Пахари моря

Пахари моря

Капитан 2-го ранга запаса М. П. РУПЫШЕВ

Михаил Павлович Рупышев начинал службу на судах морского торгового флота. Великая Отечественная война застала его, уже военного моряка, в должности командира тральщика УН-4, входившего в состав Ладожской военной флотилии. С октября 1941 года М. П. Рупышев был командиром 6-го дивизиона тральщиков флотилии.

Издавна тральщики на флоте называют пахарями или тружениками моря. В справедливости этого определения мне лишний раз пришлось убедиться, командуя дивизионом тральщиков Ладожской военной флотилии.

В начальный период Великой Отечественной войны обстановка сложилась так, что минной опасности на Ладоге долгое время не существовало. Главным видом боевой деятельности кораблей дивизиона являлись воинские перевозки. Этот тяжелый труд характеризовался беспредельным мужеством, отвагой и героизмом личного состава.

В состав дивизиона входили суда, мобилизованные из гражданского флота. Вчерашние буксиры и другие суда Северо-Западного речного пароходства стали боевыми единицами флотилии. Из состава кораблей Военно-Морского Флота в дивизион входили ТЩ-100 и ТЩ-УК-4.

Ладожский тральщик, переоборудованный из буксира типа «ижорец».

Экипажи кораблей в большинстве состояли из моряков торгового флота и водников речного пароходства. Высокой выучкой отличались командиры тральщиков П. К. Каргин, Ф. Л. Ходов, С. В. Ефремов, А. А. Борисов-Смирнов, В. Орешко, И. П. Тюньков, В. И. Зайцев, Г. П. Ровкин и А. А. Александров. Многие боевые успехи дивизиона неразрывно связаны и с именами военкома Г. А. Олешко, штурмана Н. П. Сергеева, связиста Я. А. Бергера, механика А. А. Бердышева, минера А. П. Соломановского и других офицеров. Навсегда сохранились в памяти имена отважных старшин и матросов Никитюка, Андрианова, Свищева, Яковлева, Романова, Соколова, Тютюнова.

Началом боевой деятельности тральщиков явилось их участие в операции по снятию окруженных противником частей 19-го стрелкового корпуса Красной Армии из района сортавальских шхер.

Как только фашисты блокировали Ленинград, наши корабли приступили к интенсивным воинским перевозкам: буксировали баржи с грузами, понтоны с паровозами и железнодорожными составами, перевозили раненых воинов и эвакуируемых ленинградцев, войска, поступавшие на пополнение фронту, конвоировали караваны судов, обеспечивали прокладку телефонного кабеля, тралили фарватеры, участвовали во всех операциях флотилии…

Боевая деятельность дивизиона протекала в условиях сильного противодействия авиации противника. Были значительные потери в людях. Только на одном из переходов ТЩ-82 из Морье в Кобону после налета вражеских самолетов 25 человек из 30 вышли из строя. Но через час, доукомплектованный командой с других тральщиков, ТЩ-82 снова вышел в рейс с баржей продовольствия для Ленинграда.

Незабываем подвиг ТЩ-126. Корабль был атакован четырьмя самолетами-истребителями противника. Погибла значительная часть экипажа, в том числе командир тральщика В. Орешко и его помощник Б. В. Петровский. Только пять человек — военком Усачев, врач Михайличенко, матросы Романов, Соколов и Тютюнов — были способны выполнять свои обязанности. Они и привели корабль в базу. Об этом подвиге политотдел флотилии выпустил листовку, в которой рассказывалось о стойкости и мужестве героев ТЩ-126.

В этих заметках мне хотелось рассказать лишь о наиболее запомнившихся эпизодах из боевого прошлого дивизиона, о его людях.

Прокладываем кабель связи

Когда противник занял левый берег Невы, выйдя в район Ивановских порогов, единственным путем, связывавшим Ленинград со страной, стало Ладожское озеро. Нарушилась, естественно, и проводная телефонная связь. Для ее восстановления требовался специальный кабель, который можно было бы проложить по дну озера. Изготовить его поручили заводу «Севкабель».

А пока на заводе выполняли заказ, решили прокладывать по дну Шлиссельбургской губы «времянку» — двухжильный провод, типа звонкового, в хлорвиниловой оболочке. Барабан с проводом установили на колесном буксире «Буй», имевшем свободную, удобную для работы кормовую палубу. К тому же у судна не было гребных винтов, которые могли бы повредить провод.

Прокладка началась 6 сентября 1941 года. 18–20 сентября самолеты противника часто бомбили корабли, находившиеся в районе работ. Тонкий провод при этом рвался. То и дело приходилось восстанавливать его.

К 28 сентября с завода поступил настоящий кабель. Барабаны с ним погрузили на «Буй». Все вопросы, связанные с прокладкой кабеля, были уточнены на совещании, состоявшемся 29 сентября в Осиновце. Ответственным гидрографом назначили воентехника X. Н. Мамяна.

Работы начали в тот же день с наступлением темноты. Кабель прокладывали мористее малой трассы. К утру 30 сентября кабель был подан на восточный берег, севернее губы Черная Сатама.

На последнем этапе внезапно ухудшилась погода. Маленький гидрографический корабль «Сатурн» заблаговременно успел уйти в базу. Начал отходить и «Буй». И в это время его атаковали 2 фашистских самолета. ТЩ-УК-4, которым я тогда командовал, увеличил ход до полного и открыл артиллерийский огонь по стервятникам. Комендор Рудовский и весь расчет 45-миллиметрового орудия в пене и брызгах, с трудом удерживаясь на качающейся палубе, вел точный огонь. Вскоре ведущий МЕ-110, отвернув в сторону, сбросил бомбы, которые не причинили вреда нашим судам. Так же безрезультатно отбомбился и ведомый.

У меня сохранилась старая карта южной части Ладожского озера. Глядя на Шлиссельбургскую губу, я вижу пунктирные линии, ограничивающие район якорной стоянки кораблей. Примерно по этим отметкам и был проложен кабель.

Поход к Шлиссельбургской крепости

3 октября ТЩ-63 и ТЩ-82 получили приказ доставить боеприпасы, продовольствие и медикаменты героическому гарнизону острова Орешек. Условным сигналом для наших кораблей должен был служить костер в районе Посеченских створов (Шлиссельбургские створы в то время не действовали, так как они находились на территории противника). С наступлением темноты тральщики вышли в намеченную точку.

В 20 часов загорелся сигнальный костер. Пройдя по Посеченскому створу, корабли повернули влево и вышли на фарватер.

Противник периодически вел беспокоящий огонь по фарватеру. Несмотря на это, тральщики продолжали следовать к крепости. Командиры кораблей И. П. Тюньков и В. А. Щербаков напряженно всматривались в темноту. Нервы у всех напряжены до предела. Никто не курил. Даже разговаривали шепотом и ходить старались бесшумно.

С большой радостью встретили отважные защитники легендарного Орешка своих друзей-моряков. Тральщики быстро освободились от грузов и, приняв раненых, служебную корреспонденцию и почту, покинули крепость.

Обратный путь был еще опаснее. Противник, заметив тральщики, усилил огонь по фарватеру. Близкие разрывы снарядов вынуждали командиров маневрировать, а условий для маневра в узкостях, как известно, нет.

Наконец показались Посеченские створы. Тральщики вышли из опасной зоны, выполнив задание благодаря мужеству и отваге экипажей кораблей. Несмотря на узкость и извилистость фарватера, сильное боковое течение, наличие отмелей и банок, командиры блестяще справились с плаванием в трудных условиях.

Поздней осенью

В 1941 году ледостав на Ладоге наступил рано. Плавать с каждым днем становилось все труднее. Особенно тяжело было буксировать баржи с грузом. А поверхность сплошных ледяных полей и толщина льда с каждым днем все увеличивались.

На подходе к Новой Ладоге, у речного бара, в самом мелком месте фарватера, затерло льдом земснаряд. Но ладожцы умели извлекать пользу даже из неудач! На тральщики и буксиры, форсировавшие замерзающий бар, с земснаряда заводили трос и мощной лебедкой протаскивали суда сквозь толщу битого льда.

ТЩ-81 под командованием В. И. Зайцева, пройдя бар, с баржей на буксире стал медленно продвигаться на север, к чистой воде. Вторую баржу вывел ТЩ-УК-4. Теперь уже им командовал А. А. Александров. Тральщик попал в дрейфующее ледяное поле. Лишь через три часа удалось освободиться из ледового плена. Александров подвел свой корабль к одной из канонерских лодок, стоявшей на рейде. Канлодка приняла от тральщика баржу и отбуксировала ее к Осиновецкому маяку, где тогда уже волею советских людей был создан порт.

Несмотря на усиливающийся ветер и пургу, буксир Северо-Западного речного пароходства «Морской лев» вывел из Новой Ладоги и третью баржу.

Ночью затертый льдами «Морской лев» начал дрейфовать на каменистую отмель. Находившиеся поблизости канлодка «Шексна» и ТЩ-100 услышали сигналы бедствия, подаваемые с буксира, и пришли к нему на помощь. В самый критический момент ТЩ-100 приблизился к буксиру. Но тут положение еще больше усложнилось: днища обоих кораблей уже стали касаться грунта. Казалось, катастрофа неизбежна. Поданные на «Морской лев» стальные тросы лопнули, не выдержав нагрузки…

Боцман Т. Р. Никнткж, опытнейший моряк торгового флота, сумел использовать якорное устройство тральщика. На буксир передали кусок якорной цепи. Речники быстро закрепили ее, и ТЩ-100, дав задний ход, с большим риском для своего руля и винтов начал движение.

Около двух часов экипажи «Морского льва» и ТЩ-100 боролись со стихией. На тральщике кончалось топливо. В топку летели последние лопаты угля вместе с деревянными кранцами и аварийным материалом: баржу с продовольствием нужно было спасать любой ценой.

Сигнальный огонь «Шексны» становился все ближе и ближе. Вот уже донесся голос командира канлодки И. Т. Евдокимова. Вот наконец надежный стальной трос с «Шексны» передали на «Морской лев». Через десять минут канлодка, ведя на буксире «Морской лев» и баржу, пробивалась к чистой воде, а ТЩ-100, ломая лед, шел в Новую Ладогу.

На палубе тральщика было тихо. Лишь на баке возился боцман Т. Р. Никитюк, разбирая обрывки тросов и обломки кнехтов.

Мы стояли на мостике, переживая перипетии борьбы со стихией и радуясь победе над нею. Мы знали, что по волнам осенней Ладоги уверенно держат курс канлодка «Шексна» и буксир «Морской лев», за кормой которых идет баржа с мукой для ленинградцев.

Памятная дата

Тяжелые дни переживали моряки Ладоги глубокой осенью и в начале зимы 1941 года. Враг, не считаясь с потерями, пытался замкнуть кольцо вокруг Ленинграда. Артиллерийская канонада сотрясала воздух, а с наступлением темноты вся южная часть горизонта алела от отблесков пожаров и вспышек орудийных выстрелов. Передовые части фашистских войск достигли деревни Гостинополье, что в 3 километрах от Волховстроя и в 27 километрах от Новой Ладоги — главной базы флотилий. Между Волховом и Новой Ладогой наших армейских частей почти не было.

Главной базе угрожала огромная опасность. Командование приняло решение перебазировать флотилию на западный берег, в район бухты Морье. Срочно грузились корабли. Грузились баржи и суда Северо-Западного пароходства. И вот потянулись караваны из Новой Ладоги.

Усилился мороз, лед быстро нарастал. Наиболее тяжелый участок в районе фарватера и мелководного бара быстро замерзал. Роль ледоколов выполняли ТЩ-37, ТЩ-65, ТЩ-УК-4, ТЩ-100 и ТЩ-127. Экипажи этих пяти тральщиков работали круглосуточно, с огромным напряжением. Особенно тяжело было машинной команде: частые погрузки угля и плохие бытовые условия очень изматывали людей. Дивизионный механик А. А. Бердышев дни и ночи проводил на кораблях. Он всегда оказывался там, где требовалась его помощь.

В неимоверно тяжелых условиях тральщики вывели из ледового плена все корабли и баржи с имуществом и снаряжением флотилии. Но сами «ледоколы» потеряли способность двигаться: в неравной борьбе со стихией они повредили винты и рули. Скованные льдом тральщики стояли в районе фарватера.

Опустел город, опустел рейд. В Новой Ладоге остались только штаб флотилии и штаб охраны водного района (ОВР).

В ночь с 14 на 15 декабря 1941 года все бодрствовали. Командир ОВРа капитан 1-го ранга М. С. Клевенский не покидал своего штаба. Был разработан план действия оставшихся кораблей в общей системе обороны базы в случае прорыва врага к берегу Ладоги. На корабли поступили пакеты с грифами «Вскрыть по сигналу…»

Не был только по-настоящему решен вопрос о тральщиках.

…Штаб ОВРа размещался в подвале Новоладожской церкви. Условия работы здесь оставляли желать лучшего: сырость, холод, дым от печурок, плохой свет.

Командир ОВРа капитан 1-го ранга Клевенский собрал офицеров штаба, чтобы познакомить их с создавшейся обстановкой. Докладывал начальник штаба. В это время раскрылась дверь, и в помещение вошла группа командиров и комиссаров тральщиков 6-го дивизиона. Первое, что бросилось в глаза и заставило всех присутствовавших встать, был внешний вид вошедших. Наглаженные, надраенные, с чистыми подворотничками, при оружии и противогазах, они выглядели очень парадно.

Я доложил капитану 1-го ранга Клевенскому, что на тральщиках происшествий нет, личный состав кораблей приступил к ремонту.

После некоторой паузы командир ОВРа сказал:

— Товарищи! Мы только что знакомились с новой боевой документацией, которую составил штаб в связи с изменившейся обстановкой. Документацию для тральщиков, видимо, придется корректировать. Хотелось бы знать ваше мнение по вопросам, связанным с обороной базы. Доложите свои соображения, — обратился ко мне капитан 1-го ранга Клевенский.

Я сказал, что, хотя корабли ремонтируются в необычных условиях, есть полная уверенность в том, что они вступят в строй в минимальные сроки.

Что же касается нашего участия в обороне базы и своих кораблей, то целесообразно теперь же усилить оборону тральщиков, создав ледяные валы. Огневые средства тральщиков надо включить в общую систему огня, предусмотренную планом обороны базы. Уходить нам некуда. Корабли мы не бросим. Если потребуется, будем драться до последнего матроса.

— Сегодня же доложу свое решение командующему, — сказал командир ОВРа. — Передайте личному составу тральщиков, что я благодарю их за проявленную инициативу в организации ремонта и уверен, что им любая задача будет по плечу.

«Докторус-работягус»

В конце июля 1941 года, когда ТЩ-УК-4 был зачислен в Северный отряд флотилии, я попросил командование доукомплектовать тральщик, так как на корабле отсутствовали комиссар, помощник командира и доктор («доктором» у нас было принято называть любого медицинского работника). Мне ответили, что медицинских работников в базе нет, но постараются чем-нибудь помочь.

За час до нашего отхода к борту корабля подошли красноармеец и сержант. Один был с винтовкой, другой — с санитарной сумкой. Ко мне обратился вооруженный боец, протянул бумажку и попросил расписаться. А в бумажке было написано, что «сержант Вернадский арестован на десять суток с содержанием на гарнизонной гауптвахте за панические разговоры».

— Что я должен написать и что это за «панические разговоры»?

Красноармеец пояснил:

— Распишитесь в приеме арестованного, а что касается панических разговоров, так он рассказывал, как их часть фашисты побили.

Во время этого разговора сержант стоял с опущенной головой, рассматривая свои рваные, истоптанные ботинки. Рука его нервно теребила клапан санитарной сумки.

Получив расписку, красноармеец ушел.

— Вы знаете, зачем вас ко мне прислали? — спросил я Бернадского.

— Знаю, — ответил он. — Ваше судно идет воевать в шхеры. Я взял с собой необходимые медикаменты.

Сержант отвечал спокойно. Мне как-то сразу показалось, что в своем деле он разбирается и, видимо, любит его.

— А скажите, товарищ командир, вы меня по возвращении из похода опять спишете на берег? — вдруг спросил Бернадский.

Я ответил, не задумываясь:

— Нет, не спишу, если сами того не захотите.

— Разрешите приступить к обязанностям? — спросил Бернадский, сразу повеселев.

Так началась служба санитарного инструктора сержанта Бернадского на тральщике.

В первые же дни на нашего «доктора» посыпались жалобы. Ворчал кок Кожин, хмурился «интендант» Прочное. Мне пришлось поддержать сержанта: он правильно требовал чистоты и порядка.

Во время авралов фигура санинструктора мелькала среди матросов, орудовавших со швартовыми и кранцами. Выяснилось, что наш новый член команды любит всякую работу.

Через два дня, осуществляя разведку в шхерах, наш тральщик и катер КМ попали в ловушку. С расстояния 100–150 метров враг открыл по нам огонь из ручного оружия. Прикрыв своим стальным корпусом катер, тральщик прорывался узким проливом из шхер. В это время у нас загорелся боезапас. Опасность ликвидировал матрос Прочнов. Из перебитых трубок манометра со свистом вырывался пар. Замолчал и пулемет матроса Рыжкова, поврежденный огнем врага.

Точно выполняя команды, рулевой Спивак удерживал корабль на заданном курсе. Улучив момент, я посмотрел на шедший рядом катер. За рулем стоял окровавленный старшина Корхало.

И тут рядом со шлюпкой на ботдеке тральщика я увидел сержанта Бернадского. Еще мгновение — и его фигура распласталась в воздухе. Прыгнув почти с пятиметровой высоты, он вытянутыми руками ухватился за катер. Напрягая все силы, санинструктор взобрался на борт «каэмки» и протиснулся в рубку. На руле уже стоял моторист.

Через несколько минут мы вышли из зоны огня, уменьшили ход, начали ликвидировать последствия пожара и чинить паропровод. К борту подошел катер. В его кубрике на диване лежал аккуратно забинтованный Корхало.

— Спасибо доктору, — тихо сказал он.

На следующее утро сержант Бернадский появился на палубе уже во флотской форме. Он был признан всеми членами экипажа тральщика. А однажды кто-то из корабельных остряков назвал Вернадского «докторус-работягус». И пристали к санинструктору эти слова, пристали потому, что не боялся он любой работы и была у него одна слабость — любил перед матросами щегольнуть латинскими названиями лекарств.

В начале 1942 года санинструктора Бернадского перевели на ТЩ-100.

Во время Тулоксинской десантной операции 1944 года, после налета вражеской авиации, из дыма и водяных столбов, поднятых разрывами бомб, вышел тендер. Было заметно, что управляет им не совсем опытная рука.

Тендер шел к нашему кораблю. Когда он приблизился, на руле я увидел старшего сержанта Бернадского — в рваном кителе, окровавленного. У его ног лежал убитый старшина тендера.

«Докторус-работягус» сам передал на борт тральщика убитого и вновь повел тендер с десантниками на высадку. На его левом плече висела зеленая сумка с красным крестом.

«Трудный парень»

Это было еще до войны. Служил на дивизионе тральщиков рулевой Григорий Харламов. «Трудный парень» — таким его все знали. Он нередко пререкался со старшими, грубил товарищам. И, конечно, частенько сидел «без берега» или получал внеочередные наряды.

А однажды Харламов подрался на берегу. Пострадавшие заявили в милицию. Матрос свою вину признал полностью и снисхождения не просил. Дело принимало серьезный оборот.

Я в это время оставался за старшего командира и, воспользовавшись предоставленными мне правами, вызвал Харламова. Беседовали мы долго. О своей службе матрос говорил, что она «не та». Ему хотелось плавать, бороться со стихией, совершать подвиги, а тут сиди и жди, когда отремонтируют корабль. Выяснилось, что Харламов много читает — и всё о море. А потом рассказал и о драке. Оказалось, что его спровоцировали, надеясь на легкую победу. Но хулиганы просчитались и попали в число пострадавших.

Откровенность Григория меня тронула. Я поверил ему и решил помочь. Пошел в милицию, побывал у старшего морского начальника и в результате получил право решить вопрос о Харламове в дисциплинарном порядке. Подписав приказ о «тридцати сутках без берега», перевел Харламова на свой корабль. А перспективы у нас были отличные: в конце 1941 года мы собирались в плавание по всей Балтике с курсантами на борту.

Но мечта наша не сбылась: грянула война. Достройка корабля была прекращена.

На заводе, рядом с нами, стоял на текущем ремонте тральщик УК-4 с незначительной частью команды и без командира. Я попросил назначения на этот тральщик. Приказ был подписан немедленно. Мне дали право доукомплектовать корабль моряками из моего бывшего экипажа.

Когда вернулся из штаба, первым меня встретил Григорий Харламов. Узнав о моем новом назначении, он заявил:

— Если на войну, то и я с вами, товарищ командир. Ведь я военный и моряк.

Добровольцев идти на войну было больше чем достаточно. Первыми на наш новый корабль перешли рулевые Григорий Харламов и Григорий Какулин. Их примеру последовали пулеметчик Рыжков, минер Курочкин, машинист Сеник и другие.

Ремонт был закончен быстро, и уже 25 июня мы вышли из Кронштадта в Ленинград. В штабе морской обороны капитан 2-го ранга И. Т. Блинков приказал мне возглавить отряд особого назначения и следовать на Ладогу.

На тральщике я был единственным офицером. Помогал мне во всех корабельных делах отличный моряк, боцман — главный старшина И. Г. Евдокимов. По штурманской части все старался сделать рулевой Харламов — очень инициативный, энергичный матрос. Он всегда рвался выполнить любое задание.

Помню, в июле 1941 года мы доставляли пополнение нашим армейским частям — 200 безоружных новобранцев во главе с лейтенантом. К месту их высадки на берег дошли благополучно. И высадили благополучно. А до своей части им добираться — еще двадцать километров пешком. Положение трудное. Передо мной стоит, переминаясь с ноги на ногу, Харламов.

— Разрешите, товарищ командир. Доставлю в полном порядке. Я и карту изучил.

Разрешил. Взял Григорий единственную нашу трехлинейку, подвесил подсумки с патронами, попрощался с нами и пошел. За ним уверенно зашагали молодые красноармейцы.

Вернулся Харламов поздно, было уже темно. Лицо — исцарапанное и грязное, но глаза светились такой радостью и задором, что и без слов все можно понять. Но он доложил по форме:

— Товарищ командир, ваше приказание выполнено. Все наши пассажиры доставлены на место без происшествий.

А потом добавил:

— Происшествие маленькое, правда, было. Наткнулись на «кукушку». Ну, пришлось снять. Документы врага передал в армейский штаб, автомат подарил лейтенанту — ему он сейчас очень нужен.

Как ни мечтал тогда Григорий получить такой автомат, а все же подарил его лейтенанту!

…Однажды, выполняя задание в шхерах, мы обнаружили медсанбат, отрезанный от своей части и преследуемый врагом. Небольшая группа красноармейцев занимала оборону у берега, скрываясь за камнями и стенами маленького кирпичного завода. Рвались мины, слышались пулеметные и автоматные очереди.

Я принял решение взять окруженных на борт тральщика. Риск, конечно, большой. Но не оставлять же людей в беде!

— Разрешите? — услышал рядом с собой голос и, обернувшись, увидел Харламова.

Молча кивнул. Григорий тут же исчез и уже через минуту стоял на носовой оконечности корабля. Не успел тральщик подойти к пирсу, как он с тросом в руке был уже на берегу. Ловко закрепил швартов и помчался к красноармейцам.

Эвакуация медсанбата заняла немного времени. Больше всех раненых доставил на борт корабля Харламов.

Не успел корабль отойти от пирса, как противник открыл по нему огонь. Удачно маневрируя, мы вышли из бухты. А уже через несколько минут на пирсе появились вражеские солдаты.

Тральщик держал курс к родным берегам. На руле стоял Григорий Харламов.

…Зимой 1943 года, когда начался прорыв блокады Ленинграда, Харламов попросился на сухопутный фронт.

— Хочу повоевать вместе с братом-красноармейцем, — сказал он.

Ушли тогда с тральщика двое — рулевой Григорий Харламов и пулеметчик Меркурий Рыжков. Храбро сражались краснофлотцы на берегу. Оба были ранены. Рыжков так и не вернулся в строй. 6 апреля мы получили от него письмо из госпиталя. Матрос-герой сожалел, что не сможет больше участвовать в боевых походах, но жил он одними мыслями с нами и выражал уверенность в победе над врагом.

Главный старшина Г. И. Харламов.

Григорию Харламову повезло: как только зажили раны, он снова вернулся на флотилию. И снова в бой.

…В Тулоксинской десантной операции к нашему кораблю, на котором находились десантники, лихо пришвартовался тендер. На корме, держась за румпель, стоял Харламов — я его сразу узнал. Форменный воротник развевался на ветру, бушлат лежал рядом.

Закрепив швартов, Григорий поздоровался со мной и тут же стал приглашать десантников к себе на тендер. Голос его, веселый и жизнерадостный, подбадривал солдат.

Через несколько минут суденышко Харламова с десантниками на борту взяло курс к берегу. И как раз в это время в воздухе появились самолеты врага. Взрывы бомб, столбы воды, грохот наших зениток — все слилось в сплошном гуле боя. А тендер Григория Харламова, маневрируя, шел к месту высадки десанта.

Прошло немного времени, и у борта нашего тральщика снова появился тендер. На его корме — знакомая фигура Харламова. Теперь он был в бушлате. Одна его рука беспомощно болталась, другой он уверенно управлял судном.

— Что случилось, Григорий, ты ранен? — спросил я.

— Пустяк, царапина… Нужно продолжать высадку, — крикнул он.

Видел я, что тяжело Харламову, но он и вида не подавал. Зная его характер, я понимал: пока он может стоять на ногах и держать в руках румпель — не покинет своего боевого поста. Вспомнилась его любимая поговорка: «Я же военный, я же моряк».

Позднее я узнал, что только по окончании десантной операции Харламов явился на перевязку. Его немедленно отправили в госпиталь — рана была серьезной, много крови он потерял.

Через две недели Григорий уже выписался. И снова — в бой. За мужество, проявленное в бою при высадке десанта, Харламов был награжден орденом Красного Знамени.