VI. Сквозь птичий глаз

VI. Сквозь птичий глаз

.. Эти частные, но свойственные человеческому уму искажения и сдвиги распространялись в обществе, образуя то, что называется общественным мнением. Крайние типы этих искажений давали чувствительную легенду и подлую клевету, которые часто оставались закрепленные за человеком и после его смерти – в истории.

Н. Мандельштам

1

Весьма любопытно посмотреть, как соотносится публикуемая книга «Об Ахматовой» с двумя «каноническими» книгами Н.Я. – «Воспоминаниями» и «Второй книгой».

Текстуальная связь с первой из них хотя и прослеживается, но едва-едва – на уровне пунктирной переклички. Три из четырех таких случаев – отрывок про физиологию страха и про «шапочку-ушаночку», отрывки про «суррогатную поэзию» и с цитатой из «Немного географии» – не что иное, как бросающиеся в глаза повторы ахматовских фраз или строчек, уже встречавшихся в «Воспоминаниях». Четвертый случай – эпизод с Валентином Катаевым, еще при жизни О.М. говорившим, что никто, кроме него и его брата, уже не помнит Мандельштама. Интересно, что повторения эти не дословные, что свидетельствует об определенной независимости их «извлечения» из памяти. Да и контексты, в которых они появляются, – хотя и близкие, но не тождественные.

Соотнесенность ее текста со «Второй книгой» – совершенно иного рода: это уже не единичные, почти случайные, совпадения, а массовые наложения. Складывается впечатление, что чуть ли не половина камней и целых блоков от предыдущей постройки не разбросаны как попало, а аккуратно собраны и пущены на новое строительство.

Но на самом деле это не так. Текстуальные наложения и интрузии во «Вторую книгу» не добирают и до десяти процентов объема книги «Об Ахматовой». К тому же эти текстуальные совпадения далеки от принципа блочного строительства (вынул – вставил), – как правило, это основательно переработанный текст.

Если же снизить критерий соответствия (совпадение не текстов, а фабулы или мотивов), то степень переплетения, конечно же, сильно возрастет, поскольку большинство главок «Второй книги» действительно имеют в книге «Об Ахматовой» если не росток, то корешок.

Тем интереснее для нас эти десять процентов. С их помощью мы сможем лучше и четче понять «вектор» эволюции умонастроений Н.Я.

Сравнивая текстуальные совпадения, замечаешь, что практически каждый из фрагментов-«ростков», во-первых, основательно расширен и развернут во «Второй книге», а во-вторых, переиначен. Иная фраза развертывается в абзац, иной абзац – в страницу или даже главку, причем происходит это как за счет добавления массы фактических подробностей, так и за счет интерпретаций. Мутирует и семантика каждого из разросшихся кусков: как правило, они основательно переосмысливаются и становятся всё более оценочными, а оценки – всё более резкими, иногда агрессивными: так, если Сергей Городецкий в книге «Об Ахматовой» – это «лишний акмеист», и только, то во «Второй книге» он нарисован почти сложившимся стукачом и «существом, не достойным имени человека»150.

Интересно наблюдать и ту роль, которую в формировании текста и атмосферы «Второй книги» сыграли отдельные письма Н.Я.: так, ее письмо А. Гладкову об О. Ваксель сыграло роль своеобразного трамплина и промежуточной редакции на пути от пары абзацев в «Об Ахматовой» к целой главке во «Второй книге» («Пограничная ситуация»).

Как ни удивительно, но среди фрагментов из книги «Об Ахматовой», пустивших прочные корни и во «Второй книге», не так уж и много таких, что посвящены непосредственно А.А. Один из них тем не менее корни пустил и обернулся главкой «„Поэма без героя“ и моя обида». Признавая не только за А.А., но и за О.М. и за собой унаследованные от 1910-х годов «крупицы своеволия», Н.Я. сохранила и здесь сформулированный ею именно в книге об Ахматовой критерий – расположение на оси «своеволие-свобода».

В книге «Об Ахматовой» она предприняла попытку не просто поспорить с А.А., но даже оспорить у нее первое посвящение к «Поэме без героя», адресатом которого мог быть только О.М. – Осип Мандельштам. И она не голословна и приводит немало весомых соображений в пользу этого: мандельштамовскую дату смерти, мандельштамовские ресницы, мандельштамовскую фразу «Я к смерти готов» и др. Свидетельницей ее правоты выступает не кто-нибудь, а Лидия Корнеевна Чуковская. В переписке с В.М. Жирмунским о подготовке первых научных изданий поэзии А.А. Лидия Корнеевна не раз утверждала то же самое, что и Н.Я.: «Но вот как раз насчет Первого посвящения у Аманды написана правда. Когда А.А. читала его мне впервые, оно было посвящено О.М. Она даже сказала мне: „у Осипа были удивительные ресницы, заблудиться можно, такие густые“. Вот откуда ресницы Антиноя»151.

Впрочем, та же Л.К. Чуковская остроумно парировала обвинение Н.Я.: так поэма же – без героя! «Инициалы над первым посвящением были заменены Ахматовой вместе с читателем, желающим понимать фабулу»152.

Во «Второй книге» пафос Н.Я. совершенно иной: она не просто фиксировала первоначальный замысел А.А., но обличала ее за отход от него – и уже не только за подмену посвящения, но и за уклончивость, за игру в двойничество (т. е. попытку слить воедино образы О.М. и В. Князева), за культ красавиц, за «зеркальное письмо» и даже за утаивание в 1960-е годы своих «заветных заметок», т. е. «Листков из дневника».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.