ВВЕДЕНИЕ В ХРАМ НАУКИ

ВВЕДЕНИЕ В ХРАМ НАУКИ

Предыстория

Альфред Вегенер прожил на свете пятьдесят лет и ещё несколько дней. Сколько именно — никто не знает и, по всей видимости, никогда не сможет узнать. Почему — об этом речь впереди.

Он родился 1 октября 1880 года в Берлине. Его отец Рихард Вегенер был доктором теологии. Однако ни сам Альфред, ни его старший брат Курт ни в детстве, ни в юности не изъявляли желания, как это нередко случалось в семьях немецких теологов, пойти по стопам pater familias. С самых ранних лет братья проявили серьёзный интерес к естественным наукам. Пожалуй, это пристрастие было единственным, в чём проявлялась схожесть Альфреда и Курта. В остальном они, кажется, представляли собой не просто очень разных людей, но как будто даже антиподов, что, впрочем, никогда не приводило к разрыву или напряжённости в их отношениях. Наоборот, Курт в течение всей жизни Альфреда с истинно немецкой сентиментальностью заботился о младшем брате, постоянно старался помочь ему, старался понять его стремления. И всегда в этом преуспевал, но с неизменным опозданием ровно на один этап. Получалось так, что к тому моменту, когда Курт, наконец, принимал всей душой очередной замысел младшего брата, Альфред уже терял к этому замыслу интерес и весь был поглощён чем-то новым. Альфред, словно тень, постоянно ускользал от Курта.

В этом неизменном отставании было нечто фатальное. Между тем Курт обладал множеством несомненных достоинств — всем тем комплексом черт и качеств, которые в совокупности исстари составляли понятие о «немецкой добродетели». И надо сказать прямо: комплекс этот чаще всего не заслуживает тех иронических шпилек и колкостей, которые иногда сыплются по его адресу. Трудолюбие, старательность, честность, скрупулёзная точность к любой работе, сдержанность в чувствах, аккуратность во всём — от костюма до мысли, напористость, последовательность, наконец, вежливость не показная, но истинная, в основе которой уважение к суверенитету личности каждого встречного, от случайного соседа по вагону до самого близкого тебе человека, — весь этот набор обеспечил многие завоевания немецкой промышленности, сельского хозяйства, да и, конечно же, той самой науки, которой братья Вегенеры посвятили жизнь. И Курт, с детства развивавший в себе этот комплекс, имел несомненное право с высоты достигнутого совершенства судить о жизни.

Впрочем, и Альфред Вегенер усвоил примерно тот же набор добродетелей. Лишь одного важного качества, казалось Курту, постоянно не хватает Альфреду — последовательности. Младший брат всю жизнь как бы метался, легко меняя сферы интересов. Достигнув успеха в одном разделе познания, без сожаления оставлял его, переключаясь на другой.

Это не могло не тревожить Курта. Он много раз призывал брата к верности тому делу, за которое взялся. Лишь тогда, когда уже не стало в живых Альфреда, Курт (снова отстав на один этап, но на сей раз этот этап оказался в жизни Альфреда Вегенера последним), понял, что в метаниях младшего брата была своя последовательность, но только более высокого ранга. И тогда совершил пожилой профессор Курт Вегенер поступок, поразивший своим благородством научный мир, поступок, который вроде бы не вязался с представлением о его личности, он был куда более естественным для Альфреда. И сразу стало ясно, что различия между братьями, столь резко бросающиеся в глаза при жизни младшего, куда менее существенны, чем сходство.

А всё же одно разделяло их постоянно: младший брат был много талантливее старшего, обладал более прозорливым умом, более утончённой интуицией. Оттого-то взгляду его открывалось в окружающем мире то, чего не мог увидеть целый сонм его вполне ординарных современников, в числе которых был и Курт Вегенер.

Разницу в уровне таланта — то, что заложено природой, преодолеть человеку не дано. И тут бессильна даже самая горячая братская любовь, которая, как всякая искренняя любовь, способна творить чудеса. Потому-то люди большого таланта — даже если их окружает множество друзей, родных, учеников — столь остро чувствуют иногда своё одиночество: они слишком далеко оторвались в своём духовном развитии от времени, в котором живут.

Некоторые странности, смущавшие Курта, проявились в младшем брате ещё в школьные годы. Из книги Любови Кузнецовой «Куда плывут материки?» мы узнаём, скажем, о таком факте. Как-то Курт Вегенер, постоянно уделявший Альфреду много внимания, рассказал ему об острове Гренландия. Тема всплыла в их разговоре, по всей видимости, случайно, но с первых же фраз Курта Альфред проявил к ней самый горячий интерес и буквально засыпал брата множеством вопросов. Старший и сам был не столь уж большим знатоком предмета, а потому вскоре выдохся, и разговор перекинулся на другое.

Однако оказалось, что случайный этот эпизод имел весьма далеко идущие последствия. Курт скоро заметил, что на столе брата появилась целая стопка книг, содержавших сведения о природе Гренландии. Альфред штудировал их с самым серьёзным видом, забросив куда более нужные ему, по мнению Курта, школьные учебники. А вскоре Альфред повесил над своей кроватью раздобытую где-то карту Гренландии. Приглядевшись к ней внимательно, старший брат заметил, что она отличается от всех известных миру доныне. На тех остров пересекали почти по параллелям два пунктира — один южную его часть, другой — северную. Южный обозначал путь известного норвежского путешественника Фритьофа Нансена, который именно в этом месте прошёл на лыжах в 1888 году. Линия, проведённая по северной части Гренландии, свидетельствовала о совсем свежем событии — то был маршрут американца Роберта Пири, прошедшего по ледяному щиту, покрывающему остров, также от берега до берега в 1892 году.

Так вот, на карте, повешенной Альфредом над кроватью, между этими двумя линиями располагалась третья, она была проведена не типографской краской, но обычным красным карандашом в самом широком месте острова, где расстояние от одного побережья до другого составляет тысячу километров. А над этой линией тем же карандашом было выведено: «Альфред Вегенер 19… год».

Курт спросил брата с естественной для подобных ситу аций иронией старшего, насколько серьёзны его намерения, и услышал в ответ, что дело это решённое. Альфред обязательно пройдёт вычерченным маршрутом, причём откладывать предприятие слишком надолго смысла не имеет: идти надо, пока молод, полон сил, да к тому же, если медлить, кто-нибудь может опередить.

Курт, в отношении которого к брату всегда были мягкость и доброжелательность, спорить не стал, но заметил в неистребимых традициях взрослых, которые почему-то почитают себя обязанными говорить младшим расхожие банальности, что, конечно, и самые смелые замыслы могут быть осуществлены, если только хорошо учиться, соблюдать режим и заниматься спортом.

Теперь ирония явно проскользнула во взгляде тринадцатилетнего Альфреда и неприятно задела Курта. Впрочем, иным способом младший брат своего мнения по поводу нотации старшего не проявил, он вообще даже в юности не был любителем ввязываться в пустые дебаты. Но Курт сам потерял охоту продолжать проповедь, на которые он был мастак, в чём явно сказывалось влияние отца, совершенно не задевшее Альфреда. Во всём облике младшего брата, в тоне, которым он говорил, угадывалась совсем не мальчишеская решительность. О пересечении Гренландии он рассуждал, как взрослый мужчина, всё обдумавший и взвесивший.

Курт не мог знать, что примерно в то время Альфред записал в своём дневнике мысль, которая, как потом выяснилось, была не выражением юношеского максимализма, но глубоким убеждением, младший брат оставался верен ему до последнего часа: «Ни один человек, который хочет совершить в жизни что-нибудь значительное, не должен ждать, пока ему представится возможность это сделать. Для него должно быть законом: я это совершу или умру».

Решительность Альфреда даже напугала тогда Курта, и он счёл своим долгом поделиться опасениями с родителями. Некоторое время семейство доктора теологии жило в тревоге: не натворит ли чего младший сын — возьмёт да и удерёт в свою Гренландию.

Нет, этого не случилось. Вероятно, именно потому, что замысел Альфреда был для такого мальчишеского поступка слишком обдуманным. Он был убеждён, что не должен ждать, пока представится благоприятная возможность, что её следует искать, создавать самому, но это вовсе не значило, что стоит поддаваться первому же эмоциональному порыву. Кроме того, можно не сомневаться, что уже тогда он связывал своё гренландское путешествие не со спортивным рекордом, но с исследовательской работой.

А для этого — что было понятно ему и без нотаций стар шего брата — действительно ещё необходимо было долго учиться.

И Альфред благополучно заканчивает гимназию, а затем — вслед за Куртом — и университет. Правда, на последних курсах, увлёкшись общими проблемами устройства Вселенной, он специализируется в астрономии. Однако уже к 1905 году, когда Альфред Вегенер получает университетский диплом, он твёрдо заявляет старшему брату, что следить за состоянием небосклона с помощью телескопов не намерен. Он убедился — эта «сидячая» наука не для него. Вот если в ближайшие годы будут созданы аппараты, на которых астрономы полетят в космос (Альфред верил в эту перспективу, был убеждён: время космических полётов не за горами), тогда другое дело, а пока…

Что «пока», Альфред в тот момент представлял себе довольно туманно, и Курт, как всегда, охотно пришёл на помощь младшему брату.

Сам Курт Вегенер в то время уже несколько лет был сотрудником Линденбергской аэрологической обсерватории, занимался новой для того времени темой — изучением высоких слоёв атмосферы. Работа исследователя была связана если не с космическими путешествиями, то по крайней мере с не менее опасными в те годы полётами на аэростатах. Словом, по всем статьям получалось, что дело это как раз для Альфреда. Правда, ему придётся сменить специальность — из астронома превратиться в метеоролога. Но о способностях младшего Вегенера не раз лестно отзывались университетские профессора. Да и работать он будет со старшим братом, а значит, полностью может рассчитывать на уже накопленный им немалый багаж познаний.

Курт предложил Альфреду стать сотрудником той же самой Линденбергской обсерватории, и младший брат с готовностью откликнулся на это предложение. В семье Вегенеров решение сыновей тоже было горячо одобрено: братья будут теперь вместе, и старший, более спокойный, уравновешенный, положительный, сможет постоянно приглядывать за младшим. У Курта возникла тайная надежда, что с этого времени они будут работать бок о бок с Альфредом до конца дней.

Но планам этим не суждено было сбыться: Альфред Вегенер состоял в должности сотрудника Линденбергской аэрологической обсерватории всего лишь около полутора лет. Однако за короткий этот срок он успел многое: глубоко изучил основные разделы метеорологии — науки, которой в годы учёбы серьёзного значения не придавал, а потому и не одаривал её особым вниманием. Обрёл и целый ряд навыков, необходимых для практической работы: научился поднимать в воздух различные приборы — на шарах и особых метеорологических змеях, свободно управлял полётом аэростатов, на которых они с Куртом неоднократно поднимались на несколько тысяч метров над землёй.

Кстати, во время одного такого полёта братья Вегенеры, сами того не подозревая, установили мировой рекорд длительности полёта. Их пребывание в воздухе было рассчитано всего на несколько часов, они же, используя благоприятную погоду, решили провести более широкий цикл измерений. И пролетали более двух суток — точнее, пятьдесят два часа, побив прежнее достижение французского графа де ля Во.

Случайный этот рекорд был установлен 5-7 апреля 1906 года, а немного времени спустя Альфред Вегенер осторожно сообщил брату — скоро им предстоит расстаться на долгий срок. И он признался Курту, что вот уже несколько месяцев переписывается с известным датским путешественником Милиусом Эриксеном, который намерен в скором времени отправиться в дальнюю экспедицию. Куда? Ну, конечно, в Гренландию! Эриксен планирует нанести на карту последнюю необследованную часть побережья острова, а заодно выполнить многочисленные метеорологические наблюдения. Поначалу датчанин на просьбу Альфреда взять его в экспедицию отвечал вежливым отказом — видно, его смущал малый опыт претендента. Но Альфред писал ему вновь и вновь, и постепенно тон ответов датчанина становился всё более сочувственным. А вот письмо Эриксена, полученное с последней почтой. Он согласен! В ближайшие дни Альфред должен прибыть в Копенгаген, где уже снаряжается в плавание судно.

Экспедиция 1906–1907 годов, первая в жизни Альфреда Вегенера, будто нарочно сложилась так, чтобы навечно отбить охоту у её участников когда-либо ещё раз отправиться на покрытый толстым, более чем трёхкилометровым ледяным панцирем остров. Долгое время жить приходилось в страшной тесноте. На берегу Датского фиорда, куда высадился Эриксен со спутниками, удалось построить лишь небольшую бревенчатую избу, а в составе экспедиции было двадцать семь человек — спать они могли лишь посменно. Затем, когда наступило полярное лето, исследователи разбились на отряды и в сопровождении проводников-гренландцев отправились по разным направлениям. Им в полной мере пришлось испытать на себе пургу, морозы, нередко их собачьи упряжки не могли двигаться против ветра. Пешие переходы много раз оканчивались падениями в ледяные трещины, из которых чудом удавалось выбраться.

А к осени, когда всем отрядам положено было собраться на базу, в Датский фиорд, не вернулся Эриксен с двумя гренландцами. От него не было вестей в течение всей долгой зимы. Попытки спасательных партий выйти на поиски начальника экспедиции постоянно заканчивались безуспешно — мороз, доходивший до пятидесяти градусов, бураны, глубокий снег не давали возможности далеко отойти от базы. И всю зиму они жили в тревоге за судьбу своего руководителя.

Правда, исследовательские работы не останавливались ни на день. Постоянно фиксировались температура, давление, направление ветра. А как только появлялась малейшая возможность, Вегенер запускал ввысь своих воздушных змеев, поднимал над землёй приборы на привязанных аэростатах. Как это не раз случалось и раньше и позднее, многие измерения, проводившиеся в тех местах земного шара, в которых прежде не бывал ни один исследователь, давали целую лавину новой информации. И в ту экспедицию представление об атмосферных процессах, происходящих над величайшим островом планеты, обретало день ото дня всё большую полноту. А это в свою очередь вело к весьма далеко идущим последствиям — ведь ледяное дыхание Гренландии влияет на состояние погоды всей Европы. Оттого новые знания заставляли усомниться в некоторых истинах, считавшихся уже к тому времени среди метеорологов непреложными.

В тесной избушке на берегу Датского фиорда Вегенеру пришло немало ценных соображений, родились намётки будущих научных работ.

Но избушка была всё же тесна, а за стенами её трещали чудовищные морозы, а мысли о судьбе руководителя экспедиции день ото дня становились всё более мрачными, и каждому обитателю избушки нетрудно было догадаться, что если бы не случайная игра обстоятельств, именно ему, а не опытному, бывалому Эриксену мог выпасть печальный жребий.

Эта простая мысль обрела особенно зловещую силу по весне, когда одна из спасательных партий, прорвавшись, наконец, на север, следуя маршрутом начальника экспедиции, нашла в ледяной пещере труп гренландца Бренлунда — проводника Эриксена, у ног которого лежала записка, сообщавшая о том, что Милиус Эриксен погиб ещё осенью.

Конечно, они давно уже не верили в счастливый исход поисков, а всё же потеря последней надежды стала тяжёлым ударом. И можно не сомневаться, что многие из этих сильных и храбрых мужчин, снова уходивших на собачьих упряжках по заранее разработанным маршрутам, втайне клялись: если судьбе будет угодно вернуть их домой, впредь они посвятят себя изучению не столь суровых уголков планеты.

Такие клятвы произносили в уме не все. Вегенер и его старший товарищ Кох, имевший уже немалый опыт полярных путешествий, с которым Альфред крепко сдружился за долгие месяцы зимовки, как раз в то время обсуждали план новой гренландской экспедиции. Главным должно было стать пересечение острова в самой широкой, центральной его части. Чтобы более определённо представить себе, какие атмосферные процессы господствуют над островом, сведений, полученных в его прибрежных районах — как бы ни были они ценны, — явно не хватало. Необходимость хотя бы на недолгий срок заглянуть в самый центр ледового купола ощущалась учёными всё более ясно.

И намеченный в тесной избушке маршрут похода по острову близко совпадал с той карандашной линией, которую более десяти лет назад провёл на карте Альфред Вегенер….

О следующих годах жизни Вегенера австрийский физик Бенндорф, который впоследствии стал одним из самых близких друзей Альфреда, писал: «После возвращения из Гренландии для Вегенера начался период поразительной продуктивности. За три с половиной года из-под его пера вышло одновременно с публикацией научных трудов Гренландской экспедиции ещё более сорока работ. Я думаю, можно с уверенностью сказать, что всё созданное Вегенером позже, многие его оригинальные идеи зародились именно в эти годы».

Самый объёмный и самый значительный труд того времени назывался «Термодинамика атмосферы». Сохранились свидетельства, что книга эта вызвала восторженную реакцию знаменитого русского климатолога Александра Ивановича Воейкова. Прочитав её, учёный воскликнул: «В метеорологии взошла новая звезда!» Возможно, суждения других коллег были не столь эмоциональны, но в оценках труда Вегенера они проявили единодушие: это было новое слово в познании воздушной оболочки Земли.

Сочинение это сыграло — хотя и косвенно — весьма важную роль в жизни Альфреда Вегенера ещё до выхода в свет. Закончив рукопись, он, как это водится, захотел ещё до публикации апробировать её — показать одному из научных «китов». Ради этого Вегенер предпринял поездку из Марбурга, где преподавал в то время метеорологию, в небольшой городок Гросборстель, предместье Гамбурга, в котором жил, пожалуй, самый авторитетный метеоролог Германии того времени Владимир Кёппен.

Кстати, надо заметить, что это сочетание славянского имени с немецкой фамилией случайностью не было. Их обладатель был сыном русского академика П. И. Кёппена, одного из тех немцев, которые, переселившись в Россию, обрели здесь вторую родину. Владимир Кёппен родился в Петербурге, закончил здесь университет, написал первую научную работу. Собирался он и далее, как отец, связать свою жизнь с Россией, и лишь конфликт с директором Петербургской обсерватории, у которого вызывал ярость дерзкий, не терпящий диктата характер молодого сотрудника, заставил Владимира перебраться в фатерланд. Впрочем, покидая Россию, он надеялся вскоре туда вернуться. Но когда обзавёлся семьёй, которая, как водится, год от года стала увеличиваться, планы эти изменились, и Владимир Кёппеп остался в Германии.

Вот к этому профессору и явился однажды весной 1910 года Альфред Вегенер, привезя на апробацию рукопись своей книги. Вероятно, Кёппен был и раньше наслышан о Вегенере, знаком с ним заочно по научным публикациям. А кроме того, проведя юность в России, он усвоил многие чисто русские традиции, и среди них знаменитое русское гостеприимство и хлебосольство.

Всё это вместе привело к тому, что Кёппен очень доброжелательно принял Вегенера в своём тихом маленьком домике в Гросборстеле, охотно согласился прочесть его рукопись и дать отзыв, поставив при этом одно непременное условие: все те дни, пока сам Кёппен будет штудировать «Термодинамику атмосферы», Вегенер будет его гостем.

Даже прозорливый ум профессора, не раз проявивший свою способность заглядывать в будущее, вряд ли смог ему подсказать в тот момент, к сколь далёким последствиям приведёт выполнение его условия, которое, по сути дела, было просто милым капризом научного авторитета.

Случилось же вот что. Долгие вечера, когда Вегенер и Кёппен обсуждали очередные главы научного труда, сблизили обоих учёных, породили в них искреннее желание работать в сотрудничестве, как говорится, рука об руку.

А дневные часы, пока Владимир Кёппен, запершись в своём кабинете, читал «Термодинамику атмосферы», Альфред проводил по большей части в обществе его младшей дочери Эльзы. И уже к концу затянувшегося на несколько дней визита Вегенера в семье Кёппена заметили, что между молодыми людьми возникло не просто взаимное дружеское расположение, но нечто большее.

С тех пор Вегенер стал частым гостем в домике Кёппена. И хотя во время своих наездов большую часть времени проводил в кабинете профессора, однако толика внимания перепадала и на долю Эльзы. И наблюдательные родители не могли не радоваться, что взаимоотношения между их младшей дочерью и «новой звездой метеорологии» обретают всё более определённый характер.

В наш стремительный век, который бешенством своих скоростей явно повлиял и на людские взаимоотношения, можно только удивляться тому, как медленно развивались романы всего семь десятилетий назад. Впрочем, может, это и не было общей, так сказать, тенденцией — тут, как говорится, тема особых исследований. Во всяком случае, конкретная история взаимоотношений Эльзы и Альфреда явно не носила искромётный характер, не походила на мгновенно вспыхнувшую страсть. Предложение руки и сердца последовало от Вегенера через два года после знакомства с младшей дочерью профессора Кёппена — также весной, но уже не десятого, а двенадцатого года.

Причём, как свидетельствует молва, форма его была весьма оригинальной. Хотя в тот раз Альфред Вегенер явился в дом Кёппена именно за тем, чтобы попросить руки Эльзы, однако привычка взяла своё — он буквально с порога проследовал в кабинет профессора, и беседа хозяина и гостя затянулась за полночь.

Когда же оба они вышли в гостиную к позднему ужину и Вегенер увидел, наконец, Эльзу, он пробормотал ей нечто смущённо и невразумительно: мол, приехал специально с ней поговорить, и сам не понимает, как вышло, что не осталось на это времени. Конечно, можно было перенести столь важный разговор на следующий день. Но Альфред обещал ранним утром брату (Курт работал в метеорологической обсерватории здесь же — в Гросборстеле) помочь провести один эксперимент в высоких слоях атмосферы. А сразу же после полёта он должен был спешить на поезд, отправляющийся в Марбург.

Вегенер быстро нашёл выход — Эльза полетит вместе с ним и Куртом на аэростате: она уже несколько раз поднималась с отцом, а им предстоит полёт короткий и нетрудный, там прекрасно можно будет поговорить.

Женская интуиция в таких случаях срабатывает безошибочно, и можно не сомневаться, что благовоспитанная фрейлен Кёппен вполне определённо знала, какова будет тема разговора. Трудно сказать, так ли уж сильно рвалось её сердце к заоблачным высям, но она безропотно согласилась лететь на аэростате.

А между тем полёт был вовсе не прогулочный. И как только летательный аппарат достиг нужной высоты, Курт и Альфред принялись за работу, не оставлявшую ни минуты свободной. Бедная Эльза тихо мёрзла в качающейся корзине, а братья Вегенеры перекидывались короткими репликами, делали пометки в блокнотах.

Лишь перед спуском Альфред, будто только сейчас заметивший присутствие в гондоле девушки, тоном, в котором ещё ощущалась инерция недавних деловых реплик, предложил Эльзе стать его женой. В ответе избранницы он явно не сомневался, ибо ещё до приезда к Кёппенам провёл — с истинной немецкой предусмотрительностью — необходимые приготовления. Во всяком случае услыхав её тихое «да», он тут же извлёк из кармана небольшую коробочку, на которой был оттиснут герб известной ювелирной фирмы. В коробочке, естественно, находились обручальные кольца. Одно из них Альфред надел на безымянный палец Эльзе, другое — на собственный.

Но и дальнейшие события этого романа развивались, словно в замедленной киносъёмке: свадьба Альфреда и Эльзы состоялась лишь полтора года спустя после того полёта на аэростате — осенью 1913 года.

И эти полтора года, которые для Эльзы были временем трепетного ожидания, в жизни Альфреда Вегенера были заполнены событиями громадной важности.

Главное из них то, что заставляет нас со столь пристальным вниманием следить за каждым этапом жизни Вегенера, — 6 января 1912 года он впервые выступил на собрании Немецкого геологического общества во Франкфурте-на-Майне с докладом, в котором была изложена гипотеза дрейфа материков.

По лихости, экстравагантности, что ли, этот доклад можно сравнить разве с помолвкой в гондоле аэростата. Однако сходство и здесь на том кончается. Ибо если предложение, сделанное Эльзе, было хорошо обдуманной акцией, то решение выступить с докладом перед геологами вряд ли отличалось этим качеством. Мы помним признания Вегенера. Всё, чем он располагал к тому времени, были общая идея перемещения материков да ещё случайное знакомство «с рядом справочных сведений» о палеонтологической связи между Бразилией и Африкой. Как говорится, невелик багаж!

Можно легко понять, почему реакция немецких геологов на доклад Вегенера была не просто негативной — они были глубоко возмущены. И недаром: ведь Вегенер не посчитал нужным познакомиться с работами учёных, высказавших прежде него мобилистские взгляды. А собравшиеся во Франкфурте-на-Майне геологи имели об этих работах вполне определённое представление. Правда, вряд ли они штудировали труды Ивана Ертова или Евграфа Быханова, которые никогда и не переводились на европейские языки, вряд ли им было известно о взглядах американца Антуана Снайдера, чей голос прозвучал уже совсем тихо и как будто за пределами Нового Света услышан не был. Но работы соотечественников, сторонников ротационной гипотезы, они, конечно, знали, так же как и суждения гляциолога Фрэнка Тейлора, опубликовавшего свой вариант мобилистских представлений всего за два года до доклада Вегенера.

Вегенер же практически ничего принципиально нового по сравнению с этими работами сообщить в то время не мог. Представьте, как он выглядел в глазах маститых геологов. В мире господствует теория контракции, которую поддерживает абсолютное большинство научных авторитетов. А тут против неё выступает чужак, метеоролог, который заявляет, что разработал принципиально новую концепцию формирования лика планеты, но ничего нового не сообщает. Весь его доклад — это повторение «задов». Да ещё каких низкосортных «задов» — прежних неудачных попыток навязать идею перемещения материков, которые были уже подвергнуты уничтожающей критике. Словом, при всем желании ничего, кроме невежества и апломба, увидеть в том выступлении Вегенера практически было невозможно.

Вообще, надо сказать, что тот доклад в биографии Вегенера — даже когда ныне смотришь на неё ретроспективно, уже зная, что 1912 год вошёл в историю наук о Земле как начало их нового этапа, — остаётся акцией малопонятной.

Пожалуй, за всю свою жизнь так опрометчиво Альфред Вегенер никогда не поступал. И тут волей-неволей закрадывается одно подозрение. Как мы помним, по свидетельству друга Альфреда — Бенндорфа, годы, предшествовавшие этому докладу, были для него звёздным часом: всё давалось легко, статьи одна за другой не то что выходили — вылетали из-под его пера. За какую бы тему он ни брался, успех ему неизменно сопутствует. В 1911 году вышла его «Термодинамика атмосферы», с которой, естественно, не один только Воейков, но и многие специалисты по воздушной оболочке Земли связали появление на горизонте метеорологии новой «звезды». А тут ещё счастливая любовь.

Всё удаётся, всё получается. От такой серии успехов может вскружиться даже самая умная голова. И не исключено: жил в этот момент Альфред Вегенер в счастливой иллюзии, что ему по силам легко и просто справиться с любым делом, за какое возьмётся.

Конечно, этот упрёк — только предположение. Однако без него трудно объяснить, почему Вегенер, которого во всех остальных случаях не оставляла способность критически оценивать результаты своих трудов, на сей раз поддался всплеску эмоций, а не голосу рассудка.

Но урок явно пошёл на пользу. Можно не сомневаться, что «порка», полученная во Франкфурте-на-Майне, запомнилась ему надолго. Книга Вегенера «Возникновение материков и океанов», вышедшая в 1915 году, уже была серьёзным трудом, содержащим многие положения, принципиально отличные от работ прежних мобилистов, и основанным на тончайшем анализе огромного количества сведений из разных наук. Трудом, от которого даже яростным его противникам отмахнуться было непросто.

Самый факт, что первый доклад Вегенера, где излагалась концепция дрейфа, отделяет от выхода книги три года, никак не свидетельствует о том, будто за это время автор провёл титаническую работу. Вегенер был истинным тружеником, «вгрызаясь» в новую тему, он мог двигать её буквально сутками напролёт, забывая обо всём постороннем. Ему удавалось не раз «сплющивать» время, постигать в считанные месяцы то, на что у других уходили многие годы или даже десятилетия. И, думаю, можно с уверенностью сказать, что книга «Возникновение материков и океанов», обладающая всеми теми же достоинствами, могла бы выйти раньше 1915 года, если б жизнь её автора в период, последовавший за 1912 годом, сложилась по-иному.

Но вышло так, что тогда, в 1912 году, он просто физически не имел возможности глубоко заняться разработкой мобилистской концепции.

Летом того года, всего через несколько месяцев после доклада во Франкфурте-на-Майне и уж совсем вскоре после помолвки с Эльзой, Альфред Вегенер снова отправляется в Гренландию, чтобы выполнить свой давний, ещё в детстве намеченный замысел — пересечь ледяной остров в самой широкой его части. Линия, некогда проведённая через ледник красным карандашом, должна повториться на всех существующих в мире картах Гренландии типографской краской.

Возглавляет экспедицию его давний друг, с которым ещё семь лет назад на побережье Датского фиорда он уточнял и корректировал замысел, — Кох. С ними вместе идёт в качестве проводника исландец Фигфус Зигурдсон. Четвёртый участник похода — матрос Ларсен.

В ту экспедицию Вегенер вёл подробный дневник. Вероятно, просила его об этом Эльза, желавшая знать все о тех испытаниях, которые выпали на долю её жениха. Во всяком случае сохранилось свидетельство, что она была первым читателем гренландского дневника Альфреда.

И, думается, если бы даже прежде чувство её было не столь уж сильно, то, прочитав мятую тетрадь, она не смогла бы заново не влюбиться в Вегенера. За каждой строчкой торопливых записей ощущается мощь духа автора, его спокойное мужество. Но мало этого: дневник явно свидетельствует о большой литературной одарённости путешественника. Хотя он пишется на ходу, в минуты коротких привалов, Вегенеру удаётся буквально несколькими скупыми фразами точно нарисовать увиденную картину, передать ощущения и чувства, которые пришлось испытать ему и его товарищам.

Потому не хочется портить его дневник вольным пересказом. Дадим возможность читателю узнать об этой экспедиции непосредственно от Вегенера, соединив отрывки из его записей лишь краткими пояснительными ремарками.

Вот начало пути. Судно высаживает экспедицию на восточном побережье острова, за Полярным кругом, в районе семьдесят шестого градуса северной широты. «Прежде всего нужно было переправить наши двадцать тысяч килограммов багажа к краю материкового льда… Мы разбились на две группы. Кох и Ларсен перевозили львиную часть багажа в глубь фиорда на моторной лодке и пароме, в то время как Фигфус и я перевозили остальную, меньшую, часть багажа во вьюках на лошадях. Они испытали на своём пути сжатие льда, поломку винта, киля и многочисленные аварии мотора, мы же натыкались на отвесные скалы, непроходимые ручьи и другие препятствия.

Бесконечно долго тянулась эта транспортировка нашего огромного багажа…

К несчастью, во время одной рекогносцировки я упал и повредил себе спину. В чём состояло это повреждение, мы не могли установить, а врача ведь у нас не было. Был ли это перелом ребра или растяжение мышц, я не знаю, но целый месяц ходил, опираясь на палку…»

Затем начинается следующий этап: всё ту же груду имущества необходимо втащить на отвесный обрыв, состоящий из материкового льда. «Пологое ущелье в ледяной стене обещало нам более или менее хорошую дорогу на этот недоступный ледяной обрыв… Мы занялись устройством перехода через некоторые трещины. Это было опасное место, прилив и отлив ежедневно разрушали возводимые нами мосты, создавали новые трещины. Стало ясно, что ледник в этом месте каждую минуту готов был образовать один или несколько айсбергов. Но другого подходящего места для подъёма не нашлось во всей окрестности. Поэтому мы изо всех сил занимались устройством дороги, и день за днём проходил в этой напряжённой работе.

Раз ночью мы были разбужены сильным треском. Кох и Фигфус, лежавшие ближе к двери палатки, увидели, как ледяная стена с одной стороны оврага рухнула. Моментально вид на фиорд оказался закрытым. Большой, тёмный, заострённый кверху колосс взгромоздился поперёк оврага и остановился в тридцати метрах от палатки, вздымаясь в холодном ночном небе и угрожая нависшими громадами. Почва под нами зашаталась, палатка наклонилась, охваченные ужасом Фигфус и Кох выбежали из палатки, не одеваясь, босые в одном бельё — при 16 градусах. Я выбежал немного позже, так как вследствие несчастного случая я ещё с трудом передвигался.

Бледный месяц освещал эту великолепную игру природы. Боковые стены нашего оврага исчезли у самой нашей палатки; потом далеко в море вынырнула ледяная стена; шипя и журча, она вздымала свои отмытые водой бока всё выше и выше. Какая-то дикая борьба неизмеримых сил: неприятное гудение, аккомпанировавшее нырянию ледяных колоссов, то утихало, то вновь усиливалось в течение долгих десяти минут. А четыре маленьких человечка находились среди этого опустошения без всякого движения, не испуская ни звука, готовые каждое мгновение исчезнуть.

Когда спокойствие вновь опустилось на это поле разрушения и ночь прошла, мы увидели, что в результате катастрофы образовалось семнадцать айсбергов. Они перевернулись и обратили свои нижние части кверху. Из трёхсот метров, отделявших нас от фиорда, двести пятьдесят метров льда было выброшено в море.

Пострадала даже льдина, на которой находилась наша палатка: наружная половина её была искромсана, огромные ледяные глыбы валялись в трёх метрах от палатки, но сама палатка осталась невредимой. Построенная из ящиков от провианта боковая стена лошадиного стойла провалилась, но лошади остались целы и провиант не пропал. Большая часть нашего багажа опустилась во вновь образовавшиеся трещины, но нам удалось достать его обратно.

Чем ближе мы знакомились с происшествием, тем непонятнее было для нас, как это мы могли уцелеть…»

Итак, первое испытание прошло на удивление удачно. День за днём четверо путешественников создают на краю ледника лагерь, в котором им предстоит провести суровую гренландскую зиму, собирая как можно больше сведений о природе той части побережья Гренландии, которая для науки представляется белым пятном. Но и в этот период — в период осёдлой жизни в стационарном лагере — на них обрушиваются новые испытания. «В начале зимы… Кох упал в расщелину ледника — глубиной в двадцать метров — и сломал себе ногу. До рождества он был прикован к постели. Зато сама зимовка прошла прекрасно в научных и практических занятиях. Не было никакого диссонанса в гармонической общей работе».

С приходом весны путешественники отправляются в дальнюю дорогу через ледяной купол Гренландии. «Когда вернулось солнце, мы бодро приступили к выполнению нашей большой задачи — пересечению материка. Прежде всего нужно было пройти неровную «прибрежную» зону и найти дорогу через горные цепи. Это было тяжёлое, полное приключений, путешествие через изрытый бездорожный лабиринт, глубоко изрезанный образованными таянием потоками вод, путешествие по отвесным ледникам и глубоко занесённым снегом долинам.

В конце концов мы достигли нунатаков (выступов гор над поверхностью ледяного купола. — И. Д.) и стояли у порога обетованного материка, покрытого безбрежной снежной пустыней. Более двух месяцев продолжался путь через снежную пустыню. Наш след отмечен пятью трупами лошадей. В течение всего этого времени мы находились на высоте от двух до трёх тысяч метров над уровнем моря. Наибольшая возвышенность, расположенная немного западнее центра, была несколько выше трёх тысяч метров».

Май сменяется июнем. Однако в глубине полярного острова смена эта почти не ощущается, она не приносит путешественникам долгожданного облегчения.

«Даже лето холодное, как лёд. В полдень температура около –25° градусов Цельсия, ночью же в июне месяце было –35° градусов… Но хуже всего было с ветром. За исключением самой внутренней части, где господствовал штиль, повсюду были сильные штормы, направленные из центра к краю материкового льда, которые превращали движение против ветра в мучение, а часто делали его просто невозможным.

Этот ветер, подхватывая снег и неутомимо угоняя его к периферии, как будто бы специально предназначен для того, чтобы беспощадно пресечь всякие попытки человека проникнуть в эту снежную пустыню.

Но именно сознание того, что речь идёт о жизни или смерти, заставляет человека пробиваться во что бы то ни стало. Конечно, в западной половине, где этот ветер дул нам в спину, он как раз облегчал наше движение, так как мы могли натянуть паруса. Несмотря на это, нам всё же не удалось спасти последнюю лучшую лошадь, чего мы так страстно желали. Незадолго до достижения западного края материкового льда мы вынуждены были отдать пустыне её последнюю жертву».

Путешествие чуть было не обретает трагический финал, когда от желанного берега их отделяют уже считанные километры.

«Суровое испытание предстояло ещё нам прежде, чем мы достигли расположенной на берегу колонии Превен… Мы были застигнуты в горах плохой погодой. Туман лишил нас возможности ориентироваться, а свежий снег затруднял подъём в горы. Без спальных мешков и палатки мы очутились во власти непогоды, а так как провиант вышел, то наши силы стали быстро убывать.

Случайное судно, которое мы застали в фиорде, подобрало нас и доставило в колонию. Достигли ли бы мы своей цели самостоятельно, я не осмелюсь утверждать…»

Но как бы там ни было — цель достигнута! Линия, проведённая Альфредом Вегенером в 1893 году на карте Гренландии, двадцать лет спустя обозначается на картах, публикуемых во всём мире. Вся разница в том, что она не столь пряма, как та, нарисованная в юности, несколько уклоняется с северо-востока на юго-запад. Главное же, что собрано громадное количество сведений о природе центральных областей Гренландии: об их рельефе, состоянии льда, господствующих здесь атмосферных процессах.

Мир узнает об одном из тех событий, которые в двадцатом веке чрезвычайно редки: четверо путешественников прошли тысячу километров по тому району планеты, где прежде не ступала нога человека. Метеорологи на всех континентах с нетерпением ждут публикаций научных результатов экспедиции.

Для всего учёного мира Альфред Вегенер теперь не только «звезда метеорологии», но и мужественный исследователь одного из труднейших районов планеты. Даже геологи легко прощают ему конфуз с прошлогодним докладом во Франкфурте-на-Майне.

Поздней осенью 1913 года Вегенер возвращается на родину. А вскоре происходит весьма оттянувшееся по разным причинам событие — свадьба Альфреда и Эльзы. И опять нарушена традиция — молодожёны отказываются от свадебного путешествия. Вегенер и так по горло сыт странствиями, ему хочется тишины и покоя. И Альфред в полной мере получает то, чего желал, — они отправляются с Эльзой в тихую деревушку.

Ах, как соблазнительно было бы нарисовать здесь буколическую картинку в духе немецких романтиков! Сельская идиллия, несколько крестьянских домиков среди невысоких холмов, поросших лесом. И как бы сама собою вписывается в этот фон супружеская пара, которая, забыв обо всем на свете, наслаждается счастьем и любовью.

Но не было идиллии. И даже в тихой деревне Альфред Вегенер не мог уделять Эльзе много времени. Он привёз с собой материалы экспедиции, которые требовали неотложной обработки. Он желал поскорее с ними покончить, ибо за время путешествия по Гренландии ему пришло несколько весьма существенных соображений, значительно подкрепляющих идею дрейфа материков, которые сами собой рвались на бумагу.

Ни одной из этих работ не суждено было ему в то время завершить. Не прошло года после его возвращения из Гренландии, как пусть не в идиллический, но всё же в спокойный рабочий ритм жизни Вегенера ворвались совершенно чуждые ему звуки — звуки бравурных маршей. Наступило лето 1914 года. Германия развязала войну, которая вскоре превратилась в мировую. Для далёкого от политики Альфреда Вегенера событие это было полной неожиданностью. Всегда увлечённый наукой, он попросту не воспринимал всерьёз вопли иных соотечественников о «Великой Германии», а их речи, в которых постоянно твердилось одно и то же: «Дойчланд юбер аллее», казались ему просто глупостью, не способной влиять на людей. Словом, дух великогерманского шовинизма, которому в то время поддались многие выдающиеся умы немецкой науки, не затронул Вегенера и краем.

И он был очень удивлён, когда вдруг увидел, что набор глупостей, превратившийся в государственную политику, вершит судьбами миллионов соотечественников. В том числе и его судьбой. Ибо в тот момент, когда была объявлена война, в оценке — с государственных позиций — тридцатичетырёхлетнего гражданина Германии Альфреда Лотара Вегенера перестало иметь значение, что он «звезда» метеорологии, исследователь величайшего заполярного острова и прочее, но важным стало лишь одно: этот гражданин — военнообязанный, капитан запаса и, значит, в трудный для фатерланда момент должен встать в строй и чеканить шаг под эти самые бравурные марши.

И вот малый кусок бумаги — повестка — заставляет Альфреда Вегенера, о котором Бенндорф позднее писал: «Вегенер видел смысл жизни в том, чтобы двигать вперёд всё человечество. Он был совершенно освобождён от ограниченности национализма, взращенного до жутких пределов войны», — надеть капитанскую форму и отправиться на фронт, чтобы заниматься делом, которое сам он глубоко презирает, ненавидит, считает постыдным: командовать солдатами, валяться в окопах и, наконец, самое отвратительное — стрелять в людей, к которым он не испытывает ни вражды, ни ненависти.

Теперь всем: его временем, местом нахождения, действиями, стилем речи, даже самой жизнью — распоряжается вермахт. И только одно не под силу всесильной военной машине, даже она не может подчинить себе мозг капитана Вегенера, не может заставить его думать лишь «о насущных задачах момента». В перерывах между боями, на коротких отходах с передовой позиции в тыл Вегенер продолжает размышлять о дрейфе материков, подыскивает всё новые и новые аргументы в пользу этой концепции.

Конец странному раздвоенному состоянию Альфреда Вегенера приносит пуля, выпущенная из винтовки неведомым ему русским солдатом, — капитан тяжело ранен. После лечения в госпитале ему даётся длительный отпуск, во время которого офицер по предписанию начальства должен быть занят одним — поправкой здоровья, чтобы как можно быстрее получить возможность снова встать в строй.

Вегенер, верный себе, использует отпуск совсем по-иному. Воспроизведём теперь полностью его высказывание о том, как разрабатывалась идея дрейфа, начало которого приводилось в предыдущей главе. «В 1910 году мне впервые пришла в голову мысль о перемещении материков — когда, изучая карту мира, я поразился сходством очертания берегов по обе стороны Атлантического океана. Но тогда я не придал этому значения, так как не считал такое перемещение возможным. Осенью 1911 года я познакомился (благодаря ряду справочных сведений, случайно оказавшихся в моём распоряжении) с палеонтологическими данными о прошлой сухопутной связи между Бразилией и Африкой, о которой я раньше ничего не знал. Это побудило меня проанализировать результаты геологических и палеонтологических исследований, которые имеют отношение к этому вопросу. Изучив эти данные, я убедился в принципиальной верности своей идеи. После этого — участие в гренландской экспедиции под руководством Коха в 1912–1913 годах и позднее служба в армии — помешали дальнейшей работе над теорией. Однако в 1915 году мне удалось использовать длительный отпуск по болезни для подробной разработки теории» (кстати, заметим: думается, не случайно Вегенер оговаривается «отпуск по болезни»: о ранении в серьёзном научном труде ему неловко и поминать).

Итак, несколько месяцев 1915 года ещё слабый от большой потери крови Вегенер работает над концепцией дрейфа материков. Он знает: отпуск не бесконечен, а потому просиживает в своём кабинете с раннего утра до позднего вечера. Ведь война ещё предстоит долгая, неизвестно, вернёшься ли с неё, потому особенно важно успеть довести дело до конца, собрать воедино все новые соображения, которыми он уже к тому времени располагал.

И он успел. За время отпуска им написана книга «Возникновение материков и океанов».