В ПОЛЯРНУЮ НОЧЬ
В ПОЛЯРНУЮ НОЧЬ
Солнце уже не показывается из-за горизонта. Наступила полярная ночь. На шестом материке она ничем не отличается от полярной ночи в Арктике, только здесь в небе нет Большой Медведицы и Полярной звезды, а луна проплывает в непривычном для нас направлении.
Лунный призрачный свет, черные тени облаков, безмолвие ледяной пустыни — все действовало угнетающе. Казалось, что солнца больше никогда не будет. В хорошую погоду небосвод играл красками полярного сияния, но таких дней было мало. Обычно мела поземка, но часто порывы ветра усиливались и переходили в шторм, после которого наши дома оказывались под толстым слоем снега. Но жизнь в Мирном не замирала. Летчики обсуждали серьезный вопрос: летать или не летать? Все, конечно, хотели летать, но каждый хорошо понимал, что в новых условиях нельзя действовать наобум. Надо было тщательно изучить обстановку и принять меры, которые гарантировали бы безопасность полетов и сохранность материальной части.
Вспоминаю одно партийное собрате. Я докладывал тогда коммунистам о трудностях, которые ждут летчиков, и о том, что члены авиационного отряда готовы пойти на риск. Товарищи горячо поддержали нас: особенно радовались ученые, которым нужно было продолжать исследования глубин Антарктиды.
После собрания экипажи самолетов собрались в летном домике. Все были довольны, решение продолжать полеты в условиях полярной ночи вселило в них еще большую веру в свои силы. А я смотрел на товарищей и думал: умные, хорошие и мужественные люди! Как все они по-государственному относятся к выполнению плана работы не только своего авиационного отряда, но и всей экспедиции.
Летчики Каш, Сорокин и Поляков слышать не хотели о консервации самолетов и разрабатывали смелые планы эксплуатации авиационной техники в невероятно трудных условиях. Их верными помощниками были бортмеханики Зайцев, Мякинкин, Мохов и Чагин. В дискуссиях о том, как летать в Антарктиде, всегда принимали активное участие радисты Меньшиков и Челышев, штурманы Морозов, Тулии и Кириллов. Они понимали, что от них во многом зависит успех работы всей экспедиции и, более того, деятельность авиационных отрядов, которые придут нам на смену.
Столы в комнатах летчиков на улице Ленина были теперь завалены картами звездного неба Антарктики, картами прибрежных районов, выполненными нашей аэрофотосъемкой, бортжурналами и дневниками, записями выработки моторесурсов и техническими актами. Штурманы изучали направление и силу ветра, перепады барометрического давления, амплитуду колебаний температур, готовили кроки ледяных аэродромов, рассчитывали маршрутные карты до Пионерской, оазиса Бангера и холмов Вестфолль, часами просиживали над астрономическими картами, рассматривая незнакомое звездное небо. Они сдружились со многими учеными экспедиции и даже стали чем-то на них похожи.
Трудности не пугали нас, а, наоборот, вызывали горячее желание преодолеть их, сделать все возможное для продолжения работы в любых, пусть даже самых сложных, условиях. Полярная ночь считается самым тяжелым временем года. История полярных исследований знает немало трагедий, разыгравшихся, главным образом, в этот период. Сколько погибло людей, сколько друзей стало врагами из-за того, что в условиях вынужденного безделья во время длительной ночи оторванные от всего мира полярные исследователи теряли душевное равновесие.
Нелегко приходится и нашим полярникам. Но и в таких условиях советские люди с большой человеческой теплотой относятся друг к другу. И это чувство локтя помогает им жить и трудиться. Ни ураганный ветер, ни сильные морозы, ни темнота полярной ночи не могли помешать работе экспедиции. Мы продолжали летать на Пионерскую, снабжая ее продовольствием и горючим.
Надо сказать, что советские самолеты первыми в Антарктике совершали ночные полеты в зимнее время; ничьим опытом мы не могли воспользоваться, и нам приходилось, как говорится, идти непроторенными тропами. Зато какой большой опыт приобрел наш отряд!
... Время бежит незаметно. Прошло уже больше полугода, как мы живем в этом суровом краю. Скучаем, конечно, по дому. За многие годы работы в полярной авиации мне нередко приходилось надолго отрываться от родных мест. Это бывало в весенние и летние месяцы, когда шла интенсивная работа по разведке льдов и проводке кораблей по Северному морскому пути. Но даже и тогда мне удавалось хоть на несколько дней прилететь домой и побыть с родными. А теперь такой возможности нет. Могу честно признаться, что вначале я не представлял, как буду так долго жить далеко от дома. Зимовать мне еще не приходилось.
«Зимовка» — определение, может быть, и не совсем правильное, полярники обижаются, когда их называют зимовщиками: «Мы ведь не зимуем, а работаем, несмотря на то, что у нас долгая полярная ночь». И они правы, эти замечательные люди, которые независимо от времени года и погоды всегда на вахте.
В Антарктиде условия жизни и работы намного тяжелее, чем в Заполярье, но закалка, которую мы получили при полетах в высоких широтах, очень нам пригодилась. Оказалось, что полярная ночь не страшна.
Мы настолько обжились на шестом континенте, что, кажется, не полгода, а многие годы живем здесь. Трудностей много, но мы их умеем преодолевать и дела у нас идут хорошо. Каждого работника авиационного отряда я знаю много лет. Сколько было пережито вместе хорошего и плохого! Были и неудачи, но у кого их не бывает?
История, которая произошла с экипажем Каша, конечно, поучительна. Алексей молодец, не стал юлить, а честно рассказал, как все произошло... И хорошо, что этот случай разобрали, ведь теперь полеты совершаются в сложнейших условиях полярной ночи.
Во время снежных бурь, когда нельзя высунуть нос на улицу, у каждого из нас все равно находится много дел Мы имеем большое хозяйство, и оно должно работать как часовой механизм. Правда, не всегда все бывает гладко, но ведь на ошибках учатся.
Я часто теперь вспоминаю мою прошлую летную жизнь далекие времена, когда я пришел в авиацию и связал свою жизнь с работой на Крайнем Севере. Меня, тогда молодого человека, влекла не только романтика летной службы; работа линейного летчика на Сибирских трассах была очень интересной. Ее можно было сравнить с работой еле допыта. Очень многое зависело от пилота, который был и штурманом, и бортмехаником, и радистом.
Мы мужали в труде, а вместе с нами гигантскими шага ми шла вперед техника. Нам нельзя было останавливаться на достигнутом, нужно было идти вперед, совершенствовать свои знания. Эти годы вспоминаешь, как хорошее время молодости.
... Несколько дней над Мирным бушует ураган, самолеты никуда лететь не могут. Я воспользовался свободным временем и решил привести в порядок свой дневник. И перелистывая страницы, я вновь увидел себя в небе Арктики.
Это было в 1935 году. Под крылом самолета проплывают нелюдимые, ощетинившиеся тайгой берега могучей красавицы Лены. Чем дальше на север, тем угрюмее природа. Трасса, по которой я летал, шла от Иркутска до Якутска и далее — к берегам Северного Ледовитого океана; она связывала центр Сибири с районами, расположенными далеко за Полярным кругом. Мы перевозили геологов, врачей и учителей в труднодоступные районы Верхоянского хребта, в поселки, разбросанные на многие сотни и тысячи километров, бывали в стойбищах оленеводов, возили почту для многих людей. Самолеты садились прямо у поселков, расположенных на реке, в горных районах, на озерах, зимой — на замерзшей тундре или гладком льду реки. Рискованно, конечно, но мы к этому привыкли. Наградой нам была та сердечность, с которой нас всегда встречали люди и на Алдане, и на Вилюе, и на Витиме, и во многих других местах.
Однажды, в конце августа, наш самолет возвращался из очередного рейса. В Олекминске, где мы сделали посадку, летчики встречного самолета передали мне записку: командир авиагруппы Галышев предлагал немедленно вылететь в Иркутск, а оттуда — в Якутск для разведки новой воздушной трассы на Колыму и Охотск.
Прилетев в Иркутск, экипаж занялся изучением предполагаемого маршрута будущей воздушной трассы. Данные, которыми мы располагали, были скудными: наземные поисковые партии, побывавшие в этих районах, сообщали, что там имеются водные акватории, но они расположены далеко от жилых мест. Каких-либо описаний этих акваторий не было.
Таким образом, полет предстоял сложный. Но мы не унывали. Наша машина была оборудована навигационными приборами и радиостанцией. На трассе Иркутск — Якутск наши самолеты в те времена не имели радиосвязи с землей; промежуточные посты выкладывали сигналы: крест — садись, стрела — лети дальше, погода хорошая. Но в такой полет уходить без связи было нельзя. Радиста у нас не было, но штурман Костя Константинов заверил меня, что когда-то работал радистом, так что все в порядке.
В ясное сентябрьское утро наш самолет, пробежав по гладкой поверхности реки, взмыл в воздух и взял курс из Якутска на Крест-Хольджан, расположенный на реке Алдане в отрогах Верхоянского хребта. Под нами проплывала тайга, освещенная солнцем. Где-то у самого горизонта виднелись горы.
Набрав безопасную высоту, самолет пошел к горам. Я знал, что там протекает маленькая речка Томпо, впадающая в Алдан. Через несколько минут мы вошли в ущелье и увидели серебряную нитку реки. Это и есть Томпо.
Теперь от пилота требуется большое физическое напряжение, так как потоки воздуха начинают бросать машину из стороны в сторону (кто летал в горах, тот знает, что такое «болтанка»). Приходится поднимать самолет еще выше. Облачность мешает наблюдать за землей. Константинов дает мне записку: «Под нами вода. Это, наверное, и есть озеро Эмде».
Идем на снижение. Сесть-то сядем, а как будем взлетать, хватит ли мощности у моторов? Озеро находится на высоте 1200 метров над уровнем моря.
Самолет касается поплавками воды. Даем полный газ моторам, и машина снова уходит в воздух. Значит, взлетим! Еще один круг — и самолет, оставляя серебряный шлейф из воды, бежит по спокойному озеру. Первая посадка прошла успешно.
Подруливаем к берегу. Выключаю моторы. Ребята вылезают на плоскость и осматривают местность. Кругом — ни души. После шума моторов поражает царящая здесь тишина. И вдруг эта тишина обрывается криком:— Братцы!
Не верим своим глазам: к нам бежит человек. Через минуту перед нами предстал бородатый мужчина.
— Вот счастье-то... Столько времени не видели людей, а вот, на-кось, сразу сколько... — говорил он и тряс всем по очереди руки.
— В гости, в гости прошу вас... Вот жена обрадуется!
Мы переглянулись и, удивленные, пошли за ним, продираясь через заросли кустарника. Вскоре наш отряд подошел к избушке. Распахнулась дверь, и показалась миловидная женщина. Все еще ничего не понимая, мы вошли в избушку и там увидели еще двух бородачей.
Хозяева не стали ждать наших вопросов и, перебивая друг друга, начали рассказывать о своей жизни.
Год назад они в составе геологоразведочной партии вышли из Крест-Хольджана и отправились вверх по реке Томпо. Встретив озеро Эмде (оказалось, что это действительно то самое озеро), геологи оставили здесь четырех своих товарищей и ушли дальше; кроме геологической разведки, партия имела задание обследовать встречающиеся водоемы и определить возможность посадок в этих местах самолетов. Таким образом, четверо людей остались на зимовку. Наше появление было для них неожиданным.
Наступил вечер. Мы не хотели стеснять хозяев и решили переночевать в спальных мешках на берегу озера.
Утро было прохладным. Вылезать из теплых мешков не хотелось, но нас ждала работа. Целый день мы провели на озере: измеряли глубины, наносили кроки и определяли координаты, а вечером уставшие, но довольные снова расположились на ночлег, чтобы с рассветом вылететь дальше на восток.
... И вот опять наш самолет в воздухе. Идем по узкому извилистому коридору между горами. Покачивает. Облачность начинает «прижимать» самолет к земле. Слева и справа от нас отвесные скалы. Повернуть назад машина не может. Вперед, только вперед! Лавируя в ущелье на поворотах, мы идем все дальше и дальше на северо-восток. Ущелье постепенно сужается и упирается в горный массив. И в ту минуту, когда казалось, что всему конец, я увидел новое ущелье, уходящее влево. Туда я и направил машину, так как другого выхода не было. Вскоре мы вышли к озеру; теперь горы нам не страшны.
Подруливаем к берегу. С одной стороны озера — горы, а с другой — тайга. Что это за озеро, никто из нас не знает.
Первооткрыватели! — ругаюсь я мысленно, — сели и не знаем куда. Впрочем, еще хорошо, что сели.
Решили обследовать местность. Но не успел я пройти и двухсот метров, как услышал голос Константинова. Поворачиваю назад.
— Что случилось?
— Вот, пожалуйста, — ликующим голосом говорит Костя и протягивает мне записку.
Я читаю и не верю глазам: «Здесь, на озере Джуджак, работала поисковая партия. Мы оставляем необходимые продукты, соль, спички и 40 банок с авиационным горючим, которые хранятся под хворостом недалеко отсюда, около избушки. Всем этим может пользоваться тот, кто придет сюда после нас. Уходя с зимовья, не забудьте наколоть дров и оставить их около печки!»
Трудно передать радость, которая охватила нас. Джуджак! Именно это озеро нам нужно. Теперь на нашей карте появится еще одно место посадки самолетов, следующих по новой воздушной трассе.
... Покинув озеро Джуджак, мы взяли курс на Оймякон, а оттуда — к озеру Алысырдах, которое находится в глубине Нерского плоскогорья.
Сверху все казалось игрушечным — и это озеро, и лес, окружающий его, и маленькая избушка у самого берега. Но вот все ближе и ближе земля. Опять совершаем посадку и обследуем озеро..... Хочется пить. Я ложусь на поплавок машины и пью холодную озерную воду.
— Что ты делаешь? — слышу за собой женский голос.
— Вода заражена проказой!
Я поднял голову и увидел стоящую на берегу женщину.
— Ну что вы, наоборот, очень вкусная вода!
... До вечера мы готовили кроки и делали промеры. После ужина все легли спать в избе гостеприимных хозяев. Мои товарищи, зная, что я пил воду из озера, тихо шептались между собой.
— Костя, ну-ка посмотри на него, ничего не заметно?
— слышу я шепот бортмеханика Гурского, — Я уже попросил местных жителей, чтобы утром пришла упряжка с врачом. Только бы не заболел до утра.
Утром, направляясь к самолету, я встретил незнакомого человека.
— Здравствуйте, я — врач. Что у вас случилось?
— Ничего. А что?
— Зимовщики сообщили мне, что кто-то из вас заболел.
Сообразив, в чем дело, я рассказал врачу о вчерашнем приключении.
— Ох, уж эти мне старожилы! — воскликнул он. — Вода в озере вполне хорошая, но содержит небольшой процент серы, поэтому ее надо кипятить. Когда местные жители длительное время пьют сырую озерную воду, у них начинают болеть животы. Словом, ясно, что моя помощь вам не нужна. Всего доброго!
В середине дня мы вылетели на юго-восток, и через несколько часов самолет приземлился в Сеймчане на реке Колыме.
Оттуда мы выслали в Иркутск донесение о проделанной работе. Конечно, проще было бы воспользоваться для этого радиосвязью, но штурман Константинов, когда-то изучавший азбуку Морзе, признался, что забыл это дело.
И все же, не имея связи и совершая посадки в глухих таежных местах, мы знали, что не пропадем: в лесах можно было укрыться от холодов, найти пищу, наконец, встретить людей. Здесь же, на шестом континенте, в пятистах километрах от берега, в случае вынужденной посадки экипаж, не имея связи, был бы обречен на гибель, если бы другой самолет не выручил его из беды в течение нескольких дней.
С того времени, как проходил этот интересный перелет, прошло уже больше двадцати лет. За эти годы выросла наша техника, а вместе с ней и летные кадры; советские полярные летчики вписали много славных страниц в историю освоения Северного морского пути, проложили новые трассы в Заполярье, научились совершать посадки на дрейфующих льдах. А теперь мы прокладываем новые воздушные трассы в небе Антарктиды и пока это делаем успешно.
Последнее время погода нас не балует. Ненастные штормовые дни следуют один за другим. И как только стихает пурга и улучшается видимость, мы спешим на аэродром посмотреть, что натворил там ветер.
А ветры здесь особенные. Они пронизывают насквозь полярное обмундирование, а мелкий колючий снег проникает через одежду, набивается в рот и нос, не дает дышать. Особенно много хлопот он доставляет механикам, которым нужно всегда держать машины в готовности к полетам. Обычно ветер забивал плотным снегом всякое свободное пространство под капотами моторов, в плоскостях и хвостовом оперении, проникал внутрь моторов. Пурга иной раз и недолго продолжается, но всегда наделает столько, что потом приходится работать всему отряду. Механикам, да и всем остальным членам авиационного отряда приходилось откапывать самолеты из-под снега, их заметало иногда по самые крылья. А сколько труда и времени уходило на то, чтобы подогреть моторы и масло в баках! И вся эта работа шла на воздухе при сковывающем движения морозе. Печек, которыми располагал наш отряд, конечно, не хватало. Помню, как однажды я пришел на аэродром посмотреть, как идет подготовка самолета Н-470 к полету на Пионерскую. Несколько дней был ураганный ветер, и снег занес наши машины.
— Н-470 будет готов к полету не раньше, чем через семь часов, — сказал бортмеханик Зайцев. — Снег забил все и вся, а у меня не хватает печек.
— Почему не хватает? Неужели для одного самолета мало двенадцати печек? Поставь все, и машина будет готова не через семь часов, а через два. Якубов уже подготовил грузы для станции, а мы, видите ли, еще не готовы. Поторопитесь, я сообщил на Пионерскую, чтобы приготовились к приему грузов.
— Иван Иванович, у нас не двенадцать печек, а всего только три. Мы уже неделю, как ищем остальные девять, но что-то пока не находим.
— Как ищете? А вы разве не знаете, куда были сгружены ящики авиационного отряда?
— Знать-то знаем, но сейчас все занесло. Уйму снега перекопали, но без толку. Ума не приложу, куда они девались.
Пришлось всем отрядом пойти на розыски печек. Наш приборист, он же исполняющий обязанности начальника складов авиационного имущества, Владимир Михайлович Ганюшкин, нашел ведомости на принятые с судов грузы и подтвердил, что ящики, которые мы ищем, были сгружены с «Лены» на берег Антарктиды.
— Ну, что будем делать? — спросил я ребят.
Они уныло молчали. Действительно, если мы не разыщем эти печи подогрева, нам придется очень плохо.
— Эврика! — вдруг воскликнул авиатехник Романов. — Я хорошо помню, что эти печки лежали в твиндеке четвертого трюма «Лены». Значит, они здесь, в Мирном!
Все рассмеялись.
— Подумаешь, открытие сделал. Мы и без тебя знаем, что они в Мирном, — пробасил Зайцев. — Вот если бы ты сказал, что они лежат, ну, положим, у летного домика, тогда — другое дело.
— Но я же не кончил, дайте мне договорить, — обиженно проговорил Романов. — Я предлагаю собрать все фотографии, которые имеются у наших полярников, и, может быть, по ним мы сможем определить, где лежат ящики.
— Смотри, какой следопыт нашелся! Что ж ты думаешь, эти ящики специально для нас фотографировали? Милые летчики, вот фотография, смотрите на нее и копайте, авось, найдете, что ищете!
— Романов дело говорит, — вмешался я в разговор. — Теплых складов мало, грузы лежат в основном на воздухе, и дальновидные товарищи, зная, что зимой все занесет снегом, сфотографировали складские площадки. Кстати, это не мешало бы сделать в свое время и нам. Словом, давайте попробуем поискать наши печки этим способом.
И вот члены авиационного отряда стали копаться в фотографиях. Вначале они боялись, что эту затею поднимут на смех, но большинство работников экспедиции отнеслись к ней вполне серьезно. Действительно, многие складские площадки были сфотографированы, и по номерам на ящиках можно было легко определить, что в них находится.
К сожалению, фотографии нам ничего не дали. Тогда пошла охота за непроявленными пленками. Некоторые фотолюбители старались не встречаться с Зайцевым, но попадались к другим работникам отряда и отделаться от них уже не могли.
Как-то старший научный сотрудник Глебовский зашел в фотолабораторию и небрежно бросил на стол одну непроявленную кассету. Как раз в это время Зайцев проявлял пленки, которые ему принесли ребята.
— Алексей, попробуйте, проявите мою кассету. Если мне не изменяет память, здесь должны быть кадры, которые вас интересуют. Впрочем, может быть, это и не те снимки, потому что две другие кассеты я засветил и пленку выбросил.— Спасибо и за это. Проявим — посмотрим. Вечером я зашел в лабораторию. Алексей сидел совсем
сонный, но не хотел уходить, пока не проявит все пленки.
— Не мучайся, Алексей, иди спать, утро вечера мудренее.
— Вот проявлю последние две пленки и пойду, — зевая, проговорил Зайцев. Я пожелал ему успеха и пошел домой.
Уже засыпая, я услышал, как хлопнула крышка верхнего входного люка, затем скрипнула дверь в боллерной. Не было сомнения, что это пришел Алексей Ильич Зайцев. Последнее время он, перед тем как идти спать, всегда заходил в боллерную и оставался там некоторое время. Очевидно, ему хотелось побыть одному со своими мыслями.
Я позвал его, но он, не заходя в мою комнату, пробурчал:
— Опять безрезультатно, Иван Иванович!
— Ложись спать, завтра, может быть, что-нибудь придумаем.
Зайцев не ответил мне. Через несколько минут дверь в боллерной скрипнула, затем хлопнула крышка входного люка.
«Вот непоседа, — подумал я. — Опять ушел проявлять свои пленки. Когда же он, наконец, ляжет спать?»
Не помню уж, сколько еще прошло времени. Раздался телефонный звонок: дежурный радист передал мне текст телеграммы от родных. Я поблагодарил его и предался приятным мыслям. Там, на Большой Земле, сейчас лето. Я вспомнил теплые дни в Опалихе, сосновый бор, зеленый ковер буйных трав, ромашки... Мои мечты были нарушены сильным ударом крышки верхнего люка; затем что-то с грохотом съехало по короткой лестнице на пол и, судя по звуку, ударилось о бочку с водой. Я вскочил и выбежал в соседнюю комнату. Прямо передо мной стоял сияющий Зайцев, в руке он держал проявленную мокрую пленку.— Вот они, наши печки, Иван Иванович! — торжествующе закричал он.
Я взял пленку и поднес ее к свету. На одном из снимков можно было увидеть наш дом и рядом с ним ящики.
— Ну и что? — спросил я Алексея Ильича. — Что ты мне показываешь этот негатив, на нем ничего нельзя разобрать. Да и откуда ты взял, что в этих ящиках могут быть печки?
— А ты посмотри через это, — он дал мне лупу.
Я начал внимательно разглядывать центральную часть негатива и ясно увидел на ящиках номер.
— Вижу на ящиках маркировку А/0-479. Ну и что?
— А то самое. Я ведь не так просто начал поиски. Взял у Романова номера, под которыми эти печки, — чтоб им пусто было, — записаны в коносаментах. А там ясно сказано, что двенадцать ящиков под одним номером — печи обогрева, получатель — первая комплексная советская экспедиция, авиаотряд.
— Ну, Алексей, поздравляю, это действительно большая удача. А теперь марш спать.
— Спокойной ночи! Теперь высплюсь на славу, — сказал Алексей и, бережно держа в руке пленку, отправился в свою комнату.
Утром, если это можно было назвать утром, так как у нас все равно темно, все обитатели авиационного домика направились на поиски ящиков, забрав с собой трехметровый железный прут. Метрах в трехстах от нашего дома начали мы этим прутом зондировать снег.
— Ну, это все равно, что искать иголку в стоге сена, — заметил кто-то, но испуганный грозным взглядом Зайцева, продолжал трудиться с еще большим рвением.
Сколько длилась эта работа, не помню, но наконец прут наткнулся на что-то твердое. И сейчас же десяток лопат вонзился в снег. Через некоторое время раздался стук о дерево, и вслед за ним радостный вопль:
— Нашел, нашел!— Погодите орать, — строго сказал Зайцев. — Давайте сюда бульдозер, а то лопатами будем копать до второго пришествия.
Подошел бульдозер, управляемый опытным водителем Михаилом Тимофеевичем Акентьевым. С каждым заходом трактора траншея становилась все глубже. Скоро появился угол какого-то ящика.
— Шабаш, Миша! Больше тебе с бульдозером делать нечего, — закричал Алексей. — Ребята, теперь давайте копайте лопатами, а снег можно отваливать в траншею, но только смотрите, действуйте осторожно, не разбейте ящики.
Работа закипела. Я подошел к Зайцеву.
— Ну, старик, спасибо. Если бы не твоя настойчивость, остались бы механики без обогревательных печей.
— Сказано — сделано, — ответил Зайцев.
... В зимнее время машины нашего отряда летали реже, так как много было ненастных дней, но как только позволяла погода, снова в ночное небо поднимались самолеты и шли в глубь материка на станцию Пионерская.
Как я уже говорил, для того, чтобы подготовить после пурги машины к полету, приходилось откапывать их из-под снега, переставлять на новые места, засыпать траншеи, чистить аэродром. Много труда приходилось тратить на крепление самолетов. В Арктике мы научились быстро и надежно крепить машины на стоянках, но здесь наши методы оказались неподходящими. Тогда летчики вместе с бортмеханиками разработали новый способ: самолеты ставили так, что хвостовое оперение располагалось выше лыжных шасси. В этом случае ураганный ветер бил по верхней кромке крыла и прижимал его ко льду.
Да что говорить, работы на аэродроме было достаточно. Но кроме выполнения своих непосредственных обязанностей, члены летного отряда принимали участие в заготовке снега для камбуза и бани, помогали в хозяйственных работах и т.д. Счастливчиками оказывались те, кто попадал в распоряжение Константина Михайловича Якубова. Работа была пустяковая — нужно было в продовольственном складе перебирать картошку. Наши ребята с удовольствием брались за это дело, а остальные с нетерпением ждали их возвращения, так как знали, что Костя Якубов — человек не из жадных. Глядишь, тащат ребята то яблоки, то бутылку шампанского, то еще что-нибудь не очень дефицитное. Вообще, Якубов — ярый поклонник авиации, и нас трогала его радость, когда в печати отмечались успехи летчиков.
Вместе с нами в Антарктиду прибыли корреспонденты центральных газет, которые освещали в печати жизнь и работу советских полярников. Но и в коллективе экспедиции было много внештатных корреспондентов; они писали в заводские многотиражки, областные, краевые и центральные газеты.
Большое внимание уделялось в центральной печати нашему авиационному отряду. Тут сказалось, очевидно, еще и то, что корреспондент «Правды» Евгений Иванович Рябчиков окончил Центральный аэроклуб, много летал и на всю жизнь полюбил авиацию; корреспондент «Комсомольской правды» Павел Романович Барашев ранее работал в авиационной промышленности. Они всячески старались подкрепить делом свое расположение к авиации. Мы это поняли, когда прочитали статьи о наших полетах: фамилии научных сотрудников, для которых и совершались эти полеты, указывались после фамилий членов экипажа.
... Вот и кончилась антарктическая зима. Взошло солнце и осветило наш заметенный снегом городок. А на Родине начиналась осень, приближалось время выхода из Балтики судов Второй советской антарктической экспедиции. Мы знали, что члены второго авиационного отряда учли все наши советы и приготовили для работы на шестом континенте самолеты с турбокомпрессорами, стальными лыжами, торционами, специальными подогревателями и новейшими средствами радиосвязи. Они придут нам на смену и продолжат штурм ледяной крепости за Южным полярным кругом.