«Новая рейнская»
«Новая рейнская»
Свобода, в Париже ногу сломав,
О песнях и, плясках забыла.
Гейне
1848 год. Март
В Париже кое-где сохранялись полуразрушенные баррикады. Их решено было оставить для истории.
Во дворце Тюильри, в покоях свергнутого Луи Филиппа лежали раненные в уличных боях рабочие.
Утром Энгельс подошёл к окну и увидел похоронную процессию. Оркестр играл «Марсельезу», на украшенных дрогах везли гроб с телом скончавшегося от ран рабочего. Его провожали десять тысяч национальных гвардейцев и вооружённых граждан.
Луи Блан, член правительства от демократов, ежедневно обещал рабочим всевозможные блага.
Газету демократов «Реформа» редактировал Фердинанд Флокон. Энгельс хорошо его знал. В своё время он напечатал немало статей в этой газете и частенько консультировал Флокона, не очень сведущего в тонкостях демократических партий разных стран. Теперь «папаша Флокон», как называли его друзья, стал членом правительства. Это он прислал вызов Марксу в Париж.
Флокон жил всё в той же скверной квартире на пятом этаже. Из старой глиняной трубки покуривал тот же дешёвый табак.
— Только и приобрёл себе, что новый халат. В старом неудобно принимать чиновников. Ну что, похож я на министра? — спросил он, посмеиваясь.
— Вы похожи на папашу Флокона.
— То-то же. Наша публика быстро переменилась. Я понял, в чём особенность мелких буржуа, — они мгновенно хватают всё, что плохо лежит. Буржуа любое событие повернёт себе на выгоду. Так что в нашем правительстве я слыву оригиналом.
Энгельс принёс «Требования коммунистической партии в Германии». Это была короткая программа коммунистов, при выполнении которой буржуазно-демократическая революция в Германии была бы доведена до конца. В требованиях говорилось о создании единой республики, о всеобщем вооружении народа, об отделении церкви от государства.
— Смело взялись вы за дело, — покачал головой Флокон, прочитав «Требования». — Наши так не расхрабрятся.
* * *
Настроение масс в Париже постепенно менялось.
Правительство продолжало раздавать красивые обещания. Но рабочие перестали им верить.
— Союз мелких буржуа и рабочих не затянется надолго. Буржуазия уже сейчас предаёт пролетариат, рабочие обязательно выйдут на баррикады, — говорил Маркс.
— Купите фиалки! Весенние фиалки — цветы надежды! — кричали на улицах цветочницы. — Купите фиалки для своих дам. Вашим дамам важно не потерять надежду.
— Надежда из Парижа уходит, но зато появляется в Германии. — Маркс выбирал букетик для Женни. — Нам, дорогой Фридрих, пора отправляться в Рейнскую область, в Кёльн. Там самая развитая промышленность и, следовательно, самый организованный рабочий класс. Нашу газету мы назовём «Новая Рейнская». Чтобы все знали, что мы продолжаем традиции той, старой, которую я редактировал шесть лет назад. Думаю, кое-кто помнит её прощальный номер с обещанием вернуться. Надо пользоваться свободой печати, отвоёванной у прусского короля.
Энгельс — Эмилю Бланку.
в Лондон
Бармен, 15 апреля 1848 года.
«Дорогой Эмиль!
Я благополучно добрался сюда. Весь Бармен ждёт, что я буду делать. Думают, что я сейчас же провозглашу республику. Филистеры дрожат в безотчётном страхе, сами не зная, чего они боятся. Во всяком случае, полагают, что с моим приездом многое быстро разрешится… Паника здесь неописуемая. Здесь господствует всеобщее разложение, анархия, отчаяние, страх, ярость, конституционный энтузиазм, ненависть к республике и т. д.
Но по-настоящему они удивятся, когда примутся за дело чартисты… Мой друг Дж. Джулиан Гарни… через два месяца будет на месте Пальмерстона. Об этом я готов побиться об заклад на два пенса и вообще на любую сумму.
…Передай привет Марии и детям. До свидания.
Твой Ф.».
Для издания «Новой Рейнской газеты» требовался начальный капитал в тридцать тысяч талеров. Необходимо было найти акционеров.
— Акции принесут хороший доход, газета станет популярной во всей Германии, — пробовал агитировать Энгельс в своём доме. — Ты бы мог, отец, выделить тысячу талеров.
— Вместо тысячи талеров я бы с удовольствием пустил в твоих дружков тысячу пуль! — свирепел отец. — Твоё ослепление мне непонятно. «Свобода, равенство, братство!» — передразнил он лозунг французской революции. — Неужели ты до сих пор не дошёл до простой мысли, что свобода и равенство несовместимы. Ведь ты перечитал столько учёных книг!
— В нашем обществе свободной конкуренции они действительно несовместимы. А в коммунистическом…
— А коммунистического я не хочу. И давать собственные деньги себе во вред не стану.
1848 год. Май
Маркс снял помещение для редакции в Кельме на улице Святой Агаты.
— Члены Союза коммунистов рассеяны по городам, их едва ли наберётся несколько сотен, поэтому нам надо объединяться с демократами. Мы должны войти во все демократические организации и толкать их вперёд, — говорил Маркс.
Вместе с Энгельсом и Веертом они вступили в демократическое общество Кёльна, Лупус — в Бреслау, Шаппер — в Висбадене. Одновременно у себя в городах они возглавили рабочие союзы, распространяли акции, писали корреспонденции для «Новой Рейнской».
Энгельс вернулся в Кёльн 20 мая. В родном городе ему удалось разместить четырнадцать акций по пятьдесят талеров. По плану до выхода первого номера оставалось сорок дней.
— Ждать нельзя, начинаем издавать немедленно. Пиши передовую, — сказал Маркс, едва они поздоровались.
— А деньги?
— Пока вместо тридцати только тринадцать тысяч. — Маркс нахмурился. — Но 31 мая газета должна быть готова.
* * *
— Твоя передовая завтра утром ударит как пушка! — предсказывал Веерт.
Так и случилось. Газета вызвала огромный интерес. Через два часа весь тираж расхватали. Маркс отбивался от возмущённых акционеров.
— Вы пишете, что газета — «орган демократии», а проповедуете настоящий коммунизм! Мы вложили в неё свои деньги и не хотим, чтобы они стали бомбой под нашими же фабриками.
— Не волнуйтесь, господа! Возможно, события повернутся так, что через месяц вы станете гордиться участием в нашей газете. Очень скоро мы наберём столько подписчиков, что ваше участие станет в любом случае делом выгодным. — Маркс пускал в ход всю дипломатию, на которую был способен.
* * *
— Новые похождения рыцаря Шнапганского! — объявлял Георг Веерт, когда они утром сходились в редакционной комнате.
Рыцарь Шнапганский стал постоянным героем фельетонов Веерта. Многие находили, что он похож на известного реакционера князя Лихновского. Если газета какое-то время не печатала фельетонов о рыцаре, подписчики из разных городов начинали беспокоиться.
Энгельс писал передовые, правил статьи, давал переводы статен Гарни и вождей французской революции.
— Фридрих настоящая энциклопедия! — восхищался Маркс. — Работоспособен в любое время дня и ночи, пишет и соображает быстро, как чёрт!
Через неделю газету читали уже во всех городах Германии. Это была первая настоящая пролетарская газета.
1848 год. Лето — осень
В июне восстала Прага. Восстание было разгромлено. Противники революции начинали приходить в себя. Лавочники, хозяева мелких мастерских боялись власти рабочих больше, чем королевской мести. В Германии одни ждали решении франкфуртского парламента. Другие надеялись на решение берлинского национального собрания.
«Ты думаешь, что покончил с помещичьим государством? — спрашивал Энгельс читателя в передовой статье. — Заблуждение! Ты думаешь, что теперь тебе уже обеспечено право свободного объединений, свобода печати, вооружение народа и прочие высокие слова, которые летели к тебе через мартовские баррикады? Заблуждение! Чистейшее заблуждение!»
Июньское восстание в Париже подтвердило пророческие слова Маркса: рабочие, разуверившись в правительстве мелких буржуа, снова пошли на баррикады.
«Храбрость, с которой сражались рабочие, — писал Энгельс, — поистине изумительна. От тридцати до сорока тысяч рабочих целых три дня держались против более восьмидесяти тысяч солдат, ста тысяч национальных гвардейцев, против картечи, гранат и зажигательных ракет, против «благородного» военного опыта генералов. Рабочие разбиты, и значительная их часть зверски уничтожена. Их павшим борцам не будут оказаны такие почести, как жертвам июля и февраля; но история отведёт им совершенно особое место, как жертвам первой решительной битвы пролетариата».
Жестокая расправа над рабочими Парижа стала сигналом для реакции в Германии. В городах вводили осадное положение, у народа отнимали оружие.
В Кёльне тоже было неспокойно. Кёльнское демократическое общество собирало тысячи людей на митинги. И на каждом митинге Энгельс призывал к активному сопротивлению реакции.
Из корреспонденции «Судебное преследование «Новой Рейнской газеты».
«Кёльн, 4 августа. Наши осложнения с прокуратурой продолжаются… Вчера были вызваны в качестве свидетелей двое из наших редакторов — Дронке и Энгельс. Дронке временно отсутствует, а Энгельс явился, но не был допрошен под присягой, так как подозревают, что записка, недавно конфискованная в редакции нашей газеты, написана его рукой, и, таким образом, возможно, что ему будет предъявлено обвинение».
Адвокаты, купцы, профессора, говоруны франкфуртского собрания сдавали завоёванные народом позиции перед реакцией. Новое прусское правительство, составленное из богатых либеральных дворян, которых возглавил крупный коммерсант Камнгаузен, не выполнило ни одного обещания.
В городах Германии стали активно действовать рабочие общества. В Кёльне рабочим обществом руководили Шаппер и Молль. Энгельс часто выступал на его митингах. Рабочие были настроены воинственно. Власти боялись их и потому не могли закрыть газету.
Из корреспонденции «Судебное преследование «Новой Рейнской газеты».
«Кёльн, 5 сентября. Вчера снова один из редакторов нашей газеты — Фридрих Энгельс был вызван к судебному следователю в связи с делом Маркса и его соучастников, но на этот раз не в качестве свидетеля, а в качестве одного из обвиняемых».
Положение в стране усложнялось. Революция отступала. Издавать газету становилось всё труднее. Местные либералы забирали свои паи.
В конце августа Маркс уехал добывать для газеты деньги. Энгельс остался вместо Маркса главным редактором.
Началась осень. Холодные дожди, слякоть, промозглые ветры. Но это не мешало тысячам рабочих собираться за городом на митинги.
Власти объявили в Кёльне военное положение. Шаппера арестовали. Пытались арестовать Молля, но рабочие отбили его. Приказ об аресте Энгельса был опубликован в газетах.
* * *
Два дня Энгельс скрывался в пустом дедовском доме.
Потом явился взбешённый отец.
— Я не желал тебя знать и видеть, но меня умолила твоя мать. Разве тебе не известно, что приказ о твоём аресте напечатан даже в Бармене?
— Именно потому я и нахожусь здесь…
— А я именно поэтому требую, чтобы ты немедленно освободил этот дом. Не хватает, чтобы господин обер-прокурор подумал, что это мы сами тебя прячем. По закону я обязан немедленно сообщить властям, где ты. По твоей воле я уже сейчас стал государственным преступником, так как скрыл место твоего пребывания. Мне нет дела, куда ты пойдёшь отсюда, но в Вуппертале тебе не место.
Энгельс перебрался в Бельгию.
Брюссельская полиция немедленно арестовала его. В арестантской карете его отвезли на вокзал. Под конвоем полицейских Энгельс доехал до французской границы. Всё же, подумал он, это был благородный жест. Его ведь могли бы и попросту выдать прусским властям.
* * *
С весенним революционным Парижем было покончено. Рассказывали о таких жестокостях и казнях, которые даже в средневековье было бы трудно представить. По бульварам прогуливались буржуа и полицейские шпионы.
Оставаться здесь Энгельс не мог. Единственной страной, где его могли принять, была Швейцария. Деньги давно кончились, и он решил добираться пешком.
Энгельс спал на виноградниках, иногда помогал местным жителям, и они подкармливали его.
Здоровяк мясник, высланный из Парижа на строительные работы, уговаривал Энгельса вступить в его бригаду, сулил хороший заработок.
Через две недели Фридрих добрался до Швейцарии.
Здесь Энгельс узнал, что осадное положение в Кёльне отменено, газета снова выходит. Ему даже попалось несколько новых номеров. Он тут же написал Марксу.
Маркс выслал ему деньги, какие мог найти. Ведь весь остаток его наследства был вложен в газету. Иначе нечем было бы заплатить за бумагу, краску. Типографские рабочие соглашались работать бесплатно.
Скоро пришло письмо из дома.
«Мне известно из достоверных источников, будто редакция «Новой Рейнской газеты» заявила, что если ты и вернёшься, то они не примут тебя обратно своим сотрудником… ты видишь теперь, что у тебя за друзья и чего ты можешь ожидать от них», — писала мама.
Энгельс грустно улыбнулся. Перед ним лежал номер «Новой Рейнской», в котором Маркс объявлял, что состав редакции остаётся прежним. Это было очень смело — ведь власти разыскивали Энгельса, чтобы арестовать.
Почти одновременно с маминым он получил письмо Маркса: «Как мог ты предположить, что я брошу тебя хотя бы на минуту на произвол судьбы! Ты неизменно мой ближайший друг, как и я, надеюсь, твой».
Недели через две втайне от отца мама прислала ему денег.
«О Марксе я ничего не хочу более говорить, если он поступает так, как ты пишешь, и я нисколько не сомневаюсь, что он сделал всё, что мог, и я благодарна ему от всего сердца… Теперь ты получил от нас деньги, и я прошу тебя, купи себе тёплое пальто, чтобы оно у тебя было на тот случай, если вскоре наступят холода…»
Милая мама! Она беспокоилась о тёплой одежде, а он рвался из затхлой Швейцарии назад, в Кёльн!
«Даже предварительное заключение в Кёльне лучше жизни в свободной Швейцарии», — писал он Марксу.
* * *
Ещё весной политический эмигрант поэт Фрейлиграт жил в Лондоне. Он служил в коммерческой фирме «Хьют и компания», жалованья которой едва хватало ему на жизнь.
Его друг, знаменитый американский поэт Лонгфелло, написавший «Песнь о Гайавате», звал за океан, обещал помочь.
И как раз в те дни, когда Фрейлиграт решился наконец уехать в Америку, в Европе началась революция.
«…Вы уже знаете о моих американских планах. Они, конечно, опрокинуты вместе с тронами, свидетелями крушения которых мы являемся и ещё будем являться. Я возвращаюсь в Германию, чтобы по мере сил своих, самым непосредственным образом участвовать в вашей дальнейшей борьбе… равно готовый как к цензурным процессам, так и к баррикадам», — писал он друзьям 8 апреля.
Летом Фрейлиграт поселился в Дюссельдорфе. Германские события разворачивались не так, как предполагали революционеры. В Трире, Майнце и других городах королевские власти разгоняли народные представительства.
— Эти либералы повсюду отступают. Они предают народ, словно не было мартовских побед! — возмущался Фрейлиграт.
За один вечер он написал пламенные стихи «Мёртвые — живым». Поэт вспомнил 22 марта, день торжества народа и день унижения прусского короля.
Мы думали: недаром, нет, мы головы сложили,
Теперь навеки можем мы спокойно спать в могиле.
Вы обманули нас! Позор живым! Вы проиграли.
Стихи клеймили успокоившихся, трусливых, требовали продолжения революционной войны.
Маркс немедленно выпустил стихи в виде листовки. Фрейлиграт стал сотрудником редакции «Новой Рейнской».
Прокуратура Дюссельдорфа и Кёльна возбудила против поэта дело «за оскорбление короля». Он был арестован и посажен в тюрьму.
3 октября начался суд. В зал явилась Национальная гвардия. У зала суда заранее собралась толпа.
Наконец под конвоем полицейских привели Фрейли-грата. Публика бросала ему под ноги букеты цветов.
— Я отказываюсь сидеть на скамье подсудимых, так как здесь, на судебном процессе, буду защищать завоевания народа, — заявил Фрейлиграт оторопевшему судье и спокойно сел на скамью рядом с защитниками.
Прокурор предъявил вещественное доказательство преступления — стал читать стихи «Мёртвые — живым».
Публика рукоплескала, требовала повторить чтение. Смущённый прокурор снова начал читать. Его, словно актёра, вызывали на «бис».
Присяжные, посовещавшись, вынесли оправдательный приговор.
Из зала суда рабочие вынесли Фрейлиграта на руках. Они шли к дому поэта и пели революционные песни.
Вечером под его окнами было устроено факельное шествие.
1849 год. Зима
— Эй, Фрейлиграт, вы проиграли пари! — крикнул Веерт, как только Энгельс вошёл в редакцию. — Кто утверждал, что Фридрих вернётся через неделю? Вы! А я говорил, что он будет сегодня, я-то его хорошо знаю!
Из корреспонденции «Два процесса «Новой Рейнской газеты».
«Кёльн, 8 февраля. Вчера и сегодня в нашем суде присяжных снова состоялись два процесса по делам печати (против Маркса, главного редактора «Новой Рейнской газеты», Энгельса и Шаппера, сотрудников этой газеты… которые обвиняются в том, что они возбуждали народ против правительства в связи с отказом от уплаты налогов). Наблюдалось необычайное скопление народа. На обоих процессах обвиняемые защищали себя сами и стремились доказать неосновательность обвинения; это им удалось в такой степени, что присяжные вынесли в обоих случаях приговор «не виновны».
1849 год. Весна — лето
Революционная армия беспорядочно отступала к швейцарской границе.
— Низкие трусы! — ругался командир корпуса Вил-лих. — Подлое правительство. «Умереть за республику!» — передразнил он. — Выпивают сейчас в швейцарском кабаке, а мы тут держи заслон.
— Смотрите, какая картинка! — Энгельс показал на лужок около селения.
Офицер и два солдата в блузах добровольцев революционной армии пытались продать крестьянину пушку.
— Железо, оно в хозяйстве всегда пригодится, — рассуждал крестьянин, — да уж больно его тут много. — Он понимал, что цена орудия падает с каждым часом, а если торговаться до вечера, то офицер, глядишь, отдаст пушку и задаром.
— А ну поворачивай лошадей, подлец! — не выдержав, закричал на молодого офицера Виллих. — И вези орудие на холм. Я тебя заставлю умереть за республику!
Увидев полковника, офицер слегка смутился.
— Но ведь отдан приказ об отходе всей армии. Швейцарцы предупредили: ещё одно сражение, и они закроют границу.
— Я тебя сейчас пристрелю на месте, как собаку и мародёра, если не повернёшь лошадей к холму. — Виллих вытащил пистолет. — О том, как надо было воевать, ты не задумывался, а приказ об отходе усвоил сразу.
Офицер пожал плечами и приказал притихшим солдатам развернуть орудие и везти к холму. Там он сорвал с себя серебряные эполеты, спрятал их в карман, в последний раз взглянул на орудие и вместе с солдатами погнал своих лошадей обходным путём через луг к границе.
— Ну что же, Энгельс! Теперь мы с тобой единственные офицеры революционной армии на германской территории. Все остальные во главе с генералами сбежали, как крысы.
* * *
А всего два месяца назад победа была возможна. События развивались в пользу демократических сил.
После многодневной говорильни общегерманский парламент во Франкфурте утвердил наконец конституцию. По его решению все мелкие германские государства объединялись, а прусский король становился во главе их конституционным монархом, императором.
При этом все — и парламент и король — знали, что империя была пока лишь воображаемой, а корона — бутафорской. Но год назад и такую корону король принял бы с благодарностью. Теперь же, осмелев, почувствовав силу, он дал франкфуртскому собранию, по сути, пинок, отказавшись от предложенной ему империи и короны. Даже жалкая, со всех сторон подрезанная конституция была королём отвергнута.
И тогда в Германии одновременно восстали Дрезден, Эльберфельд, Баден, Пфальц.
* * *
Во главе отряда рабочих-добровольцев с двумя ящиками патронов Энгельс въехал в восставший Эльберфельд.
Но то, что он там увидел, разочаровало его.
В комитете безопасности заседали знакомые говоруны — адвокаты, прокуроры, городские советники. Больше всего они боялись обеспокоить солидных горожан. Вооружены были только бюргеры.
Они не сумели даже объединиться с Барменом. И город на противоположной стороне реки Вуппер объявил себя нейтральным.
— Не правда ли, забавно, Энгельс? — сообщил со смехом адвокат из комитета. — Вы ведаете обороной здесь, а ваш брат с отрядом вооружённых бюргеров на том берегу охраняет вашу же фабрику. А что, если придётся бомбардировать именно её?
— Я выстрелю. — Энгельс пожал плечами. — Вы лучше объясните, почему рабочие, охраняющие баррикады, безоружны, а комитет безопасности предательски бездействует? Я же требовал разоружить бюргеров и передать оружие рабочим. Мало того — бойцам нечего есть. Надо немедленно взыскать налог с богатых горожан…
— Энгельс, дорогой! Да кто в нашем почтеннейшем комитете на это осмелится! Я вчера отдал приказ осмотре гарнизона, надо же наконец сосчитать, сколько у нас солдат. Так этот приказ немедленно отменили по причине, что шум от воинских команд смутит покой граждан. Наш комитет предпочтёт трижды сдаться в плен пруссакам, чем позволит себе хотя бы единственный выстрел.
Энгельс собрал верных людей и реквизировал оружие из кроненбергской ратуши. Там нашлось восемьдесят ружей, и часть рабочих теперь была вооружена.
Родной дом был рядом, но Энгельс даже не смотрел в ту сторону. С красным шарфом, перекинутым через плечо — знаком высшего командного состава, он стоял на баррикаде, перегораживающей мост через Вуппер, и изучал окружающие высоты. «Поставить бы там пушки!» — думал он. Но пушек было недостаточно.
— Господин Энгельс, — отвлекли его, — вас там спрашивают.
Энгельс спустился с баррикады. Перед ним стояли рабочие из отряда, который он собрал по дороге сюда.
— Мы хотим уходить, — заявили они, — тут нам нечего делать. Это не восстание, а самое настоящее предательство.
— Подождите, товарищи, день-два. Возможно, что-то изменится.
Ночью Энгельс обошёл посты и баррикады. Рабочие несли службу старательно. Утром, когда он прилёг вздремнуть, к нему пришёл тот же адвокат из комитета безопасности.
— Вы только не обижайтесь, Энгельс. Лично я вас яростно отстаивал, но… Уж очень вы тут яркая фигура: известный коммунист, редактор «Новой Рейнской». А члены нашего комитета боятся коммунистов больше, чем пруссаков. Одним тем, что вооружили рабочих, вы здесь всех перепугали. Некоторые даже предлагали арестовать вас ночью и отдать пруссакам. Короче, комитет не будет против, если вы покинете город. Скажу вам по секрету, они собираются сдаваться.
Вместе с Энгельсом уходили из Эльберфельда многие рабочие-добровольцы.
Вскоре после их ухода буржуа разобрали баррикады и построили триумфальные арки для встречи прусских войск.
Обер-прокурор города издал приказ об аресте Энгельса.
16 мая Энгельс вернулся в Кёльн. В тот же день приехал Маркс, который снова ездил добывать для газеты деньги.
В редакции их встретил Фрейлиграт. Лицо его было озабоченно.
— Приказ о высылке Маркса на столе. Правительство наконец исхитрилось. Так как Маркс лишён прусского подданства семь лет назад, то он не имеет права здесь жить. А тебя, Фридрих, думаю, не сегодня-завтра арестуют.
Несколько минут все молчали.
— Друзья, будем готовить прощальный номер, — сказал наконец Маркс.
19 мая 1849 года вышел последний номер «Новой Рейнской газеты». Набранный красной краской, он пламенел как факел.
Газета начиналась стихами Фрейлиграта:
Так прощайте! Но только не навсегда!
Не убьют они дух наш, о братья!
Час пробьёт, и, воскреснув, тогда
Вернусь к вам живая опять я!
Обращение «К кёльнским рабочим» кончалось словами:
«Редакторы «Новой Рейнской газеты», прощаясь с вами, благодарят вас за выраженное им участие. Их последним словом всегда и повсюду будет: освобождение рабочего класса!»
Потом шла большая статья Энгельса.
«Дело решится в течение немногих недель, может быть, нескольких дней. И вскоре французская, венгеропольская и немецкая революционные армии будут праздновать на поле битвы у стен Берлина свой праздник братства».
Тогда, 19 мая, все они верили в это.
* * *
Теперь, в июле, Энгельсу было горько вспоминать оптимистические строки его прощальной статьи в «Новой Рейнской». Победа была бездарно упущена.
Стоило пфальцскому правительству объединиться с баденским и действовать решительно, как поднялась бы вся Германия. На этом настаивали Маркс и Энгельс.
Но смело и стойко вели себя только рабочие. Командир корпуса Виллих был единственным стоящим офицером по всей пфальцской армии. Этот бывший прусский лейтенант стал членом Союза коммунистов.
— Полюбуйтесь, Энгельс, на донесение одного из наших генералов: «Заметив противника, мы отступили», — стонал Виллих, возвращаясь с очередного военного совета. — Пьяницы и мерзавцы: так они надеются победить!
Энгельс лично водил в атаки рабочие отряды. Здесь, в сражениях, именно они — коммунисты — были и самыми смелыми солдатами. Прочие добровольцы, набранные из лавочников и ремесленников, могли сняться в любую минуту с позиций и разбежаться по домам.
Иосиф Молль с чужим паспортом не раз пробирался через вражеские позиции в прусские земли и проводил отряды рабочих. В Пруссии было издано уже несколько приказов об аресте, и если бы его схватили, то расстреляли немедленно.
Иногда выдавалось немного свободного времени, и друзья тотчас начинали обсуждать будущее Союза коммунистов.
— Половину союза мы уже потеряли, — с горечью говорил Молль. — Общины снова должны быть тайными. От легальной деятельности придётся отойти совсем.
— Здесь я с вами не согласен, Молль. Надо всегда использовать любую возможность открытой работы, — убеждал Энгельс.
Тот спор они не успели закончить, потому что пошли в бой.
В рукопашной схватке Энгельс потерял Молля из виду…
Когда после боя они отошли, Фридриху сообщили, что Молль погиб.
Энгельс, сам чудом оставшийся в живых, заплакал, когда узнал об этом.
Последними воинами революционной армии, перешедшими границу, были Энгельс и Виллих.
В Швейцарии Энгельс сразу принялся отыскивать следы Маркса. Весь этот месяц до него доходили лишь слухи, которым он в конце концов перестал верить.
Говорили, что Маркс арестован прусскими жандармами и сидит в тюрьме. Кто-то уверял, что ему удалось скрыться и вместе с семьёй бежать в Америку. Убеждали, что Маркс расстрелян по решению военного трибунала…
Энгельс разослал письма в разные города по более или менее верным адресам, с тем чтобы какое-нибудь письмо дошло до Маркса.
Он заходил на почту по нескольку раз в день — ответа не было.
Наконец, когда он уже совсем отчаялся, пришло письмо из Парижа.
* * *
Маркс — Энгельсу
Париж, 1 августа 1849 года
«Дорогой Энгельс!
Я очень беспокоился за тебя и чрезвычайно обрадовался, получив вчера письмо, написанное твоей рукой…
У тебя теперь имеется прекрасная возможность написать историю баденско-пфальцской революции или памфлет об этом. Без твоего участия в военных действиях мы не смогли бы выступить со своими взглядами по поводу этой дурацкой затеи. Ты можешь при этом великолепно выразить общую позицию «Новой Рейнской газеты»…
Я начал переговоры об издании в Берлине периодического (ежемесячного) политико-экономического журнала, для которого должны будем писать главным образом мы оба.
Лупус также в Швейцарии, я полагаю, в Берне. Веерт был вчера здесь, он основывает агентство в Ливерпуле.
Будь здоров. Кланяйся сердечно Виллиху…
Твой К. М.».
Стояла солнечная мягкая погода, и Фридрих был счастлив — Маркс жив!
Энгельс немедленно отправил письмо, в котором звал его сюда, в Швейцарию. Швейцария была нейтральной страной, и здесь Маркс находился бы в большей безопасности, чем во Франции, где началась расправа с революционными рабочими.
Французское правительство могло сговориться с прусским королём и выдать ему всех политических эмигрантов.
* * *
Маркс — Энгельсу в Лозанну
Париж, 23 августа 1849 года
«Дорогой Энгельс!
Меня высылают в департамент Морбиан, в Понтийские болота Бретани. Ты понимаешь, что я не соглашусь на эту замаскированную попытку убийства. Поэтому я покидаю Францию.
В Швейцарию мне не дают паспорта, я должен, таким образом, ехать в Лондон, и не позднее, чем завтра. Швейцария и без того скоро будет герметически закупорена, и мыши будут пойманы одним ударом.
Кроме того: в Лондоне у меня имеются положительные виды на создание немецкого журнала…
Ты должен поэтому немедленно отправиться в Лондон. К тому же этого требует твоя безопасность. Пруссаки тебя дважды расстреляли бы: 1) за Баден; 2) за Эльберфельд.
…Как только ты заявишь, что хочешь поехать в Англию, ты получишь во Французском посольстве паспорт для проезда в Лондон.
Моя жена остаётся пока здесь…
Ещё раз повторяю: я твёрдо рассчитываю на то, что ты меня не подведёшь.
Твои К. М.».
* * *
Ровно пять лет назад Энгельс отплывал на пассажирском судне из Англии, чтобы встретиться в Париже с Марксом.
Тогда ему ещё не было двадцати четырёх лет. Сейчас — почти двадцать девять.
Но как много сделано ими за эти пять лет! Создан Союз коммунистов. Написан «Коммунистический Манифест».
Оглянешься — и можно подумать, что прошла целая жизнь…
А жизнь лишь только начиналась, и главные дела были впереди.