1945
1945
131. И.М.Меттер
<Из Ленинграда в Москву;> 7 января 1945
Многоуважаемый Илья Григорьевич!
Я рискую обратиться к Вам с назойливой просьбой, несмотря на то что Вы крайне загружены работой.
Наверное, Вы помните, что когда-то — давно, давно, до войны — Вами было обронено чрезвычайно для меня значительное слово о моей книжечке «Разлука»[333].
Может быть, это и не повод для обращения к Вам. Настоящий повод заключается в следующем: нет в Советском Союзе писателя, мнение которого было бы для меня дороже, чем Ваше[334].
Если бы Вы смогли найти время для того, чтобы прочитать два моих рассказа и написать мне хотя бы открытку о них, я был бы бесконечно Вам благодарен.
Ради бога простите меня за беспокойство
Ваш И. Меттер.
Рассказы отправляю заказной бандеролью
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1910. Л1. Израиль Моисеевич Меттер (1909–1996) — прозаик.
132. А.И.Безыменский
<Из действующей армии в Москву;> 9/1 1945
Дорогой Илья Григорьевич!
Я не извиняюсь в том, что только сегодня пишу Вам, хотя Ваша статья[335] напечатана еще 30-го декабря. Вы сами будете рады узнать, что эти дни наполнены у нас такой деятельностью, которая исключает возможность сесть за стол во имя письма… даже письма Эренбургу.
От всего сердца благодарю Вас за статью! Мало того, что ее командующий дважды читал вслух (до ее напечатания), решая с Военным советом, когда и как, поместить. Статью прочитали во всех экипажах и частях, на всех партийных собраниях, о ней и сейчас не перестают говорить.
Мало того, прочитав Вашу статью, десятки офицеров и бойцов стали выписываться из госпиталей, удирать из домов отдыха. Я четырежды присутствовал при том, как тот или иной офицер докладывал своему командиру, по какой причине он вернулся до срока:
— Сам Эренбург написал нам «в добрый час, герои» — значит скоро пойдем. Уж он-то зря не напишет, уж мы-то понимаем, что к чему, образованные…
Ваша статья явилась для танковых двигателей и для людских сердец аккумулятором чудовищной силы. Слава Вам, золотой наш боец и товарищ!
До Берлина — пятьсот километров и еще два шага. Победа может оказаться в меньшем количестве километров, но эти «два шага» надо для нес обязательно сделать. Бензину хватит, силы тоже.
Танкисты не подведут!
Обнимаю Вас
А. Безыменский.
Любови Михайловне — миллион приветов.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1265. Л.2–3.
133. А.А.Исбах
<Из действующей армии в Москву;> 24/I 1945
Дорогой Илья Григорьевич!
Огромное Вам спасибо за книгу и привет. У нас сейчас дни самые горячие. Пришлось уже побывать в ряде немецких городов и сел. И здесь, на походе, на привалах очень часто вспоминаем Вас с офицерами и солдатами. Особенно здесь! На днях у меня произошла знаменательная встреча с группой французских солдат, которых мы освободили из немецкого плена. Были здесь солдаты из Парижа, Марселя, Бордо… Они были счастливы, услышав французскую речь из уст русского офицера. Поговорили мы с ними о многом. Был среди них и один еврей-француз, парижанин. Будучи в Москве, зайду к Вам и подробно обо всем расскажу. Записные книжки и дневники все пахнут. Сейчас очень много оперативной работы. А сколько нужно будет написать после войны!..
Еще раз шлю самые искренние приветы и крепко, крепко жму Вашу руку.
Ваш А.Исбах.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1628. Л.5.
134. Правление Ленинградской организации Союза советских писателей
Ленинград; 6 февраля 1945
Дорогой Илья Григорьевич!
Приглашаем Вас в Ленинград. Ленинградцы знают Вас и любят, и в эти дни, когда город полон радостного труда, полон массового творчества, ибо мы восстанавливаем Ленинград, делая его еще величественнее, могущественнее и краше, чем тот, каким его знали, — в эти дни нам особенно хотелось бы видеть Вас у себя.
Мы покажем Вам наших людей, которые столь же страстно и героически восстанавливают город, как героически они под его стенами дрались; Вы увидите плоды всего только годичного послеблокадного труда ленинградцев, — но их надо видеть.
Мы же, со своей стороны, хотим встретиться с Вами в своем писательском доме и поговорить с Вами по-писательски.
Необходим будет и ряд Ваших публичных вечеров, на что Вы, мы не сомневаемся, дадите согласие.
Итак, ждем Вашей телеграммы, заблаговременной, чтобы был срок на организационную сторону дела. Если бы Вас устроил конец февраля — март — было бы отлично.
Правление ЛО ССП А.Прокофьев, М.Комиссарова, Вл.Орлов, В.Саянов, Ив. Кратт
Ольга Форш
А.Ахматова
парторг П.Журба
Впервые — Б.Фрезинский. Эренбург и Ахматова // ВЛ, 2002, №2. С.281. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.3159. Л.2. Написано на бланке ЛО ССП. Письмо подписали писатели Александр Андреевич Прокофьев (1890–1971), Мария Ивановна Комиссарова (1904–1988), Владимир Николаевич Орлов (1908–1985), Виссарион Михайлович Саянов (1903–1959), Иван Федорович Кратт (1899–1950), Ольга Дмитриевна Форш (1873–1961), Павел Журба (1895–1976). Побывать в Ленинграде до апреля 1945 г. ИЭ не смог, а после дезавуирующей его работу статьи «Правды» (14 апреля 1945) приглашение ему возобновлено не было.
135. С.П.Гудзенко
<Из Будапешта в Москву;> 24/И 1945
Дорогой Илья Григорьевич!
Вот уже четвертый месяц я на 2-ом Украинском. Был в Румынии и через Трансильванию проехал к Будапешту. Под Будапештом с начала боев. В город входили поквартально, узнавая его по частям, а сейчас, вот уже парку недель, стал будапештским аборигеном. На Дунае сейчас весна, лед весь растаял и между Будой и Пештом ходят катера и моторные баркасы. Все это пейзажи, но я здесь становлюсь лириком (правда, пока в стихах этого еще нет). Я задержался здесь во фронтовой газете. Пишу все, и даже юмор. Выходит пока плохо, но уехавшего в отпуск Ивана Молчанова[336] заменить не очень трудно.
Илья Григорьевич, посылаю Вам 5 стихотворений — печатных и непечатных[337]. Пишу вообще много, записные книжки полны[338], но что из этого получится, бог знает. Простите, что беспокою Вас своими письмами. Если что из стихов можно напечатать, будет хорошо. Может, в «Лит<ературной> газете» или где-нибудь в журнале[339]. А то я сейчас стал провинциальным поэтом — ведь живу в Будапеште и до всех редакций далеко. Если будет время, отпишите мне — о себе, о стихах, о Москве.
Жму Вашу руку
Семен Гудзенко.
P.S. Большой привет Любови Михайловне и всему Вашему дому.
Адрес мой пока такой: Полевая почта 92861 — П.
В стихах черными даны печатные варианты. Я ведь обучен цензурой с первого стиха.
Впервые — ВЛ.1993, №1. С.274–275. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1479. Л.2
136. И.Эйхенбаум
Действующая армия, 3 марта 1945
Многоуважаемый Илья Григорьевич.
Поздравляю Вас от себя и от имени летчиков полка «Нормандия» с наградой — орденом Почетного легиона[340]. Мы все рады, сознавая особенно Вашу заслугу в деле освобождения двух великих народов России и Франции.
Мы знаем Вашу любовь и внимание к французскому народу и гордимся Вашими усилиями и помощью в восстановлении Франции после фашистской заразы.
Желаем Вам искренне, сердечные, наилучшие пожелания.
С боевым приветом
лейтенант Эйхенбаум И.
Впервые — ЭВ. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2461. Л.292.
Игорь Эйхенбаум — французский летчик из полка «Нормандия-Неман», сражавшегося с немцами на территории СССР; племянник Б.М.Эйхенбаума.
137. С.А.Лозовский
<Москва;> 5 марта 1945
Дорогой Илья Григорьевич!
Я просмотрел материал для «Черной книги» под Вашей редакцией и материал, направленный для «Черной книги» Антифашистским Еврейским Комитетом.
Кроме того, я поручил комиссии в составе 5 человек тщательно перечитать все материалы и дать свое заключение. Заключение комиссии я Вам посылаю и хочу со своей стороны сделать несколько замечаний.
То, что обработано нашими писателями (Гроссман, Инбер, Шкапская, Лидин, Ильенков[341] и др.), даст читателю потрясающую картину немецкого садизма, хамства и зверства. Такая книга, составленная группой крупных советских писателей, не только послужит делу возмездия, но и явится орудием борьбы для выкорчевывания фашистской политики и фашистской идеологии во всем мире. Но при всей политической важности этой книги это все-таки литературная обработка материалов. Кроме литературной обработки материалов, необходима книга документов и свидетельских показаний с фотографиями убийц, копиями приказов, факсимиле показаний, а также и заключение экспертов и прочее. Эти две книги могут быть изданы параллельно, причем они будут подкреплять одна другую. Да и вообще и двух книг мало. Надо издать сотни книг для того, чтобы десятки миллионов людей знали, что несет фашизм человечеству. Книга, написанная группой советских писателей, имеет все шансы пойти широко в массы. Она будет издана на всех языках. Книга документов будет иметь более узкий круг читателей (депутаты парламентов, юристы, комиссии по расследованию зверств, библиотеки и т. д.). Такие книги абсолютно необходимы.
Вот почему я предлагаю:
1. Продолжайте Вашу работу по составлению книги при участии группы советских писателей. Эту книгу мы издадим на всех языках мира.
2. Одновременно с этим Антифашистский Еврейский Комитет будет подбирать материалы для официальной «Черной книги» (документы, дневники, показания и пр.).
Такие две книги будут лучше одной, потому что наши враги в США и Англии (а они, как Вам известно, издают газеты, заседают в парламентах и проч.) будут пытаться обесценить книгу советских писателей указанием на то, что это литературная обработка материалов, а не документы. Если одновременно появятся и книги документов, это будет только лишь на пользу дела.
С приветом А.Лозовский.
Впервые (в сокращении) — в коммент. составителя к ЛГЖ (т.2, 1990, с.440). Полностью — «Еврейский Антифашистский комитет в СССР 1941–1948». М., 1996. С.255–256. Подлинник — Архив Национального института «Яд Вашем», Иерусалим (письмо передано И.И.Эренбург с частью еврейских материалов архива ИЭ). Ф.Р21/III — 49. Письмо связано с конфликтом между ИЭ и ЕАК вокруг подготовки «Черной книги» (об уничтожении гитлеровцами еврейского населения СССР). Материалы о немецких зверствах поступали к ИЭ и в ЕАК независимо; замысел такой книги возник у ИЭ в начале 1943 г., а ЕАК получил предложение из США принять участие в международном проекте «Черной книги» в конце 1942 г. и в 1943 г. обратился в ЦК ВКП(б) с просьбой разрешить такую работу. Главной целью ИЭ, имея в виду заметный рост антисемитизма в стране, было издание книги в СССР на русском языке. Для практической работы над «Черной книгой» ИЭ создал Литературную комиссию, в которую вошли многие писатели; эта комиссия работала одновременно и независимо от соответствующей работы ЕАК. Функционеры ЕАК фактически потворствовали негласному намерению властей ограничить распространение информации о Холокосте зарубежным рынком, т. е. издать «Черную книгу» только за рубежом (на иностранных языках). Когда осенью 1944 г. ЕАК, не поставив в известность Литературную комиссию ИЭ, отправил в США не только собранные самостоятельно материалы, но и материалы Литературной комиссии, ИЭ понял, что русское издание «Черной книги» торпедируется, и, заявив решительный протест, потребовал приостановления публикации материалов в США, в противном случае пригрозил отставкой (см. П2, №288). Для урегулирования этого конфликта Лозовский создал комиссию из 5 человек во главе с членом президиума ЕАК С.Л.Брегманом. Получив ее отчет, Лозовский принял сторону ЕАК, о чем в деликатных выражениях и сообщает ИЭ данное письмо. Оно показало ИЭ окончательно, что русского издания в СССР не допустят, и он, распустив Литературную комиссию (см. П2, №289), отказался от сотрудничества с ЕАК. В 1947 г. издание «Черной книги» в СССР было запрещено официально, а 20 ноября 1948 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о закрытии ЕАК, кончавшееся многообещающе: «Пока никого не арестовывать»… Все собранные для «Черной книги» материалы ИЭ сохранил, и впоследствии И.И.Эренбург смогла передать их в «Яд-Вашем»; полное издание «Черной книги» при ее участии вышло по-русски в Вильнюсе в 1993 г.
138. В.А.Уманская
Париж <в Москву;> 5 марта 1945
Товарищ Эренбург,
я сестра Константина Уманского и живу в Париже.
В эту тяжелую минуту, когда я так убита внезапной смертью моего брата[342], я прочла Вашу дивную статью в «Nouvelles Sovietiques» и обращаюсь к Вам как к близкому другу Коти.
Я Котю очень любила и не видела его с тех пор, как он работал в Agence Tass в Париже. Судьба и обстоятельства разбросали нас в разные концы света и только из газет, урывками, я узнавала о его жизни, когда он был послом в Америке, а потом в Мексике.
После войны нам, наверное, удастся увидеться, надеялась я. И вот так внезапно, так неожиданно случилось это ужасное несчастье, и я до сих пор не могу примириться с мыслью, что он и его жена погибли, что их больше нет.
Какая жестокость судьбы! умереть молодым да еще в такой момент, когда советская Россия празднует свои блестящие победы. И он так любил жизнь, и это большая несправедливость судьбы, что ему не было суждено дожить до самого радостного дня, т. е. до поражения Германии и конца фашистов.
Читая Вашу статью, я вижу перед собой Котю: Котю маленьким мальчиком, когда он писал стихи и увлекался искусством, Котю гимназистом, когда во время революции он принимал участие в тогдашних кружках русской молодежи, Котю писателем, когда он издал свою первую книгу о футуризме[343], Котю за границей, когда он начал свою политическую деятельность, Котю нежным папашей и, наконец, Котю дипломатом!
Я плачу о нем, как о любимом брате, как о гениальном, талантливом человеке, который всю жизнь боролся за идею.
Но и горжусь им! Вы правы, он умер как солдат и исполнил свой долг для этой великой блестящей русской победы.
Я обращаюсь к Вам и очень прошу Вас сообщить мне, как случилось это ужасное несчастье. Наверное, вы имеете более подробные сведения. Что стало с моей племянницей Ниночкой[344], где она? Могли ли бы Вы переслать мне какие-либо фотографии Коти, его жены и девочки. (Пожалуйста, извините за мою смелость и беспокойство.)
У меня есть еще другой брат в Москве, Дмитрий Уманский[345]. Я давно не имела от него никаких известий. Жив ли он еще? Знаете ли Вы его случайно? Могли бы Вы сообщить мне его адрес и передать ему мой?
Буду вам бесконечно благодарна, если сообщите все, что знаете.
Вы можете писать в советское посольство, мне обещали переслать.
Жму Вашу руку и еще раз большое спасибо за Ваши дивные теплые слова о Коте, которые были моим единственным утешением в эту безумно тяжелую и грустную минуту.
Валентина Александровна Уманская.
27 rue Lecluse, Paris XVII
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2255.
139. И.Л.Альтман
<Из действующей армии в Москву;> 7/III <19>45
Дорогой Илья Григорьевич!
Жму Вашу руку и сердечно поздравляю Вас с получением офицерского ордена Почетного легиона[346]. Вы его давно заслужили. Я очень рад, что во Франции наконец поняли, что Вы в 10 000 раз более настоящий комбатант[347] «Сражающейся Франции», чем многие из тех, кто «кое-что» делал, а теперь кричит в первых рядах.
Мы, друзья Ваши, знаем, понимаем, что для Вас Франция. И помним Ваши статьи о Франции сражающейся и о Франции <18>71 года[348], о Франции новых, мужественных, честных людей.
Вы еще будете там.
И я тоже буду там. Не сомневаюсь. После России для меня Франция — самое близкое. Будьте здоровы и счастливы. Сердечный привет Любови Михайловне.
Ваш Иог.Альтман.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2461. Л.285.
140. А.А.Исбах
<Из действующей армии в Москву;> 12/III <19>45
Дорогой Илья Григорьевич!
С большой радостью прочел в газетах о Вашем награждении орденом Почетного Легиона. Вы заслужили это орден больше, чем кто-либо из французских писателей.
Сейчас на путях к Берлину встречаю много освобожденных нами из плена французов. Вся Франция: Париж, Нант, Руан, Гавр, Марсель. Мило беседую с ними. Многие знают Вас и говорят о большом друге французского народа. Вы были в Эльбинге[349], совсем неподалеку от меня. Очень жалел, что не удалось повидаться.
Недавно в одном из крупных городов мы провели с М.Матусовским[350] большой лит. вечер для гарнизона. Много было вопросов о Вашей работе, Ваших творческих планах.
Хочу поделиться с Вами и своей радостью. Вчера мне вручили орден Красного Знамени.
Крепко, крепко жму Вашу руку
А.Исбах.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1628. Л.7.
141. П.И.Батов
Действующая армия <в Москву;> 15 марта 1945
Уважаемый Илья Григорьевич!
Из газет узнал о получении тобою офицерского ордена «Почетного легиона».
От души рад и сердечно поздравляю тебя с такой большой наградой за твои труды, сыгравшие большую роль в деле разгрома и уничтожения немецко-фашистских войск на нашей советской земле.
Желаю тебе здоровья и дальнейших успехов в твоей полезной работе, которая так необходима теперь, когда час возмездия над германским народом и его шайкой главарей наступил.
Победа близка и справедливость восторжествует. Уважающий тебя
Батов.
Впервые (в сокращении) — ЭВ. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1262. Л.1.
142. Р.И.Мелетинская
<Москва,> 22/III 1945
Глубокоуважаемый Илья Григорьевич!
Бесконечно тронута Вашим активным участием, желанием помочь спасти сына[351]. Он находится в настоящее время еще в более тяжелом нервном больном состоянии.
Узнал, что защитить свою диссертацию (получившую очень высокую оценку самого крупного в СССР специалиста по западной литературе) он до снятия с него судимости не сможет, и, следовательно, продолжать научную работу невозможно.
Я хочу дополнительно сообщить лично Вам, что сын писал о следствии по его делу в первом, несколько более подробном заявлении, которое было подано в Президиум Верховного Совета 20 января 1944 года: «Допрос велся „с пристрастием“: меня раздетого держали в сырой яме, вырытой в земле, где я коченел от дождя и голода, получая 200 гр. хлеба в день, непрерывно угрожали расстрелом и однажды даже „инсценировали“ расстрел. За это несет ответственность следователь Госбезопасности т. Громаденко (на суде я заявил об этом). Под влиянием длительных физических мук и моральной депрессии, а также угроз, я кое-что из составленных следователем „ответов“ подписал. Армейскому следователю я на первом допросе сказал, что подтверждаю свои показания, попросил бумаги и обратился с подробным письмом, в котором проанализировал все дело, все показания свидетелей, доказывая свою невиновность. На суде я также отказался признать себя виновным и рассказал, как Громаденко вел следствие по моему делу. Я просил суд вызвать свидетелей обвинения, а также ряд лиц, знавших меня на фронте или бывших со мной в окружении…». Дальнейшее Вам известно из второго заявления. Сообщаю эти подробности, т. к. Вам, возможно, нужно их знать.
Горячо Вас приветствую!
Счастлива, что следовала своему внутреннему побуждению и обратилась к Вам.
Крепко жму Вам руку!
Глубоко признательная
Раиса Мелетинская.
P.S. Муж был болен и, к сожалению, не мог раньше отнести Вам бумаги.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1897. Л.1–2. Раиса Иосифовна Мелетинская (1892–1956).
143. С.С.Наровчатов
<Из действующей армии в Москву;> 3/IV <19>45
Дорогой Илья Григорьевич!
Прошло полтора месяца с тех пор, как судьба свела нас под Эльбингом[352]. Все эти недели не стихали бои. Мне тогда уже успела опротиветь Пруссия, перевернутые повозки на дорогах, летящий пух перин, стадо очумевших от страха немцев. И когда мы снова пошли по Польше — полегчало на сердце. Нас встретила нищета и голь, но последняя крестьянская хата на поморьи была ближе и понятней, чем набитые всесветным барахлом бурги[353] пруссаков. Нас снова встречали как освободителей, и я снова начал писать стихи о милых моему сердцу любви и свободе, какие, мне думается, я никогда бы не смог писать на неметчине. Мне кажется, я сумею привезти с фронта интересный сборник стихов. То, что я говорил Вам тогда об идее — идее человеческого братства, было еще недостаточно оформлено и достаточно расплывчато. Сейчас этот замысел приобрел более четкие очертания. Я хочу сделать книгу о заграничном походе, но походе не завоевательном, а освободительном. Об этом у нас еще не писали стихов, а если и пробовали, то получалось узко и несправедливо. Россия не выходила в Европу со времен Суворова и 1812 года. У нас любят вспоминать эти походы, в особенности суворовский, но забывают, что они носили совершенно иной характер. Я помню кинофильм «Суворов»[354], и когда я видел полководца империи, шагавшего по склоненным знаменам французской революции, мне было мучительно стыдно за тупость сценариста и бесстыдного режиссера. Суворов — одна из вершин русского военного гения, и память его будет жить в наших воинских традициях. Но очень мало общего в его походах с нашими, разве лишь в искусстве военноначальников и в храбрости солдат… И поэтому то, что происходит сейчас, нельзя засорять памятью дальнего прошлого, как это делают десятки поэтов, и писателей, и газетчиков. Мы идем сейчас походом свободы, о котором мы мечтали еще в 1918-20 гг., но тогда это были еще наивные мечты страны-подростка, представлявшей мир лучше и моложе, чем он был на самом деле. Мы представляли себе свободу пожаром, который охватит мир и которому мы лишь выйдем навстречу. Но получилось иначе — поднялся пожар ненависти, и мы скорее похожи сейчас на поток, который должен успокоить обугленную и исстрадавшуюся землю. Вот что я думаю обо всем этом, и вот что помогает мне глядеть на мир иными глазами, чем глядел я на него год назад, а иные глядят и доныне.
И еще одно важное замечание. Наша поэзия до сих пор носит оборонительный и узконациональный характер. До сих пор я читаю стихи о землянках и окопах, обо всем, что давно уже стало участью немцев, а не нас. У поэзии нет ощущения похода и широты его. Это относится ко многим крупным поэтам, проникшимся ощущением войны на ее первой фазе. С этим смыкается и другая беда, которая у молодежи сейчас стала наиболее заметна в стихах Гудзенко, человека бесспорно талантливого и поэтому наиболее ярко болеющего ею, эта беда или линия, назовите ее как угодно, линия узкой солдатскости и не только стихов, но и мышления. Дело в том, что нам вообще не нужно никакого Киплинга, и даже своего, и даже совершенно нового и индивидуального поэта на его амплуа. «Иные мы и об ином душа тоскует»[355]. И характер войны иной. М.б., на короткое время, на год-два прошло через нас это ощущение, но вот вышли войска на простор и оказалось, что дело-то совсем не в том — не в грязи, не в ужасах войны, не в умении свыкнуться с лишениями и даже бахвалиться ими, не во всех пресловутых солдатских качествах — что в них? — пройдет война и они лишь воспоминаниями останутся — а дело в человечности, смелости и яркости душевной, в умении весь мир обнять, не похвалиться перед ним своими горестями, а наоборот, его пожалеть за меньшее, может быть (это, конечно, к немцам не относится, мы их в свой мир не включаем). Да Вы-то понимаете, в чем дело, — Вы же сами писали о рыцарстве свободы[356]. А солдат сейчас полон мир, от Бельгии до Ново-Зеландии — все в шинелях. Нужно иные качества искать, они важнее и навечнее, и они у нас есть. Вот почему я говорю о солдатскости как о беде — года два назад это было своевременно и даже свежо, а сейчас это уже старомодно и узко.
Но я, верно, утомил Вас своими рассуждениями. Кроме того, я в прозе никогда не мог, да и не смогу, наверное, выработать у себя лаконичности фразы, и это тоже утомляет. Но я незаметно для себя изложил чуть ли не духовное свое credo, и, м.б., оно Вам покажется небезынтересным.
Я хотел бы Вам сказать еще об одной вещи. В Москву поехал сейчас мой товарищ — поэт Михаил Луконин[357]. Он танкист, и мы не виделись три года, встретился я с ним под Данцигом. Он повез в Москву поэму, будет ее читать в ССП. Я советую Вам сходить на его вечер, Вы не пожалеете об этом. Это настоящая вещь большого размаха и сердца, вещь поколения. Вам, одному из последних писателей истинной человечности, будет интересно узнать одного из людей, который сможет нести дальше эту грустную, но бессмертную эстафету. В поэме много шероховатостей, но они не затемнят ни ее лучших строк, ни ее хорошего смысла.
Я посылаю Вам в этом письме два стихотворения, которые написал недавно[358]. Если они заинтересуют и понравятся Вам, попробуйте их передать в печать.
Я буду ждать Ваших писем — адрес мой прежний — п.п. 57872-А.
Сердечно жму руку и желаю Вам счастья.
Ваш Сергей Наровчатов.
Впервые — ВЛ, 1993, №1. С.279–281. Подлинник — РГАЛИ. Ф.1204. Оп.2. Ед.хр.1957. Л.5–7.
144. Р.И.Мелетинская
<Москва,> 8/IV 1945
Глубокоуважаемый Илья Григорьевич!
Я хочу сообщить Вам о том, что, как меня известили, председатель Верховного суда в связи с Вашим письмом отдал распоряжение затребовать дело сына. Предварительно ко мне приходили из Верховного суда для получения сведений, где и кто судил сына, кем освобожден и посоветовали также написать дополнительно от моего имени заявление председателю Голякову, которое захватили с собой вместе со всеми бывшими у меня сведениями. Хотели, как мне сказали, для всего этого вызвать меня, но из нашего заявления, посланного Вами с письмом, узнали, что я прикована к постели, и пришли ко мне домой, что меня очень тронуло. Как Вы хорошо понимаете, это было сделано «не ради прекрасных глаз моих», а из большого уважения к писателю и человеку — Илье Эренбургу, чье имя очень много говорит каждому советскому гражданину.
Не умею выразить всей глубины моих чувств безграничной благодарности Вам. Благословляю Вашу доброту, Ваши высокие душевные качества настоящего большого человека (свойственные очень не многим людям), в которых убедилась лично.
Крепко жму Вашу руку!
Глубоко уважающая Вас и бесконечно признательная.
Раиса Мелетинская.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1897. Л.3–4.
145. С.П.Гудзенко
<Из действующей армии в Москву; не раньше середины апреля 1945>
Дорогой Илья Григорьевич!
Письмо Ваше получил. Благодарю. После Будапешта я побывал под и в Братиславе, Вене и Брно. В Вене встретил французов, которые видели и читали Вас в Париже. Война на нашем участке еще настоящая. Все повторяется. Недавно попал под сильную бомбежку у переправы через Мораву. Собрался писать очерки «В кустах Австрии». Лежал там долго и томительно. Умирать в 1945 году очень не хочется. Я и мои друзья просим Вас упрощать по-прежнему[359]. Газеты ежедневно переворачиваются в поисках Ваших статей[360]. Мечтаю после Австрии и Германии попасть во Францию. В Будапеште вышли Ваши статьи на мадьярском[361]. Я сейчас почти не пишу. Много хожу, езжу, смотрю, разговариваю.
Привет Люб<ови> Мих<айловне> и всем Вашим домочадцам.
Крепко жму руку
Семен Гудзенко.
P.S. Спасибо, что стихи в журнал отдали[362].
Впервые — ВЛ.1993, №1. С.275–276. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1479. Л.5.
146. Г.Я.Кобыльник
Волховский фронт; середина апреля 1945
Товарищ Эренбург,
прочитали мы на фронте статью Александрова «Товарищ Эренбург упрощает». Прочитали и удивились. Неужели т. Александров только и делает, что слушает немецкое радио и делает из него выводы?
Пусть лучше послушает наш фронтовой разговор с немцами снарядами и танками. Вы пишете правильно, что Германия есть одна огромная шайка[363]. Надо дать запомнить всем немцам и вообще всем, чтобы со страхом 100 лет смотрели на Восток.
Я Вам писал в 1942 году[364]. Сейчас еще пишу.
Победа близка.
В 1942 я был лейтенант.
В 1945 я майор.
Сижу под деревом и под хмурым небом немецким я, простой человек, выдержавший испытания 41 и 42 года.
С приветом к Вам майор Кобыльник
п. п. 06743.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2581. Л.81.
147. Н.Г.Канищев
Действующая армия; 26 апреля 1944
Тов. Эренбург!
Читал все Ваши статьи. Читал и «Хватит». Причем не только сам, но и товарищи. Читал статью т. Александрова «Товарищ Эренбург упрощает». Разумеется, т. Александров говорит от имени ЦК и отражает линию партии, однако мой голос и голос моих товарищей с Вами.
С комсомольским приветом
Н.Г.Канищев.
П.П. 11944 — А.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2581. Л.133.
148. Летчики соединения генерал-майора Слюсарева
Берлин, 3 мая 1945
РЕДАКЦИЯ ГАЗЕТЫ КРАСНАЯ ЗВЕЗДА ИГ ЭРЕНБУРГУ ДОРОГОЙ ИЛЬЮША СЕГОДНЯ 3/5-45 МЫ ЛЕТЧИКИ ИМЕЛИ УДОВОЛЬСТВИЕ НАХОДИТЬСЯ В БЕРЛИНЕ В РАЙОНЕ РЕЙХСТАГА НА КОТОРОМ ВОДРУЖЕНО ЗНАМЯ ПОБЕДЫ И ГДЕ МЫ ЧЕСТНО ПОРАБОТАЛИ И ОТМЕЧЕНЫ В ПРИКАЗЕ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО ТЧК ОЧЕНЬ УДИВЛЕНЫ ПОЧЕМУ НЕ СЛЫШНО ВАШЕГО ГОЛОСА КТО ТЕБЯ ОБИДЕЛ МЫ ЛЕТЧИКИ СОЕДИНЕНИЯ ГЕНЕРАЛ-МАЙОРА СЛЮСАРЕВА ЧИТАЯ ВАШИ ПРИЗЫВЫ НАЧИНАЯ С ПЕРВОГО ДНЯ ВОЙНЫ МОБИЛИЗОВАЛИ НАС РАБОТАТЬ С ПОЛНОЙ ОТДАЧЕЙ ЛЮБИМОЙ РОДИНЕ НЕНАВИДИМ ВРАГА НЕ УНЫВАЙ ДОРОГОЙ ДРУГ ШУРУЙ ТАК КАК ТЫ НАЧАЛ = СЛЮСАРЕВ НАЗАРОВ
Впервые — в 1990 г. в коммент. к 25-й главе 5-й книги ЛГЖ (т.2, 1990. С.443). Подлинник — собрание составителя.
Сидор Васильевич Слюсарев (1906–1981) — генерал-майор авиации.
149. Ж.-Р.Блок
Париж, 6 мая 1945
ВОСТОРГОМ ПОЗДРАВЛЯЮ СО ВЗЯТИЕМ БЕРЛИНА КОТОРОМУ ВЫ СПОСОБСТВОВАЛИ ВАШИМ ПЕРОМ-ПУШКОЙ <ТЧК> ФРАНЦУЗСКИЙ НАРОД ЛЮБИТ СОВЕТСКИЙ НАРОД И КРАСНУЮ АРМИЮ<ТЧК> ВЕРНУЛСЯ ИЗ НЕСКОЛЬКИХ ПОЕЗДОК ВНОВЬ РЕДАКТОР СЕ СУАР[365] <ТЧК> ПОШЛЮ СТАТЬИ КРАСНУЮ ЗВЕЗДУ <ТЧК> ВЫ ПОЛУЧИЛИ ПИСЬМА И ТАБАК ГОРЯЧИЙ ПРИВЕТ = ЖАН РИШАР БЛОК
Впервые. Перевод М.Сальман. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1296. Л.6.
150. Э.Эррио
Тегеран, 14 мая 1945
Мой дорогой Эренбург,
Ваш табак я получил в Тегеране. По моим расчетам, его хватит до конца моей жизни. Спасибо.
Я очень сожалею, что пришлось уехать, не простившись с Вами, что не удалось провести вместе исторический День Победы, не удалось провести должно пребывание в Москве. Но в десять часов вечера мне сказали, что я должен вылететь в четыре часа утра[366].
Читаю Вашу книгу о Париже[367]. Она превосходна. Могу упрекнуть Вас только в одном: я никогда не был франкмасоном[368] (это для статистики).
Сердечно Э.Эррио.
Впервые (в сокращении) — в 26-й главе 5-й книги ЛГЖ; перевод ИЭ. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2429. Л.2.
Эдуар Эррио (1872–1957) — франц. политический и общественный деятель, историк, литератор. Депутат Национального собрания в 1919–1940; во время гитлеровской оккупации Франции арестован, депортирован в Германию, освобожден из плена Советской Армией и доставлен в Москву; в 1947–1954 гг. — председатель Национального собрания Франции; ИЭ познакомился с ним в середине 1920-х гг. в Париже; Эррио посвящена 26-я глава 5-й книги ЛГЖ.
151. В.А.Галюз
Действующая армия, 1945
Здравствуйте, дорогой Илья Эренбург!
Я обращаюсь к Вам как к самому лучшему и умнейшему представителю нашего вечнострадательного еврейского народа. За годы Великой Отечественной войны русского народа против немецких поработителей Вы, дорогой Илья Эренбург, своими теплыми словами заслужили всемирную славу и всеобщую любовь. Вся шкура трясется на немцах, когда они вспоминают Ваше имя. Ведь недаром почти во всех листовках, которые я нахожу на передовой, есть Ваше имя. Они знают, что скоро Вы предъявите им самый грозный обвинительный акт за убийство шести с половиной миллионов ни в чем не повинных людей.
Эти кровожадные бандиты расстреляли из моей семьи 44 человека, в том числе сестер моих, родителей, а семью моего брата закопали живьем. Я ищу ответ, за что они их истребили, и не могу найти. У меня болит сердце не за убитых моих родных, а за шесть с половиной миллионов. Вот я проехал почти всю Эстонию, Литву и Польшу и нигде не встретил ни одного еврея, только домики в городах и местечках как будто бы плачут по своим обитателям.
Недавно мы заняли наблюдательный пункт на чердаке одного дома в польском городке, который мы недавно освободили. И вот на чердаке я нашел много еврейских книг, которые как будто тоже плачут по своим хозяевам. Здесь евреи были расстреляны еще в 1940 году. Я не религиозный, но когда я поднял «Агада шел Пейсах» и начал читать, так невольно слезы как из ручья полились из моих глаз.
Дорогой Илья Эренбург! Наш народ видит в Вашем лице человека, подобного Мойсею в древнее время. И именно поэтому я решил обратиться к Вам и излить перед Вами свою наболевшую душу. Горькая участь постигла наш несчастный народ. Порой я спрашиваю себя: за что нас везде преследуют? Почему мы вечно гонимы и почему о нас говорят, что мы ни к чему не способны? Почему нас бьют все, кому не лень? Неужели мы хуже других народов? Скажите, пожалуйста, взойдет ли когда-нибудь звезда пленительного счастья и над нами? Я долго не решался обратиться к Вам из-за своей малограмотности. До свиданья, крепко жму Вашу руку.
С уважением к Вам
Галюз Вениамин Абрамович.
Жду с нетерпением ответа на мои вопросы.
Полевая почта ORO56E.
Впервые — «Советские евреи пишут Илье Эренбургу. 1943–1966». Иерусалим, 1993. С.202–203. Подлинник — архив музея «Яд-Вашем», Иерусалим.
152. И.Л.Сельвинский
<Москва,> 20/VI <19>45
Дорогой Илья Григорьевич!
Семья инженера Полотовского очутилась в тяжелом положении: ее сняли с поезда в связи с какими-то неисправностями в командировочном удостоверении, и вот уже две недели как она сидит на станции ж<елезной>/д<ороги>.
Лично я бессилен чем-нибудь помочь товарищу. Если у Вас имеются связи в Моссовете (а только это может в данном случае помочь) — не откажите нажать соответствующую кнопку. Т.Полотовский мой старый товарищ по университету, честный, настоящий человек. Очень хотелось бы выручить его.
Крепко жму Вашу руку
Илья Сельвинский.
Впервые. Подлинник — собрание составителя.
С поэтом И.Л.Сельвинским ИЭ был знаком с 1920-х гг, но их отношения никогда не были сколько-нибудь близкими. В 1944 г. Сельвинский подарил ИЭ свою книгу «Военная лирика» с исправленными цензурными вымарками и с надписью: «Дорогому Илье Григорьевичу с уважением коллеги и восхищением фронтовика Илья Сельвинский 20/II 1944». О дальнейшей судьбе семьи студенческого товарища Сельвинского нам ничего неизвестно.
153. М.3.Шагал
Нью-Йорк, 30 апреля 1945
New-York, 42. Riverside dr.
Дорогой Илья Эренбург.
Я пользуюсь случаем и пишу Вам эти неск<олько> слов, слова, которые, читая Вас, я хотел Вам давно и так часто сказать. Слова радости за Вас… и поверьте — за себя. Ведь ваша «биография» мне кажется — это же частично и моя. Разве мы не жили когда-то и воспитывались в том Париже и, работая на чужбине, вздыхали в Искусстве каждый по-своему — о родине.
Ну вот не в пример мне — Вы таки вздохнули полной грудью и воздухом и духом величия страны. Стали ей так полезны, что полезны! Вы принесли ей активную, большую пользу в этой отчаянной, навязанной войне, войне, поднявшей, однако, родину на невероятную высоту и спасшую мир.
Позвольте мне одновременно с этим приветом Вам — передать через Вас мой сердечный привет родине с моей любовью к ней и всегдашней преданностью.
Марк Шагал.
Впервые — Встречи с прошлым. Вып.5. М., 1984. С.343–344. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.2364. Л.1. С художником Марком Захаровичем Шагалом ИЭ познакомился в Париже в 1910-е гг. (см. Б.Фрезинский Илья Эренбург и Марк Шагал // Диаспора. Вып. III. Париж — СПб., 2002. С.411–431). Шагалу посвящена 22-я глава 7-й книги ЛГЖ. Письмо несомненно является откликом на обсуждавшееся в американской печати несправедливое дезавуирование публицистики ИЭ в СССР.
154. Д.Я.Дар
<Из Молотова в Москву;> 16/VII 1945
Уважаемый Илья Григорьевич!
Прошу прощения за то, что отнимаю у Вас время. Обращаюсь к Вам с большой просьбой — не будете ли Вы столь любезны, чтобы разрешить мне прислать Вам несколько сказок, из числа тех, которые составили законченную мою книгу маленьких и, как мне кажется, смешных и поучительных еврейских сказок (на русском языке).
Вы могли бы оказать мне очень большую помощь, просмотрев присланные сказки и вынеся суждение: представляют ли они интерес с общественной и художественной точек зрения и, следовательно, стоит ли мне предпринимать трудные и, по всей вероятности, безуспешные попытки издать их, или же они лишены общественного и художественного значения.
Я — немолодой ленинградский литератор (из числа неудачников), автор повести «Господин Горрилиус» (Ленинград, 1941, издательство «Советский писатель»). С начала войны и по настоящее время нахожусь в рядах Красной Армии, в отдалении от больших городов и поэтому только позволяю себе обременять Вас своей просьбой.
Если Вы будете настолько любезны, что согласитесь просмотреть рукопись, то прошу сообщить мне об этом, а также и адрес, по которому можно рукопись выслать.
С уважением Д.Дар.
Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1495. Л.1. Давид Яковлевич Дар (1910–1980) — писатель.