Глава 3. В Южную Америку

Глава 3. В Южную Америку

Посадка у экватора. – Затруднения с бальсой. – На самолете в Кито. – Охотники за головами и «оандидое». – Через Анды на джипе. – Спуск в дебри. – Киведо. – Мы рубим бальсу. – Вниз по Паленке на плоту. – Заманчивая военная гавань. – В военно-морском министерстве в Лиме. – У резидента Перу. – Появление Даниельссона. – Снова в Вашингтон. – Двенадцать килограммов писанины. – Боевое крещение Германа. – Мы строим плот на военной верфи. – Предостережения. – Перед стартом. – Крещение «Кон-Тики». – До свидания, Южная Америка

Самолет пересек экватор и пошел косо вниз сквозь молочно-белые облака, которые до тех пор простирались под нами, словно залитая солнцем снежная равнина. Густая мгла лепилась к окнам, потом она отстала и повисла вверху над нами плотной пеленой, а внизу мы увидели волнистую темно-зеленую поверхность тропического леса. Мы углубились в воздушное пространство над южноамериканской республикой Эквадор и приземлились в портовом городе Гуаякиле.

Накинув на руку жилет, пиджак и ненужное здесь зимнее пальто, мы вышли из самолета и попали в парник к оживленно болтающим южанам в легких костюмах; тотчас рубаха прилипла к спине, словно мокрая бумага. Нас приняли в свои объятия таможенники и пограничники и чуть не на руках донесли до такси, которое отвезло нас в лучшую – и единственную приличную – гостиницу города. Здесь мы мигом добрались каждый до своей ванны и простерли свои тела под краном с холодной водой.

Итак, мы прибыли в страну, где растет бальса, теперь надо купить бревна для плота.

Весь первый день мы изучали местную денежную систему и осваивали испанский язык, чтобы знать, как найти дорогу обратно в гостиницу.

На второй день мы стали уходить все дальше от ванной комнаты, и когда Герман исполнил заветную мечту детства – потрогал настоящую пальму, а я превратился в ходячую миску с фруктовым салатом, мы решили, что пора идти и покупать бревна.

Увы, оказалось, что это легче сказать, чем сделать. Вообще-то бальсы было сколько угодно, но только не в бревнах, как это было нужно нам. Прошло то время, когда вдоль побережья росли бальсовые леса. Последняя война прикончила их, стволы валили тысячами и увозили на авиазаводы, так как древесина бальсы на редкость легкая и пористая. Нам объяснили, что теперь большие деревья можно найти лишь в дремучих лесах в глубине страны.

– Ну что ж, отправимся туда и срубим их сами, – решили мы.

– Это невозможно, – последовал ответ властей. – Только что начался дождевой сезон, лесные дороги непроходимы: грязь, вода. Если вам непременно нужны бальсовые бревна, приезжайте в Эквадор через полгода, когда кончатся дожди и просохнут дороги.

В поисках выхода мы обратились за советом к бальсовому «королю», дону Густаво фон Бухвальду; Герман развернул перед ним чертеж нашего плота с указанием размеров. Маленький тощий «король» тут же взял телефонную трубку и велел своим агентам навести справки. Выяснилось, что на всех лесопилках можно найти планки, мелкие доски, отдельные колоды, но ни одного пригодного для нас бревна. На собственном складе дона Густаво лежали два сухих бревна, но на двух бревнах далеко не уплывешь. Нет, тут искать бесполезно.

– У меня есть брат, а у него – большая плантация бальсового дерева, – сказал нам дон Густаво. – Зовут его дон Федерико, он живет в Киведо – маленькой лесной деревушке в глубине страны. Он вам все достанет, как только кончатся дожди и мы с ним свяжемся. Сейчас это невозможно из-за ливней.

А что было невозможно для дона Густаво, то было невозможно и для всех остальных специалистов по бальсе в Эквадоре. Сидим в Гуаякиле, а бревен нет и нельзя самим отправиться за ними в дебри раньше, чем через несколько месяцев, когда все равно уже будет поздно.

– Время на исходе. – сказал Герман.

– И нам позарез нужна бальса, – откликнулся я. – Плот должен быть точной копией, иначе нельзя поручиться, что мы не погибнем в пути.

Небольшой школьный атлас, который мы раздобыли в гостинице, с зелеными лесами, коричневыми горами, красными кружками населенных пунктов, показывал, что лес тянется сплошным массивом от Тихого океана до подножия вздымающихся в заоблачную высь Анд. И тут меня осенило. Со стороны побережья проникнуть через лес в Киведо сейчас невозможно, а что если попытать счастья с другой стороны – спуститься прямо в лесную чащу по скалистым склонам Андского хребта? Других возможностей мы не видели.

На аэродроме нашелся небольшой транспортный самолет, его пилот согласился захватить нас с собой в Кито – столицу этой удивительной страны, лежащую в горах на высоте 3 тысяч метров над уровнем моря. В просветах между ящиками и мебелью мы увидели, как внизу промелькнули и зеленая листва, и серебристые реки. Затем самолет вошел в тучу, а когда мы вынырнули из нее, равнина под нами была закрыта безбрежным морем клубящихся облаков, а впереди из этого моря прямо к яркому синему небу тянулись иссушенные солнцем склоны и голые скалы.

Самолет набирал высоту, словно шел вверх по невидимой канатной дороге. И хотя до экватора было рукой подать, мы вскоре поравнялись с белыми сверкающими снежниками. Потом самолет нырнул между горами вниз, мы прошли над сочной весенней зеленью высокогорного плато и приземлились около самой необычной столицы в мире.

Большинство из ста пятидесяти тысяч жителей Кито – горные индейцы, чистокровные и метисы. Кито был столицей их предков задолго до того, как Колумб и с ним вся Европа узнали о существовании Америки. Приезжему бросаются в глаза старинные монастыри с их бесценными сокровищами искусства и другие великолепные здания, которые со времен испанцев возвышаются над глинобитными индейскими лачугами. Между домами – лабиринт узких улочек, забитых индейцами в красных пончо и больших самодельных шляпах. Одни идут на рынок, подгоняя навьюченных осликов, другие дремлют на солнце, сидя вдоль стен. Притормаживая и непрерывно гудя, пробираются среди ребятишек, босоногих индейцев и осликов редкие автомашины, в которых сидят аристократы испанского происхождения. Воздух здесь, на высоте, до того чист и прозрачен, что горы кажутся частью самого города, придавая всему налет сказочности.

Наш друг с транспортного самолета, летчик Хорхе, по прозвищу Бешеный пилот, принадлежал к одному из старинных испанских родов Кито. Он помог нам устроиться в уютной старомодной гостинице, после чего стал бегать – то с нами, то без нас, – разыскивая желающих отвезти нас через горы в лес, в Киведо. Вечером мы собрались в старом испанском кафе. Хорхе принес кучу плохих новостей – лучше выбросить из головы всякую мысль о Киведо. Ни машин, ни провожатых, которые взялись бы перебросить нас через горы, не говоря уже о том, чтобы спуститься в лес, где хлещет дождь, а застрянешь в грязи – берегись нападения. Еще и года не прошло, как был убит отравленными стрелами отряд американских инженеров-нефтяников, десять человек. Леса на востоке кишат индейцами, которые бродят нагишом, вооруженные ядовитыми стрелами.

– Есть даже охотники за головами, – зловеще добавил Хорхе, видя, что Герман как ни в чем не бывало уписывает бифштекс и наливает себе еще вина.

– Думаете, я преувеличиваю? – продолжал он все так же зловеще. – Сколько ни запрещай, до сих пор есть в стране люди, которые живут тем, что перепродают высушенные человеческие головы. За всеми не уследишь, вот и случается, что лесные индейцы отрезают головы своим врагам из других племен. Они дробят и удаляют черепную кость, а кожу наполняют раскаленным песком, она от этого сжимается и голова делается меньше кошачьей, но все черты лица остаются. Когда-то высушенные головы врагов были ценным трофеем, теперь это дорогой контрабандный товар. Посредники из метисов сбывают головы скупщикам на побережье, а те за бешеные деньги продают их туристам.

Хорхе важно поглядел на нас. Если бы он знал, что нас с Германом еще днем зазвали в подворотню и предложили нам две головы по тысяче сукре за штуку! В наши дни часто попадаются подделки, но это были настоящие головы чистокровных индейцев, каждая черточка сохранена. Голова мужчины и голова женщины величиной с апельсин. Женщина казалась даже красивой, хотя неизменными остались только ресницы и длинные черные волосы. Мне стало жутко от одного воспоминания, но вслух я усомнился, чтобы нам могли встретиться охотники за головами к западу от гор.

– Кто знает, – мрачно возразил Хорхе, – что ты скажешь, если твой друг исчезнет и его голова поступит в продажу в уменьшенном виде? Так случилось с одним моим другом, – добавил он, строго глядя на меня.

– Расскажи, – сказал Герман, уже без прежнего удовольствия жуя свой бифштекс.

Я бережно отложил в сторону вилку, и Хорхе начал свой рассказ. Одно время он жил с женой в лесном поселке, промывал золото и скупал добычу других старателей. У него появился друг из индейцев, который частенько приносил золото в обмен на разные товары. Потом друга убили в лесу. Хорхе разыскал убийцу и пригрозил застрелить его. А убийца был один из тех, кого подозревали в торговле высушенными головами, и Хорхе сказал, что сохранит ему жизнь, если тот немедленно отдаст голову убитого. И тут же получил ее – она была величиной с кулак. Хорхе, как увидел своего друга, даже растрогался: он ничуть не изменился, только стал совсем маленьким. Хорхе отнес голову домой жене. Она упала в обморок, и пришлось друга спрятать в чемодан. Но в лесу такая сырость, что голова стала плесневеть, и Хорхе вынужден был доставать ее и сушить на солнце. Подвесит ее за волосы на бельевой веревке, а жена увидит – и в обморок. Но как-то раз в чемодан пробралась мышь и изуродовала друга. Хорхе страшно расстроился и решил со всеми почестями похоронить голову друга в ямке на аэродроме. Как-никак человек, заключил Хорхе.

– Спасибо, я наелся, – произнес я.

Когда мы шли домой сквозь ночной сумрак, мне вдруг стало не по себе: шляпа Германа опустилась ему на самые уши… Да нет, просто он натянул ее поглубже, защищая голову от холодного горного ветра.

На следующий день мы сидели с нашим генеральным консулом Брюном и его женой под эвкалиптами в саду большой асиенды, которую они снимали за городом. Брюн считал, что вряд ли наши шляпы вдруг станут нам велики во время поездки в Киведо, но… Как раз в тех местах орудуют разбойники. Он показал газетные вырезки, в них сообщалось, что, как только кончатся дожди, в район Киведо будут посланы солдаты, чтобы ликвидировать обосновавшихся там «бандидос». Так что ехать туда сейчас – чистейшее безумие, и мы не найдем ни шофера, ни машины. В разгар беседы мы заметили, как мимо промчался джип американского военного атташе. А что, если попробовать? Вместе с генеральным консулом мы отправились в американское посольство и попали к самому атташе. Это был стройный, подтянутый молодой человек в мундире защитного цвета и кавалерийских сапогах. Он с улыбкой спросил нас, как это мы очутились в Андах, когда местные газеты утверждают, что мы задумали идти на плоту через океан.

Мы объяснили ему, что бревна еще стоят в Киведском лесу. А мы сидим на крыше континента и не можем до них добраться. И у нас к нему просьба одолжить нам либо а) самолет с двумя парашютами, либо б) джип с шофером, хорошо знающим местность.

Наша дерзость настолько ошеломила атташе, что в первый миг он онемел. Потом безнадежно покачал головой, улыбнулся и сказал: ол райт, поскольку третьего выхода нет, он предпочитает второй!

Утром, в четверть шестого, еще до рассвета к подъезду гостиницы подкатил джип, из которого выскочил эквадорец в чине инженер-капитана и доложил, что прибыл в наше распоряжение. Грязь не грязь, ему приказано доставить нас в Киведо. Джип был набит канистрами с бензином, ведь на нашем пути не то что бензоколонки, вообще следов автомобиля не увидишь. Памятуя сообщения о «бандидос», наш новый друг, капитан Агурто Алексис Альварес, вооружился до зубов кинжалами и пистолетами. Мы-то прибыли в Эквадор как мирные путешественники, рассчитывая купить бревна в первом попавшемся приморском городе, и все наше дорожное имущество состояло из мешка с консервами, если не считать приобретенного в последнюю минуту старого фотоаппарата и прочнейших армейских брюк, по паре на брата. Да еще генеральный консул навязал нам свой огромный парабеллум с таким запасом амуниции, чтобы мы могли скосить всех врагов на нашем пути.

В призрачном свете луны джип пронесся по пустынным проулкам между белыми глинобитными стенами, выскочил за город и по хорошей песчаной дороге с головокружительной скоростью помчался на юг.

Дорога была хорошей вплоть до города Латакунга, где индейские домики с глухими стенами обступили белую церковь с пальмами у входа. Здесь мы повернули на запад по вьючной тропе, петляющей по горам и долинам Андского хребта, и попали в мир, какого раньше даже не представляли себе, – мир горных индейцев, тридевятое царство, тридесятое государство, страна вне времени и пространства. На всем пути нам не попалось ни одной тележки, ни одного колеса. Босые пастухи в ярких пончо гнали стада грациозных, важных и пугливых лам; иногда встречалась направляющаяся куда-то семья. Глава семьи – впереди, верхом на муле, а щупленькая жена трусит следом и несет на голове кучу шляп, на спине – младшего наследника, да еще ухитряется на ходу прясть шерсть. За ней рысцой поспевают ослики и мулы, груженные хворостом, камышом, горшками.

Чем дальше, тем реже нам попадались индейцы, понимавшие по-испански, и скоро языковые познания Агурто оказались столь же бесполезными, как и наши. В горах тут и там кучками стояли хижины; сперва преобладали глинобитные, потом пошли сложенные из связок сухой травы. Казалось, и эти лачуги, и их загорелые, морщинистые обитатели выросли прямо из пропеченной солнцем земли. Они были так же неотделимы от скал и лугов, как здешняя трава. Горные индейцы не могли похвастаться ни большим богатством, ни высоким ростом, зато обладали силой и выносливостью лесного зверя и открытой детской душой сынов природы, и незнание языков с лихвой возмещалось улыбками. На кого ни посмотри – сияющее лицо, ослепительная улыбка. Вряд ли хоть один белый когда-либо разворачивал свой бизнес в этих краях. Ни одного рекламного щита, ни одного дорожного указателя, выбросишь на дорогу жестяную банку или клочок бумаги – их тут же подберут: пригодится в хозяйстве!

Вверх по голым, выжженным склонам, вниз в пустынные долины, где только песок да кактус, потом опять круто вверх до перевального гребня, где кругом лежал снег и дул такой леденящий ветер, что пришлось сбавить ход, чтобы не окоченеть. Сидя в одних рубашках, мы мечтали поскорее попасть в тропический лес. То и дело мы ехали прямо по осыпи и по кочкам, разыскивая следующий отрезок дороги. На западном склоне Анд, где горы круто спадают вниз к равнине, дорога была высечена в выветренной породе: узкий карниз – и пропасть. Оставалось только положиться на нашего друга Агурто, а он сонно навалился на руль и в самых опасных местах норовил проехать по краю. Вдруг в лицо нам дохнул мощный порыв ветра. Последний гребень, дальше – обрыв, за обрывом спуск до самого леса, перепад – 4 тысячи метров. Но нам не пришлось полюбоваться захватывающим видом на зеленое море листвы: едва мы перевалили через гребень, как нас окутали плотные облака, словно пар из адского котла клубился над равниной. Мы стремительно мчались вниз, под уклон, петляя по ущельям и отрогам, а воздух становился все более теплым и влажным и все сильнее насыщался тяжелым, одуряющим оранжерейным запахом тропического леса.

И вот начался дождь. Сначала мелкий и редкий, потом по джипу словно застучали барабанные палочки, а кругом по уступам побежали шоколадные ручьи. Мы не столько катили, сколько плыли под гору. Далеко позади остались сухие высокогорные плато, мы очутились в совсем другом мире, стволы, и камни, и глинистые косогоры здесь покрывал сочный зеленый ковер. Торчали большие листья, дальше это были уже огромные зеленые зонты, с которых струйками сбегала вода. А затем показались разведчики дебрей – деревья с влажной бахромой и длинными бородами мха, с мокрыми гирляндами лиан. Всюду булькало, всюду журчало. И как только склон стал более отлогим, целая армия зеленых великанов обступила малютку джип, ныряющий из лужи в лужу. Вот он, тропический лес! Здесь было душно, сыро, воздух пропитался запахом зелени.

Уже затемно мы увидели на бугре кучки хижин, крытых пальмовыми листьями. Мокрые насквозь, мы бросили джип, чтобы ночь провести под крышей. Конечно, на нас набросились всякие кусачие твари, но они мигом захлебнулись под дождем на следующий день. Нагрузив джип бананами и другими южными фруктами, мы углублялись в дебри. Спуск продолжался, хотя нам казалось, что мы уже давно достигли дна зеленой пучины. И грязь все гуще, но это нас не смущало, а разбойники не показывались.

Только когда дорогу преградил прорывающийся сквозь лес широкий мутный поток, джип спасовал. Нет пути ни налево, ни направо, прочно застряли. На расчистке по соседству стояла хижина, и несколько метисов растягивали леопардовую шкуру на стене, освещенной солнцем, а по бобам какао, разложенным на земле для сушки, бродили, греясь в солнечных лучах, куры и собаки. Когда на расчистку въехал наш джип, сразу началось оживление. Говорящие по-испански рассказали нам, что река называется Паленке, а Киведо лежит на другом берегу, совсем близко. Моста нет, а река быстрая и глубокая, но они вызвались переправить нас на плоту вместе с джипом.

Мы спустились на берег и увидели заветное творение. Суковатые бревна толщиной в руку или в ногу человека, связанные вместе лианами и бамбуковыми прутьями, составляли неказистый плот вдвое шире и длиннее нашего джипа. Подсунув под каждое колесо по доске и затаив дыхание, мы въехали на плот. И хотя большинство бревен ушло в мутную воду, они выдержали и нас, и джип, и еще вдобавок четырех полуголых смуглых перевозчиков, которые повели плот через реку, орудуя длинными шестами.

– Бальса? – в один голос спросили мы с Германом.

– Бальса, – кивнул один из парней и непочтительно пнул ногой бревно.

Течение быстро несло нас вниз, но парни знали свое дело, и мало-помалу плот пересек стремнину и вошел в заводь у противоположного берега. Так состоялась наша первая встреча с бальсовым деревом и наше первое путешествие на бальсовом плоту. Мы пришвартовались, джип сполз на сушу, и мы торжествующе въехали в Киведо: просмоленные деревянные домики в два ряда по бокам узкой улочки – вот и вся деревня. На крышах из пальмовых листьев неподвижно сидели грифы.

Все жители побросали свои дела, из окон и дверей буквально посыпались люди – черные и коричневые, молодые и старые. Гудящий голосами поток захлестнул наш джип. На джипе, под джипом, вокруг джипа толпились киведцы. Мы судорожно вцепились в свое имущество, Агурто лихорадочно крутил руль, но тут лопнула шина, и джип пал на колени. Мы добрались до Киведо, оставалось только терпеть, пока схлынет волна приветствий.

Участок дома Федерико находился несколько ниже по реке. Когда мы – Агурто, Герман и я – по тропинке между манговыми деревьями въехали во двор его усадьбы, навстречу нам выбежал старый костлявый лесовед и его племянник Анхело, который поселился здесь в глуши вместе с дядей. Мы передали привет от дона Густаво, и вот уже джип стоит на дворе один под ливнем, а в бунгало дона Федерико идет пир горой. Над очагом поджаривались поросята и цыплята, и мы, окружив блюдо с горой фруктов, изложили, зачем приехали. Сквозь сетки на открытых окнах проникали теснимые тропическим ливнем волны теплого воздуха, напоенного благоуханием цветов и запахом глины.

Дон Федерико заметно оживился, даже словно помолодел. Бальсовые плоты – да он знает их с тех пор, как под стол пешком ходил. Пятьдесят лет назад, когда он жил на побережье, индейцы из Перу еще приходили в Гуаякиль по морю на больших плотах, привозили рыбу на продажу. В бамбуковой хижине посредине плота лежало до двух тонн вяленой рыбы; ехали с женами, с детьми, да еще везли собак и кур. Их плоты были связаны из огромных бревен, сейчас из-за дождя такие стволы будет трудно найти. Грязь, вода, до бальсовой плантации даже верхом не доберешься. Но дон Федерико сделает все, что в его силах. Может быть, в лесу вокруг бунгало найдутся дикорастущие деревья, ведь нам не так много и нужно.

Под вечер дождь на время угомонился, и мы вышли погулять под манговыми деревьями около дома. С ветвей свисали всевозможные дикие орхидеи, собранные доном Федерико и посаженные в скорлупы кокосовых орехов. В отличие от культурных орхидей эти редкостные растения чудесно пахли, и Герман наклонился над одним цветком, чтобы насладиться благоуханием. Вдруг из листвы над ним высунулось что-то длинное, тонкое, блестящее… Анхело молниеносно взмахнул плеткой, удар – и по земле покатилась извивающаяся змея. В ту же секунду он прижал ее к земле раздвоенным суком и разбил ей голову.

– Mortal! – сказал Анхело и показал нам в пасти змеи два изогнутых ядовитых клыка: смертельно.

После этого нам всюду начали чудиться затаившиеся ядовитые змеи, и мы вернулись в дом, неся на палке безжизненно болтающийся трофей Анхело. Герман принялся снимать кожу с зеленого чудовища, а дон Федерико решил развлечь нас страшными историями о ядовитых змеях и гигантских удавах. Вдруг мы увидели на стене огромные силуэты двух скорпионов величиной с хорошего омара. Они сошлись в поединке и отчаянно размахивали клешнями, изогнув крючком хвост с ядовитым шипом и выжидая удобный миг, чтобы нанести смертельный удар. Зрелище было жуткое, и только подвинув керосиновую лампу, мы поняли, что это тени двух самых обыкновенных скорпионов с палец длиной, которые вели смертный бой на краю комода.

– Пускай их, – рассмеялся дон Федерико. – Один прикончит другого, а уцелевший пусть живет, все меньше тараканов будет в доме. Не забывайте только на ночь как следует задергивать москитную сетку на кровати, да по утрам встряхивайте одежду, перед тем как одеваться, и все будет в порядке. Меня сколько раз скорпионы кусали, а я еще жив, как видите.

Я спал хорошо, просыпаясь, только когда какая-нибудь ящерица или летучая мышь слишком уж шумно возилась в изголовье и мне чудились всякие страсти.

Утром мы встали пораньше, чтобы идти за бальсой.

– Встряхнем, что ли, – сказал Агурто, и в следующую минуту из рукава его рубахи на пол шлепнулся скорпион, который поспешил тут же юркнуть в щель.

Как только взошло солнце, дон Федерико разослал своих людей на конях искать подходящие деревья вдоль троп. Сам он повел на разведку нас с Германом, и вскоре мы вышли на известную ему одному прогалину, над которой возвышался старый великан толщиной около метра. Согласно полинезийскому обычаю, мы, прежде чем рубить дерево, окрестили его. Ему было присвоено имя Ку, в честь полинезийского божества американского происхождения. После этого я взмахнул топором и изо всей силы ударил им по стволу, так что по лесу раскатилось эхо. Но рубить сырое бальсовое дерево все равно что стучать тупым колуном по пробке: топор отскакивал, и Герману очень скоро пришлось сменить меня. Топор переходил из рук в руки, летели щепки, струился пот…

Когда утро перешло в день, Ку напоминал петуха, стоящего на одной ноге, и вздрагивал при каждом ударе. Затем он покачнулся и с тяжелым грохотом рухнул на землю, обламывая мощные сучья и тонкие деревца. Очистив ствол от ветвей, мы принялись снимать кору на индейский лад, зигзагами. Вдруг Герман уронил топор и, схватившись рукой за ногу, высоко подпрыгнул, словно исполнял воинственный полинезийский танец. А из штанины вывалился блестящий муравей величиной со скорпиона и с длинным жалом в конце брюшка. Мы с трудом раздавили его каблуками, такой плотный панцирь покрывал все тело муравья.

– Конго, – сочувственно объяснил дон Федерико. – Эта тварь похуже скорпиона, но смертельной опасности для сильного, здорового человека не представляет.

Несколько дней Герман не мог согнуть распухшую ногу, но это не мешало ему вместе с нами скакать верхом по лесным тропам и разыскивать могучие деревья. Время от времени в дебрях раздавался гул и треск и глухой удар. Дон Федерико удовлетворенно кивал: метисы повалили очередного великана. За неделю к Ку присоединились Кане, Кама, Ило, Маури, Ра, Ранги, Папа, Таранга, Кура, Кукара и Хити – в общей сложности двенадцать мощных стволов, названных в честь героев полинезийских преданий, чьи имена Тики принес на острова из Перу. Потом лошади поволокли блестящие от проступившего сока бревна через лес. На последнем участке трактор дона Федерико сменил лошадей и потащил стволы к самой реке возле бунгало.

Сырые бревна отнюдь не были легкими, как пробка, каждое весило не меньше тонны, и мы волновались: как они будут держаться на воде. Одно за другим бревна выкатывали на край берегового откоса, где конец ствола захватывали толстой веревкой из лианы, чтобы его не унесло течением. Затем мы сталкивали бревна вниз, и они шлепались в реку так, что только брызги летели. Покружатся немного и лягут ровно, высовываясь из воды на половину диаметра. И можно спокойно ходить по ним – не шелохнутся. Из крепких лиан, которые свисали с деревьев, мы сделали канаты и связали бревна в два временных плота так, чтобы один буксировал другой. Погрузили на плоты запас бамбука и лиан впрок и разместились сами: мы с Германом и двое метисов непонятного происхождения, объяснявшихся на неведомом языке.

Обрублены чалки, нас подхватило течением и понесло вниз по реке. Последнее, что мы видели сквозь завесу дождя, огибая первый мысок, были наши славные друзья, они стояли на самом берегу пониже бунгало и махали нам вслед. Мы забрались под навес из банановых листьев, а навигацией занимались два смуглых эксперта: один – на носу, другой – на корме, каждый со своим огромным веслом. Они легко вели плот по самой стремнине, которая извивалась между затонувшими деревьями и песчаными отмелями.

Лес выстроился вдоль обоих берегов непроницаемой стеной. Из густой листвы вылетали попугаи и другие ярко расцвеченные птицы. Раза два с берега в мутную воду нырнули аллигаторы. А вскоре мы увидели еще более примечательное чудовище. На мокрой глине распласталась игуана – огромная ящерица величиной с крокодила, но с большим горловым мешком и высоким гребнем вдоль спины и хвоста. Она лежала совсем неподвижно, словно уснула в доисторические времена, да так с тех пор и не просыпалась. Наши рулевые сделали знак, чтобы мы не стреляли. Вслед за тем мы увидели на висящем над рекой суку еще одну ящерицу, с метр длиной. Она отбежала на безопасное расстояние и легла, провожая нас холодными змеиными глазками, лоснящаяся, сине-зеленая. Еще немного погодя мы прошли мимо поросшего папоротником бугра, на макушке которого отдыхала особенно крупная игуана. На фоне неба четко вырисовывалась неподвижная приподнятая голова – ни дать ни взять высеченный в камне китайский дракон. Мы обогнули бугор, а игуана, что называется, даже бровью не повела.

Ниже по реке мы почуяли запах дыма и на вырубках вдоль берега увидели крытые соломой хижины. Нас пристально разглядывали какие-то типы, загадочная помесь индейцев, негров и испанцев. На берегу лежали их лодки-долбленки.

Когда наступало время перекусить, мы сменяли своих друзей у руля, чтобы они могли испечь рыбу и хлебные плоды над небольшим очагом, который мы обложили мокрой глиной. Жареные цыплята, яйца, фрукты тоже входили в наше меню. Река обеспечивала бесплатный транспорт нам и нашим бревнам. Что из того, что кругом слякоть и грязь! Чем больше дождя, чем сильнее паводок, тем быстрее течение.

Когда стемнело, на берегах начался оглушительный концерт. Лягушки и жабы, цикады, сверчки и москиты квакали, пищали, стрекотали неумолкающим многоголосым хором. Время от времени мрак прорезал вой дикой кошки, а вот это крик птиц, вспугнутых ночным разбойником. Иногда мелькало пламя очага в хижине туземца, и нам вдогонку летели голоса и собачий лай. И опять мы сидим под звездами наедине с лесным оркестром. В конце концов усталость и дождь загоняли нас в нашу каюту, и мы засыпали, держа пистолеты наготове.

Чем дальше, тем чаще попадались хижины и плантации. Потом пошли целые деревни. Местные жители ходили на долбленках, отталкиваясь длинными шестами; кое-где нам встречались небольшие бальсовые плоты, груженные зелеными бананами.

Река Гуаяс многоводнее Паленке, и от лежащего в их слиянии Винчеса до самого Гуаякиля ходил колесный пароход. Чтобы сберечь драгоценное время, мы с Германом заняли каждый свою подвесную койку на пароходе и двинулись к морю через густонаселенный равнинный край. Наши смуглые друзья пригонят бревна сами.

В Гуаякиле мы с Германом временно простились. Он остался ждать бревна в устье Гуаяс. Отсюда он перебросит их на пароходе вдоль побережья в Перу и возглавит постройку плота, который будет копией древних индейских плотов. А я вылетел рейсовым самолетом на юг, в Лиму, столицу Перу, чтобы подыскать место для нашей верфи.

Самолет взмыл в небо над берегом Тихого океана. Слева – пустынные горы Перу, внизу и справа – переливающийся бликами могучий океан. Здесь мы пойдем на плоту… Сверху океан казался бесконечным. Небо и вода сливались вместе далеко на западе, где чуть заметной линией был намечен горизонт. А ведь там, за этой равниной, еще сотни таких равнин, одну пятую земной окружности надо пройти, прежде чем снова появится суша – острова Полинезии. Я попробовал мысленно перенестись на несколько недель вперед, когда среди этой безбрежной синевы внизу появится наша скорлупка… Нет, лучше думать о другом, а то уж очень неприятно щекочет под ложечкой, совсем как перед прыжком с парашютом.

Выйдя с аэродрома в Лиме, я сел в трамвай и поехал в порт Кальяо. Здесь я быстро убедился, что все забито судами, кранами и пакгаузами, не говоря уже о таможне, управлении порта и прочих зданиях. А если где-нибудь с краю и остался незанятый клочок суши, там кишели любопытные купальщики, которые в два счета растащили бы наш плот вместе со всем снаряжением. Нынешний Кальяо – главный порт страны с 7-миллионным населением. Словом, в Перу обстановка для плотостроителей осложнилась еще больше, чем в Эквадоре. Я видел только один выход: проникнуть за высоченные бетонные стены военной верфи, за эти железные ворота с вооруженной охраной, которая грозно и подозрительно смотрела на меня и прочих посторонних, слоняющихся в порту. Попасть бы туда, в эту надежную гавань…

В Вашингтоне я познакомился с перуанским военно-морским атташе, и у меня было от него письмо. С этим письмом я на следующий день пришел в военно-морское министерство и попросил аудиенции у министра Мануэля Нието. Меня провели в роскошный, сверкающий зеркалами и позолотой зал. Вскоре туда явился и сам министр, коренастый, подтянутый офицер с осанкой Наполеона. Министр говорил четко и без околичностей. Что мне угодно? Я попросил разрешения построить плот на военной верфи.

– Молодой человек, – сказал министр, барабаня пальцами по столу, – вместо двери вы вошли в окно. Я охотно помогу вам, но мне нужно распоряжение министра иностранных дел. Я не могу так запросто пускать иностранцев на военный объект, да еще чтобы вы работали на верфи. Пишите в министерство иностранных дел и желаю удачи!

Я с содроганием представил себе теряющийся вдали поток входящих и исходящих. Как не позавидовать простым и суровым нравам эпохи Кон-Тики, когда не существовало бумажных барьеров…

Попасть к министру иностранных дел – это будет посложнее. У Норвегии не было своей миссии в Перу, и наш предупредительный генеральный консул Бар мог свести меня только с советником министерства. Я боялся, что этого окажется недостаточно. Может быть, меня выручит письмо доктора Коэна президенту республики? Через канцелярию президента я попросил об аудиенции у его превосходительства дона Хосе Бустаманте-и-Риверо. Прошло несколько дней, и мне передали, чтобы я к двенадцати часам явился во дворец президента Перу.

В Лиме больше полумиллиона жителей, это вполне современный город, раскинувшийся на зеленой равнине у подножия пустынных гор. Архитектура города, а особенно сады и парки, делают его одной из красивейших столиц мира, словно кусочек Ривьеры или Калифорнии с вкраплениями старинных испанских зданий. Дворец президента находится в центре города, его охраняет вооруженный караул в живописной форме. В Перу аудиенция – дело серьезное, и большинство видели президента только в кино. Солдаты в блестящих портупеях провели меня вверх по лестнице и длинному коридору к столу, где трое дежурных в штатском зарегистрировали меня и впустили через громадную дубовую дверь в зал с длинным столом и множеством стульев. Здесь меня встретил человек, одетый во все белое, он предложил мне сесть и исчез. Тут же открылась большая дверь, и меня ввели в еще более великолепный зал. Навстречу мне шел какой-то важный деятель в роскошном мундире.

«Президент!» – решил я и вытянулся в струнку. Нет, я ошибся. Человек в раззолоченном мундире указал на старинный стул с прямой спинкой и скрылся. Я сел на самый кончик стула, но не прошло и минуты, как открылась следующая дверь, и слуга с поклоном пригласил меня в изысканный зал с позолотой на стенах и на мебели. Слуга тотчас улетучился, оставив меня в полном одиночестве. Я сидел на старинном диване и видел перед собой целую анфиладу пустых залов. В полной тишине откуда-то издали донеслось осторожное покашливание. Затем послышались чеканные шаги, я вскочил и неуверенно приветствовал еще одного важного господина в военном. Но и это был не президент. Из того, что он сказал, я понял, что президент просил меня приветствовать, сейчас кончится заседание кабинета министров, и он освободится.

Десять минут спустя тишину опять нарушили чеканные шаги, и вошел человек с эполетами и золотыми шнурами. Я живо встал и отвесил глубокий поклон. Человек с эполетами поклонился еще ниже и повел меня через множество залов и вверх по лестнице с толстой ковровой дорожкой. В крохотной комнатке, где едва-едва уместился кожаный стул современного вида и диван, он оставил меня одного. Вошел коротенький человек в белом костюме, и я с тоской подумал: куда меня поведут теперь? Но он никуда меня не повел, а только приветливо поздоровался. Это был президент Бустаманте-и-Риверо.

Президент знал вдвое больше английских слов, чем я испанских, так что, когда мы поприветствовали друг друга и он жестом предложил мне сесть, наш общий словарный запас оказался исчерпанным. С помощью жестов и знаков можно многое выразить, но нельзя попросить разрешения работать на военной верфи Перу. Мне было ясно одно: президент меня не понимает. Да он и сам это чувствовал, потому что вскоре исчез и вернулся с министром авиации, генералом Армандо Ревередо. Министр был крепкий, спортивного вида мужчина в форме ВВС, с «крылышками» на груди. Он превосходно говорил по-английски с американским акцентом.

Я поспешил извиниться и уточнил, что мне нужен порт, а не аэропорт. Генерал, смеясь, объяснил, что его просили только быть переводчиком. Он терпеливо перевел мою гипотезу президенту, который слушал очень внимательно, время от времени задавая через Ревередо тонкие вопросы. Наконец он сказал:

– Если вопрос стоит так, что тихоокеанские острова были первоначально открыты выходцами из Перу, наша страна тоже заинтересована в вашей экспедиции. Говорите, чем мы можем вам помочь.

Я попросил, чтобы нам отвели место для постройки плота на территории военной верфи, открыли доступ в военные мастерские, выделили складское помещение, не облагали пошлиной наше снаряжение, разрешили нам пользоваться сухим доком и помощью личного состава верфи и чтобы какое-нибудь судно отбуксировало готовый плот в открытое море.

– О чем он просит? – нетерпеливо спросил президент; я понял его даже без перевода.

– Пустяки, – коротко ответил Ревередо, и президент кивнул: согласен.

В заключение Ревередо обещал мне, что министр иностранных дел сегодня же получит личное предписание президента и военно-морской министр Нието сделает все, о чем мы просим.

– Боже храни вас всех, – смеясь, сказал генерал, потом покачал головой.

Вошел адъютант и сопроводил меня до поджидавшего охранника.

В этот день газеты Лимы писали о том, что из Перу выйдет на плоту норвежская экспедиция. Одновременно сообщалось, что закончила работу шведско-финская научная экспедиция, которая изучала жизнь лесных индейцев в бассейне Амазонки. Два члена этой экспедиции поднялись на лодке вверх по реке до Перу и только что прибыли в Лиму. Один из них, Бенгт Даниельссон из Упсальского университета, собирался теперь заняться горными индейцами Перу.

Я вырезал эту заметку и сел писать Герману письмо о том, что есть участок; вдруг кто-то постучал. Вошел высокий загорелый мужчина в тропическом костюме. Рыжая борода словно язык пламени, и когда он снял белый шлем, то можно было подумать, что это пламя опалило у него почти все волосы на голове. Хотя гость пришел ко мне прямо из дебрей, сразу было видно, что его настоящее место – в читальном зале.

«Бенгт Даниельссон», – подумал я.

– Бенгт Даниельссон, – представился он.

«Видно, он слышал про нашу экспедицию», – решил я и предложил ему сесть.

– Я только что услышал, что вы задумали экспедицию на плоту, – сказал швед.

«И он, как этнолог, пришел, чтобы разгромить мою гипотезу», – догадался я.

– И я пришел, чтобы спросить, не возьмете ли вы меня с собой на плот, – мирно произнес он. – Меня интересует гипотеза переселения.

Я знал о нем только, что он ученый и что он явился в Лиму из дремучего леса. Но если швед решился в одиночку идти на плоту с пятью норвежцами, значит, он не трус. К тому же даже густая борода не могла скрыть его покладистый и веселый нрав.

Шестое место было еще не занято, и Бенгт стал членом нашей команды. Кстати, он единственный из нас говорил по-испански.

Через два дня, сидя в самолете, летевшем вдоль побережья на север, я снова почтительно обозревал простершийся внизу безбрежный океан. Казалось, он парит в воздухе… Скоро наша шестерка – шесть микробов верхом на былинке – поплывет по этому скопищу воды, которая буквально переливается через край у горизонта. Мы будем жить в своем уединенном мирке, и некуда деться друг от друга. Впрочем, пока что нам никак не тесно. Герман в Эквадоре, ждет бревен. Кнют Хаугланд и Торстейн Робю только что прилетели в Нью-Йорк. Эрик Хессельберг – на теплоходе, идущем из Осло в Панаму. Я лечу в Вашингтон, а Бенгт сидит в гостинице в Лиме, ждет остальных.

Никто из них не видел друг друга раньше, и нрав у всех совершенно разный. Значит, пройдет не одна неделя, прежде чем мы надоедим друг другу своими рассказами. Никакой шторм, никакой циклон не опасен так, как личные недоразумения, когда шесть человек на несколько месяцев заточены вместе на тесном пространстве плота. Тут добрая шутка порой равноценна спасательному поясу.

В Вашингтоне по-прежнему дул морозный ветер, стояли февральские холода. Бьёрн договорился с американскими коротковолновиками, что они будут ловить сообщения с плота, и теперь Кнют и Торстейн полным ходом готовили аппаратуру. Кроме обычных коротковолновых передатчиков нам удалось добыть специальные радиостанции того типа, на котором они работали в войну.

Чтобы выполнить все, что мы задумали, надо было основательно подготовиться, и наш архив рос не по дням, а по часам. Письма из военных и гражданских учреждений на белых, желтых и синих бланках на английском, испанском, французском и норвежском языках. В наш деловой век для похода на плоту надо истратить не меньше полпуда бумаги. Законы и постановления связывали нас по рукам и ногам, надо было распутывать один узел за другим.

– Бьюсь об заклад, что наша переписка потянет десять килограммов, – сказал однажды Кнют, тоскливо глядя на пишущую машинку.

– Двенадцать, – сухо ответил Торстейн. – Я уже взвесил ее.

Видно, моя мать хорошо представляла себе, как трудно давалась нам подготовка; недаром она писала: «…теперь бы только знать, что вы все шестеро собрались вместе на плоту и все в порядке!»

А тут пришла телеграмма-молния из Лимы: Герман купаясь, попал в прибой, и его ударило волной о берег. Сильные ушибы, вывихнута шея. Его положили в городскую больницу.

Торстейн Робю немедленно вылетел на юг вместе с Герд Волд: она в войну была лондонским секретарем известной в Норвегии диверсионной группы Линге, а теперь помогала нам в Вашингтоне. Они узнали, что Герман уже вне опасности. Но когда врачи вправляли шейный позвонок, ему пришлось полчаса висеть на ремне, который ему надели на голову. Рентген показал, что верхний шейный позвонок треснул и повернулся задом наперед. Только железное здоровье Германа спасло его. Весь в синяках, с негнущимися суставами и ноющими костями, он при первой возможности вернулся на верфь и возглавил строительство плота. Врачи назначили ему длительное лечение; еще неизвестно, сможет ли он участвовать в плавании. Впрочем, сам он ни капли в этом не сомневался, хотя уже испытал на себе силу объятий Тихого океана.

Прилетел из Панамы Эрик, явились из Вашингтона мы с Кнютом, и вот мы все в сборе на старте в Лиме.

На военной верфи у причала лежали наши великаны из Киведо. Для меня это было все равно что встретиться со старыми друзьями. Огромные бревна, желтый бамбук, прутья, зеленые банановые листья, а кругом – грозные, стального цвета миноносцы и подводные лодки. Шестеро светлокожих северян и двадцать смуглых военных моряков, в жилах которых текла инкская кровь, орудовали топорами и длинными ножами, тянули канаты и вязали узлы. Щеголеватые морские офицеры в синих с золотом мундирах подходили и с недоумением смотрели на этих бледных чужеземцев и странный строительный материал, вдруг очутившийся на военной верфи.

Впервые за много веков в бухте Кальяо строился бальсовый плот. Там, где, согласно преданию, люди Кон-Тики научили приморских индейцев водить такие плоты, представители нашей расы, согласно историческим источникам, запретили индейцам ходить на плотах. Дескать, опасно для жизни плавать на грубом, непрочном плоту. И потомки инков, верные духу времени, ходят в выутюженных брюках и матросках. Бамбук и бальса ушли в область преданий, их сменили броня и сталь.

Оборудованная по последнему слову техники военная верфь здорово выручила нас. Бенгт был переводчиком, Герман – прорабом. Работа спорилась. Нам помогали столярная и парусная мастерские, под наши материалы отвели половину пакгауза. Небольшой причал на понтонах, с которого мы спустили на воду бревна, был нашим главным рабочим местом.

Для основы плота выбрали девять бревен потолще, в них сделали глубокие зарубки для канатов, чтобы связать все вместе. Гвозди и проволока исключались. Отобранные бревна спустили на воду рядом друг с другом: улягутся, как равновесие требует, тогда уж можно вязать плот. Самое длинное, четырнадцатиметровое, бревно лежало посередине, выдаваясь и спереди, и сзади. По бокам следовали по росту все более короткие бревна, так что длина стороны равнялась 10 метрам, а нос выдавался вперед тупым углом. Сзади плот был срезан почти по прямой, только три средних бревна выступали, служили опорой для уложенной поперек широкой бальсовой колоды с уключинами для длинного рулевого весла. Скрепив основу концами пенькового каната толщиной в 5/4 дюйма, мы сверху положили поперек девять бревен потоньше, с просветом примерно в один метр. Итак, самый плот был готов; на соединения пошло около трехсот концов каната, узлы были прочнейшие. Дальше мы настелили палубу из бамбуковых реек, связанных в секции, и накрыли их матами, которые сплели из прутьев бамбука. Посреди плота, чуть ближе к корме, выстроили небольшую хижину. К стоякам из толстого бамбука привязали плетеные бамбуковые стены, а крышу из бамбуковых реек застелили внакрой плотными банановыми листьями. Перед хижиной – двойная мачта из твердого, как железо, мангрового дерева; нижние концы ее упирались в палубу, а скрещенные верхушки были крепко связаны вместе. Сложили два ствола бамбука – получилась прочная рея, на которой укрепили большой прямой парус.

Впереди брёвна основы срезали наискось, чтобы они лучше резали воду, а поверху вдоль носа укрепили бортик.

В широкие щели между бревнами мы просунули вертикально вниз на 1,5 метра пять дюймовых сосновых досок шириной в два фута, закрепив их клиньями и канатами. Доски были размещены беспорядочно и играли роль маленьких параллельных килей или швертов. Задолго до прихода европейцев инки оснащали свои плоты такими швертами против бокового сноса под напором ветра и волн. Мы не стали делать ни поручней, ни ограждений, лишь уложили вдоль бортов по бальсовому бревну.

Наш плот был точной копией древних перуанских и эквадорских плотов, мы добавили только бортик на носу, и тот оказался совершенно излишним. Что до частностей, то тут можно было руководствоваться своим вкусом, лишь бы это не влияло на мореходные качества плота. А частности могли в конечном счете приобрести очень важное значение, ведь плот долго будет, так сказать, всем нашим миром. И мы постарались возможно более разнообразно обставить нашу крохотную палубу.

Бамбуковый настил закрывал бревна не целиком, а только впереди хижины и вдоль ее правой, открытой стороны. За стеной слева было что-то вроде заднего двора, заставленного ящиками и всякой всячиной, так что можно было пройти лишь по самому краю. На носу и на корме пола не было. Идешь вокруг хижины с желтых бамбуковых матов на круглые серые бревна, потом шагаешь мимо штабеля ящиков. Вместе не так уж много шагов, но все-таки какое-то разнообразие, чтобы теснота не слишком угнетала душу. На самой верхушке мачты мы укрепили доску, не столько для того, чтобы с нее высматривать сушу, когда пересечем океан, сколько для того, чтобы можно было в пути вскарабкаться туда и поглядеть на море сверху.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.