НОЧЬЮ В ГОРАХ
НОЧЬЮ В ГОРАХ
Строительство Мирного закончено. Ряд зданий, вытянувшихся на льдах и морене еще совсем недавно безлюдного берега, образовал улицу. Эта первая улица советского поселка была названа именем Ленина. На домах появились номера, число их превышало десяток.
Если смотреть на поселок ночью со скал, где расположена передающая радиостанция, то взору откроется красивое зрелище: к северу тянется ряд огней поселка, на юге мелькают разноцветные огоньки посадочной площадки аэродрома, а в центре поселка над самыми скалами, где сооружена приемная радиостанция, в черном небе реет освещенный снизу прожектором красный флаг и красные огни на многочисленных антеннах радиомачт.
Теперь большинство участников экспедиции были заняты внутренней отделкой помещений. Почти все комнаты оклеены красивыми обоями, на стенах развешаны картины, на письменных столах стоят фотографии родных. Попадая в такой домик, забываешь, что находишься в Антарктиде: мебель, ковры, электрический свет — все как на Большой Земле. В каждом доме водяное отопление с электрическим подогревом, которое в течение суток дает равномерную температуру. Ветры и морозы здесь не страшны.
Итак, опорная база на берегу Правды создана, и ученые развернули свои работы. На нас возложена большая задача — провести подготовительные работы по организации в глубине материка южнополярных станций Восток и Советская. Если учесть, что станция Восток будет расположена в 1500 километрах от Мирного, а Советская — в 1950 километрах, то станет ясно, какие колоссальные трудности предстояло нам преодолеть. Мы уже многое сделали: полеты показали, что будущие станции должны работать на высоте более 3000 метров над уровнем моря, т.е. там, где ощущается кислородная недостаточность, где климат еще более суровый, чем на берегу. Но это все пока впереди.
Проведенный первый санно-тракторный поход в глубь материка дал не только много ценных сведений для науки, но и обогатил нас некоторым опытом. Теперь в Мирном подготовились к большому санно-тракторному походу, который возглавит начальник экспедиции М. М. Сомов. Пойдут в этот поход гляциологи А. П. Капица и Л. Д. Долгушин, аэрологи В. К. Бабарыкин и А. Е. Щекин, метеоролог А... Гусев, начальник транспортного отряда М. С. Комаров, радист Г. А. Маликов и водитель Н. Н. Кудряшов. Поезд будет состоять из двух тракторов и шести саней, на которых размещены жилой балок с радиостанцией и кухней, бочки с горючим, дрова и уголь.
Авиационному отряду предстояло не только следить за продвижением поезда, но и обслуживать его: проводить разведку пути, давать направление, доставлять продовольствие и другие необходимые материалы.
Наконец, наступил день отъезда. Головной трактор, на котором был установлен флаг нашей Родины, медленно потянул за собой сани и взял курс в глубь континента. Долго бежали жители Мирного за уходящим поездом, прощаясь с товарищами и желая им удачи. Трактора, набирая скорость, уходили все дальше и дальше. Поход начался.
Апрель в тот год в Антарктиде был суровым. Этот осенний месяц на шестом материке принес двадцать четыре штормовых дня. Снегопады, поземки, снежные заструги и плохая видимость усложняли продвижение поезда. Члены авиационного отряда, находясь в Мирном, поддерживали с участниками похода постоянную радиосвязь, поэтому, как только получили сообщение о более или менее благоприятной погоде, вылетели к ним.
Первым ушел АН-2, управляемый Алексеем Аркадьевичем Кэшем, который уже имел некоторый опыт в подобных полетах; еще раньше Каш доставлял участникам первого санно-тракторного поезда продовольствие и необходимые материалы. Затем мы стали готовить к полету и наш самолет, который также должен был доставить участникам похода продукты. Приготовление обеда во время движения тракторов было сопряжено с большими трудностями, поэтому в Мирном были изготовлены блюда, которые можно быстро разогреть на камельке или газовой плитке.
... Самолет ЛИ-2 на лыжах после короткого разбега легко оторвался от взлетно-посадочной полосы и взял курс к санно-тракторному поезду. Через час мы уже были над ним; сверху ясно можно было различить два трактора и шесть саней, вытянувшихся по прямой линии, а рядом с ними самолет АН-2.
Связавшись по радио, мы получили необходимые данные для посадки. Я повел самолет по кругу, снижая его, чтобы посмотреть на снежную целину. Но чем ближе самолет подходил к снежному насту, тем хуже становилась видимость — мешала поземка. Мы решили не рисковать и посадить самолет в хвосте поезда.
Лыжи коснулись твердого снега, машину несколько раз подбросило на застругах. Я «прижал» ее к снегу. Самолет, пробежав еще несколько десятков метров, остановился около саней, на которых стоял балок.
Пока идет разгрузка самолета, вместе с Михаилом Михайловичем Сомовым направляемся в балок.
— Ну как дела? — спрашиваю.
— Хорошо, — смеется Сомов. — Правда, последние дни погода нам доставила немало хлопот. После того, как у нас побывал Каш, мы пошли дальше, но на следующий день из-за сильной пурги снова пришлось остановиться. Так продолжалось почти шесть дней, сани занесло снегом высотой более двух метров, и ребятам много пришлось поработать. Ну, теперь вроде легче. Спасибо за продукты, а то здесь, на этой высоте, ничего не варится.
Пока мы разговаривали, закончилась выгрузка самолета. К нам в балок пришел Гурий Владимирович Сорокин.
— Иван Иванович, нужно собираться в обратный путь, поземка усилилась,
— Ну что ж, надо подчиниться, — сказал Сомов. — Я полечу с вами, а старшим здесь останется Гусев.
Теперь мы уже имели опыт взлетов с ледяного плато, расположенного на высоте свыше двух тысяч метров над уровнем океана. Включили моторы, и самолет пошел, постепенно набирая скорость.
... Поезд уходил все дальше и дальше от Мирного. Путь его становится все труднее — чаще встречались трещины, поэтому летчикам пришлось усилить наблюдения с воздуха, чаще проводить аэрофотосъемку района, выбирать более безопасные места для продвижения.
Наконец, 3 мая санно-тракторный поезд достиг 375 километра. Последние дни шел он очень медленно, что объяснялось не только высотой, на которой он находился, но и метеорологическими условиями: приближалась полярная зима. Дни становились короче, морозы усиливались, а постоянные бураны заносили поезд снегом.
Особенно тяжело приходилось начальнику транспортного отряда, старому полярнику Михаилу Семеновичу Комарову и водителю трактора Николаю Николаевичу Кудряшову. Переваливаясь с заструги на застругу, шли вслепую тракторы: впереди закрывала горизонт белесая мгла, свет фар упирался в стену мелкого снега. В такую погоду связь с Мирным прерывалась.
Через несколько дней погода улучшилась, и можно было направить самолет в район местонахождения санно-тракторного поезда. Вечером в Мирном мы сидели в своем летнем домике и совещались, как лучше провести эту операцию.
— Кто полетит? — спросил я у летчиков.
— Давайте, я, — пробасил Каш.
— А, может быть, я? — спросил Сорокин.
Все наши самолеты были готовы, но выбор, естественно, пал на АН-2: легкая машина могла свободно взлетать и садиться на тех высотах, где сейчас находился поезд.
Самолет поднялся в воздух. Дул встречный ветер и «прижимал» тяжело загруженную «Аннушку» к плато. Из-за плохой видимости и небольшой высоты нельзя было определить путевую скорость. Время шло, и по расчетам штурмана мы должны были уже находиться в районе санно-тракторного поезда, но сколько ни искали, найти его не могли.
Я сидел на правом сиденье и смотрел вперед. Каш вел машину по заданному курсу. Начинало темнеть. Поезда не было видно.
Со стрелки часов я перевел взгляд на показатель наличия бензина в баках и обнаружил, что мы уже израсходовали половину запаса. Таким образом, бензина хватит только на обратный полет.
— Михаил Иванович, вы при вылете проверили горючее в баках? — спросил я Чагина.
— А как же, баки были полными, сам не могу понять, в чем дело. Может быть, встречный ветер сильный?
В это время впереди по курсу показались черные точки, они отчетливо выделялись на белом фоне.
— Иван Иванович, впереди по курсу бочки!
Бочки! Как они нам всем надоели во время выгрузки. Сколько каждый из нас выгрузил их из огромных трюмов кораблей и перекантовал на ледяном берегу, пересчитать трудно. Поэтому при упоминании о бочках мы всегда без особой радости вспоминали тяжелую работу, которую, надо, сказать, выполняли добросовестно. Теперь мы радовались этим бочкам, как добрым знакомым: во-первых, они были предвестниками близкой встречи с поездом, а во-вторых, они подтверждали, что курс, проложенный нашим штурманом, правильный.
Сверху было ясно видно выложенную бочками цифру 300. Стало ясно, что до поезда осталось еще около ста километров. А горючего оставалось все меньше и меньше.
— Алексей, идти вперед нельзя, не хватит бензина, нужно немедленно поворачивать, — сказал я Кашу.
— Есть, — ответил Алексей, — но хватит ли горючего дотянуть до Мирного?
Машина разворачивается на 180 градусов и берет курс к дому.
Быстро спустилась ночь. Теперь мы идем уже в темноте, ориентируясь по приборам. Когда Мирный был уже недалеко, вдруг загорелись красные лампочки, предупреждая, что горючего осталось на 20 минут.
— Ну, Алексей, что будем делать?
— Вперед, только вперед, Иван Иванович, радист уже связался с Сорокиным... Мирный должен показаться вот-вот, может быть, мы его уже и увидели бы, если бы не плохая погода. Может, дотянем?
— Дотянем, говоришь, а если нет, что тогда? Вот что: как только встанет мотор, сразу же разворачивай машину против ветра и с ходу иди на посадку. Если запаса энергии у аккумуляторов для фар не хватит, используем ручной электрический фонарь.
— На безрыбье и рак рыба. Это даже интересно, сажать машину при таком освещении, — улыбаясь, сказал Каш. Это не было бравадой, я знал, что он не растеряется и сделает все для благополучной посадки самолета.
— Теперь приготовься к посадке, предупреди экипаж, — сказал я Кашу.
Но в этот момент прямо перед нами показались огни аэродрома. Идем на посадку. Мотор вырабатывает последние капли бензина, и лыжи касаются твердо укатанной полосы.
— Все в порядке, — говорит Каш.
— Такой порядок мог печально окончиться, Алексей. Сейчас надо строго спросить у Чагина, в чем дело, почему так получилось с бензином.
— Иван Иванович! Ей-богу, сам проверял, баки перед вылетом были полные... Удивительно! — оправдывается Чагин.
— Это мы уже слышали. Ты лучше выясни, что произошло, чтобы в следующий раз такое не повторилось.
— Это, конечно...
Нам так и не удалось точно установить, были баки неполными при вылете или бензин вышел по другой причине. Миша Чагин решительного ответа не дал.
Товарищи, как всегда, тепло встретили нас.
— Ну как, успешно прошел полет? — спросил Сорокин.
— Нет, Гурий, не повезло, — ответил Каш. — Не дошли мы до поезда, горючее подвело. Дотягивали на красных лампочках.
— Да, мы знали, радист ваш сообщал. Правда, волновались за вас, но верили, что доберетесь до аэродрома.
— Словом, — заключил я, — полет придется повторить завтра, если позволит погода. А теперь — отдыхать.
Следующий день для экипажа Каша оказался также неудачным. Полет прошел благополучно, самолет сел у самого поезда; разгрузка продуктов и горючего прошла быстро. Но при взлете, ударившись о заструги, сломалась правая стойка шасси. Нужно было ее заменить, но запасной стойки у экипажа не было.
Каш сообщил нам в Мирный о случившемся, и я попросил его, используя тракторы, подготовить хоть какую-нибудь посадочную площадку для нашего самолета.
Мастер на все руки, Каш сел на трактор. К счастью, погода выдалась тихая. Несколько часов машина крошила гусеницами снежные надувы, выравнивая посадочную полосу. Конечно, не имея специальных приспособлений, трудно было соорудить площадку для приема самолета, но тем не менее эта работа была сделана, и Алексей сообщил нам, что можно вылетать.
Захватив правую стойку, горючее и другое оборудование, экипаж ЛИ-2 вылетел к поезду. Но после посадки стало ясно: обстановка здесь уже не та, что наблюдалась в марте. Как ни старался Каш выровнять поверхность аэродрома, ему удалось только срезать острые верхушки застругов, а сама площадка оставалась почти такой, как была.
Наш прилет обрадовал не только летчиков, но и всех участников похода. И это понятно, ведь каждая такая встреча укрепляла в наших друзьях веру в то, что им в нужный момент всегда помогут.
Тщательно осмотрев АН-2, мы установили, что через два дня самолет сможет вернуться в Мирный. Но что касается поезда, то стало очевидно, что дальнейшее его продвижение крайне затруднено, так как горючее и продукты в дальнейшем будут сбрасываться с самолетов. Опыт показал, что этот вариант не из лучших. Мы уже пробовали сбрасывать металлические бочки, и они разбивались или мялись — по сути дела работа шла впустую. Таким образом, дальнейшее продвижение поезда могло осуществляться дорогой ценой. Как быть? Этот вопрос мы решим в Мирном вместе с учеными, а пока нужно возвращаться домой.
Вот тут-то все и призадумались: как взлететь с подготовленной Кашем полосы? Может быть, за всю мою летную работу вопрос не стоял так серьезно: взлететь благополучно — значит выиграть жизнь. Попробуем, другого выхода нет. Для того, чтобы довести длину разбега самолета до минимума при оставшейся половинной мощности моторов, — а мы находились на высоте 2900 метров над Уровнем моря, — нужно держать самолет так, чтобы его плоскости были под определенным и единственным углом по отношению к встречному потоку воздуха; тогда крыло будет иметь наивыгоднейшую подъемную силу. В любом другом случае наш ЛИ-2 не взлетит.
Но как найти этот «взлетный угол»? Ведь он не соответствует тому привычному углу, которым мы обычно пользуемся при нормальных условиях не на высотных аэродромах. Вспомнились годы обучения в летной школе и такие предметы, как «Теория авиации» и «Теория полета». Тридцатые годы... Тогда я на самолетах-разведчиках Р-1 соревновался со своими товарищами в дальности полета и достижении «теоретического потолка». В те времена на самолетах не было гироприборов, которыми теперь оснащены наши машины, но зато устанавливались обычные спиртовые угломеры, по которым летчик находил эти наивыгоднейшие углы. Если пилот задавался целью побить рекорд дальности полета, то он вел машину под таким углом, который на наших угломерах соответствовал плюс 6 градусам, а для достижения теоретического потолка самолета выбирался другой определенный угол. Кстати, этим углам соответствовали определенные скорости полета.
Вот бы сейчас иметь на нашей ЛИ-2 этот простейший прибор! Но техника ушла вперед и теперь на самолетах угломеров не ставят. Значит, нужно искать нужный нам угол по показаниям прибора скорости.
Решили, что взлет мы начнем так же, как начинаем его с обычного аэродрома, лежащего близко над уровнем моря, но будем поднимать хвост самолета несколько меньше и визуально фиксировать проекцию горизонта земли на смотровом стекле кабины пилотов. Бортмеханик Зайцев должен внимательно следить за скоростью и докладывать мне, а я — менять угол наклона, добиваясь увеличения скорости движения самолета.
Экипаж занял свои места. Дали моторам полную мощность, но машина не шелохнулась. И сколько мы ни старались, стронуть самолет с места не могли. Пришлось прицепить к ЛИ-2 трактор, и он медленно повез машину по площадке. Но даже и так лыжи плохо скользили по снегу. Некоторые отчаявшиеся члены экипажа уже начали поговаривать о возможной зимовке вместе с участниками санно-тракторного похода. Еще и еще раз пробуем взлететь, но все безуспешно. Наконец нам удалось поставить на заструги в начале полосы лыжи самолета так, что они только в нескольких точках касались снежного покрова; машина как бы висела в воздухе. На этот раз она должна тронуться с места! Секторами газа довожу мощность моторов до предела. Самолет задрожал и медленно двинулся вперед.
Строго выполняя план взлета, мы, наконец, нашли нужный угол. Но подготовленная Кашем взлетная дорожка была слишком короткой, и мы чувствовали в конце пробега, как ударяются лыжи о заструги (действительно, когда экипаж вернулся в Мирный, одну из лыж пришлось поставить на капитальный ремонт).
Потом уже найденный опытным путем «взлетный угол» был проверен на таких же высотах в полете, и данные почти совпали.
Мы поставили на нашу ЛИ-2 новый «прибор», сделав жирную царапину на центральной стойке смотрового стекла кабины пилотов.
Трудно прокладывать путь первым, но зато нашим сменщикам будет легче. Уже сейчас моторы, которые устанавливаются на ЛИ-2, снабжаются турбокомпрессорами и не теряют поэтому мощность на больших высотах; на лыжи для уменьшения разбега на взлете ставят пороховые ускорители.
... Итак, решен вопрос о создании на участке, где остановился санно-тракторный поезд, Первой советской внутриконтинентальной станции.
27 мая на белой карте Антарктиды появился еще один географический пункт — станция Пионерская, названная так по просьбе юных пионеров Советского Союза и в знак того, что советские полярники первыми проникли в новую, неисследованную область земного шара.
Авиационному отряду, как и всем работникам экспедиции, пришлось немало потрудиться над созданием этой станции. Наступала полярная ночь, с каждым днем все трудней было работать на этой, может быть короткой, но уж слишком беспокойной воздушной трассе. Полетам мешали то длительные штормы, то отсутствие радиосвязи. В погожие дни, когда можно было летать, связь на коротких волнах была плохой, а на длинных ее не было вовсе. Но и здесь мы нашли выход.
Теперь на станцию ходили сразу три самолета. Сначала в воздух поднимались два ЛИ-2, загруженные баллонами с газом, продовольствием и горючим. Несколько позднее из Мирного вылетал более скоростной самолет ИЛ-12. В пути он быстрее набирал большую высоту, обеспечивал связь с Пионерской и выводил самолеты к станции. Затем все самолеты сбрасывали грузы.
26 мая мы надолго распрощались с солнцем: началась полярная ночь. Найти на ледяном плато уже покрытую снегом станцию было трудно, а при небольшой поземке просто невозможно. Но, несмотря на это, летчики продолжали совершать рейсы в глубь материка и снабжать станцию всем необходимым.
Грузовые парашюты у нас были, но их не хватало. Много хлопот доставлял сброс горючего; почти все бочки разбивались о снежную поверхность, и содержимое растекалось по твердому насту. И вот тут приходила на выручку сообразительность наших механиков. Небольшую бочку с горючим вставляли в другую бочку, закупоривали и сбрасывали. Как правило, горючее сохранялось.
Обычно в день вылета мы получали сведения о синоптической обстановке. Ко времени нашего прилета полярники раскладывали на льду костры — ориентиры для летчиков. Но, как правило, в районе станции всегда мела поземка, поэтому сбрасывать грузовые парашюты было не просто. Однажды Константин Михайлович Якубов решил порадовать жителей Пионерской тушей поросенка. Сброшенный с самолета парашют с поросенком, подхваченный сильным порывом ветра, улетел неизвестно куда и, как полярники не старались, они так и не смогли его разыскать. Вообще-то, подобные случаи бывали у нас не так часто, и обычно грузы доставлялись по назначению.
После открытия станции на ней осталось шесть человек: начальник станции A.M. Гусев, инженер-аэролог В. К. Бабарыкин, геоморфолог А. П. Капица, радиотехник Е. А. Малков, плотник П. П. Фирсов и тракторист Н. Н. Кудряшов. Появилась Первая советская глубинная стационарная геофизическая обсерватория.
Дни бегут за днями. Июнь в южном полушарии соответствует декабрю северного полушария — первому зимнему месяцу. 22 июня на Родине самый продолжительный день, а здесь — самый короткий. Северные сумерки через какие-нибудь два часа сменяются ночью, совсем как у нас в Арктике. Многие из нас хорошо знают, что такое арктическая полярная ночь, теперь предстоит познакомиться с южной полярной ночью.
Прожекторы и огни на мачтах, установленные в Мирном на здании электростанции, крышах приемного и передающего радиоцентра, горят круглые сутки. Но часто бывает и так, что снежная пелена закрывает огни настолько, что передвигаемся по поселку при помощи лееров. Конечно, в такую погоду на аэродроме тихо, самолеты надежно прикреплены тросами к ледовым якорям.
Несмотря на то, что первые дни июня были ненастными, мы подготовили самолеты для вылета на Пионерскую. Нужно было доставить смену находящимся там полярникам.
Из Пионерской пришла радиограмма: «Сегодня погода летная, мороз пятьдесят четыре градуса, но полярники сделают все, чтобы принять самолет. Полоса отмечена кострами. С нетерпением ждем смену». Утром седьмого июня в Мирном дул слабый юго-восточный ветер. Как только просветлел горизонт, первым на старт вышел АН-2. Спустя некоторое время поднялся в воздух и ЛИ-2.
Наша машина подошла к Пионерской. Сверху взлетно-посадочная полоса показалась мне длинной. Лыжи коснулись поверхности, самолет несколько раз подпрыгнул на застругах и, пробежав половину полосы, остановился напротив заснеженных балков.
Посадка прошла благополучно, но это еще половина дела. Нам предстояло развернуть самолет и подогнать его к концу полосы, откуда после загрузки он должен будет взлететь.
Посадочная полоса оказалась шириной всего 25 — 30 метров, поэтому развернуть машину, которая с трудом тронулась с места, на 180 градусов было невозможно. Пришлось разворачивать самолет за пределами площадки, на острых и коротких застругах. Вздрагивая от толчков, переваливаясь с лыжи на лыжу, наш ЛИ-2, наконец, выбрался на полосу. Эту процедуру пришлось повторить и в конце полосы, когда ставили машину на взлет. Нагрузка на лыжи была огромная, поэтому в пакетах горизонтального подъема лыж до половины амортизационных шнуров порвалось... Но все это уже позади. Теперь мы разгружаем привезенное имущество. А затем заберем людей и снова — в воздух. Но странно, почему идущий за нами АН-2 не подает признаков жизни? Совсем недавно связь с ним была нормальной и мы знали, что он следует правильным курсом.
Пока мы осматривали лыжи, к аэродрому подошел трактор с санями. Чего только не было на этих санях: и спальные мешки, и чемоданы, и распухшие до невероятных размеров рюкзаки, и большие глыбы снега — пробы, подготовленные учеными для отправки на берег Правды. Сверху всего этого сидели товарищи, которых нам предстояло отвезти в Мирный. Началась погрузка. Каждый отъезжающий старался первым протолкнуть в самолет свое имущество. Казалось, что ученые задались целью вывезти добрую половину Пионерской.
— Братцы, нельзя же так! — завопили члены экипажа. — Ведь месяц назад мы еле уволокли отсюда ноги, а сейчас с такой нагрузкой нам ни за что не взлететь; полосато сейчас намного хуже, чем была тогда!
Но не тут-то было. Нас никто не слушал. Отъезжающие запихивали в самолет вещи и отрывались от своего занятия только затем, чтобы проверить, не осталась ли на аэродроме какая-нибудь снежная глыба.
Справедливости ради можно признаться, что кто-то из зимовщиков все же пытался втолковать нам, что оставить ничего нельзя.
— Ведь здесь не только личные вещи, поймите, мы же везем образцы для лабораторий, без них нам в Мирном делать нечего. Как хотите, а забрать нужно все...
Тот, кто успел уже влезть в самолет, садился на свои вещи (чтобы их, чего доброго, не выкинули), втягивал голову в плечи и сочувственно поглядывал на своих коллег, которые еще спорили на посадочной площадке с летчиками.
— Иван Иванович, что же делать? — растерянно спросил меня командир самолета Николай Дмитриевич Поляков.
Я повернулся к бортмеханику Алексею Ильичу Зайцеву и поймал в его взгляде тот же вопрос.
Действительно, положение не из легких: снять с самолета хоть один килограмм груза можно было только вместе с владельцем.
Куда же запропастился Каш? Если бы он был здесь, можно было бы часть вещей погрузить на его самолет, сделать так, как мы планировали еще в Мирном. План наш сводился к тому, чтобы так или иначе сменить зимовщиков Пионерской. Мы рассчитали, что если ЛИ-2 не сможет взлететь с Пионерской или взлет окажется опасным для жизни людей, перевозкой займется АН-2. Легкая машина вывезет постепенно не только зимовщиков, но и экипаж ЛИ-2. Вторая машина ЛИ-2, управляемая Гурием Владимировичем Сорокиным, должна была бы вылететь из Мирного вместе с АН-2 и привести его в Пионерскую.
Так все-таки где Каш? Уж не случилось ли с ним чего? Нам надо было сейчас же взлететь, и, если АН-2 не может найти Пионерскую, помочь ему вернуться в Мирный. Я был уверен, что как только мы будем в воздухе, связь с Кашем наладится.
Пока шла погрузка, погода начала портиться: подул ветер, закружились снежные вихри. Нужно было немедленно вылетать. Но как взлететь?
Я прошел в общую кабину, и, увидев, что там делается, свистнул. Но на лицах пассажиров было ясно написано: «Делайте что хотите, но мы без своего имущества не полетим». Что ж, они по-своему правы. Кроме того, они верили в полярную авиацию, в летчиков, которые заставляют самолет взлетать со льдин во время торошения или с коротких площадок и совершают рискованные посадки. Этим мы были обязаны в известной мере нашим «пишущим братьям» — корреспондентам, которые много писали о смелых полетах летчиков в Арктике. Начитавшись о себе, мы и сами уверились, что можем все.
Но слава имеет и свои неудобства. Как-то я сказал Михаилу Михайловичу Сомову, что самолеты за последнее время ходят перегруженные. Он серьезно ответил:
— Насколько я понимаю, твои ребята, если нужно, полетят и на лопатах, а ты толкуешь о какой-то перегрузке.
Словом, убедить наших пассажиров в том, что авиация может быть иногда бессильной, мы не смогли.
Я вернулся в пилотскую кабину и посмотрел на наш новый «прибор» — зарубку на центральной стойке смотровых стекол пилотской кабины. Жалко, что такую же зарубку мы не поставили на стекле авиагоризонта. При взлете в плохую погоду летчики пользуются этим прибором. Правда, он не дает точного определения взлетного угла, но сейчас он нам нужен.
Я перевел взгляд на приборную доску и заметил, что скорость ветра уже сорок километров в час. Ветер — вот кто поможет нам уйти из Пионерской!
Самолет был на старте, впереди на несколько десятков метров просматривалась полоса, а дальше из-за мглы ничего не было видно. Казалось, площадка обрывается где-то совсем близко. Хорошо, что ветер встречный, это уменьшит разбег машины. Моторы работают на полной мощности. ЛИ-2 вздрагивает и, как бы нехотя, трогается с места. Ну, машина, не подведи!
Самолет постепенно набирает скорость. Как и в прошлый раз, опять ищем наивыгоднейший угол взлета. Под крылом мелькнул последний костер, огораживающий взлетную площадку. Машина бежит по целине, то проваливаясь куда-то, то ударяясь о твердые снежные надувы. Выключать моторы и приостанавливать взлет уже поздно. Скорость движения нарастает с каждой секундой, стрелка спидометра подошла к ста километрам. Машина должна вот-вот оторваться от льда. Впереди мгла. Прыгая по ухабам и сотрясаясь от ударов, несется наш самолет в неизвестность... И вдруг машина поднялась в воздух. Мы еще не верим в такое счастье и ждем удара о снег, но проходит секунда, вторая... Летим!
— Шасси! Убрать шасси! — кричу я механику.
Зайцев хватает за ручку управления шасси и доводит ее до верхнего упора, но в это время радист Меньшиков сообщает, что правая лыжа висит. Глядим с Поляковым в боковые смотровые окна и видим, что не только правая, но и левая лыжа «опустила нос», а из пакетов подъема лыж свисают оборванные шнуровые амортизаторы. Значит, когда машина бежала по снежной целине, порвалось еще несколько амортизаторов, а те, что еще остались, не могли удержать лыжи в горизонтальном положении.— Николай, держи скорость не более ста пятидесяти километров, иначе мы запросто сыграем в ящик!
Все смотрят на приборную доску, где светится стрелка указателя прибора скорости. Наконец шасси убрали, но лыжи остались в прежнем положении.
Теперь можно подумать и о другом. При взлете все внимание было сосредоточено на приборах, мы думали только об одном — взлететь, обязательно взлететь. А сейчас снова мысли: где Каш? Радист внимательно слушает эфир.
Вдруг лицо его расплывается в улыбке.
— Иван Иванович, слышу Каша!
— Спроси, где он находится.
Через несколько минут я читаю радиограмму с борта АН-2: «Впереди по курсу вижу горы».
Это еще что такое? Откуда они взялись? Как это Каш попал в горы? Единственные горы в этом районе — это горы Страктона, но они находятся в двухстах километрах от нас. В порядке ли у Каша компасы?
Вместе со штурманом Морозовым мы еще раз внимательно просматриваем карту и приходим к выводу, что АН-2, очевидно, отклонился от генерального курса влево и действительно находится в районе гор Страктона.
Положение экипажа АН-2 было не из приятных. Шлем радиограмму, в которой предлагаем Кашу немедленно повернуть на бухту Депо. Одновременно просим сообщить, как у них с горючим. На север, только на север должен лететь АН-2, к берегу моря Дейвиса. Даже если не хватит горючего, чтобы дотянуть до аэродрома, можно совершить посадку на припай.
Ответ от Каша пришел сейчас же: «Горючее еще есть, ваши указания принял к исполнению, следую курсом к берегу моря Дейвиса».
Это всех немного успокоило. Наше положение было тоже незавидным, каждый думал о лыжах: выдержат ли последние оставшиеся амортизаторы? Самолет летит в черном небе, и только внизу проглядывается белесая снежная целина. Впереди по курсу показались огни Мирного, их далеко видно в ночи. Чем ближе мы подходили к аэродрому, тем отчетливее выделялись две ярко освещенные взлетно-посадочные полосы. В шлемофоне слышим знакомый голос руководителя полетами Василия Васильевича Бобкова.
— Борт Н-470, сообщаю условия посадки!
Но теперь не до условий посадки. Сразу иду на снижение, делать официальный круг и соблюдать инструкции некогда. Заходим на взлетную полосу. Даю команду механику:
— Шасси!
Кажется, что машина какое-то мгновение застыла в воздухе... Шасси выпущены, но лыжи продолжают висеть. Под нами промелькнул ледяной барьер. Приближаемся к аэродрому, вот уже начинается посадочная полоса. Скорость полета уменьшается, и когда доходит до 125 километров, лыжи поднимают свои носы... Земля!
Мы еще катимся по аэродрому, а уже кто-то кричит:
— Смотрите, впереди на горизонте два огня! Это «Аннушка», это Каш!
Рулим к стоянке. Пропеллеры делают последние обороты и останавливаются. Члены экипажа молчат в каком-то оцепенении. Видимо, после огромного нервного напряжения всем потребовалось время, чтобы прийти в себя.
Мы не заметили, как к самолету подошел вездеход. Это жители Мирного приехали встретить участников санно-тракторного похода. Через несколько минут наши пассажиры попали в объятия друзей. Смех, шутки, поцелуи...
Мы стояли в стороне и понимали, что никому сейчас до нас дела нет. Ни пассажиры, ни встречающие не знали, чего стоил нам этот полет. Да и зачем им было знать? Это дело летчиков.
Через несколько минут благополучно совершил посадку Каш. Усталые возвратились мы на вездеходе домой. Приятно было попасть в уютный летный домик.
Я жил в одной комнате вместе с Димой Морозовым. После ужина решили сразу же лечь спать.— Дима, надо будет завтра выяснить, почему Каш заблудился. Сам понимаешь, в это время года опасно терять ориентировку.
— Хорошо, завтра разберем подробно этот полет. Спокойной ночи.
Рано утром я был разбужен громовым голосом нашего местного «Левитана». Очевидно, когда мы были в полете, кто-то зашел в нашу комнату и включил репродуктор на полную мощность. Диктор говорил интересные вещи:
— По донесению штурмана Михаила Михайловича Кириллова вчера во время полета на Пионерскую экипаж АН-2 открыл в районе гор Страктона мощные гейзеры. С воздуха было видно, как бьют они из глубоких ущелий...
Далее следовало «научное» обоснование этого природного явления в Антарктиде. Диктор закончил свое удивительное сообщение словами:
— Надо полагать, это одно из замечательных открытий двадцатого века.
Ничего себе! Я вскочил с кровати. Морозов смотрел на меня сонными глазами.
— Ты слышал, Дима? Экипаж АН-2 вчера в горах Страктона открыл гейзеры.
— Я что-то, Иван Иванович, не помню, вчера, перед тем как ложиться спать, я беседовал с Кирилловым, но о гейзерах он мне ничего не говорил. Расскажи подробно, в чем дело.
— Да я сам ничего не знаю толком. Сегодня на работе все выясним. Думаю, что здесь какая-то ошибка.
... Обсуждение вчерашнего полета АН-2 пришлось отложить. В поселке в этот день только и было разговоров об удивительных гейзерах в горах Страктона. Некоторые уже строили планы использования «горячих источников», ученые требовали, чтобы их немедленно доставили на место открытия. Все приставали к Кириллову. Признаться, мне самому хотелось его увидеть, но он почему-то избегал со мной встречи. Вечером ко мне пришел Алексей Аркадьевич Каш и молча положил на стол рапорт.
— Принес заявку на открытие? — спросил я.
— Не было никакого открытия, — хмуро ответил Каш. — Просто штурману нашему померещились какие-то гейзеры. В общем, заблудились мы... Кириллов сегодня весь день скрывался от вас, а я не могу. Там в рапорте все сказано.