Глава 8. Американцы в России

Количество эмигрантов из России в США начиная с конца XIX века не идет ни в какое сравнение с тоненьким ручейком миграции в обратном направлении. Но среди этих людей встречались замечательные.

В этой главе поговорим о нескольких американцах, оставивших свой след в истории России.

ДЖОН ПОЛ ДЖОНС, СОЗДАТЕЛЬ АМЕРИКАНСКОГО ФЛОТА И АДМИРАЛ РОССИЙСКОГО

Мы ничего не знаем о русских, которые бы сражались в армии Джорджа Вашингтона. Однако есть пример противоположный. Один из героев американской Войны за независимость, человек, который стоял у истоков создания военно-морского флота США, провел некоторое время на русской службе. Знакомьтесь: Джон Пол Джонс (1747–1792).

Родившийся в Шотландии, он с 13 лет ходил в море, причем первыми его судами были работорговые. В 21 год он стал капитаном, но через четыре года зарубил одного из членов собственной команды (позже утверждал, что в порядке самообороны) и бежал в Америку. Там как раз начиналась Война за независимость, и опытные капитаны были нужны для вновь создаваемого Континентального флота. Первые несколько месяцев Джонс успешно перехватывал у берегов Новой Шотландии британские суда, которые везли снаряжение английским войскам на американском континенте, а в 1777 году получил под свою команду фрегат «Рейнджер» и отправился на нем во Францию. В 1778 году Джонс вел каперские действия непосредственно у британских берегов, попытавшись даже атаковать порт Уайтхэвен (из которого когда-то вышел в свое первое плавание), но не добился в этом успеха. Тем не менее его команда пленила и разграбила несколько английских судов, ведя себя скорее как корсары, чем как моряки военно-морского флота.

Британская пресса окрестила Джонса пиратом, или Черным корсаром (по легенде, он приказал покрасить паруса в черный цвет, чтобы их не было видно ночью).

В сентябре 1779 года эскадра из пяти американских и французских кораблей под командованием Джонса вступила в бой с британским морским конвоем неподалеку от берегов Йоркшира. Его собственный флагман Bonhomme Richard (42 пушки) уступал английскому Serapis (50 пушек) в огневой мощи, а потому Джонс стремился взять вражеский корабль на абордаж, что ему в конце концов удалось сделать. Флагман Джонса начал тонуть, когда британский командующий предложил закончить бой, на что американец ответил: «Я еще не начинал сражаться!» Richard затонул, получив слишком большие повреждения, но Джонс привел в голландскую гавань больший корабль. Французский король возвел американца в рыцарское звание («шевалье Джонс»), а в Британии за ним укрепилась репутация пирата.

Однако Война за независимость закончилась, и военно-морские силы оказались более не нужны Соединенным Штатам. Получив под командование 74-пушечную «Америку», Джонс очень быстро узнал, что корабль передается Франции в качестве компенсации за затонувшее французское судно. Капитан без корабля промыкался во Франции несколько лет, пока в 1788 году к нему не обратился русский посланник Симолин с предложением поступить на русскую службу.

Вскоре Джон Пол Джонс был представлен Екатерине II, вручил ей экземпляр недавно принятой конституции США, а в ответ получил от нее чин контр-адмирала и направление на Черное море, где не прекращались войны с турками.

Павел Жонес, как называли нового русского флотоводца в России, принял участие в знаменитых сражениях Суворова. Под его командование попали несколько парусных судов (включая «Св. Владимир») и гребная флотилия запорожских казаков атамана Билого. Вместе с командующим флотом принцем Нассау-Зигеном Джонс провел блестящую операцию, разгромив турецкий флот капудан-паши Эски-Гасана, известного как «морской крокодил», и способствовал взятию Очакова и победе на Кинбурнской косе.

Однако Джонс не умел налаживать отношения с людьми. Его начальники сами поспособствовали его отзыву. Одно время адмирала Джонса обещали назначить командующим Балтийским флотом Российской империи, однако этому воспрепятствовали многочисленные англичане, служившие на флоте и при дворе. Услышав о возможном назначении, многие из них решительно отказались служить под началом Черного корсара и начали подавать рапорты об увольнении.

Ж. — К. Нотт (художник), К. Гуттенберг (гравер). Джон Пол Джонс, коммодор на службе США. Гравюра. 1780 г. Нью-Йоркская публичная библиотека (The New York Public Library)

Джонс получил орден Св. Анны, но не пост командующего Балтфлотом. К тому же в Санкт-Петербурге американца обвинили в растлении несовершеннолетней, и хотя французский посол Сегюр вмешался и помог снять обвинения (заявив, что это козни англичан), Джонс решил не оставаться дольше в российской столице и уехал в Париж. Вся его бурная российская эпопея заняла всего несколько месяцев.

Во Франции Джонс узнал, что конгресс США, расценив его победу над «Сераписом» как крупнейший морской подвиг Войны за независимость, присвоил ему звание адмирала. Адмирал двух стран, он жил в Париже, не командуя ни одним кораблем, думал о возвращении в Россию и писал объемные мемуары о своих приключениях, вдохновившие многих авторов авантюрных романов.

В 1792 году Джонс получил назначение на пост американского консула, но, не успев вступить в эту должность, умер в возрасте 45 лет в своей парижской квартире. Говорят, в момент смерти на нем была форма русского адмирала.

На протяжении двух веков вокруг имени Джона Пола Джонса росли легенды. Его стали называть «отцом американского флота». В 1905 году его останки торжественно перенесли в США и захоронили около военно-морской академии в Аннаполисе. В Вашингтоне Джону Полу Джонсу поставлен памятник. На Тихом океане несет вахту эскадренный миноносец «Джон Пол Джонс», а в Санкт-Петербурге недавно открыта мемориальная доска в его честь.

Человек с необычной биографией и непростыми отношениями с окружающими, работорговец и борец за свободу, пират и адмирал, он оказался первым американцем на русской службе, человеком, который стоял рядом с Вашингтоном и Суворовым, дружил с Франклином и враждовал с Потемкиным, беседовал с Людовиком XVI и Екатериной II, внес свой вклад в морские победы России и Соединенных Штатов.

Джон Пол Джонс не был единственным или последним американцем на русской службе. Так, среди ближайших помощников князя М. С. Воронцова тоже был американский офицер.

ДЖОРДЖ (ЕГОР ВАСИЛЬЕВИЧ) ЗОНТАГ, ОДЕССКИЙ ПОРТ И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Джордж Зонтаг родился в Филадельфии, служил в американском военно-морском флоте на шхуне «Оса» (Wasp), а в 1811 году по делам службы оказался в Санкт-Петербурге, где встретил исполняющего обязанности морского министра России маркиза де Траверсе. Маркиз сам начинал военно-морскую карьеру в Новом Свете, где Франция была союзником восставших колонистов в их войне с Англией, и, как оказалось, хорошо знал отца Зонтага. Траверсе предложил Джорджу поступить в русскую службу, и тот покинул американский флот и был зачислен в черноморский в чине лейтенанта. В том же году он принял участие в войне с Турцией, а когда началась Отечественная война 1812 года, Зонтаг перешел в армию. Заграничную кампанию 1813–1814 годов он провел в составе Дерптского конно-егерского полка, в 1814 году вступил в Париж с союзными войсками в чине подполковника. В эту кампанию он свел дружбу с графом Воронцовым, под началом которого и провел большую часть жизни. Сразу после окончания войны Зонтаг решился было вернуться в США. Однако его страна в тот момент воевала с Англией, и Зонтаг не сумел добраться до нее в обход блокады. Смелая попытка достичь родины через Бразилию посуху закончилась тем, что американца ограбили где-то в Панаме и он вынужден был вернуться тем же путем (по пути, чтобы не привлекать внимание англичан, он представлялся русским офицером). Через германские земли Джордж снова прибыл в Петербург.

В 1816 году Егор Васильевич Зонтаг (так его называли в России) вновь оказался на флоте. Командовал яхтой «Утеха», катал на ней А. С. Пушкина, который во время южной ссылки бывал у Зонтагов в гостях. На полях рукописей Пушкина, по некоторым предположениям, есть портреты Зонтага и его жены. Существует гипотеза, будто именно Зонтагу было написано пушкинское стихотворение «Завидую тебе, питомец моря смелый…».

Зонтаг уволился в отставку в чине бригадира и по рекомендации Воронцова был назначен инспектором порта Одессы. В 1828–1830 годах он — «капитан над портом» в Одессе и инспектор городской карантинной конторы. Заезжим землякам он хвастал, что стал вторым по рангу после самого губернатора Крыма, а однажды, во время отсутствия Воронцова, на протяжении восьми месяцев исполнял обязанности губернатора. Зонтаг также возглавлял комиссию пароходного судоходства на Черном море, созданную Воронцовым. Оставив морскую службу, Зонтаг жил с семьей в Одессе и в близлежащем имении, названном им по имени своего первого корабля «Утеха», до своей смерти (1841).

Жена Зонтага заслуживает особого рассказа.

Анна Петровна Юшкова (1786–1864) выросла в селе Мишенском Тульской губернии, где воспитывалась вместе с Василием Жуковским (которого ее бабушка Мария Григорьевна растила как своего сына, хотя он был сыном ее мужа и пленной турчанки Сальхи). Жуковский был старше своей племянницы на три года. Дети были очень дружны между собой.

Про ее замужество лучше всех рассказала племянница Анны Петровны Е. И. Елагина, дадим ей слово:

Она слыла в семье за благоразумную, не увлекающуюся, не романтическую и дожила до 1816 года в девушках. За нее посватался некто Егор Васильевич Вражский; она дала слово, и свадьба должна была быть в Москве. Вдруг в декабре приезжает в Орел Егор Васильевич Зонтаг, американец в русской морской службе, познакомился с Марьей Николаевной Свечиной, которая показала ему портрет Анны Петровны, говоря: «Вот Вам бы жениться». Он пленился и тотчас же поехал в Мишенское. Там после обеда стали загадывать слова, давая друг другу смешанные буквы; он подал Анне Петровне (portrait) портрет. Она отгадала и подала ему оригинал (original). Он отгадал и поцеловал ручку сперва у невесты, потом у ее двух сестер, рекомендуя себя женихом. И вот 7 января тетенька вышла за него. Это было в 1817 году.

Приехал Зонтаг в Мишенское на Святках. Молодые недолго прожили в Мишенском. Он сломал дом, старинное гнездо всей семьи; чтобы предохранить его от гниения, сложили бревна в кучу и даже ничем не накрыли, и все-таки они не сгнили.

Так закончилась для А. П. Зонтаг беззаботная девичья жизнь, но зато началась счастливая замужняя. Семья жила на юге: в Одессе, в Крыму, в Николаеве, в зависимости от службы мужа. Везде в друзьях у нее были литераторы; так в Николаеве Зонтаги сдружились с семьей Даля, будущего составителя знаменитого словаря. Когда В. И. Даль перебрался в Кронштадт, а Зонтаг получил назначение в Одессу, Анна Петровна писала Далю (5 апреля 1825 года): «Егор Васильевич переведен капитаном над портом в Одессе… думаю, что в конце мая мы совсем переместимся в Одессу. Что то Бог даст на новом месте. Мне знакомо чувство, с каким вы оставили Николаев и я оставляла родину, родных и друзей, а и сам Николаев оставляю не без сожаления…»

Одесса была в то время культурным центром юга. Здесь чувствовалась близость неспокойной Европы. Сюда раньше, чем в другие города, приходили известия о борьбе греков против ига Османской империи, о революциях в Италии и Испании, о победах инсургентов в Южной Америке. Все это живо обсуждалось не только в литературных салонах, но и на городских улицах. Супруги Зонтаг принадлежали к обществу генерал-губернатора Воронцова и его жены. Анна Петровна была знакома, а иногда и дружна со многими выдающимися людьми того времени: А. С. Пушкиным, поэтом В. И. Туманским (переводчиком Гомера), Н. И. Гнедичем, С. Е. Раичем, Ф. Ф. Вигелем, писателем Стурдзой. В 1818 году, когда императрица с дочерью жила несколько месяцев в Одессе, Анне Петровне было поручено по рекомендации Жуковского преподавание языков великой княжне Марии Николаевне.

Этот брак был на редкость счастливым. Егор Васильевич, образованный и умный человек, понимал увлечение жены литературой, помогал в ее занятиях, подсказывая сюжеты или редактируя переводы. Американец пришелся по душе и Жуковскому, который писал Анне Петровне о впечатлении, произведенном на него Зонтагом: «Увидя его, я в минуту понял, как могли вы так скоро решиться за него выйти. Я сам то же бы сделал на вашем месте. Не знаю человека, которого бы можно так скоро полюбить, как этого милого Зонтага». Встречи Жуковского с другом детства, Аннет, становились все реже: он жил на севере, а супруги Зонтаг почти постоянно на юге, и только письма связывали их. Анна Петровна советовалась с поэтом в выборе тем для своей литературной деятельности.

Началом собственного творчества Анны Зонтаг можно считать 1825 год, когда она перевела «Эдинбургскую темницу» Вальтера Скотта. Детские книги она начала писать позже, в 1830?е годы, в связи с воспитанием единственной дочери, родившейся в 1824 году. Жуковский всячески поощрял литературную деятельность своей племянницы, давая ей советы в письмах: «Примитесь за авторство с особенной целью, то есть пишите сами и переводите то, что написано лучшего о воспитании и для детей. Не может быть достойнейшего занятия для матери». Следуя советам Жуковского, Анна Петровна в 1830?х и 1840?х годах составила для детей несколько сборников повестей, рассказов, сказок и комедий. Жуковский не только руководил Анной Петровной в ее литературных работах, но и взял на себя все хлопоты по изданию ее книжек. А. П. Зонтаг составила в 1837 году «Священную историю для детей», ставшую на несколько десятилетий обязательной частью детского чтения в России.

Помимо дяди и друга детства Василия Жуковского, А. П. Зонтаг была в родстве с известными славянофилами Иваном и Петром Киреевскими, сыновьями ее младшей сестры Авдотьи Юшковой (Киреевской в первом браке, Елагиной во втором).

Счастливая семейная жизнь А. П. Зонтаг закончилась в 1839 году. Ее муж начал болеть и в 1841 году умер. Жуковский позаботился о положении вдовы и ее дочери, он хлопотал о пенсии для нее, а также официальным порядком уступил ей часть своей собственной пенсии. Позднее именно воспоминания А. П. Зонтаг (опубликованные в журнале «Москвитянин») стали единственным источником сведений о детстве и юности русского поэта.

Об образе жизни Зонтагов мы знаем со слов путешествовавшего по России в середине 1830?х годов американца Дж. Стефенса. «Зонтаг в то время жил в восьми верстах от Одессы, где его увлечением была ферма площадью около шестисот акров, на которой он выращивал пшеницу. На поле работало много людей — и все они были рабами (крепостными).

Одна вещь особенно задела меня, хотя, как американец, я, вероятно, не должен бы был быть столь чувствительным. Большое количество людей работало на поле, и все они были рабами. Такова сила образования и привычки, что я видел сотни черных рабов безо всякого чувства; однако меня грубо ударило зрелище белых рабов у американца, отец которого был солдатом революции и сражался за великий принцип „все люди рождены свободными и равными“», — писал американский путешественник.

И еще: «Мадам Зонтаг — писательница с большой репутацией. За обедом она с большим интересом разговаривала об Америке и выразила надежду, хотя и не слишком уверенную, когда-нибудь посетить ее. Но сам генерал Зонтаг, при всех его русских связях, весь из себя американец. Он говорил, что имеет право на одну награду, которую он бы ценил выше всех других: его отец был солдатом Революции и членом общества Цинциннатов, и здесь, в России, знак этого отличия был бы предметом его самой большой гордости.

Библиотеку в своем доме он называл „Америкой“, там были все стандартные американские книги — Ирвинг, Полдинг, Купер и другие, гравюры, изображавшие замечательных американцев, карты, схемы, доклады о железных дорогах и каналах. Его дочь — еще ребенок — была обучена говорить на родном языке отца и любить его родину. В честь приезжего американца она сыграла Hail, Columbia и Yankee Doodle».

Дочь Егора и Анны Зонтаг Мария вышла замуж за австрийского консула в Одессе Леопольда Гутмансталя. Но жизнь Марии Егоровны Гутмансталь — совсем другая история. Ее сын Николай Гутмансталь уже в начале XX века опубликовал на немецком языке книгу о своем американском дедушке, из которой мы и знаем некоторые детали его биографии.

Не очень ясно, понимал ли американец на русской службе, что его морская карьера прошла на периферии российского флота, но зато судьба поместила его в самый центр литературной истории России.

ЧЕРНЫЙ МАЭСТРО ВИНКФИЛЬД

Отдельных слов заслуживают приезжавшие в Россию афроамериканцы.

В середине XIX века известный афроамериканский актер Айра Олдридж стал частым гастролером в русских театрах и тесно подружился с Тарасом Шевченко (Шевченко даже написал портрет Олдриджа). Но актер все же не сделал Россию своим домом. На рубеже веков в Петербурге и Москве появились первые черные американцы, обязанные России своим положением в обществе и состоянием.

Джеймс Уинкфилд родился 12 апреля 1882 года в Кентукки семнадцатым ребенком в бедной чернокожей семье. Поработав какое-то время конюхом, он в возрасте 16 лет начал карьеру жокея и сразу оказался очень успешен. Уже в 1900 году он принял участие в главном старте сезона — Кентуккийском дерби — и финишировал третьим. Затем Уинкфилд дважды выиграл это дерби — в 1901 и 1902 годах, причем только в 1901 году он выиграл в общей сложности 220 скачек. В своем последнем Кентуккийском дерби он принимал участие в 1903 году и финишировал вторым. В США Уинкфилд наиболее известен как раз как последний афроамериканец — победитель Кентуккийского дерби.

В то время на Юге США расовая сегрегация была частью законодательства, и белые жокеи развернули широкомасштабную кампанию против «засилья чернокожих». Очень быстро афроамериканцев вытеснили с американских ипподромов, а после 1913 года их там практически не осталось.

Именно в это время в США приехал известный русский коннозаводчик Михаил Лазарев и предложил Уинкфилду выгодные условия, если тот согласится переехать в Россию. Оценив свои перспективы в США, Джимми решился на переезд и в феврале 1904 года прибыл на пароходе в Польшу, где содержались лучшие лошади Лазарева. В Варшаве Винкфильд, как его имя стали транскрибировать в России, совершенно неизвестный здесь жокей, блистательно выиграл дерби, после чего газеты стали называть его Черным маэстро. В течение первого года Винкфильд подтвердил этот титул, выиграв 67 скачек из 147.

Затем он продолжил успешно выступать в Москве.

Однако в 1910 году Винкфильд попал в неприятную историю. «Новое время» сообщило о ней в номере от 29 (16) сентября: «Бывший любимец московской публики, известный жокей Винкфильд после выигрыша в последнее воскресенье (12 сентября) в Буда-Пеште приза Гартмана — ценностью в 12 200 крон на двухлетке Еве Нетропонти, за то, что толкнул во время скачки свою единственную соперницу, лишен права езды до конца сезона с отнятием лиценса».

Винкфильду пришлось покинуть Москву, и он несколько лет выступал в Польше и Германии, побеждая в большинстве соревнований, в которых принимал участие. В 1913 году его снова пригласили в Россию. Коннозаводчиком решил стать один из богатейших людей России Александр Манташев (крупнейший российский нефтяной магнат и филантроп). Его подход к новому делу всегда был одинаков: он предлагал огромные деньги лучшим специалистам в незнакомой ему области, переманивал их и создавал конкурентоспособное предприятие (именно так он создал, например, киностудию «Биофильм»). Вскоре Манташев наравне со своими основными конкурентами, Лазаревыми, стал крупнейшей фигурой российского скакового дела. Именно в то время на лошадях Манташева скакал жокей мировой величины Черный маэстро Винкфильд.

Через несколько лет Черный маэстро уже бегло разговаривал по-русски и по-польски, общался с людьми самого знатного происхождения и был даже представлен императору Николаю II. Сам Винкфильд утверждал, что ему предлагали перейти в царскую конюшню, но он не согласился, поскольку Николай «ничего не платил своим жокеям» («never paid his jockeys nothin’»). При этом он рассказывал, что царь так страстно желал победы, что часто приплачивал чужим жокеям, чтобы они уступали его лошадям.

Карьера Винкфильда в России складывалась удачно: он дважды выиграл Московское дерби, Русский Окс — пять раз, Русское дерби — три раза, Приз императора — трижды. Каждый следующий контракт с коневладельцем увеличивал состояние Винкфильда. Зарабатывая в год около 100 тысяч долларов, Винкфильд жил в «Национале» в номере с видом на Кремль и «ел черную икру на завтрак». Он любил Россию, где, по его словам, «он никогда не платил никакого подоходного налога» («I never had to pay no income tax»).

Джимми женился на Александре Яловицыной, дочери русского офицера, которая родила ему сына.

Первая мировая война и последовавшая революция разрушили привычный мир. В 1917 году многие жокеи и коневладельцы перебрались в Одессу, а уже оттуда бежали в Польшу. Джимми был одним из жокеев, которые перегоняли две сотни скаковых лошадей из Одессы в Польшу. Во время этого перегона по Винкфильду и его компании не раз стреляли украинские крестьяне, принимавшие их за мародеров или отряд белых, красных либо зеленых; где-то их приняли за цыган и на этом основании отказали в приюте. Путешествие привело их через Румынию в Белград, а оттуда к северу через Румынию и Чехословакию в Варшаву, всего они были в пути 13 недель. Часто перегонщикам негде было взять еды, и они ели своих скаковых лошадей. В общей сложности было съедено и потеряно по разным причинам 50 из 200 лошадей.

В Париже Винкфильд встретился с Александром Манташевым и вновь вернулся к скачкам. Во Франции, где он теперь обосновался, Джимми выиграл большое количество скачек, включая Приз президента республики, Гран-при в Довиле и Приз Эжена Адама (Prix Eug?ne Adam).

Винкфильд закончил карьеру жокея в возрасте 50 лет, выиграв более 2600 скачек, и начал вторую, тренерскую карьеру, которая также складывалась очень удачно. На свои заработки Винкфильд построил себе дом и конюшню для скаковых лошадей возле ипподрома «Мезон Лафит» в пригороде Парижа.

Но тут снова в его жизнь пришла война. Когда в 1940 году немцы оккупировали Францию, конюшня Винкфильда была реквизирована под нужды германской кавалерии. В 1941 году Джимми через Португалию бежал в США. Он прибыл в Нью-Йорк практически без денег. Работу 60-летнему бывшему жокею найти было сложно. Чтобы выглядеть моложе и получить место разнорабочего на стройке, он даже красил свои седые волосы сапожной ваксой. Сразу после войны Винкфильд вернулся во Францию.

Лишь в 1961 году Джеймс снова посетил Соединенные Штаты. Он вместе с дочерью был приглашен на торжественный обед в честь Кентуккийского дерби в качестве одного из обладателей этого престижного трофея, но расовая сегрегация в США была еще сильна, и швейцар не позволил им войти в отель через парадный вход. Конечно, в итоге недоразумение было улажено и им удалось войти, но в течение обеда никто ни словом не обмолвился о присутствии Винкфильда и ни один тост не был поднят в честь последнего чернокожего победителя Кентуккийского дерби.

Джеймс умер во Франции в возрасте 93 лет. Его семья и близкие добились включения имени Винкфильда в Зал Славы чистокровного коннозаводства, а в августе 2004 года — в Национальный скаковой музей и Зал Славы в Саратога-Спрингз, Нью-Йорк.

В честь Джеймса проводятся скачки на ипподроме «Акведук» в Нью-Йорке. В 2005 году палата представителей конгресса США приняла резолюцию в память о Джимми Винкфильде.

В Советском Союзе о легендарном черном жокее тоже помнили. Его историю пересказывал Исаак Бабель; в конной армии об «учившихся выездке у самого Винкфильда» говорили с особым уважением, а вот небольшая цитата из мемуаров советского жокея уже послевоенных времен, когда советская команда стала принимать участие в международных соревнованиях по конному спорту: «Мы стояли на ипподроме под Парижем. Каждый день приходили к нам русские. Вдруг пришел Винкфильд, знаменитый Джеймс Винкфильд, скакавший некогда с успехом в Москве у Манташевых.

— Мое почтение!

Наш глава (советской команды) тут же узнал его. Он встал перед стариком как в строю:

— Узнаете? Мальчиком у вас ездил».

ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ ТОМАС, МОСКОВСКИЙ РЕСТОРАТОР

Более длинная дорога привела в Россию потомка рабов из Миссисипи Фредерика Брюса Томаса, известного также как Федор Федорович Томас, ведущий московский ресторатор и театральный деятель кануна революции. Его биографию недавно рассказал в своей книге американский писатель Владимир Александров, поэтому ограничимся коротким пересказом.

Фредерик родился в 1872 году в семье бывших рабов и провел детство на (довольно успешной) ферме своего отца в штате Миссисипи. Ферму отобрали, отца убили, а Фредерик после работы официантом и посыльным в нескольких американских ресторанах и гостиницах перебрался в Европу. Освоив разные части Европы все в той же роли работника гостиничного бизнеса, в 1899 году Фредерик отправился в Россию.

В течение первого года пребывания в России Томас, верный привычке, путешествовал. Он побывал в Санкт-Петербурге и Одессе (снова работая в ресторанах и гостиницах), но в конце концов решил осесть в Москве. Карьера Фредерика в Москве развивалась успешно. В 1903 году он уже был метрдотелем «Аквариума» и находился в центре тогдашней ночной жизни города. К началу 1908 года Фредерик Томас стал метрдотелем «главного» ресторана Москвы, знаменитого «Яра», а в 1909?м участвовал в открытии перестроенного здания в качестве одного из пяти главных служащих заведения.

Из доходов Фредерика — особенно из чаевых, оставляемых гулявшими в «Яре» купцами, — сложился уже неплохой капитал. Можно было продолжать его копить, а можно — начать собственное дело. Американец выбрал второй путь.

В ноябре 1911 года москвичи узнали, что знаменитый в прошлом, но испытывавший трудные времена ресторан «Аквариум» принадлежит теперь новым хозяевам. Это были деловой человек Матвей Филиппович Мартынов, бывший метрдотель «Аквариума» Михаил Прокофьевич Царев и наш знакомый, который, начиная с этого момента, представлялся Федором Федоровичем Томасом.

Первой задачей было привлечь публику в летний театр в наступающем сезоне, для чего программа должна была удивить взыскательных москвичей. Поэтому в феврале 1912 года Федор Федорович Томас отправился в Европу в поисках подходящего театра варьете. Около шести недель он путешествовал с секретарем и ассистентом по Европе, побывав в Вене, Берлине, Париже, Лондоне и других европейских городах и отбирая лучшие и разнообразные программы.

Сезон, открывшийся 28 апреля 1912 года, оказался чрезвычайно успешным. Практически каждый вечер все билеты на представления были распроданы, а столики в ресторане заказывали на всю ночь. Вскоре газеты писали, что «„Аквариум“ стал любимым местом москвичей и оставил „Эрмитаж“ далеко позади» («Эрмитаж» был вторым местом в Москве, где удачно сосуществовали ресторан и театр). В конце сезона «Аквариум» принес своим хозяевам чистую прибыль в 150 тысяч рублей (или, по подсчетам современного биографа Владимира Александрова, по миллиону долларов сегодняшними деньгами на каждого).

Больше всего сегодняшних (не говоря о современных Томасу) американцев поражает, что ни в одном из текстов русских журналистов, описывающих успех заведения и его хозяев, вообще не упоминался цвет кожи Томаса. Вопрос расы, похоже, совсем не волновал русскую публику. И это была, очевидно, одна из главных причин того, что именно Россия стала второй родиной Фредерика.

На доходы от первого сезона «Аквариума» Томас выкупил разорившийся театр-ресторан «Шантеклер» у Степана Аделя, переименовал его в кафе-шантан «Максим» и начал перестройку. Если «Аквариум» был открыт для достаточно широких слоев москвичей, что позволяло считать его демократичным заведением, то «Максим» стал рестораном для высшей и самой состоятельной публики. Это был еще один успех Томаса.

Среди выступавших в «Максиме» артистов была европейская знаменитость Эльвира Юнгманн. Певица и танцовщица, она приобрела достаточную известность, чтобы в Германии выпустили почтовые открытки с ее изображением.

На сцене «Максима» она в 1912 году изображала «ковбоя», вернее cowgirl, на волне возвращающейся моды на Америку. У женатого к тому времени Федора и Эльвиры начался роман, а в сентябре 1914 года она родила ему сына Фредерика-младшего, которого называли, конечно же, Федей. В 1915 году у них уже родился второй сын, Брюс.

Бизнес же Томаса продолжал разрастаться. Вместе с М. Царевым он выкупил долю у третьего совладельца «Аквариума», и они консолидировали свои активы (общий «Аквариум», «Максим» Томаса и театр-варьете «Аполлон» Царева) в компанию «Ф. Ф. Томас и М. П. Царев», а через год создали Первую русскую театральную акционерную компанию, в которую должны были войти театры, варьете, кинотеатры в Москве и других городах России.

Кроме того, в том же 1912 году Томас пригласил в Москву чемпиона по боксу, тоже афроамериканца Джека Джонсона, не только показав москвичам «чемпиона мира», но и буквально «вытащив» Джонсона из сложной передряги, в которую тот попал из?за своего цвета кожи.

2 августа 1914 года, на другой день после начала мировой войны, Федор Томас подал прошение о гражданстве Российской империи. Российская бюрократия медленно переваривала эту бумагу, и решение о гражданстве было принято лишь 24 июня (7 июля) 1915 года. Ф. Ф. Томас (и его «официальная» семья) стали российскими гражданами.

Накануне войны в Россию пришла мода на аргентинское танго, и Томас переделал танцевальные залы в «Аквариуме» и «Максиме» в «залы танго».

Чего Федор Томас совсем не ожидал, так это революции. В последние дни Российской империи он выкупил квартал в шесть соседних зданий в Каретном ряду, заплатив за них огромную сумму в 425 тысяч рублей (одним из продавцов был князь М. М. Кантакузин, женатый на внучке президента США Гранта Юлии, о которых мы уже говорили). Сделка была совершена 17 февраля 1917 года, за неделю до начала революции.

Еще зимой 1917/18 года Томас строил планы и заключал контракты на новый сезон, а в марте 1918 года все его театры и рестораны были национализированы.

В августе 1918 года Федор Томас, лишившийся всего и вынужденный работать носильщиком, сумел сбежать из Москвы и добраться до Одессы. В апреле 1919 года Томас явился к американскому консулу в Одессе и (не сообщая ему о своем российском гражданстве) попросил помощи. Финансовой помощи консул не оказал, но о начале эвакуации города Томаса известили одним из первых, и он попал на корабль «Император Николай», шедший в Константинополь.

В Константинополе Федор, вернее снова Фредерик Томас, попытался начать все с начала. Он открыл ресторан, где выступали многие знаменитые актеры, оказавшиеся в эмиграции, включая А. Вертинского.

Он возродил, а вернее создал заново, ресторан «Максим», теперь в Константинополе, и сумел снова разбогатеть. На первых порах Томас преуспевал. Именно он впервые привез в Константинополь джаз. Но растущая ксенофобия нового Турецкого государства (с 1923 года) и собственная экстравагантность Федора Федоровича привели его к разорению. Американские дипломаты отказались ему помогать. В 1927 году он потерял свой бизнес из?за долгов, а потом попал в турецкую долговую тюрьму, где и умер в 1928 году.

РОБЕРТ РОБИНСОН, АФРОАМЕРИКАНСКИЙ РАБОЧИЙ В СССР

Афроамериканцу Роберту Натаниелю Робинсону было двадцать три года, и он работал в Детройте инструментальщиком на заводе Форда, когда по приглашению советских рекрутеров в числе тысяч других американцев приехал в Советский Союз налаживать производство на предприятиях советской индустрии.

В Детройте Робинсон зарабатывал 140 долларов в месяц, тогда как Советский Союз предложил ему 250 долларов (из которых 150 должны были пойти прямо на его счет в американском банке), бесплатную квартиру, домработницу и 30-дневный оплачиваемый отпуск. Это было слишком хорошее предложение, чтобы от него отказаться.

Иммигрант, рожденный на Ямайке и получивший образование на Кубе, он не интересовался политикой. Однако вскоре после прибытия в Россию он стал одним из самых известных американцев, живших в стране, объектом внимания советской пропаганды и предметом одновременно осуждения и восхищения в Соединенных Штатах.

Работать Робинсон стал на Сталинградском тракторном заводе. Он оказался единственным черным среди нескольких сотен американцев, работавших на СТЗ. Позднее Роберт вспоминал, что его прибытие в Сталинград 4 июля 1930 года вызвало заметный испуг в американской колонии. В заводской столовой Робинсона встречали враждебные взгляды, приглушенные оскорбления и проклятия. Несколько раз белые американцы требовали его отъезда и угрожали убить его, если он не уберется.

Нападение на Робинсона случилось 24 июля, через три недели после его прибытия. Один из свидетелей события сразу же написал домой, и в Detroit New появилась заметка: «В нашей группе есть цветной, только что прибывший. Тот, у кого хватило наглости нанять его и отправить сюда, очевидно, совсем не имел мозгов, потому что вы можете представить, как ему тут живется в одиночестве. Один приятель напился и стал на него нападать, тот схватил ведро и защищался. Я не все видел, но знаю, что он не дал спуску обидчику».

Нападавшего звали Лемюел (по другим данным, Герберт) Льюис, к нему присоединился некто Браун. В мемуарах, написанных спустя полвека при помощи профессионального писателя, Робинсон вспоминал, что на него набросились с кулаками, а он, защищаясь, укусил одного из нападавших за шею.

Журналист Уильям Чемберлен, присутствовавший позднее на процессе и разговаривавший с американцами на заводе, слышал другую версию. Льюиса, алабамца, не проявлявшего открыто расистских взглядов, постоянно дразнили другие белые, говоря, что Советы собираются заставить его жить с черным и полюбить это соседство. Однажды, гуляя по берегу Волги, Льюис и Браун встретили Робинсона. Из-за поддразниваний Льюис счел нужным сказать Робинсону, что бросит его в реку, если он не уберется. Робинсон отказался, что повлекло за собой драку, во время которой Робинсон ударил Льюиса ведром по голове и укусил его за шею. Браун пытался разнять их, но Льюис получил довольно сильные раны. Американские авторы признают, что такое поведение в США, скорее всего, привело бы Робинсона к суду Линча на следующий же день. В СССР все повернулось по-другому.

Сталинградская милиция провела расследование, но инцидент, возможно, остался бы внутренним делом американской колонии, если бы две недели спустя газета «Труд» не вынесла его на свою полосу. В августе нападение и судебный процесс получали почти ежедневное освещение на первой странице газеты. Другие советские газеты присоединились к «Труду» в рассказах об этом событии. В статьях нападение на Робинсона реакционной группой американцев преподносилось как варварский антипролетарский акт. Газеты называли Робинсона «рабочий негр», а его обидчиков — «рабочие» или «американцы» без добавления слова «белые».

Инцидент в интерпретации прессы требовал усиления пропаганды среди иностранных рабочих, некоторые из которых привезли в СССР капиталистические взгляды. Газета «Правда» отмечала, что число иностранных рабочих в СССР множится, они везут с собой традиции родных стран, их надо растворить среди советских рабочих и сделать все возможное, чтобы побудить их принять коммунистическое отношение к труду и другим рабочим. «Рабочая газета» сообщала, что нападение поддержала группа «отсталых иностранных рабочих… которые еще не порвали с постыдными привычками капиталистической Америки». Власти Сталинграда подверглись серьезной критике за отсутствие усердия — до статьи в «Труде» они не принимали никаких мер. Газета обрушилась на сталинградские милицию, прокуратуру, газеты за их бездействие, а также фабричный комитет, который игнорировал пропагандистскую работу среди иностранных рабочих.

После этого в Сталинграде начались массовые митинги, на которых принимались резолюции, осуждающие нападение на Робинсона и требующие высылки Льюиса и Брауна из страны. 20 августа в Сталинграде прошел показательный процесс, целью которого было продемонстрировать разницу между американским и советским правосудием. Избиение и линчевание негров в Америке сопоставлялось с наказанием расистов в СССР. На суде Робинсона попросили описать расистское насилие в Америке. Он ответил, что видел много нападений на черных, включая линчевание, и что американские власти никогда не доводили дела белых расистов до суда.

Весь процесс транслировался по радио в жилые дома тракторного завода. Льюиса и Брауна признали виновными в национальном шовинизме и приговорили к двум годам тюремного заключения, однако, приняв во внимание их воспитание в капиталистической системе, поддерживавшей в них расовые предрассудки, наказание заменили десятью годами запрета на въезд в Советский Союз. Позднее, признав меньшую роль Брауна в этом деле, его наказание было отменено и ему разрешено было продолжать работу в Сталинграде.

Чемберлен рассказывал, что американские рабочие организовали комитет за освобождение Льюиса. «Знаешь, брат, — говорил член этого комитета журналисту, — больше всего унизительно для нас, американцев, слышать трескотню, будто наше правительство ни на что не годится и будто мы не способны сами создать нужные нам законы. Этим делом они хотят заставить нас подчиниться тому, чего ни один белый американец не потерпит — социальному равенству с цветной расой». Этот же неназванный по имени механик показал Чемберлену письмо, подписанное Льюисом. Оно содержало извинения «перед женщинами американской колонии, перед рабочими России и перед рабочими всего мира» и было частью договора с советскими властями, дабы избежать тюрьмы. Журналист спросил про строчку в письме, которая была густо вымарана. «Это было прямое извинение перед ниггером, — ответил американец. — Мы его вычеркнули».

В 1933 году Робинсон вернулся в США, но обнаружил, что его известность в связи со сталинградским делом стала причиной внесения его в черные списки на заводе Форда. Великая депрессия была еще в разгаре, и Робинсон снова поехал в Москву, где устроился на работу на подшипниковый завод. На следующий год его неожиданно избрали депутатом Моссовета, на другой год он получил награду от Советского правительства.

На этот раз внимание советских властей сослужило Робинсону плохую службу в самих США: американское правительство назвало его подрывным элементом, журнал Time посчитал его одураченным Советами, конгрессмен из Миннесоты внес законопроект, запрещающий гражданам США принимать награды от иностранных правительств, а Госдеп начал создавать проблемы с его паспортом, что вынудило Робинсона отказаться от американского гражданства.

Теперь ему было трудно вернуться в США: там его воспринимали как участника коммунистической пропаганды, а из Советского Союза вскоре стало почти невозможно выехать. В конце 1940?х он пытался обратиться за помощью к большому другу СССР Полю Робсону, но тот отказал, передав через жену, что не может поручиться перед советским правительством, что Робинсон не начнет критиковать Советы после своего возвращения.

Робинсон оставался в Советском Союзе до 1973 года, когда он наконец смог уехать, получив разрешение провести отпуск в Уганде. В конце концов, он восстановил свое американское гражданство и поселился в Виргинии. Его книга готовилась к печати в рейгановской Америке, и сегодняшние американские исследователи полагают, что уровень критики СССР был в ней завышен в пропагандистских целях.

ОЛИВЕР ГОЛДЕН, БЕРТА БЯЛИК И ИХ ПОТОМКИ

7 ноября 1931 года немецкий пароход привез в Ленинград группу из 16 американцев — 15 чернокожих и одну еврейку, Берту Бялик, жену одного из афроамериканцев и лидера группы Оливера Голдена. Черные американцы приехали в СССР по приглашению советского правительства в качестве специалистов по выращиванию хлопка, все они были агрономами с университетским образованием. Оливер Голден вез с собой семена американских сортов хлопчатника, который было решено выращивать в советской Средней Азии.

История Оливера Джона Голдена рассказана его дочерью Лили Голден. Из ее книги мы узнаем, что в юности он оказался в Таскиги — учебном заведении для детей бывших рабов. Одним из его преподавателей был всемирно известный профессор-ботаник Джордж Вашингтон Картер (один из первых негритянских профессоров), с которым Оливер сохранил дружеские и деловые связи на всю жизнь. Во время Первой мировой войны он воевал во Франции, из?за призыва не успев окончить институт. После войны работал официантом в вагоне-ресторане.

Несмотря на свое увлечение антирасистской идеологией коммунизма, в Советскую Россию он попал в 1924 году случайно, по протекции друга, занимавшего высокий пост в Коминтерне. Тот устроил его на учебу в КУТВ — Коммунистический университет трудящихся Востока, готовивший кадры для мировой революции из стран Азии и Африки. Вместе с Голденом в Москву приехала его первая жена Джейн Уилсон, но она умерла в том же году. Оливер получил диплом в 1928 году и вернулся в США.

Работая по линии Коминтерна, Голден и встретил свою новую любовь. Берта Бялик, родившаяся в Польше в еврейской семье (среди ее родственников — классик еврейской литературы Хаим Нахман Бялик) и переехавшая в США с родителями, активно участвовала в коммунистическом движении, не раз попадая в полицейский участок. Именно в тюрьме они и познакомились. Межрасовый роман был в штыки встречен как в афроамериканской, так и в еврейской общине. Решение заключить брак было вызовом и шагом к социальной изоляции.

Когда в Советский Союз сотнями поехали американские инженеры, Голден решил воспользоваться возможностью продвинуть дело расового освобождения и вспомнил о профессоре Картере. Именно к нему он обратился за рекомендательным письмом, подчеркнув, что среди двух тысяч специалистов, направленных пятьюдесятью американскими компаниями в Советский Союз, не было ни одного чернокожего (тут он ошибался, один афроамериканец уже работал в Сталинграде). Голден начал собирать заявления желающих, и к нему поступили тысячи писем от чернокожих американцев, хотевших уехать из пораженной кризисом Америки в далекую советскую страну. Однако Оливер Голден отбирал именно специалистов — он хотел продемонстрировать в Советском Союзе, что среди негров есть и высокообразованные специалисты.

В 1931 году Оливер приехал в СССР во второй раз, на этот раз сознательно направившись в Узбекистан. Эта республика была избрана по многим причинам: с афроамериканской точки зрения узбеки — цветной народ, и группа хотела помочь именно им. Кроме того, это — страна хлопка, а афроамериканцы хорошо знали хлопковое дело, к тому же выпускник Института Таскиги продолжал пользоваться советами профессора Картера. Не без помощи, оказанной американскими специалистами советской хлопковой индустрии, Узбекистан вскоре стал ведущим производителем хлопка в мире.

Поселившись в кишлаке Янги-Юл неподалеку от Ташкента, Оливер Голден и его жена много выступали с лекциями. После переезда в столицу Узбекистана Голден был избран в Ташкентский городской совет, а местные власти выдали ему разрешение на личный револьвер — знак особого отличия в первые десятилетия Советской власти. Оливер вел занятия в Институте мелиорации, Берта преподавала в Институте иностранных языков и университете.

В 1934 году у Оливера и Берты родилась дочь, которую они назвали Лили. Через несколько лет возникла новая проблема: законы Советского Союза потребовали сделать выбор: возвратиться в США или принять российское гражданство. Многие, приехавшие в СССР вместе с Голденами, вынуждены были покинуть страну. Перед семьей стояла перспектива растить девочку, в которой смешались негритянская и еврейская кровь, в стране, пропитанной расизмом, и обществе, организованном по религиозной принадлежности: она оказалась бы изгоем как в чернокожей, так и в еврейской общине. В Советском же Союзе никто не обращал внимания на расовую принадлежность, а религия была отделена от государства и вытеснена на обочину жизни.

Голдены остались. Но тут у них хватало других страхов. Семейное предание гласит, что во время Большого террора Оливер, устав бояться и прислушиваться по ночам к подъезжающим к дому машинам, однажды явился в местный отдел НКВД с предложением арестовать его, если он считается врагом народа. Ответ, по воспоминаниям родственников, был таким: «Товарищ Голден, не надо так расстраиваться. Мы уже выполнили план арестов в вашем районе. Идите и спокойно работайте».

В 1940 году Оливер Голден умер. Его вдова Берта воспитывала дочь Лили, которую многие в СССР могли увидеть, когда совершавший гастроли по стране певец Поль Робсон пел знаменитую колыбельную My curly headed baby, поднимая на руках маленькую дочь своего друга.

При получении паспорта у Лили возникли проблемы с определением национальности. Сначала в милиции записали ее как «американку», но Лили не согласилась с этим и потребовала записать ее как «советскую» по национальности. Тогда ей предложили назваться узбечкой или русской, а она на это предложила «негритянка». В милиции ее заподозрили в попытке придумать себе несуществующую национальность, чтобы иметь возможность уехать из СССР, и Лили пришлось нести в райотдел кипу газет из семейного архива. В результате в паспорте ее записали-таки «негритянкой».

Берта сумела воспитать дочь разносторонне развитой. В 1948 году Лили стала чемпионкой Узбекистана по теннису в одиночном и парном разрядах и заняла четвертое место в Союзе, в то же время она занимала призовые места в музыкальных конкурсах.

Лили окончила МГУ (написав диплом по истории афроамериканцев), подружилась со Светланой Аллилуевой и была знакома с высшими партийными деятелями Советского Союза при Хрущеве. Заезжавшие в СССР американские негритянские деятели, знавшие еще отца Лили, такие как Поль Робсон и Уильям Дюбуа, поддерживали с ней контакты. Первый муж Лили (еще в студенческие годы) погиб в автокатастрофе.

Лили Голден была одним из инициаторов создания в СССР Института Африки, когда на «черном континенте» развернулась антиколониальная борьба. В 1961 году она вышла замуж за одного из политических лидеров независимого Занзибара по имени Абдулла Хасим Ханга. Абдулла Ханга станет премьер-министром Занзибара и вице-президентом Танзании, но в 1969 году будет убит по приказу президента Джулиуса Ньерере (который сам станет затем большим другом Советского Союза). Их дочь, родившаяся в 1962 году, Елена Ханга с детства будет изображать негритянок в советском кино (в первом эпизоде, в фильме «Черное солнце», она снялась уже в 1970 году), станет в 1990?е популярной телеведущей и опубликует на английском книгу, в самом названии которой — парадокс ее генеалогии: Soul to soul: A Black Russian Jewish Woman’s Search for Her Roots («Душа в душу: чернокожая русская еврейка в поисках своих корней»). А Лили Голден в середине 1990?х переедет в США, где станет профессором Чикагского университета и членом многих общественных организаций.

БЕЙСБОЛ В СССР 1930?Х

Бейсбол, без преувеличения, главный американский вид спорта. Американцы не могли себе представить жизнь без бейсбола и играли в него в России даже во время интервенции.

Однако настоящий шанс распространиться в России бейсбол получил немного позже. В начале 1930?х в СССР приехали тысячи американских рабочих и инженеров. Они и привезли с собой национальный спорт № 1. Судьба бейсбола и бейсболистов стала одним из сюжетов книги американского историка Тима Цулиадиса.

Главным местом бейсбольных матчей стал для них московский парк им. Горького. Уже в 1932 году в Москве существовали по меньшей мере две бейсбольные команды — команда Клуба иностранных рабочих и команда Автомобильного завода им. Сталина. В мае 1932 года Клуб иностранных рабочих дал объявление на страницах Moscow News, анонсируя летнюю программу бейсбольных матчей: «Бейсболисты, имеющие костюмы, перчатки и другие бейсбольные принадлежности, приглашаются приносить их в клуб, поскольку здесь эти вещи никогда не производились».

Зрелище американцев, играющих в бейсбол, привлекало гуляющих в парке Горького москвичей, и на матчах стали появляться зрители. Летом 1932 года Совет по физической культуре объявил о своем решении развивать бейсбол в Советском Союзе в качестве национального вида спорта. Совет сообщил, что рассматривался также вопрос о развитии в СССР наряду с бейсболом американского футбола, но эта идея была отклонена ввиду того, что американский футбол «слишком груб». Бейсбол выглядел гораздо мягче.

Вскоре при Клубе иностранных рабочих появилась секция для молодых русских, которых американцы обучали игре на стадионе им. Томского. Спортивный репортер Moscow News, освещая их первую игру, сообщил, что русские могут «бить по мячу так, что улетит из парка» и бросать его почти так же хорошо, как американцы, но «их слабым местом остается прием мяча». Русские игроки также не вполне понимали правила игры, особенно stealing base (буквально «украденная база»), и, говорят, даже возмущались тем, что такое «капиталистическое искажение» американского бейсбола допускается в СССР.

Немного спустя было принято решение о проведении всесоюзных соревнований по бейсболу. Вновь прибывавшие американцы вызывались быть тренерами новых команд. Были сформулированы задания для промышленности по производству бейсбольного инвентаря, а сложные правила переведены на русский язык. Советская пропаганда развернула рекламу нового спорта: многотиражка автозавода им. Сталина вышла с заголовком «Играйте в новую игру — бейсбол!». В апреле 1934 года газета «Красный спорт» информировала читателей о том, что в план обучения студентов Московского института физкультуры введен курс по бейсболу. Бейсбольная площадка была разбита около западной трибуны столичного стадиона «Динамо» — там, где сейчас оборудован сектор для прыжков с шестом.

В июне 1934 года состоялась первая игра между командами разных городов. Встречались бейсболисты московского Клуба иностранных рабочих и Горьковского автозавода, которые прибыли на вокзал с новенькими битами, произведенными на заводе за три дня до отъезда.

На своем поле Клуб иностранных рабочих легко выиграл со счетом 16–5. В составе обеих команд были, конечно, американцы. Работники ГАЗа пожаловались в газету на плохую организацию игры: они с трудом нашли себе место в московской гостинице, а неудачная реклама почти не привлекла зрителей — их было всего около двух сотен. Moscow News выступила по этому поводу с критической редакционной статьей: «Если бейсбол будет быстро популяризироваться, как он того заслуживает, такие недоработки не должны повториться, особенно в то время, как Совет по физической культуре рассматривает возможность организации этим летом бейсбольной лиги из шести городов и начала всесоюзного чемпионата. Такое соревнование станет огромным стимулом для американской молодежи в Советском Союзе».

Moscow News печатала заметки о развитии бейсбола в Ереване и Харькове, где на всех игроков была одна бита и два мяча, таких старых, что их приходилось чинить после каждой игры.

В Петрозаводске американцы создали целых четыре бейсбольных команды. В городе жили сотни американских тинейджеров с эмигрировавшими в СССР родителями-американцами финского происхождения. Бейсбол здесь процветал, несмотря на отсутствие стадиона и инвентаря. У бейсболистов в Петрозаводске была только одна — чрезвычайно потрепанная — настоящая бита, и они потеряли, утопив в реке, три настоящих бейсбольных мяча. Американские бейсболисты писали домой письма с просьбами прислать им новые биты и мячи, а один из них, Альвар Валимаа, просил Moscow News еженедельно печатать на своих страницах результаты их местной лиги, включая достижения десяти лучших игроков.

Один из американских журналистов писал из Горького про своих сограждан: «Эти ребята уже съели все бейсбольные новости из Америки, и, можете быть уверены, им гораздо более интересен сейчас бейсбол в Советском Союзе, где они сами игроки и где они знакомы с другими командами».

В июле 1934 года, через месяц после победы над горьковчанами, команда московского Клуба иностранных рабочих отправилась в восьмидневный тур в Карелию. Их первая игра в Петрозаводске транслировалась по радио с одновременным комментарием на русском и английском языках. На этот раз матч широко рекламировался в газетах и рекламной расклейке, так что на него пришли посмотреть около двух тысяч человек; все болели за местную команду. Ее капитаном был Альберт «Ред» Лонн, молодой фанатик бейсбола из Детройта, приехавший в Россию со своим главным сокровищем — бейсбольным мячом, подписанным самим Бейбом Рутом, легендой американского бейсбола.

В двух играх карельские американцы разгромили Клуб московских иностранных рабочих — 12–7 и 12–2. Гости оправдывались травмами и тем, что два их лучших игрока были в это время заняты уборкой урожая в колхозе. Еще через месяц команда Альберта Лонна приехала в Москву с ответным матчем, который состоялся на стадионе им. Сталина. Американские лесозаготовщики и производители лыж из Карелии выиграли со счетом 14–9, а репортер Moscow News сообщал, что публика начала скандировать «Нам нужен бейсбол!» (имея в виду национальную лигу), и добавил, что «только отсутствие хот-догов и кока-колы отличало сцену от настоящей американской». Газета опубликовала письмо капитана московской команды Арнольда Придина, поблагодарившего болельщиков за поддержку и признавшего, что команда Альберта Лонна заслуживает быть названной «чемпионом СССР 1934 года».

В стремлении популяризовать свой вид спорта американские бейсбольные команды проводили «показательные игры» в Красной армии, а также в перерыве футбольного матча между сборными СССР и Турции перед 25 тысячами болельщиков. Летом 1934 года даже клуб «Динамо» начал проявлять интерес к модному виду спорта. В июне 1934 года Клуб иностранных рабочих был приглашен дать показательную игру в Болшево в образцовой исправительно-трудовой колонии для малолетних. Вскоре после этого спортивный клуб НКВД «Динамо» сообщил, что будет готовить две бейсбольные команды для участия во всесоюзном чемпионате.

Наконец, 4 июля 1934 года американские дипломаты сыграли в парке Горького в бейсбол с американскими же журналистами, разгромив их со счетом 21–3, причем первое очко своей команде принес сам посол Уильям Буллит, о чем написала даже New York Times.

Однако атмосфера в стране сильно изменилась уже в 1935 году, а в 1936?м Moscow News с удивлением восклицала: «Где все былые энтузиасты бейсбола и почему они перестали подавать голос? В этом сезоне в Москве ничего не слышно из таких городов, как Петрозаводск, Ленинград или Горький».

В 1936 году в СССР еще вышло пособие «Бейсбол. Правила. Соревнования», а в июле того же 1936-го в столице все же состоялась первая игра сезона, в которой «Красные звезды» выиграли у «Серпа и молота» со счетом 4–3 на стадионе «Локомотив». Однако через месяц начался первый публичный процесс по делу «троцкистско-зиновьевского террористического центра», и вскоре самим американцам, еще жившим в СССР, бейсбол стал казаться странным, вызывающим, несоответствующим советской реальности, а возможно, и опасным для игроков занятием. О бейсболе перестали писать газеты, а вскоре в него прекратили и играть.

Большинство бейсболистов-американцев, не вернувшихся вовремя в США, оказались жертвой конвейера НКВД. Немногие из них пережили ГУЛАГ. Известно, что Артур Аболин и Арнольд Придин были расстреляны в 1938 году. Капитан команды — чемпиона 1934 года Альберт Лонн провел в ГУЛАГе 14 лет и вернулся в карельский Суоярви, где до конца жизни работал электриком и, по некоторым рассказам, объяснял интересующимся мальчишкам правила бейсбола.