1 июня, понедельник.

1 июня, понедельник.

Вчера вечером звонила Мариэтта Омаровна, наверное, разговор пойдет о внучке, и я сразу же решил, что лучше, хотя мне это не очень удобно, чтобы М. О. не мучилась в неизвестности, встретиться с ней завтра. Но чем я могу ей помочь? Тем не менее, договорились в час дня в институте. Придется ехать, идут дипломные работы, надо за всем присматривать. Пока читаю дипломы на защиту 9 июня. Дипломов чуть ли не пятнадцать штук, все это в основном проза, которая для чтения очень временеёмкая, надо читать хотя бы один в день. Правда, мне это интересно, как новые веяния, как подпитка, а просто просматривать я не умею. Но с другой стороны, времени на чтение толстых журналов и художественной литературы уже не остается.

Дипломная работа Анны Стручковой называется «Каллиграфия». Собственно, это предпоследний в небольшом сборнике рассказ о некой Галине, закончившей десять лет назад школу и сидящей безвылазно в регистратуре, где она неразборчивым почерком – быстрей, быстрей – выписывает талоны к врачу. Ей, конечно, хотелось бы стать врачом, но три раза она уже проваливается на экзаменах. В какой-то момент она вспоминает о своем каллиграфическом почерке в школе и решается снова, несмотря ни на что, пробовать попасть в институт – ну что же, врачом станет в сорок лет.

Вот тебе и другой акцент письма – теплый, и главное, запоминающийся. Я ведь коснулся только рамок сюжета, а рассказ полон замечательными теплыми деталями. И так весь сборник, где лучший рассказ – это «полярный летчик» – лжепапа, который имел две семьи, но мама-то его, несмотря ни на что, любила, а папа был агентом по снабжению. Здесь же «Айдар» – буряты и их человеческие жертвоприношения, может быть, это самое лучшее, «Венера» – полная и прекрасная, как Венера, работница столовой, обокравшая молодого рабочего в ночь любви, и «Письмо» – бабушка пишет внуку из разоренной деревни письмо, это какая-то ситуация наоборот. «Здравствуй, дедушка, Константин Макарыч…». Бабушке кажется, что она на это письмо внука отвечает, а уже лет десять никакой почты в деревню не приходит.

Здесь есть ошибки, корявости, но это русская национальная проза, оставляющая после себя щемящее чувство всеобщего сострадания и любви.

С М. О. поговорили, как всегда, очень широко и сердечно, и скорее о литературе, нежели о внучке. Если о внучке с фамилией Астафьева, то здесь следующее: у девочки какая-то тотальная аллергия. Именно поэтому, практически, она не ходила на семинар к Ю. С. Апенченко, но бабушка принесла четыре очерка. На то, чтобы принести очерки, написанные вместо внучки ею самой М. О., никогда в жизни не пойдет. В крайнем случае, прочтет и поправит. С Апенченко по телефону договорились так: он прочтет очерки, чтобы поставить зачет, а саму девочку на следующий год я возьму к себе в семинар.

В разговоре среди прочего, не без гордости М. О., которую уже давно за глаза прозывают «железной леди российского литературоведения», передала мнение одного из своих зарубежных коллег: «Чудакова оппонентов в плен не берет». Много говорили о тыняновских чтениях, на которые М. О., находит деньги и людей, тянет уже чуть ли не тридцать лет, и о некоторых фактах биографии Булгакова. У М. О. также мое видение Елены Сергеевны Булгаковой. Но, правда, она заметила: «он хотел, чтобы им руководили». Я, в свою очередь, рассказал М. О., как мне понравилась передача о Бурлюке и Шкловском, в которой она участвовала. Тогда же, во время просмотра, я удивился, как наше телевидение достало Кому Иванова, который, по слухам, является еще и сыном Бабеля, и еще раз понял, что мою интуицию нельзя сбрасывать со счетов. Эту съемку в Америке Мариэтта Омаровна и организовала. Говорили также о «не замеченном» в советское время «пролетарском писателе» А. Митрофанове, я обязательно прочту статью о нем в подаренном мне сборнике. Я ведь тоже отчасти «незамеченный».

На кафедре встретил и Андрея Василевского – он подарил мне, как всегда, «Новый мир», на этот раз девятый номер.

Вечером через Интернет получил два письма, одно от Марка, другое от Анатолия Ливри. Марк сражается со своими, вернее, моими оппонентами, Анатолий довольно спокойно пишет о моих книгах и называет Марка «филадельфийцем».

Видимо, в свое время Анатолию крепко досталось от своих отечественных американцев. Собственно об этом, как и в прежние разы, он и пишет довольно подробно. Но, мне кажется, называя этих господ славистов филологами, и он, и «ихняя» общественность глубоко заблуждаются, – это лишь учителя русского языка и преподаватели школьных знаний о русской литературе. Французские коллеги, вечно не желающие вмешиваться в чужие дела, их переоценивают. Вся эта свора славистов, в свое время поменявшая не очень родное отечество на ломоть колбасы, к сожалению, правит бал и в нашей словесности. Очень знаково также утверждение Анатолия о сверхфеминизации «литературы». Письмо очень интересное, и его я, прежде чем напишу ответ, буду перечитывать несколько раз. А пока вписываю один абзац из письма, который, собственно, касается напрямую меня.

«Прочёл Твербулъ с Дневником, а также Ваши эпистолярные отношения с филадельфийцем. Вы сумели замедлить ритм слога до мемуарных длиннот, сиречь, совершили – с чем Вас и поздравляю! – демарш прямо противоположный современному «писательству»: когда «литераторы» ускоряют хромоногий, с одышкой и отхаркиванием, бег своего письма – до подёнщицкой трусцы. Поскорей бы закончить да содрать плату с хозяина! Ибо считается (и в этом основное сатанинское наваждение, преследующее ныне прозаиков и «поэтов»), будто всякое слово, напечатанное – даже вывешенное в Интернете! – стоит другого. А тут ещё и сверхфеминизация «литературы»! Уверен, эти неспособные совладать с женскими гормонами «писатели и профессора» вели бы воистину счастливую жизнь, если бы нянчили детей, доили коз да коров и исповедовались еженедельно, не умея ни читать, ни тем паче – писать. Ответственность за данную катастрофу несут, конечно, поколения реформаторов мужского пола.

Мир, который Вы описываете, мне незнаком. Большинство персонажей, упомянутых Вами, известны мне лишь понаслышке, а их публикаций я не видел: вот уже лет двадцать (за редчайшим исключением) я читаю и перечитываю, со всем благоговением коего они заслуживают, лишь Пушкина, Гоголя, Толстого, Чехова, Бунина – вплоть до тотального заучивания наизусть их прозы, – и чем больше насыщаюсь ими, тем глубже суть их творчества открывается мне. Для напитывания классиками, во-первых, нужно хорошо родиться (неравенство – есть неотъемлимое условие созидания); во-вторых, необходимо всегда желать учиться, никогда самому не становясь на уровень мэтров: перманентная учёба – необходимый первый этап творчества. Всё это, конечно, не продуманное решение и не «поза», но – физиологический выбор».

В своем письме Марк, в том числе, пишет и об отзывах на нашу с ним книгу. В том числе и о том, что книга объявлена в продаже чуть ли не в сорока книжных интеренет-магазинах – я, который выпустил не одну за последнее время книгу, никогда не отслеживал подобное. Но самое интересное, что к нему, как представителю и определенной диаспоры, поступают и письменные заявления, которые, как я понимаю, не доставляют Марку удовольствие. Он приводит письмо, которое он отослал одной своей корреспондентке. Ее письмо Марк, из деликатности, мне не пересылает, а только свой ответ. Этот ответ я тоже цитировать не стану, но вот, пожалуй, один абзац. Без этого абзаца, да и другого мне не обойтись.

«Однажды Вы написали провидческую фразу, я её как-то недооценивал: «Последнее касается и Вас, у Вас то же самое славянское стремление стать ради слова под пулю». Как в воду смотрели. Разумеется, драматизировать не приходится, и отлучение от общины, как Спинозе, мне не грозит. Но для ряда читателей еврейского происхождения (ох, как нелегко и неприятно отстукивать мне эти слова!) социально-культурное общение, заполненное такими личным и искренними мотивами, не на общественном , не на официальном , уровне с русским человеком и из России – явление табуированное. Привыкшие в прошлой жизни к поискам подтекстов и мыслей между строк, им всюду видится и слышится незримый смысл намерений, макиавеллевы интриги и происки скрытных врагов. Вот получил и я одно такое письмо, заполненное беспардонным шовинистическим аятоллизмом, столь знакомым по прошлому: «не сметь, шаг влево, шаг вправо –считается побег». И всё это беспомощно, непрофессионально, с передержками, выдёргиванием слов из фраз и сочленением их в предложения, приобретающие противоположный смысл. Вам, небось, хорошо знакома такая «критика». Этого я не стал удостаивать ответом, много чести, глупо мазаться о такую грязь.

Было и ещё одно письмо от профессионального, грамотного, толкового литератора (вернее, … ши, весьма мною уважаемой. Ей я решил ответить, т. к. её твёрдо сформулированное мнение всё же построено на ложном (каковым мне представляется) фундаменте, и я посчитал необходимым высказаться. Я не буду приводить её (назовём автора Н.) письмо, во-первых, оно не моё, ну и т. д. Но свой ответ (почти весь), из которого множество положений письма Н. станут ясными, привожу ниже».

К последнему абзацу приводит свой ответ, он очень любопытен, хотя моя защита Марком иногда, когда он ссылается, что я, среди прочего, был членом редколлегии у Г. Я. Бакланова, вызывает у меня улыбку. Но какова защита!

Отвечать на эти письма я буду несколько позже, все обдумаю, а потом продиктую, если получится, Е. Я.

Последнее. Мой вестник Ашот положил мне в почтовый ящик еще одно сообщение, касающееся восьмидесятилетнего Хуциева. При этом надо, конечно, помнить, что свою знаменитую роль, открывшую ему дорогу в кинематограф, Михалков сыграл именно у Хуциева в фильме «Застава Ильича».

«Дайджест новостей за 29. 05. 2009

Никита Михалков выгоняет журнал, поддержавший Марлена Хуциева.

В редакцию журнала «Искусство кино» пришла бумага за подписью председателя Союза кинематографистов Никиты Михалкова с предписанием освободить до 1 июня здание на улице Усиевича, которое журнал занимает с момента основания и которое было построено специально для него, сообщил источник в редакции журнала.

По мнению источника, это результат того, что главный редактор журнала Даниил Дондурей поддержал Марлена Хуциева на декабрьском съезде Союза кинематографистов.

Отметим, что, по данным «Московского комсомольца», определенные неприятности начались и у самого Хуциева. В новом списке Ученого совета ВГИКа, предложенного ректором, нет имени знаменитого режиссера, хотя на данный момент в институте он руководит мастерской режиссуры художественного кино. По данным источника, в новом учебном году Хуциев работать во ВГИКе уже не будет.

Накануне прошел обыск в московском офисе общественной организации «Справедливость», также замешанной в скандале с Союзом кинематографистов, сообщает газета. Зампредседателя правления организации Сталина Гуревич представляла в суде интересы Марлена Хуциева.

В конце апреля 2009 года кинорежиссер Никита Михалков обратился в милицию с просьбой «оградить его от угроз со стороны заместителя руководителя фонда «Справедливость» Дмитрия Барановского». МВД тогда отказало режиссеру в предоставлении охраны.

Впрочем, редакция оставляет за собой право считать, что все эти неприятности посетили оппонентов знаменитого режиссера одновременно по воле случая.

Разбился огромный Аэробус А-330-200, который летел в Париж из Рио. Погибло 228 человек.

2 июня, вторник. Весь день дома, утром писал дневник и читал еще одну дипломную работу. На фоне того, что вчера звонил А. М. Турков и поделился своим мнением о скверных работах на семинаре у С. Ю. Куняева, работы учеников С. П. Толкачева мне кажутся почти идеальными.

А. М. несколько удивился, что среди студентов, учеников Куняева, есть и его собственный, т. е. куняевский, внук. В ответ я рассказал ему историю с защитой сына Ю. И. М. Рассказал, что голосовал «за», также завтра и я, и А. М. будем ставить положительные оценки за недотянутые дипломы. Мы – заложники наших литературных отношений.

В связи с этим разговором я вдруг вспомнил, что в свое время письмо «наверх», когда речь шла обо мне, не подписали Ю. И. Минералов и В. П. Смирнов. Ну, Смирнов понятно, он всегда в оппозиционной позе. А вот почему не подписал Ю. И. Минералов, мне вдруг стало ясно только теперь. Время подходило, сын заканчивал аспирантуру. А наш профессор догадывался, что я бы никогда не дал возможность защищаться в институтском совете сыну двух его членов.

Но – пора возвращаться к чтению дипломов. Работа Елены Иващенко. Здесь рассказ, сказка, повесть. Я даже не могу сказать, что лучше. Елена Иващенко это, конечно, волшебница языка. Сначала идет очень занятный биографический рассказ, о девочке, живущий в поселке наших дипломатов в Индии. Потом «Сказки для взрослых» о гноме Кузе, о вурдалаке. А потом шла повесть с не очень хорошим названием «Тропинка к свету». Это рассказ о юности, о первой любви, о счастливом, казалось бы, браке, об измене, о рушащейся семье. Неожиданный, непрямой язык, скрывающий чудо расширения смыслов. Слово цепляется за слово, возникают новые обстоятельства. Непрямое чувствование. Иващенко удивительным образом придает стереоэффект каждому движению своих героев и каждому повороту их мыслей. Это настолько близко и типично по отношению к жизни, что понимаешь, что это особым образом написанная жизнь, и начинаешь сомневаться, литература ли это? Очень здорово.

Днем ходил записываться на прием к нотариусу на 18 июня – это дело о праве наследования: квартира моих родителей и сберегательная книжка, на которую уже много лет приходила пенсия покойной В. С.

Вечером по телевидению показывали очень любопытный сериал о знаменитой актрисе «Третьего рейха», русской по происхождению Ольге Чеховой. Впервые, как очень умные и интересные люди, предстают Сталин, Гитлер, Геббельс, Берия. Очень любопытно, будет ли это ругать наша пресса.

В «Российской газете» пишут, что каждый десятый выпускник не найдет себе работу на бирже труда. И там же – о том, что половина негосударственных вузов уйдет с рынка образования. Это все косвенные свидетельства кризиса, как-то по радио я слышал, что терпит банкротство основной производитель «русского бренда» матрешек. А С. П. рассказал, что в том магазине, где он покупал сотовый телефон, ему сказали, что продажа мобильных телефонов снизилась в шесть раз.

3 июня, среда. В двенадцать дня, когда я ел гречневую кашу с молоком и собирался в институт на сегодняшнюю первую защиту дипломов заочников, по «Эху Москвы» передали, что осенью в МГУ может появиться новая ВПШ – школа «Единой России». Я все время думал, чем же еще уважаемый Садовничий заплатит за возможность вопреки Конституции – не отрицаю, и у меня были такие мыслишки, но министерство, ссылаясь на прокуратуру, их отсекло – остаться ректором после семидесяти лет. Он уже сдал свою «принципиальность», допустив ЕГЭ в университет, от чего ранее, по высшим соображениям, отказывался. Теперь еще и партшкола. Выступавшая здесь же по радио, судя по голосу, немолодая профессор сказала, что нарушен базовый принцип: наука вне партийности.

Никитина Мария Вячеславовна. «Лутоха» – это три главы из повести или романа. В заголовке название деревни, кажется, это местное название березы или мелкой, еще неокрепшей, березы. В предисловии, вернее в автобиографической справке автор, ссылаясь на В. Г. Распутина пишет: «У автора этой работы счастливый дар – это язык, точный, теплый и ничуть не надуманный, самольющийся, как бы даже самотканый. Впитывать его в себя – одно удовольствие» – слова из рецензии Валентина Григорьевича Распутина на первую главу «Лутохи» – самая большая моя награда. С языком, может быть, все и на месте, но с ведением сюжета далеко не все в порядке. Вообще у Марии очень, как мне кажется, высока самооценка. На первой же странице своего автобиографического представления она четыре раза употребляет слово писатель то по отношению к себе, то производное от слова по отношению к самой же написанному. Ну, да ладно. Сюжет – деревня, где у одинокой очень хорошей женщины рождается сын с «лицом, искореженным природой». Как и всегда в деревенской прозе, цепь семейных историй, в общем-то, написанных по трафарету: война, Берлин, счастливое обретение, прожитая жизнь. Главная героиня с многозначительным именем Серафима – «на перепутье мне явился» – в какой-то период своей жизни встречает на поле Ангела, ангела-хранителя своего сына. Это самый интересный и неожиданный кусок повести. Здесь литература переходит в философию и теологию. Ангел скажет ей, что сын может стать великим музыкантом, но при этом потеряет свою чистую душу и он, ангел, любуясь этой душой, нарушает свой ангельский чин, чтобы предупредить мать. Дальше развитие сюжета, описания лесов, полей, зимнего леса. Все это читать отчасти и скучно, но человек Мария значительный. Много любопытных моментов: например, во время болезни мать вдруг почти инстинктивно начинает прясть шерсть, и это привычное и монотонное дело как бы возвращает ее к жизни. Все идет от пафоса, но до дешевой сентиментальности. Посмотрим, как пойдет защита.

В 15 часов защищался семинар у Куняева, еще накануне мне звонил А. М. Турков и говорил, как все слабо. Некоторое недоумение вызвала работа внука руководителя семинара Александра Куняева. Диплом не вычитан, с массой смысловых ошибок, небрежностей. Турков поиздевался, мне кажется, над обоими: «Кастальский» ключ превращается у дипломника в «Кастильский». Оппонирующий Э. Балашов: «Быть грамотным – значит любить родной язык. Много внешнего, пока не нашел себя». Правда, в пафосе мальчику не откажешь, громок и внешне ярок, это вещь не самая легко отыскиваемая.

С отличием получила только одна студентка, Любовь Чиканова, которая читала свои стихи невнятно и плохо. Читает действительно из рук вон, но в автобиографической справке написала, что из семьи сосланных в свое время дворян-народовольцев. Турков: «Наиболее укорененная работа семи­­нара, не боится трудных тем». Здесь, как всегда, с образцовым разбором выступила Л. Г. Баранова-Гонченко: «В современной поэзии мы пытаемся видеть новое время. Недостает фонетической игры. В стихотворных поисках смысла жизни побеждает знание предметов».

Мне нравился очень неровный Вася Струж, но он ругнул в нескольких местах, и не очень ладно, филадельфийцев, и пятерки не получил, но он уже член СП, у него книги, стихи у него скорее не поэзия, а публицистика.

Поздно вечером наконец-то открыл «Литературку», она выходит по средам. Как всегда прочел Л. Пирогова, о лидерах Нацбеста, а потом начал статью знаменитого пушкиниста В. Непомнящего. Целую колонку Непомнящий посвятил фильму Хамдамова, который по каналу «Культура» шел после 12-ти ночи. Мне стало чуть обидно: нигде не упомянули, что этому высоко оцененному знаменитым литературоведом фильму, два года назад на Гатчинском фестивале присудили Гран-при. Это уже замечаю не в первый раз – точность собственных оценок.

Воробьева Лина, работа, которую С. Ю. Куняев определил, как «придуманный мир», и ЖигаловаЕлена. Опять Л. Г. Баранова-Гонченко: «нежелание овладевать традицией, все торчит, все эпатирует, нет обновления, все в компьютерном порядке, почти все условно». Правда, Балашов, говорит о больших возможностях. Посмотрим, дай-то Бог!

Калугина Евгения. «Балансирует на уровне сверхбанального. Реестр банальностей русской альбомной поэзии. Восторженная торопливость, сужение культурного круга». Е. А. Кешокова посоветовала в своей рецензии – она где- то путешествует: «Больше строгостей в отборе и меньше пафоса».

Курятова Анна. Г. И. Седых: «не реализовалась, хотя при поступлении ее работа стала событием». Балашов привел цитату Мандельштама о том, что «девичья поэзия вся засорена метафорами».

Не успеваю следить за политикой, а все время что-то происходит.

4 июня, четверг. С восьми почти до двенадцати опять читал дипломные работы. У меня новая серия – семинар А. Ю. Сегеня. В этот раз это опять дамы. А где же время на личное чтение, прогулки, личную жизнь? Молох оплачиваемой работы растирает дни в порошок.

Комракова Лариса – тридцать пять лет – не обжигающая молодость – и отсюда:и жизненный опыт, и определенная сноровка. Работает корректором в рязанской газете, лауреат нескольких конкурсов, и автор прозаических и поэтических сборников. Знает ходы и понимает, чего от нее хочет читающая публика. В подборке три рассказа, один из которых, «Акума», об Анне Ахматовой в трагический момент второго ареста сына. Два других: «Всего один ход»– девочки-шахматистки и жажда победы во чтобы-то ни стало, и «Подарок» – на собранные от завтраков деньги девочка не во время дарит матери на день рождения подарок – о чувстве справедливости. В «Подарке» поразило одно сравнение. Шахматная противница героини одноглазая девочка. «Пиратская лента сбилась немного набок, и Лизе показалось, что там зияет, словно расплывшаяся яичница белесая пустота». Все остальное по тексту чисто, почти стерильно. Ощущение среднего и довольно скучного профессионализма. Но хорошо, что это не нюханье собственных подмышек, как у наших девиц с очного отделения.

Очень ординарно начинался и «отрывок из повести», видимо, сама повесть еще и не совсем готова. Детство и юность героини, детские привязанности и молодая девичья дружба. Здесь сначала довольно привычная коллизия одиночества, а потом все расплывается на несколько потоков. Читается, правда, с жадностью. Женские судьбы, мать дочь, дочь несчастная, разводы, красавец муж, молодой любовник, дочь кончает самоубийством. Очень своеобразная литература, где важен скорее факт жизни, нежели что-то другое. Сильно, но все же лишь намекает, а не показывает трагичность сцепления всех обстоятельств. Хорошо написана сцена вожделения. Когда читал о парке в психиатрической больнице, вспомнил и эпизоды из своей жизни: как я ездил в Кащенко, пруд, скамейки, отчужденность жизни. К сожалению, в тексте много устоявшихся словосочетаний: «волосы густой волной легли на плечи», «подо мной разверзлась пропасть», «единый порыв», «спасительный сон», «как фарфоровая статуэтка» и пр. В конце много, якобы психологических, а по сути беллетристических сцен. Но в принципе, много лучше, чем у многих. Хорошо.

Вечером – в театр «Etcetera», на спектакль Максима Курочкина. Вроде бы давно возникла идея написать статью о своих учениках. Пока о спектакле не говорю, спектакль небольшой, час сорок, без антракта. С двумя аплодисментами в середине и небольшой, на два вздоха условной овацией в финале. После спектакля пошел пешком по Мясницкой, через Лубянку, бывшую площадь Дзержинского, через Охотный ряд до Кропоткинской. Как замечательно похорошел центр, какие новые открываются виды, и как плохо я Москву знаю. Фуршадтский переулок, Кривоколенный, надстройка над старинным домом, где сейчас «Библио-Глобус», непонятное строительство напротив, почти на самой Мясницкой. Центр застраивается так, чтобы и ножа не просунуть. Над Большим театром невероятно длинная стрела подъемного крана. Передний фасад затянут материей с нарисованным Большим театром, но фронтон уже весь целиком сделан и открыт всем напоказ, будто и делали его скорее, скорее, в назидание: уже нет герба СССР, а орел в окружении африканской геральдики – то ли львы, то ли тигры. А вот старый корпус МГУ реставрируют и оставляют надпись «ордена Ленина» над портиком и, кажется, сам этот орден на фронтоне. Уже почти целиком законченной, перед взгорбленной в мещанском уборе Манежной площадью, стоит гостиница «Москва». В свое время, еще до перестройки, я в очерке в журнале «Октябрь» предсказал, что уверен, еще при жизни моего поколения будет восстановлен храм Христа Спасителя. Абсолютно уверен, что довольно скоро и этот коммерческий горб с фонтанами, куполками, скамейками снесут, и снова мы увидим самую большую и красивую площадь в Европе.

Теперь о спектакле. Пошел в надежде, что тут у Максима окажется хорошая пьеса. Нет, обычное сочинение: для антрепризы, достаточно, после «Леса» и «Без вины виноватые» Островского – вторичное. Основной тезис, два актера: Счастливцев и Несчастливцев.

Я, пожалуй, зря не согласился написать реплику о «Мастере и Маргарите» у Дорониной. А все потому, что не прочел материала в «Известиях». А что они, если бы в «Известиях» посмотрели, написали бы про игру Калягина и его партнеров. Боже мой, сколько дешевого, верхнего крика, какой низкосортный балаган! Но каков зал, впрочем, молодежи почти нет, пенсионеры в париках и буклях, каковы знаменитые кресла, опускающаяся люстра, занавес, раздвигающийся в двух направлениях и вдоль сцены и закатывающийся вверх. Программка стоит 60 рублей, но крошечная чашечка espresso в буфете – 180.

В Санкт-Петербурге открывается экономический форум, а где-то в области жители перекрыли трассу, потому что им не выплачивают зарплату. Путин слетал, разбранил собственников за хищный эгоизм, и, кажется, туда перевели деньги. Сюжет я не видел, но, похоже, крупно досталось любимцу правительства Дерипаске. По слухам, основные деньги, которое правительство, под видом помощи, подарило предпринимателям и банкам, ушли именно к Дерипаске. Путин был грозен, бросил какой-то намек о контрафакте и не прошедших таможню грузах стоимостью в два миллиарда рублей, которые хранятся на каком-то из московских рынках.

5 июня, пятница. Вчера на дачу, где в теплице без воды томятся и пропадают помидоры, попасть не удалось – была защита. Сегодня в институте презентация большого альманаха «Дважды два». Альманах выпустило издательство «Пик», которым руководит А. Е. Рекемчук. Подзаголовок огромной, роскошно изданной книги: «альманах молодых писателей для молодых читателей». На презентации мне пришлось выступить, и, как всегда, я не сумел что-то утаить. Мне показалось, что слишком все это гламурно и роскошно. Если «для молодых», – то хорошо бы иной формат, чтобы книжку можно было положить в карман. Также сказал о некоторой репортажности отдельных прозаических произведений. Заметил также скудость поэтического портфеля – некоторые стихи я уже видел в периодике. Может быть, моя речь была не очень праздничной, но, по крайней мере, честной. Я не умалял огромного вклада А. Е. Рекемчука в это большое дело. Критиковать что-либо, конечно, легче, чем делать и создавать. Презентация прошла замечательно, в президиуме сидели Рекемчук, Тарасов, Сережа Мнацаканян, я сел в сторонке. Кормили тоже хорошо.

За столом во время фуршета я услышал поразительную вещь от одного нашего преподавателя, по жене связанного с театром. Оказывается, уже несколько месяцев во МХАТе им. Чехова, т. е. у Олега Табакова, арестованы люди, занимающи­­еся театральными деньгами и хозяйством. Говорят о расхищении бюджетных денег. Будто бы несколько раз Табаков пытался встретиться с В. В. Пу­­тиным, но тот его не принимает. Прессе приказано об этом пока помалкивать, а Табакова, конечно, под огонь не подставят – слишком уж он знаковая для режима фигура.

Сегодня же по телевидению вспомнили о гостинице «Москва», которой я любовался только вчера. При ее строительстве исчезло 87 миллионов долларов пришлось заплатить городу, чтобы гостиница не ушла в собственность зарубежных банков, которые давали деньги на реконструкцию. Теперь начинаешь понимать, почему иногда возникает страсть к реконструкции. Но самое поразительное, что тут же стали показывать и дом Веневитинова, который во время вчерашней прогулки я довольно долго рассматривал. В нем, оказывается, бывал и Пушкин, и уже в советское время жил Галич. Дом тоже реставрируют, здесь уже нет ни одной детали пушкинской поры. Исчезли камины и лепнина, дом практически разобрали, а тем временем деньги на реставрацию закончились. Я начинаю бояться своих предвидений.

6 июня, суббота. Еще со вчерашнего начал готовиться: завтра год, как умерла Валя, придут люди. Разобрал среднюю комнату, где я всегда работаю, разносил по двум другим комнатам книги, бумаги, перетащил компьютер, что-то убрал на кухне. Поставил размораживаться купленного ранее судака. Утром рыбу почистил, порезал, сделал фарш и пошел на рынок покупать недостающую морковку и другие продукты. Пока все это стоит на плите в кастрюле на маленьком огоньке, а я дочитываю еще одну работу из семинара А. Ю. Сегеня.

Это, конечно, опять дама, и я невольно вспомнил фразу о женском засилье литературы из письма Анатолия Ливри. Опять вспомнил и фразу, оброненную Татьяной Толстой. За редчайшим исключением, чего-то у женщин в литературе недостает.

«Блошка банюшку топила…» – дипломная работа Людмилы Родиной, ей 44 или 45 лет. Для пишущего человека это расцвет, а для начинающего здесь трудности, потому что надо сначала освоить само письмо, умение выражать мысли и желание. Только когда подобное умение возникает и начинает действовать на уровне инстинкта, тогда уже можно говорить о литературе.

В дипломе четыре рассказа. Во всех довольно долгий обсказ обстоятельств и условий, а уже потом возникает некий эпизод, который и является действенным зерном. Все три рассказа претендуют на внутренний психологизм, в этой части всегда много назидательности, но вот ядро всегда хорошо и даже почти ново по конфликту. Это жуткий в своей беспощадности разговор с мужем («Когда шел дождь»), сцена мучения кошки («Послесловие к детству»), детская сцена с граммофонными пластинками и сцена застолья по поводу рождения ребенка («Бессмертна пока живу»). Все остальное, что эти сцены окружают, некий скрывающийся за беллетризацией, журнализм. Из рассказов – жизнь наших простых людей очень тяжела. Из мелких замечаний – «примадонн» в балете не бывает, «заказали ужин с закусками из заливных и копченых рыб, осетровой икрой и множества салатов». Или: «Надежным щитом была эта спина пухлому одеяльному свертку, обмотанному красными лентами, в своем движении сквозь звенящий сумрак февральского дня одинокому суровому айсбергу, при солнечном свете принимавшему форму сталинского двухэтажного дома». Нехороша и «податливая плоть». Я бы отметил «лязгнуло пастью подъезда» или «разлила жалобный вскрик тормозов смачную пощечину захлопнувшейся двери». Но стоит ли в прозе говорить о сравнении или метафоре?

Четвертый рассказ – это некий эпизод из жизни Ф. И. Шаляпина. Я допускаю, что-то подобное могло существовать. Новой реальности, в которую я бы поверил, вопреки своему представлению о личности певца, не получилось. Но рассказ по-своему хороший, хотя что такое «кулисные карнизы», я не знаю. Отсюда же и «примадонна балета». Возможно, рассказ включен в сборник ради некоего контраста.

Послеочередного похода в магазин: рыба, корейская морковь, немного ветчины, четыре банки сока, вода, прочел еще одну работу.

Это опять ученица А. Ю. Сегеня Ольга Пичугина «В сезон открытых окон». В двух рассказах, вернее, в двух «отрывках из повестей» и одном историческом этюде, действие происходит летом. Я, естественно, вспомнил название одной из своих книг – «В сезон засолки огурцов». Кстати, заглавие мне придумала В. С., а я ей, в свою очередь, придумал название для книжки – «Записки литературного раба».

Пересказать оба больших отрывка очень трудно – это любовь. В первом – девушка встречает молодого человека, но тот обречен и умирает. Во втором – молодой муж уходит от жены, но жить без нее не может, да и она без него. Конечно, везде есть некоторые привычные повторы и дальние повторения, но в принципе за довольно большое чтение, этот диплом я прочел легко, будто не работал, а просто с удовольствием читал. Исторический этюд – к старому академику Ивану Павлову приходит его однокорытник по семинарии и ведет разговор о Боге и о призвании. Надо сказать, что и этот этюд сделан ловко и убедительно. Все написано каким-то довольно чистым, почти стерильным, казалось бы, не литературным стилем, но очень определенным и точным. Это создает прочное впечатление реальности.

Вечером по НТВ в скандальной передаче «Момент истины» вдруг показали хозяина Черкизовского рынка и довольно подробно сам рынок, похожий на рабовладельческое государство. Не дружеское ли эхо это недавнего заявления Путина о двух миллиардах нерастаможенных товаров, хранящихся на одном из московских рынков?

Этой передаче предшествовал показ открытия в Турции огромного отеля, строительство которого обошлось в полтора миллиарда долларов. Самый дорогой отель в мире, фонтаны, мрамор и розы. Хозяином этого сказочного дворца оказался этот самый директор Черкизона. Естественно, я тут вспомнил о рассказах кого-то из рабочих, побывавших в том числе и на моей даче, об угодьях этого олигарха. Вот он, комплекс бедности в молодости и недостаток общей культуры. На открытии отеля в Турции была вся купленная элита мирового шоу-бизнеса. Показали каких-то знаменитых звезд и даже самого Ричарда Гира. Но и это не все. Показали также и приватную пленку с юбилея этого рыночного олигарха.

Вот он кутеж новой знати с привкусом телевещания. Здесь, во время приветствия раввина, было сказано, что этот, казалось бы, азербайджанский господин, происходит из горских евреев. Закончил господин, правда, Плехановку. Это свидетельствует о хорошем образовании. На знаменитом Черкизовском рынке в перестройку начинал с палатки. На этом юбилее была вся наша эстрадная элита и, как бы было прояснено, кто из каких горцев. Естественно, присутствовал Иосиф Кобзон, который никогда и ничего не скрывает, Максим Галкин, смешивший публику на русском языке, Филипп Киркоров, народный артист России, пел. Патриарх русской и русской советской режиссуры Марк Захаров, по словам ведущего телевизионную передачу Маркелова, так восторженно говорил о хозяине, как не говорил никогда ни об одном своем актере.

Какую элиту мы себе выбрали, каких кумиров себе навязали, какую власть поддерживаем! Ура.

7 июня, воскресенье. Встал рано утром, плохо спал, ощущение, что чего-то недоделал, чего-то недокупил. Побежал на рынок, добавил еще и мясной нарезки, и еще вина, и купил свежей клубники, и прекрасный вишневый пай. Все у тех же продавцов, которые меня узнают, еще с того времени, когда я появлялся у них в лучшем случае через день и покупал то сто граммов дорогой рыбы, то одну грушу. Уже в половине двенадцатого подъехал к дому С. П., и вместе с ним поехали на Донское кладбище. Москва пустая, на машине долетели минут за двадцать. Ландыши на отдельных участках кладбища, которые дней пять назад источали свежесть, уже почти отцвели. Здесь их не оборвали, потому что тут их охраняет не милиция, а мертвые. На нашем рынке вчера снова видел на прилавке у одной азербайджанки с десяток пучков ландышей – розничная продажа. Охраняем природу!

Постояли возле плиты, я положил на землю две своих алых розы. Потом попросил С. П. уйти и как следует, всласть отплакался, отрыдался. Я, словно паровоз, на полном ходу слетевший с рельсов. Плакал сегодня еще несколько раз, особенно когда мои дорогие гости что-то говорили о Вале. Но и моя мать, которая из-за болезни и смерти Валентины как-то отошла на второе место, вдруг стала все чаще и чаще всплывать в моем сознании и снах. А Валя так неотъемно и так часто стала появляться, что мне даже показалось это неестественным. Я начал думать, не убрать ли мне из комнаты ее портреты. Вот и сейчас, когда я пишу, четыре ее больших фотографии прямо передо мною. Иногда ночью, когда встаю и подхожу к выключателю, мне кажется, что я иду ее походкой.

На обратном пути с Донского кладбища заехали в магазин «Перекресток» и купили две упаковки – одну с каким-то традиционным салатом, а другую с «селедкой под шубой». Потом до трех часов, до первых гостей, уже вдвоем занимались столом. Витя еще сбегал в кулинарию за холодцом. С. П. варил плов. В. С. признавала лишь тот праздничный стол, где был холодец. Витя принес и баночку с хреном, тоже низменный элемент стола.

Вечер прошел замечательно, каждый что-то вспомнил о Вале, и я подумал, вот так и поддерживается память о человеке. Я обязательно теперь буду собирать людей и на день ее рождения. Были: Алла и Слава Басков, Леня Колпаков с женой, С. П., который Вале обязан частью своей карьеры журналиста, Витя, на руках которого Валя умерла, Лева Скворцов, Людмила Михайловна, которая часто к ней приезжала, когда я бывал в отъезде. Забыл прийти Ашот, не смог прийти Валера с Наташей, не был Толик, у которого недавно появился еще один ребенок. У Тани Бубновой сломана рука. Мы никогда не собирали нужных людей, а только близких, вот так было и в этот раз.

Но и здесь я не утерпел и, похоже, сговорил Леню на этот раз на год взять семинар Юры Апенченко, если Юра все же от семинара откажется.

Разошлись не очень поздно, я потом долго еще убирал со стола, а Витя отправился в загул и пришел, кажется, только под утро. Я все ему разрешаю, одиннадцатого у него защита диплома, а еще дней через десять, получив документы об окончании института, он уедет к себе на родину.

8 июня, понедельник. Сегодня хоронили Б. А. Покровского, но я, хотя и собирался, поехать не смог. И лег поздно и выпил как никогда много. Дочитывал еще один диплом из семинара А. Ю. Сегеня – «Царский огонь»Ирины Рязановой.

Работа эта очень неожиданная, опять историческая, небольшой, как определяет сам автор, роман о жизни патриарха Тихона. Я все же думаю, что работа сделана по другому принципу, по житийному. Неожиданное здесь – не выбор темы, а язык. Эта самая Рязанова просто чудесница языка, умение пропуска, народная стихия, огромное количество точных речений, пословиц, поговорок, несколько стилизованная, но живая речь. Но каковы были подлинные реалии? Вот допрос в ЧК.

«Все потонуло и живот затянуло. И живот задавило, к хребту прилепило…

– Что! И тапереча мало тебе?… Радость моя… На! Бог твой, где он? …Ха-ха-ха! Что? … Спасать тебя… не-ко-му…А-а. Кому ты, пат… патра… пат-т-три…тьфу! Н-нужен, а?… А?.. Так ты и живой опять? Мало… опять мало.

И слепым потоком стал, и дыха нету, и жило остановило… хлеб… хлебнуть-ти… чем…хосп… хоспо.. хоспоти… па.. парс… прасти хох!… От… Отче-е… отпу-у…сти-и…и-…и-им-м …Хох! бо… не… веда…

И звон закрыл все. Покровом кровавым и кровным. И не было ему дыры. И не было ему отверстии.

Рака».

Филологически это очень здорово. Но все время держу в памяти: не сманиваем ли мы наших студентов, не обольщаем ли? Будет ли кто-нибудь подобный роман читать, когда и я сам с трудом расшифровывал начало. Это не хуже ни Личутина, ни Зульфикарова. Но есть ли у них не любители, а читатели?

Во второй половине дня долго читал еще одну работу из семинара А. Ю. Сегеня, рассказы Ирины Зинкевич «Жизнь в кредит».

Здесь один фантастический рассказ («Товары по сниженным ценам» – покупка негодного и влюбленного робота), один злободневный «Снег» (о переписке по Интернету и, в принципе, об одиночестве) и еще два рассказа поменьше: «Жизнь в кредит, или Покупатель диванов» ( об отторжении давно живущих супругов) и «Английский» ( история молодой женщины, вышедшей замуж за иностранца). Во всех рассказах что-то смутно угадывалось читанное и знакомое. Конечно, все написанона вполне добротном уровне, гладко, и вот удивительно – все для хороших гламурных журналов. Сюда, когда буду выступать, еще покадю ( от слова кадило ) чем-нибудь современным и довольно четким. Но все же ощущение, что как-то мы здесь уходим с основного течения русской литературы.

Вечером позвонил Слава Ханжин из Норильска с призывом посмотреть Архангельского со товарищи на канале «Культура». Я, хотя и ответил, что все, что связано с литературой на телевидении, а паче того, с Архангельским я уже давно не смотрю, потому что понимаю, все это одна тусовка и единомышленники. Тем не менее канал включил – Валентин Непомнящий, Алексей Варламов, Андрей Хржановский и еще редактор «Ариона» Алексей Давидович Алёхин, сначала фамилии не запомнил, через несколько дней вставил из «Литгазеты» – у Алёхина юбилей, ему 60. Здесь самое время вспомнить одну выдержку из «Нового мира». Последний номер мне только что подарил Андрей Василевский. Ну, да ладно, говорили о культуре и Пушкине. В. С. Непомящий все же отчетливо и хорошо говорил о культуре в советское время, которая, по его мнению, «продолжала» традицию. Его поддерживал «кинорежиссер и сценарист». А вот наш профессор Варламов говорил, что, дескать, время все равно вывернется, что ему «даже тактильно» не хочется возвращаться в прошлое время. Сюда же мне захотелось добавить, что в этом году 6% выпускников средней школы не сдали экзамен по русскому языку. «Мы – не рабы, рабы – не мы». Ну, так станем!

9 июня, вторник. Довольно рано приехал в институт, заходил в Книжную лавку, потом встретился с А. М. Камчатновым – он написал рецензию на одну нашу выпускницу – оказалось, плагиат. Девочку я помню, ее мать работала у нас уборщицей, мать не была простой женщиной, а из научных работников, правдолюбец, дочку взяли скорее не за талант, а за материнскую настойчивость. Со временем я во всем разберусь, но, похоже, здесь есть еще какая-то скрытая причина.

Защита прошла достаточно удачно. Ефремова О. И., Каковиди А. С., Никитина М. В., Перминова А. В., Иващенко Е. В. – «успешно», Ерохина А. М. и Стручкова А. Э. получили – «с отличием». В «поэтическом отсеке» – защиты проходили в двух аудиториях, одну часть «прозу» вел я, а другую А. М. Турков и А. В. Василевский – все прошло без пиков, у всех «успешно». Правда, как всегда в таких случаях бывает, это «успешно» было с большим разносом: от – «тройки с минусом», до – «четверки с плюсом».

До защиты успел еще написать письмо Марку.

«Дорогой Марк!

Мне часто бывает неловко отвечать на Ваши пространные письма короткой отпиской. Да и жанры у нас разные: для Вас ваша литературная жизнь пока в письмах; я же вынужден (да, уже говорю «вынужден»), выскребать из себя все, чтобы вести Дневник, да еще, хочешь-не хочешь, как говорят французы – положение обязывает– что-то еще и сочинять. Жизнь уходит, планов становится всё больше и больше, но времени на подведение итогов не остается.

Письмо Ваше замечательно, в первую очередь, по информации, связанной с нашей книгой. Мне очень приятно, что Вы в курсе всего того, что делаю я. Я со своей стороны ловлю даже обмолвки о Вашем и Сони здоровье и с грустью иногда вспоминаю то, что Вы начинали писать относительно нашей книги. Не могу сказать, что рад, что Вы попали почти в моё положение, я даже не рад своему предвосхищающему определению относительно стремления «стать под пулю». Собственно говоря, в это положение попадает каждый, кто вопреки своему клану, экономической группе, этнической общности, пытается встать над всем и начинает говорить о чувстве справедливости. Я недавно прочел список номинантов на «Болъшую книгу». Правда, в этом году сам я не выставлял книгу, потому что отчетливо понимаю – что бы я ни выставил, в «короткий список» мне не пройти никогда: и не потому, что кто-то прочтет и скажет «плохо», а потому, что скажет «дурно», еще не прочтя.

Вы очень интересно пишете относительно этого самого аятоллизма , относительно выдергивания фраз, относительно маркирования личности, относительно того, что люди, достаточно оторванные от сегодняшней литературы, начинают ее маркировать. Я обратил внимание, что Вы любите русскую литературу, но отчетливо понимаю, что Вы ушли из круга ее читателей на её родине, никогда не позволяете себе резких высказываний. Я тоже не позволял себе высказываться по поводу иногда даже очень средней литературы, потому что понимаю, что автор вкладывает в нее свою душу. В этом смысле совесть моя чиста.

Что касается Вашего письма, адресованного «дорогой Н.», то Вы очень достойно ей ответили. Я не знаю, что это за женщина, откуда у нее, опытного и знающего литератора, такой ригоризм! И это смешно – искать какое-то ущемление в том, как мы друг друга называем… Так уж сложилось. Я вот в «Дневниках» свою покойную жену почти никогда не называл Валентиной, а всегда писал «В. С.» А она меня всю жизнь называла не по имени, а кричала из спальни в кухню, зовя меня: «Есин!» Иногда людям ничего не объяснишь. Да, был я у Бакланова в редколлегии, но мы расстались, да и расстались не самым лучшим образом, потому что он «переметнулся», умный, талантливый писатель. А я не сдавал своих позиций, не отступал. Кстати, Вы тоже не принадлежите к разряду буквоедов. Одним из моих «долгов» перед Вами – это, в общем, еще не до конца написанная рецензия на Вашу книгу о евреях, которую Вы написали не как «ортодоксальный» еврей, а как честный человек, «над схваткой». В общем, так надоело обо всём этом писать и говорить, надоели факты, бросающиеся в глаза. Я эти факты не очень вставляю в «Дневники», но все-таки вставляю.