разбудила.

Во время допроса Васкес оставался в тени, уступив главную роль Фоггу, но под конец он задал как бы незначительный вопрос:

— Успели вы обуться прежде, чем выбежать из дома?

— Нет, сэр, — ответил Уиллингэм.

На столе был развернут план сгоревшего дома, и Васкес, проводя карандашом, уточнил:

— Этим путем вы шли?

Уиллингэм отвечал утвердительно.

Теперь Васкес был убежден в виновности Уиллингэма: этот человек убил своих детей. Если пол был облит горючим и огонь распространялся понизу, на что указывали все улики, то при попытке выбежать из дому этим путем у Тодда остались бы сильные ожоги на подошвах босых ног, а медицинская экспертиза подтвердила, что ноги его не пострадали.

Уиллингэм настаивал на своем: когда он покидал дом, огонь шел поверху и не успел спуститься к полу.

— Мне через огонь прыгать не пришлось, — повторял он.

Васкес полагал, что Уиллингэм лжет — он поджигал, отступая перед огнем. Сперва поджег детскую, затем коридор и уже с крыльца поджег дверь.

Позже Васкес отозвался об Уиллингэме так:

— Он пытался скормить нам ложь, чистой воды выдумку. Все, что он говорил, от начала до конца было враньем.

Однако ясного мотива не вырисовывалось. Дети были застрахованы, но общая сумма страховки не превышала пятнадцати тысяч долларов, а получить ее следовало дедушке Стейси, который и платил взносы. Стейси, в свою очередь, сказала следователям, что Уиллингэм хоть и поколачивал ее иногда, детям ни за что не причинил бы зла, а уж о том, чтобы убить, и речи быть не могло.

— Он их страшно баловал, — говорила она.

Тем не менее в конечном итоге полиция пришла к выводу, что Уиллингэм — преступный тип, виновный в ряде незначительных нарушений закона, которые в итоге, как бы в силу неизбежности, привели к убийству.

Джон Джексон, занимавший в ту пору в Корсикане должность заместителя окружного прокурора, взялся вести дело Уиллингэма. Уже после того как процесс завершился, он заявил в интервью «Морнинг ньюс» (Даллас), что считает Уиллингэма «опасным социопатом», который, мол, приговорил своих детей, «ставших помехой для его привычного образа жизни». Местный прокурор Пэт Батчелор сформулировал ту же мысль конкретнее: «Дети мешали ему пить пиво и играть в дартс».

Вечером 8 января 1992 года, через две недели после пожара, Уиллингэм ехал в машине вместе со Стейси, и вдруг их окружил отряд специального назначения, заставил свернуть на обочину.

— Наставили на нас ружья, будто мы ограбили десяток банков, — вспоминала потом Стейси. — Схватили его и запихали в машину.

Уиллингэму предъявили обвинение в убийстве. Поскольку жертв было несколько, по законам Техаса ему грозил смертный приговор, но, в отличие от большинства прокуроров этого штата, Джексон, собиравшийся со временем баллотироваться на должность судьи, был противником смертной казни.

— Я не считаю смертную казнь эффективной профилактикой преступлений, — сказал он мне. — По-моему, ничего она не дает.

Он также считал смертную казнь расточительством, поскольку с учетом расходов на обжалование и процессы по апелляции казнь одного приговоренного обходилось штату Техас в 2,3 миллиона долларов — примерно втрое дороже, чем стоимость содержания одного заключенного в течение сорока лет.

И еще одно сомнение мучило Джексона: если будет допущена судебная ошибка, ничего уже не поправить.

Однако его начальник Батчелор не сомневался. Он считал, что «если человек совершает кошмарное преступление, он утрачивает право на жизнь». В итоге Джексон вынужден был согласиться: жестокость совершенного Уиллингэмом преступления требовала смертного приговора.

У Уиллингэма не было денег, чтобы нанять адвоката, поэтому ему назначили двух государственных защитников: Дэвида Мартина, бывшего патрульного полицейского, и Роберта Данна, адвоката, бравшегося за любые дела, от убийства до развода. Он сам себя называл «мастером на все руки». Как он говорил мне, «в маленьком городе нельзя ограничиваться одной определенной категорией дел, не то с голоду помрешь».

Вскоре после ареста Уиллингэма к властям обратился другой заключенный, Джонни Уэбб. Он находился в той же тюрьме, что и Уиллингэм, и, по его словам, Уиллингэм признался ему: он, мол, взял «какую-то горючую жидкость, плеснул на стены и пол и поджег». Это был последний гвоздь в гроб Уиллингэма.

Однако родственники Стейси обратились к Джексону с просьбой — если возможно, избежать судебного разбирательства. Вот почему незадолго до суда присяжных Джексон сделал адвокатам Уиллингэма из ряда вон выходящее предложение: если их клиент признает свою вину, смертную казнь ему заменят пожизненным заключением.

— Я был счастлив предложить сделку, которая позволяла избегнуть смертного приговора, — вспоминал Джексон.

Не менее довольны были и адвокаты Уиллингэма, хотя они тоже считали его убийцей и не сомневались, что присяжные сочтут его виновным и он будет казнен.

— Многие думают, будто адвокаты обязаны всегда верить в невиновность своих подзащитных, но как в это верить? — рассуждал в беседе со мной Мартин. — Как правило, они преступники, и виновны по всем статьям.

Что касается Уиллингэма, добавил Мартин, «улики на сто процентов доказывали его вину. Он разлил по дому горючую жидкость, не забыл плеснуть даже под детские кроватки». По его словам, это был «классический случай поджога», поскольку «по всему дому остались следы выгоревших луж горючего — с этим не поспоришь».

Мартин и Данн настоятельно советовали Уиллингэму согласиться на сделку с правосудием, но он отказался. Адвокаты обратились за помощью к его отцу и мачехе. Мартин разложил перед ними фотографии обгоревших детей и заявил:

— Смотрите, что натворил ваш сын! Уговорите его признать вину, или его казнят.

Родители отправились на свидание в тюрьму. Отец считал, что, если Тодд невиновен, ему не следует оговаривать себя, но мачеха умоляла согласиться на сделку.

— Я была готова на все, лишь бы мой мальчик остался жив, — рассказывала она мне.

Уиллингэм остался неколебим.

— Я не стану признаваться в том, чего не делал, и уж тем более в том, будто я убил своих детей, — заявил он.

Таково было его окончательное решение.

Мартин говорил мне по этому поводу:

— Я и тогда считал, и теперь считаю это безумием.

Отказ от сделки убедил и прокуроров, и адвокатов Уиллингэма в том, что перед ними нераскаявшийся преступник.

В августе 1992 года в старом каменном здании суда в центре Корсиканы начались первые слушания. Джексон и его помощники представили целый ряд свидетелей, среди которых находились Джонни Уэбб и мать и дочь Барби. Но главным доказательством обвинения служили не показания свидетелей, а результаты научной экспертизы, проведенной Васкесом и Фоггом. Под присягой Васкес предъявил «более двадцати признаков» поджога, как он охарактеризовал этот материал.

— Можете ли вы представить суду свою версию о том, кто совершил поджог? — спросил один из прокуроров.

— Да, сэр, — отвечал Васкес. — Это мистер Уиллингэм.

Далее прокурор спросил Васкеса, какова была при этом, по его мнению, цель Уиллингэма.

— Убить девочек, — был ответ.

Защита попыталась оспорить результаты, но единственный специалист, которого адвокатам удалось разыскать, согласился с выводами обвинения. В итоге защита смогла представить единственного свидетеля — няню, иногда сидевшую с детьми Уиллингэмов: та сказала, что не может поверить в виновность отца детей. (Данн рассказывал мне, что Уиллингэм сам хотел дать показания, однако и Данн, и Мартин сочли, что это произведет плохое впечатление на присяжных.) Суд завершился в два дня.

В заключительной речи Джексон сказал, что следы, которые огонь выжег в деревянных досках пола, были доказательством вины Уиллингэма. Указывая на Библию, чудом уцелевшую в пожарище и приобщенную к уликам, Джексон перефразировал слова Иисуса из Евангелия от Матфея: «Аще кто обидит одного из малых сих, лучше бы ему привязали мельничный жернов на шею и ввергли в геенну огненную». Присяжные совещались не более часа и единодушно вынесли решение: «Виновен». Как заключил Васкес, «Огонь не лжет».

Подъезжая к тюремным воротам весной 1999 года и называя охранникам имя Камерона Тодда Уиллингэма — заключенного, с которым у нее было назначено свидание, — Элизабет Джилберт не была до конца уверена в разумности своих действий.

Ей исполнилось сорок семь лет, она жила в Хьюстоне, преподавала французский язык, писала пьесы и после развода воспитывала двоих детей. Никогда прежде ей не доводилось бывать внутри тюрьмы. За несколько недель до этого события ее друг, работавший в организации, которая выступала за отмену смертной казни, предложил Элизабет вступить в переписку с приговоренным к смерти. Джилберт согласилась и стала ждать ответа. Вскоре пришло короткое письмо от Уиллингэма. «Если Вы согласитесь ответить, я сочту за честь переписываться с Вами», — писал ей Уиллингэм и тут же спрашивал, не согласится ли Элизабет навестить его в тюрьме. Она решилась на этот визит, не вполне понимая, что ее на это толкнуло, — отчасти, возможно, свойственное писателям любопытство, отчасти подавленное настроение, овладевшее ею при вести о том, что у ее бывшего мужа диагностировали неоперабельный рак.

И вот она стоит перед обветшалым зданием тюрьмы строгого режима в Хантсвилле, штат Техас. Это место его обитатели прозвали «логовом смертников».

Посетительницу пропустили в ворота в ограде с колючей проволокой, затем она миновала полосу, освещенную прожекторами, и контрольно-пропускной пункт, где ее обыскали, а затем провели в маленькую камеру.

И вот в нескольких шагах от нее сидит человек, осужденный за убийство троих младенцев. Он был одет в белый тренировочный костюм с большими черными буквами DR на спине — так помечались обитатели камер смертников (death row). На левом предплечье у него красовалась татуировка — череп, увитый змеей. Ростом он был с добрых метр восемьдесят и на вид мускулистый, хотя ноги у него ослабли за годы неподвижной жизни.

Перегородка из плексигласа отгораживала миссис Джилберт от заключенного, и все же преподавательница французского (короткая стрижка придавала ей вид синего чулка) взирала на своего визави с беспокойством. Тюремная история Уиллингэма тоже была не слишком обнадеживающей: однажды он сцепился с другим заключенным, который обозвал его «детоубийцей», а кроме того, за семь лет пребывания в камере совершил множество нарушений дисциплины, за которые неоднократно попадал в отделение особо строгого содержания — в так называемый «застенок».

Свою гостью Уиллингэм приветствовал с изысканной вежливостью, он явно был рад ее приходу и благодарен ей. После того как ему был вынесен приговор, Стейси развернула кампанию за пересмотр дела. Она писала Энн Ричардс, тогдашнему губернатору Техаса: «Никто, кроме меня, не знает, как этот человек любил наших детей. Я полностью уверена, что он не мог совершить приписываемое ему преступление».

Однако год спустя Стейси подала на развод, и с тех пор Уиллингэма никто не навещал, только родители приезжали раз в месяц из Оклахомы. «Кроме родителей, у меня не осталось никого, кто мог бы напомнить мне, что я — человек, а не животное, каким считает меня государство», — пожаловался он как-то раз.

О жизни в камере смертника он рассказывать не захотел. «Да, это моя жизнь, — писал он затем Элизабет, — и, когда вы приходите ко мне, я пытаюсь забыть о ней». Он расспрашивал ее о работе в школе и о ее творчестве, боялся, что, будучи драматургом, она сочтет его «примитивным», и извинялся за свою невоспитанность, поскольку считал, что забыл уже, как ведут себя люди в нормальной жизни, — это вытеснили тюремные привычки.

Джилберт предложила купить ему какую-нибудь еду или питье, но Уиллингэм отказался. Позднее он писал ей: «Надеюсь, мой отказ Вас не обидел. Я не хотел, чтобы Вы заподозрили, будто мне только это и нужно от Вас».

Миссис Джилберт была предупреждена о том, что заключенные часто пытаются обмануть посетителей, внушив им ложное мнение о себе. Уиллингэм, вероятно, догадывался об этом и потому как-то сказал ей:

— Я человек простой, скрывать мне особо нечего, хотя все считают, что приговоренный к казни убийца непременно попытается втереться в доверие.

Визит продолжался два часа. После этого они продолжали переписываться. Письма Уиллингэма поражали Элизабет Джилберт. Все, что он писал, казалось ей неожиданным и удивительным. «Я научился честно говорить о своих чувствах, — писал он ей, — и не буду плести всякую чушь насчет того, что я переживаю или что думаю». Он вспоминал, что некогда пытался быть стоиком, как его отец, но «утратив трех дочек, жену и жизнь, приходится очнуться. Я научился заглядывать в себя и открываться».

Миссис Джилберт пообещала навестить его снова, и, когда спустя несколько недель она действительно явилась на свидание, заключенный был явно тронут. «Я человек, которого никто уже не признает за человеческое существо. Человек, утративший все, но еще цепляющийся за жизнь, — писал он ей после этой встречи. — Но Вы вернулись! Думаю, Вы даже не представляете себе, насколько важен был Ваш визит для меня».

Переписка продолжалась; в какой-то момент Элизабет отважилась задать вопрос о пожаре. Уиллингэм настаивал на своей невиновности и утверждал, что, если в доме действительно была разлита горючая жидкость и кто-то поджег ее, значит, настоящий убийца разгуливает на свободе. Джилберт отнюдь не была наивной — она тоже пришла к выводу, что Уиллингэм виновен. Она взяла на себя нелегкую задачу ободрять и утешать его, но вовсе не собиралась его оправдывать.

Однако в ней пробудился интерес к этому загадочному делу, и осенью того же года она наведалась в судебный архив Корсиканы, чтобы прочесть стенограмму процесса. Многие горожане еще помнили ту страшную трагедию, и даже служащий архива выразил недоумение: как можно проявлять участие к негодяю, который заживо спалил своих детей.

Джилберт взяла папки и присела за небольшой столик. Читая показания свидетелей, она почти сразу обнаружила некоторые расхождения. Так, Дайана Барби показала, что до прибытия пожарных Уиллингэм не пытался вернуться в дом, — но ведь она сама отлучилась с места события, чтобы вызвать спасателей, а тем временем ее дочь Барби оставалась там и подтвердила, что Уиллингэм разбил сначала одно окно, затем другое — очевидно, он пытался проникнуть внутрь, к детям. Пожарные и полицейские также подтвердили, что Уиллингэм рвался вернуться в дом.

Однако в начале января 1992 года, когда следователи пришли к заключению, что Уиллингэм виновен в поджоге и убийстве, показания свидетелей меняются не в его пользу. В первом своем заявлении Дайана Барби назвала состояние Уиллингэма «истерическим» и рассказала, как пламя вырвалось, словно при взрыве, и охватило крыльцо. Однако 4 января, после того как пожарные следователи заподозрили Уиллингэма в убийстве, миссис Барби высказала предположение, что он вполне мог вовремя вернуться за детьми, поскольку она видела только «дым, выбивавшийся из-под двери дома» и дым этот был «не таким уж густым».

Еще более резкие изменения произошли в свидетельских показаниях священника отца Монэгена. В первом заявлении он представил Уиллингэма безутешным отцом, который готов был пожертвовать собственной жизнью и которого с трудом удерживали от попыток броситься в горящий дом. Но когда следователи подготовили дело и собрались арестовать Уиллингэма, тот же священник почему-то пришел к выводу, что тот чересчур бурно проявлял свои эмоции («Он рыдал, как мать, на глазах у которой погибают рожденные ею дети»). Монэген, дескать, «в глубине души» почувствовал, что Уиллингэм «имеет какое-то отношение к возникновению пожара».

Десятки исследований подтверждают, что воспоминания очевидцев меняются, когда им предоставляют дополнительную информацию в новом освещении. Итьель Дрор, специалист по психологии, который проводил масштабное исследование показаний очевидцев и экспертов по различным уголовным делам, сказал мне:

— Человеческий разум — не пассивный регистратор событий. Стоит вам принять какую-то точку зрения, и вы начинаете по-другому воспринимать информацию. Тогда ваши собственные воспоминания начинают выглядеть в ваших глазах совершенно иначе.

После этого визита в судебный архив у Элизабет Джилберт возникли сомнения относительно того, какими мотивами мог руководствоваться Уиллингэм, и она с еще большей настойчивостью стала задавать ему этот вопрос. В ответ он написал ей: «Я стараюсь поменьше говорить об этом (о смерти детей), но для меня это остается самой сильной болью». Он признал, что был «дерьмовым мужем» и бил Стейси, но теперь он об этом сожалел. Однако детей, по его словам, Уиллингэм очень любил и ни за что бы не причинил им вреда. Отцовство преобразило его, он перестал хулиганить, «остепенился», «стал мужчиной». Примерно за три месяца до пожара они со Стейси, до того не регистрировавшие свои отношения, совершили скромный обряд бракосочетания в родном городе Уиллингэма Ардморе.

Далее он писал, что обвинение уцепилось за различные эпизоды его прежней жизни и неправильно истолковало обстоятельства рокового пожара, чтобы превратить его в «демона», как представил его прокурор Джексон. Уиллингэм пояснил, к примеру, что он вспомнил об автомобиле и отогнал его подальше от дома не из «хладнокровия», а из страха, что машина взорвется и этот взрыв погубит детей.

Разобраться в этой противоречивой истории было нелегко. Джилберт попыталась поговорить с ее участниками и расспросить их. «Друзья называли меня сумасшедшей, — вспоминала Джилберт. — Никогда прежде я не пускалась в такую авантюру».

Однажды утром, когда родители Уиллингэма в очередной раз приехали навестить его, Элизабет Джилберт попросила их сначала встретиться с ней в кофейне возле тюрьмы. Джину было уже за семьдесят, но, хотя в его волосах появилась седина и темные глаза прятались за очками с толстыми стеклами, он все еще сохранил «классический облик Уиллингэмов». Юджиния, пятидесятилетняя, уже совершенно седая, приветливая и разговорчивая, удачно дополняла своего строгого, сдержанного супруга.

Поездка из Оклахомы в Техас занимала шесть часов; супруги поднялись в три часа утра, а поскольку денег на гостиницу не хватало, им предстояло в тот же день вернуться домой. «Я понимаю, каким грузом я вишу на них», — писал Уиллингэм в одном из писем к Элизабет.

За чашкой кофе Юджиния и Джин неоднократно выражали Элизабет благодарность — наконец кто-то заинтересовался делом Тодда. Джин решительно повторил: у его сына хватает недостатков, но Тодд не может быть убийцей.

Юджиния вспомнила, что накануне пожара она разговаривала по телефону с Тоддом. Они с Джином собирались через пару дней приехать к детям на Рождество, и Тодд сказал ей, что они со Стейси и детьми только что сфотографировались к Рождеству.

— Он сказал: «У нас готовы рождественские фотографии», — говорила Юджиния. — А потом он передал трубку Эмбер, и та пустилась что-то рассказывать про одну из маленьких. Тодд вовсе не был зол или расстроен. Я бы сразу поняла, если бы у него что-то было на уме.

На этом Джин и Юджиния попрощались с Элизабет: им отводилось всего четыре часа на свидание с сыном, и они не хотели терять ни минуты. Перед уходом Джин попросил:

— Дайте нам знать, если удастся что-то выяснить.

В следующие недели Джилберт продолжала изучать информацию. Многие свидетели, как и Барби, пребывали в уверенности, что Уиллингэм виновен, однако у его друзей и родственников появились сомнения. Нашлись у Тодда заступники и среди представителей власти. Полли Гудин, осуществлявшая надзор за Уиллингэмом, когда тот отбывал условный срок за свои подростковые провинности, не так давно призналась мне, что Тодд «принадлежал к числу ее любимчиков». По ее словам, он никогда не был склонен к проявлениям социопатии и даже к аномалиям в поведении. Даже судья Бебе Бриджес, которой не раз доводилось, как она выразилась, «противостоять» Уиллингэму (она отправила его в тюрьму за воровство), сказала мне, что не может поверить в детоубийство.

— Он был вежлив, он думал о других людях, — говорила она. — Сажали его за глупые подростковые выходки. Он и воровал-то по мелочи.

За несколько месяцев до пожара Уиллингэм явился в контору Гудин и с гордостью продемонстрировал ей фотографии Стейси и детей.

— Он хотел, чтобы мы с Бебе знали: он исправился, и у него все в порядке, — рассказывала Полли Гудин.

Собрав всю эту информацию, Элизабет Джилберт вернулась в Корсикану и договорилась о встрече со Стейси — та согласилась прийти в недорогую гостиницу, где остановилась Элизабет. Стейси уже слегка располнела, вокруг пухлых щек свисали пряди каштановых волос, на лицо был наложен густой слой косметики.

Сохранилась магнитофонная запись этого разговора. Стейси подтвердила, что ничего странного или необычного в дни, предшествовавшие пожару, не случилось. Они с Тоддом не ссорились, дружно готовились к празднику. Хотя Васкес, эксперт в области пожаров, утверждал, будто при осмотре обогревателя зафиксировал положение «выключено», Стейси была уверена, что в день, когда случилось несчастье, радиатор был включен, поскольку стояла холодная зимняя погода. «Я его немного прикрутила, — вспоминала она. — С тех пор я столько раз думала: «Господи, неужели Эмбер что-то в него засунула?»

По словам Стейси, она много раз ловила старшую дочку, когда та «клала что-то возле радиатора или пыталась запихнуть в него». Она признала, что Уиллингэм порой обращался с ней плохо, и, после того как он угодил в тюрьму, она нашла себе другого партнера, который к ней добр. Но с мыслью, что ее бывший муж сидит в камере смертников, она так и не смирилась.

— Не мог он такого сделать, — со слезами повторяла она.

Хотя на суд защита пригласила только няню, кое-кто из членов семьи, и Стейси в том числе, давая показания, обращались к присяжным с просьбой сохранить Уиллингэму жизнь. Когда свои показания давала Стейси, Джексон с пристрастием допросил ее о «значении» татуировки на плече Уиллингэма — «изображения огромного черепа, обвитого какой-то змеей».

— Обычная татуировка, — пожала плечами Стейси.

— Вы хотите сказать, что его привлекают черепа и змеи? Я правильно вас понял?

— Да нет, просто у него такая татуировка.

С помощью таких-то доказательств обвинение создало образ Уиллингэма-социопата. Два медицинских эксперта призваны были подтвердить это, хотя ни один из них не встречался с Уиллингэмом лично. В качестве одного из экспертов выступал Тим Грегори — психолог, получивший диплом в области семейных и брачных консультаций. Его достижения сводились к охоте на уток в компании Джексона; никаких работ по социопатии в его научном багаже не значилось, и практиковал он как семейный психолог.

Джексон предъявил Грегори вещественное доказательство № 60 — фотографию постера «Айрон Мэйден» из дома Уиллингэмов — и попросил прокомментировать это изображение с психологической точки зрения.

— Здесь изображен череп, пробитый кулаком, — пустился описывать Грегори.

По его мнению, этот образ говорил о «насилии» и «смерти». Затем Грегори осмотрел фотографии других постеров, которые собирал и держал у себя в доме Тодд Уиллингэм.

— Череп в капюшоне с крыльями и рядом топор, — перечислял Грегори. — И все охвачено языками пламени. Как я понимаю, это что-то вроде преисподней. А вот еще одна картинка — падший ангел. Это уже «Лед Зеппелин». Постоянно возникают ассоциации с различного рода культами смерти и умирания. Достаточно часто индивидуумы, проявляющие интерес к такого рода изображениям, оказываются замешаны и в сатанинские секты.

Вторым выступал Джеймс П. Григсон, судебный психиатр. Ему столько раз приходилось выступать экспертом в уголовных процессах, заканчивавшихся смертными приговорами, что его прозвали Доктор Смерть. (Член техасского апелляционного суда как-то заметил, что стоит Григсону появиться на свидетельском месте, и подсудимому «пора составлять завещание».)

Григсон объявил Уиллингэма «опаснейшим и закоренелым социопатом», которого не вылечить «никакими таблетками». Этими же самыми словами Григсон в свое время отправил на смерть Рэндалла Дейла Адамса, который был осужден за убийство полицейского в 1977 году. Адамс, прежде не имевший задержаний и приводов, просидел в камере смертников двенадцать лет. Один раз он уже готовился к казни, которую должны были осуществить в ближайшие трое суток, но ее снова отсрочили, и тогда вдруг обнаружились новые улики. Дело пересмотрели, и Адамс был освобожден.

В 1995 году, через три года после суда над Уиллингэмом, Григсона исключили из Американской психиатрической ассоциации за нарушение профессиональной этики. Ассоциация пришла к выводу, что Григсон неоднократно «выносил психиатрический диагноз без предварительного знакомства и собеседования с индивидуумом и в суде заявлял, будто он может со стопроцентной уверенностью предсказать неисправимую склонность подсудимого к дальнейшим актам насилия».

После разговора со Стейси Элизабет Джилберт поняла, что ей следует поговорить с еще одним человеком: с тем сокамерником, которому Уиллингэм якобы признался в поджоге.

Джонни Уэбб сидел в другой техасской тюрьме — Айова-парк. Элизабет написала Уэббу, и тот согласился на встречу. И вот она снова сидит в тюремной комнате для свиданий. Перед ней человек в возрасте около тридцати лет, кожа у него бледная, голова бритая, он трясется всем телом и не может смотреть ей в глаза. Репортер, однажды встречавшийся с Уэббом, сравнил его с «кошкой на раскаленной крыше». Уэбб с девяти лет был наркоманом, успел схлопотать сроки за угон автомобиля, продажу марихуаны, подделку документов и грабеж.

Элизабет показалось, что этот человек чего-то боится, близок к паранойе. Во время суда над Уиллингэмом выяснилось, что Уэбб страдает от посттравматического синдрома после того, как в 1988 году подвергся в тюрьме сексуальному насилию. В его диагнозе также значились периодические «провалы сознания». При перекрестном допросе он заявил, что ничего не помнит об ограблении, в котором сам же сознался всего за месяц до того.

Однако свои показания Уэбб охотно подтвердил в разговоре с Элизабет: он, мол, проходил мимо камеры Уиллингэма, они начали болтать через отверстие для подачи пищи, и вдруг Уиллингэм сломался и сказал ему, что сам умышленно поджег свой дом. Джилберт этот рассказ показался не слишком правдоподобным. Во-первых, с чего бы вдруг Уиллингэм, который всегда настаивал на своей невиновности, вдруг решил исповедаться почти незнакомому сотоварищу по заключению? К тому же разговор, очевидно, происходил через переговорную систему и его мог подслушать кто-нибудь из охранников — более неудачного времени и места Уиллингэм выбрать не мог, если хотел поделиться своим секретом.

Более того, Уиллингэм якобы рассказал и о мотиве преступления: Стейси, мол, нанесла сильную травму одной из девочек, и пожар должен был скрыть следы насилия. Это противоречило данным патолого-анатомической экспертизы: на телах младенцев не обнаружилось синяков или каких-либо других повреждений.

Известно, сколь ненадежны информаторы-заключенные: большинство из них пытается в обмен на информацию получить сокращение срока заключения или какие-либо привилегии. Исследования, проведенные в 2004 году Центром по изучению судебных ошибок (юридический факультет Северо-Западного университета), показали, что ложь информаторов стала в Соединенных Штатах основной причиной ошибочных приговоров по уголовным делам. В тот момент, когда Уэбб выступил с показаниями против Уиллингэма, сам он ожидал приговора по обвинению в ограблении и подделке документов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.