Форт Джексон, или Первые девять с половиной недель

Пентагон и маникюрные ножнички

Мы сидели в нашей берлоге на Шаболовке. Всей нашей бандой, простите, коллективом Военной программы. Я, как у нас выражаются, набрасывал темы для будущих передач и делал это без особого энтузиазма.

– Учения скоро будут, под Оренбургом.

– Опять учения? Ты не устал от них? Все одно и то же. Бабах! И противник «в капусту»! Сколько можно их показывать? Вот если б наши хоть разок проиграли… Условному противнику.

– Конечно, проиграют…

Шеф-редактор Галим, худой и высокий, с тонкими усиками «а-ля белая гвардия», положив свои ноги в блестящих туфлях на соседний стул и полуопустив веки, сонно ковырялся спичкой в зубах.

– Может, тебе в Чечню съездить?

– Да там тихо.

– В Дагестан. Там нормально, вон, каждый день стреляют. Даже в Махачкале.

– Было уже все это, было…

Хотелось покормить зрителя чем-нибудь вкусным. Точнее – экстравагантным.

Неумирающая наша проблема. И вот тут вечный оптимист-продюсер Татьяна, махнув каштановой гривой, вставила свои пять копеек:

– А ты в Америку съезди.

– Куууудаа? К Бушу на ранчо? – Галим даже скинул свои ноги со стула. Присел.

– Подожди, подожди… – Неуемная Татьяна уже звонила в штаб-квартиру «Вестей» на Яму, в смысле на улицу Ямского Поля.

– Так, телефоны есть, сейчас позвоню в посольство.

Шеф-редактор вяло, как старец, жевал верхнюю губу. Он уже ни во что не верил.

– Давай, давай… Сейчас тебе ответят… Пошлют вежливо. На три буквы.

Продюсер отмахнулась, как от надоевшей мухи, прижав плечом к уху трубку мобильного и наливая себе чай.

– Але?! Посольство? Здравствуйте…

Если вкратце, нас и правда послали. Ну не сразу, конечно. Сначала долго объясняли, что надо, как положено, отправить официальный запрос. Его почитает военный атташе, здесь, в Москве. Потом отфутболит его в Пентагон. Там почитают. И вот уже тогда, как нам намекнули, пошлют окончательно.

Прошла неделя. Мы, естественно, об этой глупой затее забыли. Совсем. Я собирался в Дагестан, где наши чекисты и менты воевали с бандитским подпольем. И это была знатная рубка. В год только дагестанское МВД теряло убитыми под триста сотрудников. Бандиты чуть больше. И вот тут на Шаболовке раздался звонок. Трубку подняла продюсер Татьяна.

– Это посольство США в Москве.

– Простите?

– Ну, вы обращались к нам.

– Эээ… А по какому поводу?

– Поездка в армию США. Программа готова, можете лететь. Пентагон дал добро. Вам надо прибыть к нам и пройти собеседование.

Еще через день наша машина припарковалась в Большом Девятинском переулке.

Нас двое, я и Татьяна. Вход, «рамка», охрана.

– Оружие есть?

– Нет.

– Колющие-режущие предметы?

Я, наученный опытом, привычно бурчал под нос:

– Нет.

А вот продюсер, веселый человек, радостно сообщила:

– Есть! Ножнички!

Потом я ждал около часа. Ее обыскивали, опрашивали, снова обыскивали.

Войдя вовнутрь, она уже не улыбалась.

– Вот с…! Всю душу вымотали.

– Ага. Ты нашла где шутить.

Американская эпопея моя началась, как говорится, весело и непринужденно.

Верхом на машине времени

Все-таки Ту-154-й маловат для трансатлантических перелетов. Тесные кресла, поза эмбриона, скудное угощение. Сначала, промежуточно, приземлились в ирландском Шенноне. Мы глотнули пивка, наш самолет – керосина. Потом несколько часов тряслись над Атлантикой. Компания была небольшая. Я да Виталик Дуплич, оператор. Третьим был Петр Черёмушкин, сотрудник посольства США в Москве. Его нам выделили в помощь как организатора наших побед и переводчика. Оператор Виталик пятидесяти лет, небольшого роста, юркий, поджарый, стеснительный, аскетичный.

Обычная внешность. Вот только стрижка… У Виталика недлинная челка, срезанные виски, а позади, от затылка – длинные волосы, напоминающие лошадиную гриву. Иногда, чтоб скрыть седину, он свою гриву подкрашивает. Наш режиссер Чернов однажды, сделав озабоченное лицо, предостерег:

– Виталий, ты смотри. Аккуратнее.

– А что такое?

– Не перебирай с краской. Выглядишь хорошо. Не ровен час схватят тебя где-нибудь на вокзале.

– Кто?

– Менты с вояками. Перепутают с допризывником и отправят обратно в танковые войска, на срочную службу.

Виталик лишь отмахнулся. У нас на стене в монтажке висит его фотография, молодого, с пулеметом, в танковом шлеме и комбинезоне. Он служил механиком-водителем в Группе советских войск в Германии.

Петр Черёмушкин. Чем-то он напоминает римского воина: крупная голова, черные колкие глаза, ровная челка «а-ля Карлсон» и нос горбинкой. Коренастый, но вместе с тем изящный. Легионер! Он с собой волочет два чемодана. Я все терялся в догадках – зачем? Что там? Спрашивать, сами понимаете, неприлично, мы едва знакомы. Однажды я участвовал в одном проекте. Ведущим был на программе. Что-то типа эстафеты по всей стране. Тогда с нами в огромной группе ехала милая девушка Света, гример. Так у нее было пять чемоданов. Я ей всегда помогал их нести. Потом выяснилось. Один из них был набит исключительно обувью. Туфли и тапочки разных калибров. Ужас! Она чертовски смутилась, когда я это узнал. А у Пети… В первой же гостинице он сам признался: один чемодан с вещами, а во втором были книги. Военные англо-русские словари. Он был настолько щепетилен в деле, что взял литературу с собой, чтоб не ошибаться при переводе.

Так вот, Атлантика, перелет. Есть люди, у которых с опытом вырабатывается своя тактика преодоления больших расстояний на самолете. Я знаю некоторых, что принимают сразу после взлета снотворное. Раз таблеточку – и спокуха, главное, его не кантовать. Кто-то в игры играет, например в тетрис. Я сам так делал в Чечне. Знаете, отвлекает. От мысли, что вертолет, в котором ты летишь, могут сбить. Или он сам по себе упадет от старости. Многие из моих коллег в далеких рейсах «включают машину времени». Граммов триста-четыреста вискаря – рррраазз! Короткое забытье – и ты уже на месте. Однажды, высадившись в Кабуле, я заплетающимся языком спросил у коллег:

– Не понял! А почему мы садились в Москве в «Ту», а сейчас вышли из «Боинга»?

Коллеги засмеялись и похлопали меня по плечу.

– Эх ты, не помнишь! Мы ведь еще в Баку восемь часов гуляли! Стыковочный рейс!

Да, «машина времени» – штука коварная. И сейчас, при перелете в Нью-Йорк, я пользоваться ею не желал. А зачем? После армии я могу спать в любых условиях, позах. Стоя и даже на ходу. Поэтому мне было относительно комфортно. А Дуплич, тот вообще всю срочную службу провел в танке. Я думаю, «тушка» в любом случае уютнее «шестьдесят двойки».

И вот Нью-Йорк, аэропорт Джона Кеннеди, тепло, весна. Молча грузим вещи в такси. Отъезжаем. Петр на отличном английском объясняет водиле, куда держать путь. Тот, неопрятно одетый, бледнолицый, в засаленной клетчатой рубахе и в дерматиновой кепке, отзывается на каком-то странном штатовском суржике. То ли английский язык, а то ли нет. Я настораживаюсь. Меня осеняет.

– Петь, да он русский!

Таксист моментально реагирует.

– Кто русский?! Я?! Да. А что, вы тоже?

– Нет, мы англичане. Давай, друг, нам нужен Манхэттен, Бродвей.

Русский раскурил сигарету. Перекинул ее языком в угол рта.

– Поехали!

Отель, дорога, а в конце мандец

Манхэттен. Нагромождение торчащих из асфальта стеклянно-бетонных многоэтажек. В гигантских фрамугах многократно отражается солнце. Разноцветная электронная реклама теребит глаз: «Millennium», «Virgin», «Retelsmann». Кругом высотки, высотки, высотки…

В стеклянном лифте спускаемся со своего сто первого этажа. Сквозь весь отель. Летим вниз мимо суетных ресторанов, навесных садов, балконов, фитнес-центров, забитых качками и велосипедистами, библиотек, регистратур и переговорных комнат, кое-где пронизывая пол, едва не задевая за огромные хрустальные люстры. Наконец приземляемся в завешанном звездно-полосатыми флагами холле. А там все в золоте и в зеркалах. Словно это не обычная манхэттенская «гостишка», а КДС, Кремлевский дворец съездов.

Заскакиваем в один из ресторанов со шведским столом, поглощаем свой breakfast, ну, в смысле завтрак, и выходим на улицу.

Нас ждут. Машина, рядом сержант в камуфляже с закатанными до бицепсов рукавами. Он высок, усат, круглолиц. Если бы не черный цвет кожи, можно принять его за нашего кубанского казака. Лукавый взгляд, не покидающая лицо ухмылка. Ведет он себя по-свойски. Смотрит прямо в глаза. Это потом я узнаю: смотреть новичкам в глаза – это правило армии США.

– Сержант первого класса Антонио Берд.

Морщу лоб. Странная фамилия. «Берд» (bird) в переводе на русский птичка, птица. Ну да ладно. Берд поведал: Пентагон подготовил для нас программу. Да такую жирную, что придется облететь всю Америку, чтоб ее выполнить. Первая тема – призыв. Вернее – наем. Армия-то здесь вся контрактная. Идут в нее не призывники, как у нас, а рекруты. Их не призывают, а рекрутируют, нанимают. Поэтому здесь, пардон, не военкоматы, а рекрутские станции. Одну из этих станций решили показать нам. И она находится в Бруклине, в самом густонаселенном районе Нью-Йорка.

Мы загружаем аппаратуру и свои тела в черный микроавтобус «Форд», мчим.

Из окна авто Нью-Йорк мне кажется не менее экзотичным, чем с нашего балкона. Вывеска на вывеске, на стенах ни одного свободного места. Какие-то столбики-указатели, здоровые контейнеры, забитые мусором. Прохожих немного. И машин тоже. На работе все, что ли… Есть физкультурники. В трусах и майках они смешно бегут на месте, высоко подбрасывая колени, ожидая у переходов зеленый сигнал светофора.

Через Петра обращаясь к сержанту, я вкрадчиво осведомляюсь:

– А что, кроме рекрутских станций в Нью-Йорке нет заведений армии США?

– Нет. Мы стараемся не держать военных в больших городах.

Черёмушкин шутит:

– Они, скорее всего, правы, что бегут из мегаполиса. Здесь, наверное, жить невозможно?

– Да можно, можно… – Сержант улыбается.

Мелькающая по бокам реклама сливается в длинный пестрый ковер. Сержант расслабленно крутит руль. Только раз мы останавливаемся в легкой пробочке, у витрины магазина с одеждой. На вешалках – белые майки с изображением портретов Буша-старшего и Буша-младшего. С надписью «Тупой, еще тупее!». Вот это демократия…

Люди на улицах выглядят не менее озабоченными, чем москвичи. Но одежда другая. Ньюйоркцы… как это вам объяснить… Одежда у них просторная. Нет, не так. Они порасхристаннее, что ли. Свободные рубахи, майки большие, не по размеру. Черных и белых примерно поровну. Кто спешит-торопится, кто бредет вразвалочку. Вот на обочине выстроились люди. Японцы, что ли? Стоят лицом к проезжей части, закрыв глаза и протянув полусогнутые руки вперед, раскрыв ладони. Чудно…

– Что это, японцы?

Сержант Берд пожимает плечами:

– Это китайцы. Гимнастика.

Меж машинами снуют велосипедисты. У нас давно б их задавили. А эти – в шлемах, и некоторые даже с собаками, пристегнутыми к рулю, на поводке. Выгуливают! И вот наконец я вижу бомжа. Человек, раздавленный капитализмом. Подождите… Бог мой! Да он жирный, как бегемот! Лежит себе на мостовой, подстелив газетку. Правнук Гекльберри Финна, мать его етить. Питомец Марка Твена. Здесь вообще много людей, мягко говоря, с избыточным весом. Не просто полных, а неимоверно толстых.

Чем дальше от центра, тем меньше рекламы. Вот набережная, залив. У пирса замечаю гигантский военный корабль. Берд кивает:

– Мы заедем сюда завтра. Это музей палубной авиации.

Теперь проезжаем знаменитый Бруклинский мост, когда-то самый большой в мире. Здоровый! По нему шуруют не только машины. Отдельно – пешеходы и еще отдельно (мать моя!) велосипедисты.

Убаюканный, я закрываю глаза, мысленно представляю себе американский военкомат. Большой офис, огражденная территория. А народу там небось как муравьев в муравейнике. Меня будит Берд. Ну что за люди эти сержанты! Всегда так: только закемаришь, они тут как тут.

– А как у вас там, в России, отбирают солдат?

– Ну… В первую очередь по здоровью.

– Проверяете физподготовку?

– Нет. Здоровье проверяют. Зрение там, слух… Еще интеллект. Определяют, кем ему лучше быть – танкистом, десантником. Необязательно быть отличником в школе, чтоб быть хорошим солдатом. Ты, главное, форму надень, тебя всему научат!

Берд улыбается, кивает, паркуется.

– Вот и наш офис.

Надо же, американский военкомат. Никакой отдельной территории. Никакого часового у калитки. Обычный городской дом-гигант, на первом этаже, среди витрин, – стеклянная дверь. На двери плакат с женщиной во весь рост, в мундире с юбкой и в маленькой шляпке. Ну прям стюардесса. Рядом – белая звезда в желтой кайме, с надписью: «U.S.ARMY».

Спешиваемся. Я прошу Виталика:

– Сними пару внешних планов.

Оператор растопыривает штатив, укрепляет камеру. Отходит. Камера медленно наклоняется и… съезжает! Клац!!! Громко ударяется об асфальт. От корпуса в одну сторону отлетает большой квадратный аккумулятор, в другую – мощный объектив. Берд открывает рот и, как в замедленном кино, поворачивается ко мне. Все. Мандец. Кина не будет. Другой камеры мы не найдем.

Ну пожалуйста, послужите в армии США!..

Витальиваныч «поплыл». Да я и сам… Вижу его как под водой. Он водолаз, и я водолаз. Буль-буль-буль… Пять секунд – и сознание возвращается. Бруклин, улица, жара. Виталик собирает запчасти, держит в руках камеру, втыкает обратно аккумулятор, пристраивает объектив. Он что вообще?! Двинулся? Объектив – это же не крышка от бутылки, прикрутил – и порядок. Нет. Объектив отлаживают на камере с помощью специальной аппаратуры, в мастерской. Но Виталик, не глядя на нас, бормочет: «Все нормально, все нормально». И как ни в чем не бывало наводит фокус. Берд сглатывает и, обращаясь не к Черемушкину, а ко мне: четко, по-военному, уточняет:

– Sure everything is in order? (Вы точно уверены, что все в порядке?)

Я почему-то понимаю его без переводчика.

– Да-да… В порядке.

И мы начинаем снимать. Витрина. Вход в военкомат, или, как у них тут, – в рекрутскую станцию. Вместо многоэтажного военного муравейника с дежурным офицером на входе я вижу всего одну комнату. Она просторна. Десять рабочих мест с ноутбуками на каждом столе. Мягкие центрифуги-кресла с надписью на спинке: ARMY. Телефоны, портретики родных, бумажные стопки. Все. На стенах плакаты, что-то типа «Армия – для каждого» и «Найди себя». За столами военные. Судя по лычкам – сержанты. В темно-синих свитерах, голубых рубашках (ворот навыпуск) и в галстуках. Сидят и пялятся каждый в свой экран, печатают что-то. Иногда кто-то из них хватает трубку телефонного аппарата и начинает с кем-то общаться, спорить, жестикулируя при этом свободной рукой. Потом чертят какие-то схемы на листках бумаги и снова стучат по клавиатуре компьютеров. Один из сержантов, чубатый афроамериканец, тычет пальцами в телефон, вскакивает и, прижав к уху трубку, расхаживает по комнате:

– Доброе утро! Меня зовут сержант Миранда. Вы выставили свое резюме на сайте. Я так понял – вы ищете работу. Я хотел бы узнать, не хотите ли вы пойти в армию? Вы когда-нибудь думали об этом? У нас есть вакансии, они могли бы вас заинтересовать.

Миранда останавливается, поднимает вверх большой палец и, закатив глаза, замирает. Потом резко мрачнеет.

– Спасибо, извините за то, что я отнял у вас время. – Повернувшись к нам, разводит руками. – Этот человек ищет работу. Но, говорит, армия ему не подходит. Говорит, не хочет служить этой стране.

– Часто отказывают?

– Часто. Я с некоторыми по полдня разговариваю. Нервы порчу. Свои и чужие. Мы и объявления в газеты даем, и стенды в общественных местах устанавливаем, с группами этническими работаем. Да мы везде. Идет вон реклама автомобиля «Хаммер», и мы участвуем. Вот набрали людей, потенциальных солдат, они как раз сейчас тесты в вышестоящем батальоне проходят. Там им и по истории вопросы задают, по химии, физике… Мы волнуемся. Результаты вроде отличные. Должны пройти.

Рекрутер отворачивается и опять жмет телефонные кнопки.

– Это сержант Миранда, я уже звонил вам! Вы говорили, что подумаете над возможностью послужить в армии. Еще думаете? Тогда я жду от вас звонка.

Остальные сержанты на нас – ноль внимания. Нами занимается Берд.

– Tee? Coffee?

– Чай. Спасибо. А чего народу-то нет?

– Эээ… Нью-Йорк – веселое место. Много событий. Люди у нас жизнерадостные. Путешествуют, переселяются с места на место. Их трудно поймать, уговорить «подписаться» на наше дело, заманить в армию. А у вас как?

– У нас… Присылают листочек домой – и все. Явиться тогда-то-тогда-то.

– А если не являются?

– Являются, куда им деваться…

Берд пожимает плечами:

– У нас по-другому, мы приглашаем, завлекаем.

Ну не объяснять же ему, сержанту первого класса армии США, что у нас в России молодые люди косят от армии толпами. Не рассказывать же, как милиционеры с военными бродят по квартирам, ловят призывников. Как устраивают засады на станциях и вокзалах, хватают всю молодежь подряд, а уж потом разбираются – кому служить, кому нет. Я помню, как не мог пристроить абсолютно здорового, спортивного молодого человека с отличными характеристиками в спецназ. Как будто у них кандидатов хоть отбавляй! А в это же время мне трезвонили из МГУ:

– Саша! Спасай! У нас паника! Хватают всех подряд! Прямо возле университета! Милиция и военные! Вот уже трех аспирантов загребли, помоги! Они ни одной медкомиссии не пройдут, у них же зрение минус десять! Они – гуманитарии, молодые ученые, зачем они нужны этой армии?

А здесь… Здесь все чинно-спокойно. Авралов, я так понимаю, в рекрутской станции не случается.

– Your tea.

– Спасибо.

Я прихлебываю чай из одноразового стаканчика. Сержант стягивает с себя свитер.

На правой стороне его груди, прям на рубашке (на пижаме они тоже носят?), серебрится парашютик с мясистыми голубыми крыльями. Вокруг него – жетончики, бляхи, значки. Десантник? На левой стороне пестреет большая наградная колодка. Зеленые, алые, голубые планки. Каждая означает имеющуюся у Берда награду, орден или медаль. Замечая мой удивленный взгляд, Берд стучит по колодке пальцем.

– У нас это называют – «фруктовый салат». Из-за расцветки.

– А купол?

Сержант молчит, вспоминает что-то, жуя губами, и начинает рассказывать.

– Я сам из Нью-Йорка. Местный. Ходил в школу… Потом вдруг собрался служить. Попал в десант. Базовую подготовку проходил в Миссури, спецподготовку в Индианаполисе. Потом тренировался в Форт Бенинге, откуда меня перевели в Северную Каролину. Вы там побываете. Первые десять лет служил в Форт Бреге, в восемьдесят второй десантной дивизии. Был в Кувейте, в Корее. Потом попросил перевести домой. И вот я здесь, среди рекрутов.

– Ну и как вы принимаете новобранцев?

– Сначала прощупываем кандидатов. Здоровье, моральные качества, умственные способности. Прямо здесь, в беседах, разговорах. Потом письменный экзамен. Медкомиссия. Беседа со специалистами – летчиками, разведчиками, танкистами, – подходит он им или нет. Сверяем с базой, есть ли у нас вакансии.

– А кандидатов-то где берете?

– Так ищем!

Берд широко раскрывает глаза и раскидывает в стороны руки.

– А чем же, по-твоему, занимаются все эти люди, рекрутеры?

Эге! Так и у вас тут, ребята, не аншлаг. У вас тоже розыск! Но у нас-то, в России, молодые люди обязаны служить. О-бя-за-ны! Большинство сами идут. А вы ловите всех сто процентов.

Сержанты продолжают стучать по клавиатурам своих ноутбуков, не отводя глаз от мониторов. Берд продолжает:

– Да, мы охотимся на людей. Просеиваем социальные сети, шерстим биржи труда, изучаем все, что касается желающих чем-то заняться, подзаработать. Изучаем списки безработных, студентов, бросивших университеты. Вычисляем тех, кто бы нам подошел. Каждый месяц, на каждую рекрутскую станцию спускается квота, заказ. Скажем, сегодня армии США требуются: танкист, пехотинец или разведчик. Мы раскидываем свои сети. Хорошо, допустим, танкиста и пехотинца нашли. А где взять разведчика? Нужны непростые ребята. Смотрим даже тех, кто вступил в противоречие с законами США. И предлагаем выбор: либо армия, либо… Ну, тюрьма, наверное… И если он согласен, мы берем его, если он, конечно, проходит тестирование. Каждому кандидату объясняем, какие льготы он может получить или бонусы. Это могут быть деньги или бесплатное обучение в колледже или даже в университете. И вот, если молодой человек хочет служить связистом, а нам нужен разведчик, – мы торгуемся.

Сержант подмигивает мне, хватает какую-то бумажку со стола, комкает и ловко швыряет в обтянутый черным целлофаном утилизатор. Ну, в смысле в урну. И вновь глядит на меня. Как гипнотизер. Голос его вроде обычный, но… Он завлекает, завораживает, заставляет слушать, хотя английский язык я знаю… Ну как вам сказать… Да я его вообще не знаю. А Берд продолжает вещать, обращаясь не к переводчику, а конкретно ко мне:

– Мы, сержанты-рекрутеры, заставляем этих детей понять, что их решение должно быть твердым и это нечто такое, что улучшит их личную жизнь и жизнь семей. И контакт, который вы устанавливаете с солдатом, должен быть железным, чтоб убедить его пройти базовую подготовку и потом специальную подготовку.

– А льготы, допустим, для ветеранов боевых действий? Они положены?

– У нас все индивидуально. Каждому свое.

Я обращаю внимание на стенд с фотографиями. У нас в советские времена вот так вывешивали портреты Героев Советского Союза. Я кивнул:

– Герои, да?

– Будущие.

– В смысле?

– Это наши лучшие приобретения за год. Наиболее выгодные люди для армии США. По результатам тестирования.

Под фотографиями, ручкой, вместе с именами-фамилиями начерчены суммы. $35 000, $20 000. Да это же торговля, охота за головами! Здесь у каждого своя цена. Можно купить.

– И многие у вас проходят тестирование?

– Из ста пятидесяти человек, которых мы сюда приглашаем или которые сами приходят, остается один. Желающих-то хватает. Но у одного сердце больное, другого зарплата не устраивает. Или он добивается бесплатного образования, но не проходит элементарных тестов по интеллекту, и Министерство обороны отказывается за него платить, он уходит. Для прошедших проверку мы определяем место, где они будут проходить подготовку, где из них будут делать солдат. Есть такие: бросают все – и в армию.

Вот так. Уговаривают. Деньги сулят. И специальность в американской армии ты сам себе выбираешь. У нас же пересек порог военкомата – все, милый, ты, как говорится, «раб лампы»: куда скажут, туда и пойдешь. Мечтал быть спецназовцем, «спэшелом», а тут бац – оказался в стройбате. И не жужжи, не поможет. Мне почему-то стало обидно за нас, за русских. Меня потянуло на желчь:

– Интеллект, значит, проверяете?

А что, у нас глупых нет. У нас в пехоте интеллигентные солдаты. Это стереотип, мол, солдат: пиф-паф, бам, бам, бам! Всех убил и пошел. У нас техника сложная, оборудование – дурак не справится. Надо развиваться, прогрессировать, чтоб соответствовать. К нам бизнесмены идут служить, ученые. Вон, в 82-й десантной дивизии даже доктор наук есть. Не нашли люди себя на гражданке. А мы рады – пожалуйста: идите к нам.

– А я вот слышал, абсолютный чемпион мира, боксер-профессионал, тяжеловес, сто десять кг, Риддик Боу после спортивной карьеры подписал контракт с морской пехотой. Не выдержал и сбежал – издевались над ним в казарме.

– Да не знаю я этого Боу. Подумаешь, чемпион… Для меня вообще каждый, кто подписал с нами контракт, – это герой. Потому что он защищает не свои титулы или богатства, а мою Америку.

Сержант Берд наливает себе кофе, подносит стаканчик к носу, закатывает глаза и довольно крякает. Потом внезапно мрачнеет, глядит на меня.

– Но не все так просто. У нас есть проблема.

Наконец-то. Есть же у них проблемы, есть. Я беру след.

– Проблема? При такой-то системе? Какая?

– Доброволец может отказаться от своего решения идти в армию в любой момент. И это большая проблема. Мы платим серьезные деньги вот этим рекрутерам, которые привлекают людей в армию. Это же лучшие сержанты армии, их специально приглашают на эту службу. Мы платим деньги врачам, которые проверяют годность к армии кандидатов. Мы платим деньги за перевозку людей в учебные центры. Но! Пока человека не доставили в часть – он может успеть крепко засомневаться. И даже отказаться от службы. Это право установлено сенатом и конгрессом США. Наша задача – не дать юноше или девушке поменять решение. Мы должны убедить их в том, что они не ошиблись. Проследить, чтоб они сдержали свое обещание пойти в армию. Пока они не надели форму, силой заставить их служить невозможно.

– Ну а какие у них могут возникнуть сомнения?

– Каждого добровольца, как правило, интересуют две вещи. Первое: он все время думает, высчитывает, что принесет его служба семье, какой доход или пользу. И если он вдруг попросится домой, мы напоминаем – его, может, друзья осудят и члены семьи. Но только не закон. Это уникальная система. Они все – добровольцы. Они вправе решать свою судьбу сами. Но вот если уж попал в учебный центр – все, ты больше не гражданский. Ты живешь по военным законам. Да, еще многих интересует, не попадут ли они на войну.

– Ну и что, попадут, может с ними такое случиться?

– Не сразу. Во всяком случае, мы им внушаем, что воевать они не пойдут.

– А если новобранец возьмет и стартанет из армии, убежит, что ему будет?

– До суда дело доходит. Отвечать придется.

Мы пьем кто чай, а кто кофе. И я потихоньку начинаю въезжать в систему набора людей в армию США. Возьмем Нью-Йорк. Офис, в котором мы оказались, – рекрутский пост. Он входит в рекрутскую роту. В городе семь этих самых рот, или станций: так их называют. Они объединены в рекрутский батальон. Он вместе с батальонами других городов входит в рекрутскую бригаду. И так далее. В Америке есть свое большое рекрутское командование – Форт Нокс. Оно отвечает за комплектование и армии, и флота, и авиации.

К одной из стен этого поста прикреплен небольшой стеллаж. Рекламные брошюры. На латинском языке.

– Что это такое? Армия-то вроде американская.

– А это для мексиканцев. И для других приезжих конкретно из Латинской Америки. Они у нас тоже служат. Любой иностранец может прийти. И заработать себе статус гражданина США.

– Русские есть?

– Мало. Но у нас в бригаде есть лингвист, говорящий на русском. На всякий случай, вдруг поток пойдет из России.

Узнают сейчас, что у вас и как, и поедут. Будет вам и дедовщина, и «сочинцы»… Что такое СОЧ? Аббревиатура. Самовольное оставление части означает. Шучу. Не поедут наши. Потому что служить в России идут не за деньгами. Социальный статус? Да, желателен. Но какой уж у нас в России статус? Минимальный. Служить идут, чтоб ощущать себя мужчиной. Дома, российским мужчиной, а не американским. Ладно, долго объяснять.

А здесь, в Америке, значит, дефицитик в солдатах все же есть, если своих граждан не хватает. Голосовать в Штатах разрешено с восемнадцати лет, а на службу берут с семнадцати. Контракт можно подписывать до тридцати пяти лет. Исключения делают для людей дефицитных профессий: врачей, адвокатов и так далее. Кстати, и для священников, раввинов и мулл.

Берд кивает еще на один стенд.

– Вон, желтая звезда нарисована. Видите? Наш бренд. Торговая марка армии США. Официальная. Мы и рекламные кампании проводим. У каждой кампании свой лозунг. Сегодня он звучит так: «И один в поле воин!» Мы делаем упор на индивидуализм человека. Мол, ты можешь всего добиться сам, победить любые трудности своими силами. Мы и для радио ролики делаем, и для телевидения.

– А дамы? Мистер Берд, женщины служат у вас?

– Да у нас в армии их тридцать процентов! Они всюду служат. Ну, за исключением боевых подразделений.

– Не везде, значит…

– Но у нас есть женщины-пилоты, даже на вертолете «Апач». Есть специалисты парашютно-десантной службы. У нас полно женщин.

Нас прерывает сержант Миранда. Он вообще среди всех сержантов самый активный. То затихает в своем углу, то входит в раж. Сейчас опять расхаживает по комнате и уговаривает кого-то по телефону:

– Не хотели бы вы послужить в армии? У нас двадцать сфер, вы можете выбрать себе подходящую. Да. Да. Да. А к чему вы стремитесь? Хорошо, хорошо… Я понял. Я понимаю, что вы девушка. Но девушкам необязательно воевать. Работа может быть административной: в снабжении, в госпитале. Но в пехоте, в артиллерии… Вам не придется идти туда, где воюют. Женщинам не разрешается. У вас будет больше возможностей, в том числе путешествовать. Понимаю, понимаю. Но если вдруг вы передумаете… Да. Миранда. Просто сержант Миранда. Всего хорошего.

Пятисекундная пауза.

– Але! Это сержант Миранда! Что? А! Это вы! Помню, конечно! Мы на прошлой неделе с вами беседовали. Подумали? Записывайте адрес: улица Чемберс. Да. Два блока от остановки метро. Ждем прямо сейчас!

Да он настоящий маньяк, этот сержант. Сам весь план сделает по наему новобранцев.

– Але! Это Миранда! Я звонил вам. Вы готовы? Я записываю! У вас есть дети? По здоровью что-нибудь было? Анемия? Как долго она продолжалась? Кроме этого ничего? Хорошо, хорошо… Телефон какой? Там у нас очень серьезные требования к весу. Понял, понял. Понял. Возраст очень подходящий. Какую школу вы заканчивали? Вы университет закончили? Хорошо, хорошо… Наука? А какая? Чем вы сейчас занимаетесь?

Я замечаю, как в рекрутском пункте появляется парень. Кожа чуть смуглая, а волосы короткие, жесткие и курчавые, как у настоящего африканца. Он сидит, скрестив на груди руки, нога на ногу, и поглядывает вызывающе. Наш сержант заводит с ним разговор. Сначала тихо, степенно, потом вдруг вскакивает и тычет в свой значок-парашютик пальцем, выкатывает глаза и кричит. Дальше – хуже, он срывает с пальца массивный перстень и швыряет его на стол. Перстень скачет, крутится и застывает аккурат напротив гостя.

Я трогаю Петра за плечо.

– Что за скандал?

– Да вот пришел молодой человек. Говорит, хочет служить. Берд ему начал про льготы что-то рассказывать: мол, будешь десантником, и дадут тебе такую же штуку, ну значок, как у меня, а тот – не верю, и все. И вот сержант, видишь, пообещал проглотить свой перстень, если этого парня обманывают. Ругаются, короче.

Пять минут – и Берд возвращается к нам, а юноша, часто кивая, что-то пишет под диктовку Миранды. Ну что за прохиндей, этот наш сержант первого класса. Моментом развел клиента, теперь сидит и улыбается.

– Вот и еще один солдат.

Ну да. Уговорили очередного. «Послужите в армии, ну пожалуйстаааааа!»

Интересно, а если нам вот так… Уговаривать. Нет, это фигня. Нам не подходит. Половину призывников не уговорим, это точно. А еще четверть выпрыгнут по пути из автобуса или сбегут прямо со сборного пункта, разок хлебнув армейской баланды.

Перед тем как нам выйти на воздух, сержант Берд корпусом преграждает мне путь. Хватает пальцами мою пуговицу, крутит ее и внушает мне что-то, глядя прямо в глаза. Я поворачиваюсь к Черемушкину:

– Петь, ну что он там?

– Я, говорит, изучал российскую историю в университете, поэтому знаю о вас больше, чем средний американец. Национальная гордость и у нас, и у вас очень похожи – он так и сказал. Конечно, говорит, у вас другая история. У нас никогда не было таких больших потерь, как у вас во Второй мировой. И то, что сделали ваши люди, никто никогда не забудет.

Сказал и вышел. Ай да Берд. Меня, что ли, решил вербануть? Так я старый. И советский. Не пройду тестирование.

«Помоги вам Бог!»

Целый час мы толкаемся в бруклинских пробках. Что поделать, это самый густонаселенный и самый «черный» район Нью-Йорка. По сути, Бруклин – отдельный город. Было время – здесь жили одни индейцы. Костры, охота, вигвамы. Потом немного убийств, войны – и появились белые. Небоскребы, трамваи, рок-н-ролл. Белых оттеснили черные. Рэп, джаз, марихуана. Опасная территория. Берд проводит небольшую экскурсию.

– Здесь у нас все свое. И суд есть, и тюрьма.

Сержант резко давит на тормоза. Мы дружно клюем носом. Перед нами с громким воем проносится микроавтобус без окон, за ним стая полицейских машин.

Берд вздымает вверх руки.

– Ну вот, как раз кого-то в тюрьму повезли.

Издалека мы видим Манхэттен, и выглядит он потрясающе. Я почему-то вспоминаю фильм «Золото Маккены» и высочайшие скалы Кордельеров. Таков Нью-Йорк. Только здесь вместо скал – небоскребы, торчащие из асфальта на том берегу залива. И нет индейцев. По воде снуют желтые катера – водные такси. Медленно парят в воздухе вертолетики-стрекозы. Они приземляются там, на Манхэттене, и снова взлетают – деловые пассажиры, туристы.

Слева от нас – статуя Свободы, подаренная французами на столетие так называемой «американской революции». И чего они от Зураба Церетели памятник Колумбу не приняли? Дарили же. Ну стоял бы рядом. Теперь медный циклоп на Москве-реке бодрит москвичей. Он теперь уже не Колумб, а Петр Великий.

Однако вернемся в Нью-Йорк. Статуя Свободы держит факел, как говорят, «озаряет мир демократией и свободой». Свет этой демократии простирается до Ирака и Афганистана, до многих темных стран, не знавших свободы до прихода американского солдата. Но теперь там свобода. Хочешь – убивай, а хочешь – режь.

Перед тем как продолжить работу, мы решили перекусить. Ресторан выбрал Берд. Вот подъехали, выгружаемся, Виталик, не теряя времени, устанавливает камеру и снимает городской пейзаж: длинная улица, люди. Хрясь! Огромный негр сжимает пятерней наш объектив. Еще секунда – и он его раздавит, сомнет, как пустую банку из-под колы. Местный житель разъярен: видать, он готов зарядить милому и воспитанному Дупличу прямо в ухо. Или в челюсть. И тут между ними втирается сержант Берд. Он белозубо улыбается и кладет горожанину ладони на огромную бочкообразную грудь.

– Что такое, брат?

– Брат, зачем он меня снимает?!

– Они из России, брат!

– Брат, да какая мне разница, откуда они! Я хочу разбить камеру, брат!

– Брат, я очень прошу, не надо!

Я беспомощно смотрю на Петю Черемушкина. Он приставляет палец к губам, еле заметно кивает.

Черный прохожий вразвалочку удаляется, Берд, вращая глазами, шипит. И его понимаю даже я.

– Не надо снимать!!! – И потом уже чуть мягче, с жестом руки: – Прошу в ресторан.

Петя гудит, не разжимая губ:

– Черные все братья. У них свое общение, они сами разберутся, без белых.

– Негры?

Черемушкин быстро оглядывается.

– Их нельзя здесь так называть. Это неполиткорректно.

– А у нас-то их так называют.

– Здесь нельзя. Они черные.

Ресторан оказался вполне приличным. Мы с Дупличем выбираем жареную картошку и мясо, ну то есть стейк и френч-фрайз. Петр – пасту феттучини – широкую вареную лапшу. Правильно, он же похож на римского воина, вот и пускай ест макароны. Сержанту первого класса приносят, как и всем, приборы и… тарелку с огромным гамбургером. Он режет его, как бифштекс, отправляет первый кусочек в рот. Жует. Потом оглядывается, замечает, что мы с Дупличем, как истуканы, смотрим на него не мигая. Гамбургер?! В ресторане?! Берд смущенно качает головой:

– Ааа… Вы же европейцы. Ну да. У нас так многие едят. Привыкли к этому фаст-фуду, знаете ли.

Чудно. Бутерброды на обед. Как основное блюдо. Мы пожимаем плечами и вгрызаемся в прекрасную жареную говядину. Блин, вкусно. Разве это можно променять на «Макдоналдс»? А бутерброды… Это ж… Вот, значит, откуда здесь столько жирных людей. Вот в чем смысл местной пословицы: «Толстый человек – бедный человек». Тот, кто ест хорошую дорогую пищу и занимается собой, как правило, живет в достатке. И кулинария здесь не скудная. Кругом полно кафешек, забегаловок и ресторанов. Итальянская пицца, французский рататуй, китайский пищевой плюрализм… Да всего навалом. Я спросил как-то одну старушку-американку лет двадцать назад:

– А у вас в США есть своя, национальная кухня?

Пока меня тыкали в бок локтями и шипели, мол: «Не обижай ее, в Штатах нет своей кухни, и над этим весь мир смеется!» – старушка ворочала мозгами, потом прошуршала:

– Да у нас все кухни мира есть. Нет проблем.

И оказалась права.

Откушав отбивную и картофан, мы устремляемся в рекрутский батальон Форт Гамильтон. И что мы там видим? Огромный блок, построенный из красного кирпича с белыми швами кладки, и окна-витрины. Стенд: «Military entrance processing station». В переводе «Пункт приема и оформления лиц на военную службу». Вокруг ни одной машины. Пусто. Над зданием высокий шток и звездно-полосатый флаг. Интересно – в верхней части древка не привычное для нас острое навершие, а латунный шар.

Мимо нас проходит молодой человек в белой майке и трениках. В руках стопка одежды. Рядом шагает улыбающийся американский моряк – весь в белом с чудной панамой на голове. Тоже, видать, поймал, кого надо, и доволен. А сюда, говорят, свозят всех: и будущих летчиков, и пехоту, и моряков.

– Господин Берд, это здесь ваши новобранцы экзамены сдают?

– Ну да. По десяти пунктам. Физика, химия, история, английский язык и так далее. Минимальное количество баллов, которые вы можете набрать, – тридцать три. Но тогда вам не видать хорошей должности и ссуды на образование.

– А максимально?

– Девяносто девять. Сдали теорию? Сдавайте физо и проходите медкомиссию.

Заходим в этот красно-кирпичный барак. Внутри – офис офисом, никакой военщины. Коричневые стеллажи, шкафы, конторки, снующие между ними дамы в форме и в штатском платье, громкий гомон. Есть и мужчины-офицеры. Они лавируют с прилепленными к щекам телефонами и с папками под мышкой. На стене табличка: «Носить головные уборы и отдавать честь запрещено».

Я никак не могу понять… В армии я или нет? Вроде кругом офицеры, сержанты. Но вот эти американские военные, как клерки, выглядят сугубо гражданскими людьми. Мягкие какие-то, бледнолицие. Такое впечатление, что в мундир, опрятный, выглаженный, их нарядили временно и случайно. Пухлые щечки, круглые очочки, шустрый взгляд, улыбчивость… Наши же офицеры, что ни надень на них – хоть мундир, хоть треники, все равно выглядят как хищники. Да одна походка чего стоит. Вечно идут как в строю. Движения резкие, лица сухие, неулыбчивые, кожа дубленая, скулы острые, взгляд колючий, ищущий врага даже в бане. Печать войн и полигонов. Если я и преувеличиваю, то совсем чуток.

Виталик толкается в офисе со включенной камерой. Его никто не останавливает. Снимает парень? Значит, так надо. Просто не обращают внимания.

Мы с Петром прижаты суетой к ресепшен – это обычная стойка, ну как в гостинице для регистрации, ни дать ни взять. На стойке – диплом в рамочке: «Мудрой женщине. Смелость, сопереживание и творческий подход». И вот к нам выходит сама хозяйка, старший воинский начальник. Да-да, женщина-комбат. Чуть склонив голову, представляется:

– Командор Лейн Бун.

Породистая и красивая, лет пятидесяти или чуть больше, подтянутая фигура, смуглая кожа, выдающая латинских родственников, часы, браслет, кремовый брючный костюм, «фруктовый салат» со значком (скорпион на фоне земного шара), короткая стрижка, волосы жесткие, как щетка – «соль с перцем», черные глаза. Поведение – спокойствие и уверенность.

– Знаете, пожалуй, первое, что я вам покажу, – зал для присяги. С этого, мне кажется, нужно начать.

Через распахнутые стеклянные двери мы входим в большую комнату с бордовым ковровым покрытием. На входе табличка, дословно: «Комната клятвы». Стены, обшитые лакированными панелями под светлое дерево. Прямо маленькая трибунка с эмблемой департамента Минобороны, позади трибунки ряд стоящих знамен. Розовый потолок, лампы дневного света.

Бун проводит в пространстве длинными красивыми пальцами.

– Новобранцы присягают Америке и уезжают в Форт Джексон, штат Южная Каролина, город Колумбия. Именно здесь, в этом зале они превращаются из гражданских в военных. Становятся частью правительственной машины.

Я задаю глупый вопрос:

– Все?

Лейн Бун смотрит на меня, как на прелестного песика. Потом закрывает глаза (ну почему этот русский не понимает очевидного?!) и, только вновь открыв их, отвечает:

– Бывает, люди не проходят физическую квалификацию. Часто из-за большого веса. Это серьезная проблема. И мы не приводим их к присяге, даем им время похудеть.

Надо же, похудеть. У нас в России таких проблем нет. У наших новобранцев другие проблемы. Нас тут специально возили в пресс-туры по Забайкальскому военному округу, чтоб мы сняли полки дистрофиков. Реально. Дефицит веса призывников – вот наш бич. В столовых дивизий, где мы были, есть даже отдельные залы для дополнительного питания. Чтоб потолстеть.

Командор Бун бьет в ладоши:

– Так-так! Сейчас здесь начнется процесс!

Ого! Мы можем снять присягу! Сейчас под барабаны сюда промаршируют худые выглаженные и выдраенные бойцы. Торжественность – она всегда хороша для пленки. Но что я вижу? Вразвалку в красный зал заходят несколько человек. Боже, что это?! Вот это форма одежды для присяги! Один, европейского вида, в полуармейских брюках и в светло-голубой рубашке поло навыпуск. Второй, судя по всему, перс, темнокожий и вроде одет неплохо – темная рубашка, темные брюки. Но вот туфли с тонкими загнутыми носками… Напоминает нашего закавказского человека на свадьбе. А рядом чел в огромной синей футболке и широченных черных спортивных штанах с кроссовками, копна волос с пышным хвостом, собранным на затылке. Дальше. Человек в черной рубашке, опять же навыпуск, и в просторнейших джинсах, сшитых из кусков синей и голубой ткани. Рядом японец или китаец, а может, кореец или вообще монгол, в цивильной рубашке, заправленной в блестящие китайские треники. Завершает этот парад индус в национальном костюме (шаровары и рубаха-плащ). Вот это гвардия! Самые лучшие! Каждый выбран из ста пятидесяти претендентов!

Все становятся в одну шеренгу на расстоянии метра друг от друга. Принимают спортивную стойку: ноги на ширине плеч, руки за спину. Зашедший следом сержант командует:

– Группа, внимание!

Новобранцы принимают строевую стойку. Лица сосредоточены. Каждый смотрит перед собой. Другой сержант, симпатичная молодая блондинка, тоненьким голосом зачитывает вопросы, на которые армейская молодежь отвечает хором:

– Йесс, мэм! (Да, мадам!)

– Поставлены ли вы в известность о законе, говорящем, как носить форму одежды, и о том, как осуществляется военное правосудие?

– Йесс, мэм!

– Поставлены ли вы в известность о том, как вы должны себя вести во время службы в Вооруженных силах?

– Йесс, мэм!

– Хотите ли вы поговорить со мной о каком-либо личном деле, касающемся вас?

– Ноу, мэм! (Нет, мадам!)

– Поднимите правую руку вверх!

Все поднимают руку, согнутую в локте, ладонью вперед и хором повторяют за сержантом-блондинкой:

– Я буду соблюдать Конституцию США и законы штата Нью-Йорк, а также защищать США от врагов внутренних и внешних.

– Опустите руку.

Сержант обаятельно улыбается и выходит из-за трибунки.

– Итак, помоги вам Бог! Мои поздравления! Сейчас вы пойдете наверх, там у вас возьмут отпечатки пальцев. Там вы пройдете инструктаж по безопасности.

Солдаты покидают зал через боковую дверь. Но, к моему удивлению, не все.

Остается японец-монгол. Он поднимает руку, и вся процедура повторяется снова. Оказывается, он не солдат в полном понимании слова. Он – резервист и по правилам принимает присягу отдельно. Текст одинаковый. Собственно, товарищ обязуется жить обычной жизнью, но по приказу правительства взять винтовку и встать в строй. Скажем, во время войны, по особому решению. Взамен ему положены льготы, например, отдельные магазины с низкими ценами, ну и подготовочку ему надо будет пройти. Это само собой.

Сержант жмет резервисту руку и уводит его через ту же боковую дверь. Все! Да нас в пионеры торжественнее принимали. В Историческом музее Москвы. А потом к покойному Ильичу водили, в Мавзолей. Есть отличие? Есть. У нас все торжественно, а дальше… Дальше хоть трава не расти. И присяга у нас в армии торжественно проходит. Плац, оркестр, цветы, родители. Присяга у нас… Это клятва Родине, народу. В США же солдаты присягают Конституции, Закону. В Штатах после этой Красной комнаты попробуй что-то не выполнить – вмиг кандалы наденут. И плевать им, что дядя у тебя прокурор, тетя депутат, а папа чекист. Родина может любить или отвергать. Закон либо терпит тебя, либо наказывает.

Мы опять попадаем в фойе. Общий гомон перекрывает трубный голос из репродуктора. Что-то об отправке такой-то команды новобранцев в аэропорт.

Пять шагов от ресепшен – и нас поглощает густая офисная суета.

Замечаю знакомого индуса, который только что присягнул Америке. Он выныривает из комнатки с табличкой «Только уполномоченный персонал» и улыбается в камеру. В руках пачка бумаги. Петр толкает меня локтем:

– Вот видишь, это у него контракт.

– Вот эта кипа – контракт?! Да это же фолиант!

– Ну да. В нем все описано до мелочей: где, когда и сколько.

Ну, тут я вспоминаю уже наш военный типовой контракт, например, тот, который подписывают десантники в Псковской дивизии. Листочек с жидким текстом. Начало там у всех разное: «Я рядовой такой-то…» Или: «Я маршал такой-то…» А дальше одно и то же: «Служи, сынок! Родина о тебе позаботится».

– А посмотреть этот американский контракт можно?

– Кто ж даст. Там все индивидуально. И секретно. Это не у гадалки, в нем вся твоя будущая жизнь: где ты будешь через день, через год, через три года.

Ох, Россия… Когда ж мы к такому придем?

Индуса опять куда-то уводят. А он все улыбается. Мы рулим в гостиницу.

Осталось время прогуляться по Нью-Йорку.

Манхэттен. Бродвей – одна из самых старых улиц Америки. Продольно-перпендикулярный муравейник. Мужчины в пиджаках, клерки. Их большинство. Разных рас и возрастов. Море народа и море машин. Желтые такси и желтые корпуса светофоров. Люди идут, идут и идут. Огни, стеклянные двери дорогих магазинов, мерцающие витрины. Глаз мой мечется, ищет, на чем остановиться и успокоиться.

И вдруг в толпе – бац! Черный человек. Он не мечется, как остальные, стоит, выбиваясь из мозаики городской суеты. Взгляд презрительный. Спортивный костюм, наушники, голова качается в такт неслышимой музыки, челюсти месят жвачку. Секунда-две-три. Бац! Снова толпа, люди-люди-люди. Нас несет сель из тел офисного планктона, туристов и праздношатающихся. О-па! Поток машин вскипает, его бороздит двухэтажный экскурсионный кабриолет-автобус. Как ледокол «Ленин», он проходит по бурлящему мегаполису и скрывается за поворотом. Нас выносит на Стрелку. Это мыс, врезающийся в Бродвей и делящий его на два русла. На острие мыса – небольшой павильончик, над ним гигантский экран. На экране мелькают бегущие с винтовками люди, солдаты армии США, мелькающие винты геликоптеров, парашютисты в небе, портреты решительных воинов: сначала в защитных шлемах на полигоне, а потом в белоснежных фуражках на большом построении. Что это, реклама армии?! Вот здесь, в самом центре мировой бизнес-субстанции! Я не могу поверить. У нас в России висел бы щит с рекламой чулков-дольчиков или плакат «Милая, с днем рождения», с огромным фото вульгарной блондинки. Я так пишу не потому, что не люблю Родину. Я просто знаю. Начало века не поменяло мою страну. Человек, торгующий дольчиками, способен оплатить рекламу. Армия – нет. Вот и весь сказ.

Однако Манхэттен. И мы здесь. Павильончик под экраном – маленькая рекрутская станция. Да-да, именно, карликовый военкомат. Сквозь его стеклянную стену я вижу портрет Дяди Сэма, злорадного старикашки, в лихом цилиндре с загнутыми полями и с белой звездой вместо кокарды. И этот Дядя тычет прямо в меня пальцем морщинистой руки, как будто Родина-мать: «I WANT YOU!», то есть «Я хочу тебя!». Внизу мелкими буквами приписано: «Для американской армии». Вот это реклама. Вот как надо. С будущими солдатами нельзя рассусоливать и, пардон, «титьки мять». Надо брать их за уздцы – и все, айда, мол, на полигон, потом на войну!

Брутальные лица американских солдат поддакивают мне, слегка кивая с экрана. Но только мгновение. Вспышка – и они снова то прыгают через рвы, то мчатся на БТРах. В мозг врезается смысл букв, выстраивающихся в призывы:

«Для страны!» «Для мира!» «Для тебя!» Экран мигает. Теперь по нему проносятся истребители. На экране уже надпись, что-то типа: «Военно-воздушные силы! Прочерти небо!» Картинка меняется. Теперь бороздят океан моряки. Мощно.

А внутри павильона кто? Правильно, вездесущий американский сержант. Пехота. Черный берет, форменная серая, тщательно выглаженная рубашка. В расстегнутом вороте белоснежная майка. Это, ясное дело, еще один рекрутер. Увидев нас, он механически исповедуется:

– Наша станция была открыта во время Второй мировой войны, и она находится в самом сердце Нью-Йорка. Мне завидуют. Это самое лучшее место работы, самое веселое и увлекательное. Во всей Америке. Здесь бурлит жизнь, и ты встречаешь множество интересных людей, говоришь с ними. Здесь бывают люди из разных стран, они заходят, интересуются…

Мы проходим под броской надписью: «Двести способов, как стать солдатом армии США». Павильон разделен на кабинки. У каждой есть свой хозяин. Вот из одной выглядывает американский морской пехотинец. Поджарый, широкоплечий, рукава камуфляжа закатаны, он играет бицепсами и трицепсами. Он как с картинки. Дальше такой же лубочный летчик. У каждого из них улыбка шире плеч и огромная стопка журналов, буклетов, подробно отвечающих на вопросы: сколько тебе будут платить, будешь ли ты воевать и что тебе положено каждый день, через год, через пять лет. Меж кабинками бродит худющий велосипедист-волосатик. В обтягивающем скелет костюме и с блестящим шлемом в руке. Он улыбается. Собственно, здесь все улыбаются. Главный сержант станции берет его под руку, заводит в свой пехотный ларек, раскрывает проспект. Пошла замануха.

– Это погоны. Это эмблемы. Это звания. Это сержант, это майор, это генерал. Это знак участника боевых действий.

– Боевых действий?

– Да-да.

Велосипедист улыбается, но уже не так лучисто. И, набрав литературы, суетливо уходит.

– Спасибо, спасибо.

Павильон напичкан значками, монетками, брелоками, листовками, плакатами, визитками, камуфлированными стаканчиками, ручками и карандашами. И везде улыбающиеся и улыбающиеся лица солдат. Кажется, если павильон взорвется, то эта рекламная продукция разлетится и накроет весь остров Манхэттен, как вулканический пепел. Толстым слоем. Американская машина вербовки работает как часы. В армию США ежегодно записывают сто восемь тысяч рекрутов и резервистов. А могут, при необходимости, два с половиной миллиона, если они согласятся, конечно.

Те самые девять с половиной недель

Дождь держит нас в напряжении. Мы ж телевизионщики, в дождь снимать нельзя. Вернее, это делать непросто. Капли размывают изображение, забрызгивают объектив, на камеру нужно накидывать специальный чехол, он мешает, он неудобный. А дождь то стихает, то заливает потоками лобовое стекло. Мы едем из аэропорта Колумбии в Центр боевой подготовки армии США. У американской пехоты есть пять таких центров. Но Джексон – самый большой. Через него проходят тридцать семь тысяч, это половина всех новобранцев армии. Это больше трех наших полнокровных дивизий в полном составе. Масштаб! И готовят здесь людей еще со времен Первой мировой войны.

В аэропорт за нами приехал наш будущий сопровождающий из Пентагона. Белый полковник. Высокий, коротко стриженный, с побитым оспой лицом. У полковника серые водянистые глаза, выпуклые, поднятые вверх щечки и губы бантиком. Легкомысленная внешность? Отнюдь. Взгляд серьезный, изучающий, даже когда он улыбается. На голове полковника черный берет с большой голубой эмблемой, под мышкой красная папка. Он протягивает каждому из нас руку.

– Полковник Холл.

Это не рука, а лапа. И еще я заметил, большие пальцы у полковника гуттаперчевые, выгибаются в обратную сторону, закручиваются, как стружка. Холл специально прибыл из Вашингтона, чтоб решать для нас все вопросы, связанные с Форт Джексоном. Уровень!

И вот мы у ворот. Солдаты с повязками «МР» пропускают машину на территорию. За воротами дождя нет. И не было. Ну, прям отдельный климат. Перед нами вырастает огромная белая водонапорная башня с гигантской надписью: «Форт Джексон». Тут, в Штатах, куда ни ткнись, все гигантское. И везде эти форты, крепости. Форт Нокс, Форт Брэгг, Форт Детройт, Форт Джефферсон и так далее. Мы, значит, теперь в крепости Джексон. По сути, это огромный город. Многоэтажных зданий здесь, правда, нет, лишь аккуратненькие казармы из красного кирпича, сооруженные в барачном британском стиле. Точно как в рекрутском батальоне в Бруклине, в Форт Гамильтоне, где мы снимали присягу. А еще здесь есть светло-каменные строения: видимо, учебные корпуса и столовые.

Никаких гарнизонных асфальтовых полей, как у нас. Плац – это ведь иллюзия пространства, только видимый простор. Неееет. У нас на плац лучше не соваться, не выходить. Есть негласное правило: «Через плац – только строевым шагом или бегом!» Да что там правило, это закон. Тут же, в Форт Джексоне, никаких асфальтовых плацев, лишь бескрайние газоны с бритой травой. Я было начал огибать их, но полковник Холл меня тут же исправил:

– Вперед. Прямо пойдем!

– Тут же газон.

– А для чего он посажен? Чтоб по нему ходить!

Отлично, пойдет. По газонам ходить даже интересней, чем по асфальту.

– А куда идем?

– На брифинг.

– А что, другие журналисты еще приедут?

Настроение моментально испортилось. Брифинг – это море камер, и это уже не эксклюзив. Полковник меня коротко успокоил:

– Нет.

Мы входим в кирпичный барак. Там лекционный зал. На экран выведено изображение, и светится надпись:

«Соединенные Штаты Америки. Тренировочный лагерь Форт Джексон. Общий обзор. Мистер Александр Сладков. Телеканал «Россия», 11 мая 2004 года».

Ого! Вот так, персонально? Петр хлопает меня по плечу:

– В армии США так принято. Любую делегацию, будь это военные, штатские или журналисты, свою часть представляет сам командир. В нашем случае командира не будет. Брифинг проведет заместитель начальника Центра боевой подготовки «Форт Джексон» полковник Стив Ален Фондакаро.

Вот, значит, у них как. В Российской армии командиры обычно бегают от журналистов, как черт от ладана. А бывает, сами хотят пообщаться, открывают рот… И ты думаешь: «Лучше б вы его не открывали». Такие перлы выдают! Им кажется, чем больше военных терминов, тем быстрее народ их поймет.

Это иллюзия. Фразы типа «личный состав», «комплекс мероприятий», «пункт постоянной дислокации» – для общества это язык марсиан, не более. Нет, есть командиры-умницы у нас в России. Мало, но есть. Самородки. Их этому попросту не учат. Ни общению с прессой, ни с гражданскими людьми. Не учат, и все.

Мы движемся по залу. Под огромным экраном стол. За столом человек. Невысокий поджарый полковник. Это и есть Фондакаро. Его короткие волосы, видать, бывшие черные, значительно разбавлены сединой. Он в классическом камуфляже армии США – коричневые, черные, зеленые и песочные пятна, разбросанные по костюму. В разложенном вороте виднеется болотного цвета майка. У Фондакаро морщинистый лоб, узкие скулы, хищные носогубные складки. На руке у полковника ударопрочные часы «Джи-Шок» в черном корпусе. Полковник напоминает мне пана Гималайского, героя старинного сериала «Кабачок «13 стульев», – был в Союзе такой прекрасный телевизионный продукт.

Итак, мы начинаем. Я спрашиваю, Гималайский, тьфу ты, Фондакаро то щурится, вслушиваясь в вопросы на непонятном ему русском, то, широко открыв глаза, подняв брови, поворачивается к Петру-переводчику и показывает на него пальцем: мол, давай помогай, толмач! Он или по-доброму улыбается, или хмурится. Сжимает губы и выпячивает подбородок. Его мимика больше похожа на актерскую, чем на военную. Он обаятелен и располагает к общению. Отвечает азартно, жестикулируя:

– Здесь у нас собраны молодые люди разного цвета кожи, из разных слоев общества, разных религий, с разным отношением к дисциплине. Как бы их ни предупреждали, наши порядки для них – большой сюрприз. А ежедневная физкультура – шок. Учеба и только учеба. И все девять с половиной недель мы пытаемся втиснуть в них как можно больше знаний.

Невидимый оператор тем временем прогоняет по экрану слайды с фотографиями и схемами.

«Форт Джексон – история»

«Форт Джексон – факты»

«Форт Джексон – династии»

«Форт Джексон – организация»

«Форт Джексон – схема финансовых расходов»

«Форт Джексон – боевые тренировки»

– Но мы не доводим молодых солдат до точки кипения, чтобы не разрушить психику. Мы учитываем их моральные и физические кондиции и специально делаем так, чтобы они не ощущали растерянность перед потоком знаний, а были уверены: они развиваются, идут к успеху.

– А вот женщины… Для них какие-то особенности предусмотрены?

– Мальчиков и девочек в нашем обществе воспитывают по-разному. Но в армии они солдаты. По единому стандарту. И никаких оправданий, что кто-то из них девочка, мы не принимаем. Что касается быта… В казармах есть отсеки, по тридцать коек. Эти отсеки или женские, или мужские. На дверях сигнализация. Если чужой полезет не в свой отсек – моментально появится сержант-инструктор. Но… Сержанты их так выматывают за день, что ночью дурных мыслей не возникает.

– А русские девочки есть?

– Была у нас Наталья Воробьева. Из Сибири. Это один из моих любимых солдат. Ее мать познакомилась с американцем, вышла замуж и приехала в США. Дочь, Наталья, за год выучила английский и в семнадцать лет поступила в армию. Она была здесь лучше всех. Физически, морально, умственно. Лучше мужчин. Я был поражен.

– Она на войне?

– Возможно. Боевые действия идут и в Ираке, и Афганистане. Солдаты-женщины все равно столкнутся с войной. «Калашников» – это оружие равных возможностей. Он убивает женщин насмерть с таким же успехом, как и мужчин. Поэтому и мужчины, и женщины-солдаты должны быть равными. Им требуется одинаково хорошая подготовка.

Отвечая на вопросы, зам. начальника Центра выговаривает слова, как хороший лектор. Он старательно следует английской фонетике, но! Американский говорок все-таки лезет наружу. Иногда кажется, что у полковника каша во рту. Фя-фя-фя! Это Америка, не старая добрая Англия, о которой нам так убедительно рассказывали на уроках иностранного языка в детстве, в средней школе. Там-то мы слышали классическую речь, четкое произношение, не то что в Штатах. Тут, верно, специально сокращают и упрощают слова. Скажем, в Америке не произносят «туэнти» (двадцать). Здесь «тенэ». Вот и поди пойми. Понимаете… Я не корчу из себя лингвиста. Вы возьмите нашего Петю, Петра Черемушкина. Уж он-то за годы работы в американском посольстве в Москве привык к штатовской «мове». Да и то… Короче говоря, произошел с нами тут один случай. Когда мы приземлились в Колумбии, в столице штата Южная Каролина, сунулись было за багажом. А где он? Тут нет ленты и транспортера, который имеется даже у нас в Когалыме. Здесь чемоданы просто выносят и ставят в угол, все по-домашнему. А как узнать, где наш угол, где чемоданы? Табло отсутствует. Роль доски для объявлений выполняет черный, толстый-претолстый сотрудник аэропорта. Он сидит за столом, обтянутый форменным кителем, и потеет. Перед ними микрофон на стойке, и этот товарищ время от времени выдает сиплым голосом информацию, которая, искаженная динамиками, еле слышна. Услышав его звуки, Петя принимает охотничью стойку и поднимает палец вверх.

– Тихо! Вроде наш рейс объявляют, где багаж брать.

Петя слушает, слушает… Потом обмякает и беспомощно разводит руками:

– Не понимаю, что он там говорит!

Я начинаю нервничать:

– Петь, может, подойдешь, лично спросишь?

Петр покладистый и уютный. Он идет, спрашивает и возвращается с искаженным лицом.

– Вообще непонятно, что он там говорит. У него акцент этот, южный, негритянский!

– Афроамериканский!

– Ну да.

И тут мы слышим внятную русскую речь:

– Нашел!!!

Дуплич, пока мы вели переговоры, бродил по залам и наткнулся на наши шмотки. Вот вам и язык, который до Киева не всегда доведет. Но до Форт Джексона точно!

Тонна бумаги на каждого солдата

Оказывается, мы проехали в Форт Джексон через особый контрольно-пропускной пункт, для начальства. Теперь мы стоим у так называемых солдатских ворот. Сюда стекаются новобранцы. Над входом каменный козырек и большой, если хотите, гигантский лозунг: «Добро пожаловать в армию Соединенных Штатов Америки». Капает дождь. Под козырьком – полроты солдат. Они застыли, расставив ноги на ширине плеч и заложив руки за спину. Лысые, бледные, многие в очках. И… большинство – женщины. Есть самые настоящие, одетые в камуфляж дети. У очкариков оправы линз одинаковые – коричневые и широкие. Ого, они первый день в армии, а им уже успели подобрать однообразные «ставни», ну, в смысле очки. Я замечаю, что афроамериканцы держатся в строю более уверенно, чем белые: взгляд наглый, кепи козырьком на носу. Черных в армии США тринадцать процентов, чуть больше, чем латиносов. Остальные белые. Китайцев-корейцев совсем мало. Кстати, общество американское в этническом смысле существует в тех же пропорциях.

Вышагивающие вдоль строя чернокожие сержанты (один мужчина и две дамы) втолковывают новобранцам что-то типа: «Вы теперь единое целое, вы теперь один организм…» Сержанты в жестких ковбойских шляпах, обтянутых прозрачным целлофаном. От сырости.

Чертов дождь стучит по шляпам, я это слышу. Он стучит и по чехлу нашей камеры. Погода грозит лишить нас «картинки». Виталик торопится, хватает кадры один за другим.

Солдаты напряжены, взгляды их насторожены. Естественно! Вы добровольцы, ребята, сами выбрали службу. Могли сидеть себе в баре, потягивать ром с колой. А теперь вот кто ж знает, что с вами завтра случится. Контракт контрактом, но пуля – дура. Да и штык (я бы поспорил с генералиссимусом Суворовым) не умнее. Америка воюет в Ираке, воюет в Афганистане, гробы возвращаются и во Флориду, и в Техас, и в тот же Нью-Йорк, из которого мы сюда прилетели.

Мимо нас гуськом снуют группы людей в одинаковых светло-серых спортивных костюмах, кроссовках и в пятнистых накидках. Каждый тащит, прижавши к груди, большую черную квадратную пластиковую корзину. Обмундирование, видимо. Ребята идут со склада. Ребята и девчата. Женского пола в Форт Джексоне действительно хоть отбавляй. Конкретно в этой крепости их более сорока процентов обучающихся. Женская сила!!!

Мы стоим под дождем, а мимо нас маршируют все новые группы. Теперь они бредут с закинутыми за плечи зелеными матерчатыми цилиндрическими баулами. Нет, ну точно со склада.

Группы ведут сержанты в шортах, серых майках с надписью «Army» и со свитками списков в руках. Один из сержантов, хлопая в ладоши, громко кричит: «Quickly-quickly-quicklyyyyyyy!!!!!» (Быстро-быстро-быстрооооо!) Все это для проформы. Все как шли быстро, так и идут. Шлепают мимо плаката с вызывающей надписью: «Через эти ворота проходят величайшие в мире солдаты». Хммм…

Вижу, что американские армейские пропагандисты мало чем отличаются от российских. Вот только у нас в гарнизонах везде висят портреты конкретных величайших солдат мира, ставших величайшими полководцами: Невский, Донской, Кутузов, Ушаков, Нахимов, Паскевич, Скобелев, Ермолов, Суворов, Жуков, Василевский, Рокоссовский… И за каждым – конкретные победы. Не в стычках мелких с индейцами, а в сражениях и в больших войнах. А тут, в Штатах, господа новобранцы, верьте на слово! Хотя… Чего спорить, великие солдаты – так великие. Простите, даже величайшие.

Кстати, средний возраст американского солдата – от семнадцати до двадцати семи лет. Семьдесят пять процентов из них окончили среднюю школу. Остальные приходят служить, бросив университет. Лишь один процент из всех – магистры или студенты старше второго курса. Вообще без образования здесь в Америке не служат. Но вот здесь, в Форт Джексоне, эти люди одинаковы. И по статусу, и по правам. И каждый из них лепит свою армейскую судьбу самостоятельно. Пойдет служба, смогут они к ней приспособиться – будут и звания, и награды. Нет – так нет.

Я замечаю – к нам движется Фондакаро. Полковник не сухопар, как мне показалось при первой встрече. Под камуфляжем бугрятся мускулы. Он улыбается и четко прикладывает ладонь параллельно земле большим пальцем к кокарде.

– Приветствую вас, мистер Сладков.

– Здравия желаю, товарищ полковник.

– Ну что, пойдемте в казармы?

– Пойдемте…

Нас пропускают в фойе кирпичного барака. Я так понимаю, это помещение для совсем молодых. Так называемый «батальон приема». Я ожидаю увидеть спальное помещение с кроватями. Но нас ждут ряды полированных деревянных лавок. Кругом по стенам стенды с информацией. Четко сказано, что новобранцам предстоит пройти в их первые четыре часа службы в армии, в первый день, во второй, третий, четвертый. Все дос-ко-наль-но! До миллиметра.

И есть еще один стенд. С заглавием: «Победа начинается здесь».

Солдатские заповеди:

– я член команды

– я защищаю народ Америки

Дух воина:

– я всегда буду первым

– я никогда не смирюсь с поражением

– я буду стремиться к совершенству

– я никогда не брошу друга в беде

Да, тут и наши комиссары позавидуют. Здесь пропаганда настырная и всепроникающая. Почище нашей будет.

Слышится громкое шуршание. Помещение моментально заполняет пятнистая толпа. Новобранцы рассаживаются, снимают накидки, остаются в черных шортах и серых майках все с той же надписью «Army». Фондакаро объясняет:

– В первые четыре часа молодежь инструктируют по поводу формы одежды, выдают спортивные костюмы и распределяют по учебным ротам. Потом поздний ужин, сон. Все. А вообще им дают четыре дня, чтоб освоиться в армии. Их первая задача – выучить знаки различия, воинские звания, строевые команды и военные песни.

Новобранцы, беззвучно шевеля губами, листают какие-то пухлые блокноты. Фондакаро кивает – это солдатские книжки – и продолжает:

– Им объясняют, что можно и чего нельзя.

– А чего нельзя?

– Запрещены фальшивые деньги, еда, вода, лекарство, жвачка. Карточки родных тоже запрещены. Они приравниваются к порнографии. Американского солдата ничто не должно отвлекать от службы, особенно в первые дни.

– А почему вода? Зачем ее-то запрещают?

– Разрешена только та, что выдают. Видите, у каждого фляга, из нее и пьют.

Да… Наш новобранец мечется по казарме в первые дни, как мышь по амбару.

Его сажают на стул лишь для того, чтоб подшить свежий подворотничок и написать письмо домой. Все. Американские солдаты… И кормят их от пуза, и двигаются они неспешно, их особенно не гоняют, не расстраивают. И вот сейчас гляжу я, как сидят они и учат. Бог мой, одни бабы! Черные и белые. Перед каждой на лавочке накидка свернутая и фляга пластмассовая. И набитый до отказа баул. Стоп-стоп! Это же отдельная команда, женская. А я-то смотрю… Встают, уходят. Заходят одни мужики. Садятся, учат, уходят. Круговорот.

И мы тоже уходим в другое здание. Теперь это офис. Столы, компьютеры, гражданский персонал. Сюда новобранцев заводят по одному. Опрашивают: где родился, где крестился. Кто папа, кто мама, где брат, есть ли еще родственники, какие, кто где из почивших похоронен. Все подробнейшим образом записывают.

В общем, заполняют личные дела. Заодно оформляют страховку. Если американский солдат отдает жизнь Америке – семье выплачивают двести пятьдесят тысяч долларов США. Нехило.

Фондакаро вытягивает из портмоне банковскую карточку и проводит пальцем по штрих-коду.

– Вот мое личное дело.

– Где?

Я не могу понять, о чем он. Личное дело – это такая толстая папка со всем твоим прошлым: характеристиками, справками о ранениях, наградными листами и т. д. и т. п. Это такая папка, которая путешествует за тобой по всем гарнизонам. Скажем, переводят тебя из Владивостока в Калининград. И вот идееееет за тобой личное дело, мееедлеееннооо! Тебе уже пора майора получать, а по документам ты все еще лейтенант. Тебе увольняться уже пора, а по документам ты, наконец, майор. А у американцев, ты погляди, все в карточке, и ее-то Фондакаро вертит в руках.

– Здесь есть специальный компьютерный чип, в котором все, от группы крови до биографий членов семьи. На карточке указаны звание, начало действия карточки и срок окончания. А на обратной стороне есть штрих-код, который может расшифровать только специальная машина. Это не секретная информация.

Заканчивая свой «спич», полковник щелкает пальцами и поднимает кулак вверх. Ему явно нравится рассказывать об американских достижениях. И я его понимаю. Армия США обрастает в моем сознании отдельными образами. И карточка теперь – один из этих образов, как и сытная столовая, и зеленый газон, по которому можно ходить. Я начинаю осознавать, какая это Машина, какая мощная система, созданная годами, не знающая дефицита средств, не загоняемая правительством в угол. Машина, о которой Государство помнит всегда, каждый день, а не только в начале очередной войны. Эх, славяне… Будут ли когда-то преобразования и у нас?

Новобранцы все заходят и заходят в этот офис. Неспешно садятся, ставят рядом неизменную пластмассовую флягу с выданной водой и тихим, стеснительным голосом рассказывают о себе. Бравые тетки-афроамериканки (язык можно сломать) громко переспрашивают их (А?! Джон?! Эу! Джек! Сорри!!!) и стучат по клавишам. Солдаты что-то подписывают. Один лист, второй, третий… С одной стороны, для нас, для телевизионщиков, эта процедура неинтересна. Лучше в поле снимать, где все горит и дымится. Но! Рутина – это занятие, которое главенствует в армии. В любой. У нас всякие караулы, наряды, инструктажи, парко-хозяйственные дни и т. д. Здесь – писанина. Вновь прибывшие только и знают, что заполняют какие-то листки, сообщают под диктовку о себе всякие мелочи, вплоть до былых детских страхов. И все время что-то подписывают. Это хорошо. Лучше все отношения с этой Машиной выяснить перед плаванием, «на берегу». Чтоб потом ни у тебя не было вопросов к Государству, ни у Государства к тебе. Кроме того, имея нужные данные, командирам всегда легче работать со своими людьми. А если данные правдивые и подробные – вообще прелесть.

Да, забыл вам сообщить. По существующим здесь правилам в первые четыре дня новобранцам дважды выплачивают деньги. Два раза. Аккуратно, шаг за шагом, здесь формируют у начинающих позитивные впечатления от армии, в которую они попали.

Будьте добры на подиум!

Мы проходим длинными наклонными коридорами. По таким тачки легко катать. Ступеней здесь я почему-то не вижу. Стив Фондакаро ведет нас и рассказывает.

– В «батальоне приема», официально он называется «рецепционный батальон», в нем новичков держат четыре дня. Вот!

Полковник останавливается у большого стенда. На нем расписание.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ.

Медосмотр, личное время, выдача зарплаты.

ВТОРОЙ ДЕНЬ.

Парикмахерская, переодевание, посещение военного магазина, инструктаж по технике безопасности.

ТРЕТИЙ ДЕНЬ.

Выдача удостоверений и выплата положенных бонусов.

ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ.

Оценка поведения, прививки и фотографирование, прибытие в место базовой подготовки.

Фондакаро продолжает:

– Потом, уже немного ознакомившись с армией, они проходят три фазы подготовки. Первая фаза – так называемая «смена мозгов». Мы превращаем этих гражданских людей в военных. Это самое тяжелое. Стресс. Психологический и физический.

– А мы-то куда идем?

Фондакаро улыбается.

– Сейчас увидите.

Коридоры становятся уже. У первых попавшихся нам стеклянных дверей – солдат (женщина), руки за спину, ноги на ширине плеч. За солдатом вырастает сержант. Как и положено, большой и черный. Он абсолютно нам не удивляется, что, напротив, удивляет меня. Ведь полковник, как это водится во время работы в наших воинских частях, никому не звонил по телефону и громко не объяснял, что сейчас придут телевизионщики, им надо что-то показать. Мы просто идем за черным сержантом, который перед этим говорит нам:

– О’кей! Прошу вас!

И мы попадаем… на огромный вещевой склад. Или, по-казенному, «первоначальный пункт одежды и амуниции». Короче, форма. Берцы, парадка, камуфляж. Рубашки, туфли, фуражки. Майки, носки, кроссовки. Короче, «остров сокровищ» в переводе на советский армейский сленг. Сотни три новобранцев стоят в ряд, спиной к проходу и лицом к прилавку, а за прилавком высятся стеллажи. А на складе (о чудо!) – тишина. Ни сутолоки, ни гомона. Я слышу лишь шуршащие лопасти больших вентиляторов. Никто ни на кого не орет, никто никого не пинает. Вдоль стены растянут баннер:

«Скоро ты станешь солдатом, одетым лучше всех в мире».

Вот тут я верю. Во всяком случае, дома, в моей альма-матер, положив руку на сердце, мало кто с этим поспорит.

Первое, что здесь дают, – зеленую парадную форму сухопутных войск США. Ее называют – форма класса «А». Для каждодневного ношения дают камуфляж.

Мундиры новобранцев непривычно пусты. Ни значочка. Со временем их предплечья обрастут шевронами, а грудь зарастет «фруктовым салатом». В армии США к различным знакам отличия относятся очень внимательно и дают их чуть ли не за каждый чих. Зная, что за награды, можно многое рассказать об их кавалерах.

Это же касается и знаков различий, обозначений. Например, все военнослужащие армии США носят шевроны своего родного полка на левом рукаве. Но! Если ты когда-либо на войне был прикомандирован к какой-нибудь другой части, ты носишь на правом рукаве и ее шеврон. Получается: слева ты – танкист, а справа – разведчик. Есть и неформальные знаки. Бывшего десантника, переведенного в пехоту, можно всегда опознать по заправленным в берцы камуфляжным брюкам. Это как бы намек: мол, «я каждую секунду готов вновь десантироваться с парашютом».

Награды военные – как и у нас, так и у американцев – есть федеральные и ведомственные, так называемые «министерки». Если награждают каким-то знаком вашу часть, то эмблемка этой награды обязательно есть на мундире каждого солдата. Ну, можете представить, награждают, скажем, ваш полк орденом Кутузова, и автоматически изображение этого ордена попадает вам на мундир.

Если вам вручают один и потом, позже, еще такой же – американские военные этот второй не носят, а прикрепляют маленький значок повторного награждения.

Что касается набора планок – «фруктового салата». В армии США существуют медали без лент и колодок и, наоборот, колодки без медалей. Или то и другое вместе, как у нас. Высшая военная награда – медаль Почета. Причем они бывают разные. У летчиков, моряков и пехотинцев она своя. В оформлении представления к этой медали обязательно участвует какой-нибудь конгрессмен. Наградили этой медалью? Получите десять процентов к пенсии. Это в случае, если у вас сумма надбавок не превышает семидесяти пяти процентов.

На складе американские новобранцы, как муравьи, знают свой путь. В руках у каждого пришедшего «бумагодержатель», на нем листок с перечнем элементов формы одежды и ручка. Получают, меряют, кладут в баул и двигают дальше, не забывая пометить этот шаг в своем листочке. Господа кладовщики ходят в светло-серых бейсболках, в такого же цвета шортах и в белых тужурках со звездно-полосатым флагом на правом плече. Они задают новобранцам вопросы (ну, конечно, уточняют размер), отходят к стеллажам, вытаскивают из коробок нужный предмет и дают мерить. Я уверен, здесь не услышишь такого знакомого диалога:

– Братан, нет твоего размера, зайди позже!

– Ну товарищ прапорщик…

– Что, мало? Вон, видишь, а тому велико! Возьмите и поменяйтесь, не пудрите мне мозги!

Одна группа разом надевает рубашки от парадно-выходной формы. Кладовщик, двигаясь вдоль прилавка, проверяет, хорошо ли они сидят, дергает за рукава, плечи, воротнички. Все как в дорогом бутике. Натягивает каждому на голову черный берет с синей эмблемой.

Провожающий нас сержант поясняет:

– У нас есть специальная машина, которая вычисляет размеры. Сканирует тело новичка и сообщает его параметры. Подбирать форму для них совсем не сложно.

– А что сложно?

Сержант жует губами, подбирая слова.

– Они же бегают. И питаются они совсем не так, как дома. Худеют. И форма быстро становится велика. Но! У каждого молодого солдата есть полгода, чтоб поменять ботинки. И год, чтоб поменять форму. Есть тут у нас и другие тонкости, вам покажут.

Тонкости… Да тут другая планета! Цивилизация другая. Допустим, туфли парадные. Они лаковые. Их не надо дрючить щеткой с кремом. Протер тряпочкой и шагай. Если стали велики или малы – поменяют. А вообще, весь комплект выдаваемой формы стоит тысячу двести баксов. Первый раз ее выдают бесплатно.

А потом перечисляют деньги на поддержание гардероба. Иди сам и покупай. Но это только для солдат. Офицеры таких надбавок не получают. Правительство, как мне сказали, и так им достаточно платит.

– Что-то женщин я здесь не вижу…

Сержант подводит меня к нарисованной на полу жирной черте. Вдоль нее надпись:

– «Мужчинам за эту линию переступать запрещено!»

Один из кладовщиков собирается было ее пересечь. Сержант резко хватает его за рукав. И кричит женщине-коллеге на той стороне:

– Эй! А ну гоните его отсюда!

А мне сержант вдруг заговорщицки подмигивает и манит за собой на женскую половину.

– У них тут свое отделение. Поглядите.

Здесь все еще больше похоже на гражданский салон. Солдаты-женщины надевают форму и по очереди выходят на самый настоящий подиум. Кладовщицы придирчиво осматривают их, дергают, оглаживают… А вот жюри так называемое – сплошь мужики. Они сидят в ряд, то и дело покачивают головами или отрицательно ими крутят.

Соседний зал – гигантская (вы привыкли уже к этому прилагательному?) пошивочная мастерская. Сотня швей и швейных машинок. Обтянутые камуфляжной тканью столы завалены парадной формой. Уже готовые брюки и кителя распарывают и ушивают по проведенным меловым линиям, отхватывая приличные куски одежды. Сержант показывает на это своей пятерней:

– За первые полгода службы мы дважды ушиваем своим солдатам форму «А». Они бегают, худеют, а мы ушиваем.

И опять на стене лозунг: «Победа начинается здесь!» У нас в авиации залог успеха сформулирован немного по-другому: «Победа в воздухе куется на земле!»

А мы тем временем идем на завтрак. На первый в жизни для этих новобранцев солдатский ланч.

Столовая. Вереница вновь прибывших, одетых в спортивные майки и шорты. У каждого поднос. Выбора блюд нет. Есть типовой набор. Фастфуд. Рис, картошка, мясо (что-то типа котлеты), немного творога, хлеб ломтями и компот. Ну, еще салат из маринованной кукурузы, моркови и зеленой фасоли. Есть и кусочек торта с кремом. Этот рацион принят для солдат армии США по всему миру. На столах соль, перец и острый кетчуп. Впрочем, окончательное меню в каждой конкретной части определяет специальный сержант. Здесь вообще за многое отвечают сержанты и гражданские специалисты. Так дешевле и эффективнее. А вот руководит столовой офицер. Кстати, в Форт Джексоне лимит военных должностей. Караулов и патрулей здесь нет, внешний периметр базы охраняет обычная полиция.

Мы едим вместе со всеми. Ну что… Съедобно. Да что там, вкусно даже. Выходим. А по длинным наклонным коридорам все шагают и шагают солдаты армии США. Машина работает.

«Сыр да печенье, твою мать!»

Итак. Форт Джексон, город Колумбия, штат Южная Каролина. Учебно-боевой мегаполис, если можно так сказать. Одна тысяча зданий. Двести пятьдесят километров асфальтированных дорог, не считая грунтовых. Тридцать пять учебных центров по разным военным специальностям. Сто тридцать пять (вдумайтесь) собранных в одном месте полигонов. Сто тридцать два квадратных километра, это почти наша Тула или Кострома. Девять тысяч военнослужащих плюс их семьи. Занимательные цифры, правда? Гигантские, как я уже много раз повторял.

И вот мы следуем за призывниками. У них первая фаза подготовки. Задача сержантов – в течение трех недель заменить им гражданское сознание на военное.

Я, вообще-то, сомневаюсь, что такое сделать возможно. Вернее, с такой скоростью.

Ведь гражданский человек становится военным раз и навсегда. На всю оставшуюся жизнь. До гроба. Это уже иная философия. Как говорят американцы: «Каждую вещь можно сделать тремя способами. Плохо, хорошо и по-военному». Почему все это до гроба? Да потому что настоящего военного уже обратно в гражданского не переделать. Он всегда будет исповедовать армейские принципы, особенно там, где не знает, как поступить. Казарменные шаблоны – они костенеют в мозгу навечно. Хорошо это, плохо… Да я не знаю. Для меня хорошо. Наверное, потому, что я сам бывший военный.

Тем не менее. Наблюдаем. Первая в жизни американских новобранцев физическая зарядка. Начали!!!

Темень. Вдруг внезапно Форт наполняется людьми. Они пересекают пространство в разных направлениях, длинными колоннами в затылок друг другу по одному. Тысячи светлячков, то есть эмблем-отражателей, закрепленных на шортах. Тысячи скатанных полиуретановых ковриков, зажатых под мышками. Сотни регулировщиков, которые, выбегая на перекрестки, машут светящимися матовыми лампами-жезлами, указывая колоннам, куда идти. Форма одежды – майки и шорты. На ногах кроссовки. На спине буква «А» – стилизованный бренд армии (Сухопутных войск) США. Военной формы и сапог на зарядке быть не должно – так когда-то решило Медицинское управление армии. Аргумент: сапоги во время бега наносят вред хрящам и суставам. И такая форма принята для зарядки уже двадцать лет для армии США.

В этих колоннах-группах тянут песни-кричалки. Всякие. Разобрать слова в общей голосовой какофонии невозможно. Но это хоровое бормотание задает темп.

У нас в Российской армии надрывается только сержант: «Раз! Раз! Раз-два-три!» А здесь вот стихи хором читают. Что-то типа «От тайги до Британских морей Красная армия всех сильней!» Здесь это вот так выглядит:

From the East to the West! US Army is the best!

(От Востока до Запада армия США лучшая!)

Кричалки эти – изобретение американское. Здесь не только ритм, это и патриотическая инъекция, и объединяющий фактор. Говорят, в сорок четвертом году солдат со сложной фамилией Дакворта, шагая в строю, взял да и запел себе под нос что-то типа современной кричалки. И тогда все взяли ногу. Так и повелось. Теперь вот весь Форт Джексон на ходу жжет речитативом. Идут, потеют, поют. Сержанты – громче всех, с переливами, «по-тирольски». Офицеры не при делах, они, выражаясь образно, наблюдают за процессами «с бугорка, сидя на барабане, как наполеоны». Сержанты-женщины командуют так же громко, как мужчины, однако срываясь на писк.

Петр Черёмушкин, воспитанный, интеллигентный человек, стоически переживает все трудности, которые на него выпали: подъем ни свет ни заря и путешествие по темной крепости.

– Где-то тут должен быть сержант… А, вот он!

Появляется человек-гора. Узкоплечий, огромный и черный. Но даже его узкие плечи шире моих. Он представляется:

– Главный сержант роты Смит! Альберт Смит.

Смит улыбается. Он – сама любезность. Он говорит с нами приторным голосом. Как будто намазывает джем на булку.

– Доброе утро (улыбка).

– Доброе…

И вдруг я слышу звериный рык:

– Вы что здесь делаете?!! А ну ко мне!!!

Это уже не нам. Главный сержант Смит держит огромными лапами двух детей-новобранцев.

– Мы заблудиииились…

– Марш в строй!!!

Сержант запросто перекрывает луженой глоткой весь окружающий нас бедлам. И снова поворачивается к нам с лукавой улыбкой:

– Это утренняя зарядка. Она проводится в одно и то же время по одной и той же программе по всей Америке. В армии, я имею в виду.

Окружающие вдруг перестают идти. По всему лагерю. В один момент. То есть сначала они маршируют на месте. Потом замирают. Каждая группа оказывается рядом с деревянным помостом темно-коричневого цвета. Их море повсюду, этих помостов. Регулировщики кладут на траву свои жезлы-лампочки. А новобранцы, голося «Аааааааа!!!!!!», растягиваются на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Потом поворачиваются на сорок пять градусов, и снова растягиваются, и снова кричат. Этот ор стоит над всем Форт Джексоном. От него можно оглохнуть. Что это? Объединение? Метод завести толпу? Мотивировать, заставить заниматься с полной отдачей? Я вспомнил, как еще в Нью-Йорке сержант Берд сетовал:

– Все у нас есть, вот только с мотивацией сложновато. В армии нужен мотив!

Желание! Победить! Быть первым! Гражданская среда таких качеств не воспитывает, не дает.

Новобранцы докрикивают свое и расстилают коврики на бескрайнем газоне. И суетно принимают стойку «смирно». Они возвышаются, словно статуи, в темноте, под скудными лучами редких прожекторов. И тут же опять начинают кричать: «Десять! Девять! Восемь!.. Одиииин!» Боже, когда же они начнут упражняться? Так и до завтрака докричаться можно.

На помост ловко вскакивает сержант-инструктор. Он двигается, как механический человечек. Громкий голос его звучит как сквозь мегафон:

– Добррррое утррро!!!

Новобранцы, отвечая, стараются кричать изо всех сил (доминируют девичьи голоса).

– Доброе утро, сержант инструктоооооорррр!!!

– Сейчас мы будем выполнять старые добрые упражнения! Вы готовы?!!

– Да, сержант-инструктооооооррррр!

Все это так похоже на концерт, где исполнители увлекают толпу, уговаривая хлопать и подпевать. Сержант продолжает:

– Будем бегать группами. Ваша задача – не отставать и сто процентов должны вернуться после бега назад.

– Да, сержант-инструктооооооррррр!

– Приготовиться! Нааааачали!!!

Новобранцы вдруг завыли хором:

– I want to kill somebody! Ааа!!!!!!!!

Как вам девиз? Дословно – «Я б убил кого-нибудь!» Причем в этом случае все больше слышатся мужские голоса. Да, и никто никуда не бежит. Начинаются «morning exercises» – утренние упражнения. Фитнес-сержант нараспев командует, все дружно, широко раскрывая рты, вторят, то поднимая руки вверх, то нагибаясь. Он снова командует, они опять кричат что-то. И теперь громче всех дамы. В общем, не занятия, а одни вопли. Так мы встречаем рассвет.

Наконец все построились в шеренги и начались легкоатлетические упражнения: бег с высоким подниманием бедра, с захлестыванием голени и так далее. Девяносто процентов стоят, десять бегут. Эх… Видели бы вы, товарищи американцы, нашу зарядку в Российской армии. У нас дома никто никого не уговаривает. Сержант рыкнул, и все побежали. Не приведи господь кто отстанет. Так и будет бегать до обеда, пока не упадет.

Альберт Смит, сержант-гора, опять на наших глазах вычислил нарушителей. Он манит их к себе, пришептывая: «Cюда, сюда». И вдруг рычит:

– Что вы делаете??!!

Перед ним, пытаясь максимально уменьшиться в габаритах, дрожат две бледнолицые воины-дамы. Даже не дамы, а девочки. И у них на глазах слезы.

– Мы…

– Что?!!

– Мы… Я делала физические упражнения и упала… Кажется, подвернула ногу…

– Ты?!?! А ты???

– Тоже упала…

Они по-настоящему плачут. Сержант Смит мгновенно стихает. Он шипит едва слышно. Он указывает попавшимся новобранцам на строй пальцем, похожим на батон докторской колбасы. Его слова похожи на заклинания.

– Идиииитеее… И выкладывайтессссь… На сто процентов… И все пройдет…

Девочки, хромая, уходят. А Смит поворачивается к нам, уже с елейной улыбкой:

– Вооон капитан Винчестер. Командир нашей роты.

Подходим, здороваемся. Завязываю беседу.

– Вы давно тут?

– Четыре года. Надо обязательно пройти должность командира роты, чтоб заслужить повышение. Я уже успел послужить в Корее, в Боснии и в Форт Брегге. А до этого закончил нашу академию в Вест-Пойнте в девяносто шестом году.

Интересно-интересно… Капитан молодой. Голова у него круглая, лысая, глаза без ресниц. Альбинос. На вид ему лет двадцать пять… Ну, наверное, так и есть. Я пытаюсь его разговорить, и он не сопротивляется.

– А новобранцы? Чем они заняты?

– Они переживают так называемую красную фазу. Проходят «солдатизацию». Мы приучаем их к дисциплине. К действиям в команде. Это для них самое трудное пока.

– Ими сержанты занимаются.

– Ну да, сержанты их заставляют работать. Моя задача – не мешать.

Сержанты с новобранцами возятся днем и ночью. Если новобранец не может работать…

Капитан Винчестер подбирает слова. Потом улыбается, не разжимая губ:

– Ну, тогда он пожалеет об этом. И жизнь его станет весьма неприятной.

Вы знаете, я ему верю, этому командиру роты. Я уже понял: армия США – это асфальтоукладчик, каток. Она перемалывает людей, взбивая из душ и тел нужную армии массу. Медленно, бесстрастно, без всяких эмоций. Новобранцу сто раз все разъясняют. Он сто раз подписывает бумаги. Ему опять сто раз все разъясняют. Ну а потом все. Пеняй на себя, Джонни, если что. А сержанты… Здесь вообще планета сержантов. Есть главный сержант взвода, главный сержант роты, батальона, бригады, дивизии. У сержантов свои звания. Есть даже сержант-майор. Есть самый большой сержант армии США – советник Главнокомандующего по сержантам. Сержанты – отдельная каста, у них свое образование, свой карьерный рост, своя академия. Она, кстати, здесь же, в Форт Джексоне. Бывают такие сержанты, что и офицеры вскакивают, когда они заходят в помещение.

Зарядка идет уже целый час. Солдаты прекращают бег и возвращаются к своим коврикам. Последними газоны покидают получившие травмы. Вот тебе и трусы с кроссовками. Тут и там я вижу хромающих новобранцев. Товарищи берут «раненых» под руки и, словно с поля боя, тащат их на себе. Я уже знаю, для получивших травмы предусмотрен курс реабилитации. Не можешь выздороветь – прощай. А еще есть курсы английского языка для новобранцев-иностранцев, не успел в нужное время освоить – тоже прощай.

У ковриков начинается непонятный мне ритуал. Солдаты синхронно встают на левое колено и подносят ко рту фляги, как трубы. Прям оркестр перед «Встречным маршем». Пьют хором. Потом хором переворачивают фляги и удерживают их дном вверх. Сержанты ходят между рядами, осматривают эти литровые пластмассовые сосуды. Сержантам, оказывается, запрещено ругаться.

И они вместо «Твою мать!» то и дело азартно выкрикивают: «Сыр да печенье!», страстно делая ударение на последний слог. Я касаюсь железного плеча сержанта-горы.

– Мистер Смит, что это?

– Где?

– Фляги…

– А, это… Вода. Каждый солдат обязан в течение зарядки выпить всю флягу.

– Зачем?

Смит глядит на меня как-то по-особенному. И мне тоже хочется… То ли воду пить, то ли плакать. Но я советский офицер, я сдерживаю себя. Я мужественен. И сержант смягчается, он втолковывает мне, как юродивому:

– У нас есть перечень возможных травм, которых мы должны избежать.

Понятно? Так вот, обезвоживание – это тоже травма. Каждый должен пить, чтоб избежать этой травмы.

Он еще не заканчивает говорить, а я уже киваю головой, как при нервном тике. Эх, сержант Смит, ты, судя по всему, любого можешь уговорить.

Да… В Форт Джексоне, похоже, четко следят, чтоб вода и силы были израсходованы до последней капли. Зарядка закончена, все не мешкая расходятся по казармам. И только… Только два бойца, две те самые дамы, которые подвернули ноги… Они еще полчаса возятся на газоне: качают пресс, отжимаются, машут ногами. А фитнес-сержант, склонившись над их фигурками, выставив подбородок и потрясая рукой, что-то втолковывает этим девицам. «Сыр да печенье, твою мать!»

Черный полковник и американская мечта

«Школа набора и сохранения» – мы маршируем мимо этой огромной надписи по длиннющему коридору. На серых офисных стенах висят портреты. Какие-то белые генералы. В однообразных рамках. Чернокожие сержанты приветливо машут: «Good morning!!» Без надежды на взаимность бормочу: «Доброе утро, товарищи… Доброе-предоброе… Утро-преутро…» Не зная русского языка, сержанты все равно улыбаются. Мы лавируем по коридорам и вот оказываемся в переговорной комнате. Длинный стол, гигантские знаки армии США, бархатные знамена… Люди. Сидят торжественно, с прямыми спинами. Как коммунисты на парткомиссии в моем родном училище лет двадцать назад. Полковники. Глядят строго. Отмечу – сплошь белые. Видать, черных-то здесь «в партию» не принимают. Я, не затягивая паузу, представляюсь:

– Александр Сладков. Снимаем фильм про армию США.

Петр Черёмушкин добросовестно переводит. Не очень-то слушая меня, полковники смотрят на дверь. В ожидании. Неизвестно откуда выползший нукер, как с физзарядки – в трусах и майке, наливает чай. Из термоса. Наконец намыленная взглядами дверь открывается, появляется еще один офицер, полковник, кстати, черный (да, и такие, оказывается, здесь бывают) и абсолютно лысый.

– Полковник Матмейфер.

На правах старшего черный знакомит меня с остальными (те кивают) и, взяв в руку длинную стальную указку, похожую на шпагу, начинает рассказывать:

– Мы готовим рекрутеров и сержантов по сохранению.

– Эээ… А что такое сохранение?

Черный полковник останавливается. Ему неприятно, что я его прерываю. Но он сдержан. Он воспитан.

– Мы вам расскажем. Итак. В армию США солдат рекрутируют пять бригад, это сорок один рекрутский батальон, или двести сорок пять рекрутских рот, или тысяча шестьсот девяносто рекрутских станций.

Тут я осознаю, что толком не спал и сильно вымотался. Эти переезды… Эта статистика… Эта лекция… Я начинаю клевать носом, и… просыпаюсь от жесткого касания, словно укол шпаги! Дернувшись, я открываю глаза. Как в училище, в лекционном зале, от крика преподавателя. Перегнувшись через стол, Матмейфер тычет указкой мне в грудь. Я делаю вид, что не сплю, что весь в теме, тут же реагирую:

– Так что ж такое «сохранение»?

Полковник улыбается и грозит мне указкой.

– Сохранение… Мы обязаны уговорить солдата остаться в армии после окончания первого контракта. Сохранить его. Для армии. Мы потратили деньги на его подготовку. Нам дешевле дать ему бонус в двадцать пять тысяч долларов, чем готовить следующего.

Полковник Матмейфер улыбается так, как будто речь идет о его собственных сбережениях. Как будто его деньги, кровные, идут на подготовку солдат.

– Для этого в каждом батальоне имеется сержант «по сохранению», или, если точнее, сержант-инструктор по оставлению в армии. Для офицеров есть офицеры «по сохранению», их называют «карьерными советниками».

Пока он говорит, я вспоминаю родную армию. У нас такими советниками не пахнет. Дослужил человек контракт – его редко кто уговаривает остаться. Разве что сам ротный. Ему хорошие солдаты нужны, классные специалисты, не алкаши и не раздолбаи. А среднестатистический солдат, или «неудобный боец», т. е. хороший, честный, знающий, но упрямый, не позволяющий на себе зло срывать, – таких не просят продлить контракт. Уволился «неудобный», и бог с ним. Даром что профессионал. Какие уж тут бонусы. Или возьмите офицеров. Залетел, скажем, майор или капитан по пьянке – выгоняют. А ведь в него действительно столько денег вложено! Сколько он выстрелов из гранатомета еще курсантом сделал! А сколько патронов расстрелял из «АК»? По доллару штука. Пусть платит штраф! Или дайте ему возможность исправиться! И ведь дают! Но «сохраняют» у нас (после залета) чаще по знакомству или за денежки (вы что-нибудь слыхали о взятках?). Еще и продвинуть могут. Доказательств все эти безобразия не требуют, факты широко известны.

Я замечаю, как Матмейфер снова берет указку на изготовку. Он, как олимпиец, снова готов ткнуть меня рапирой в грудь. Но я, упреждая удар, сверлю его внимательным взглядом. Внушаю ему: «Я не сплюююю…» Черный полковник сдается и продолжает:

– Теперь о рекрутах, о специалистах набора. Мы рекрутируем солдат не только в Америке. Наши станции работают и в Германии, Японии, Южной Корее, на Аляске. Даже на Гуаме.

Гуам, Гуам… Кажется, это остров, который не входит в США, но принадлежит им. Чудно как-то… Свой-чужой остров. Ну да ладно, сильный сам придумывает себе правила, по которым играет.

– Всюду, где есть американская молодежь, вы встретите нашего рекрутера.

Интересно-интересно… И нам вот так же надо. Понаставить военкоматов в Эстонии, Латвии и Литве, в Белоруссии и Молдавии. Да и в Европе. Там же есть русская молодежь? Есть. Эмигранты, их дети, внуки. Вот и начнем их призывать в Российскую армию.

Черный полковник не уходит от темы, как я:

– Вот в этом, две тысячи четвертом году наши рекрутеры должны привлечь на службу в армию США девяносто девять тысяч двести человек. Из них в резерв – двадцать две тысячи. Остальных – в пехоту, в оркестры, в капелланы и в спецназ. Причем! – Указка Матмейфера из рапиры превращается в саблю, он рубит ею воздух. Я напрягаюсь – речь, видать, о каких-то неординарных вещах. – Наша задача – вытягивать на службу людей различных рас, из различных сфер деятельности, чтоб соблюсти баланс между армией и обществом.

Ого! Баланса они добиваются. То-то у них в армии каждый третий солдат – женщина, каждый пятый – черный или латинос. У нас дома, в России – никакого баланса. Бедные в армии, богатые с «белым билетом». Нет, я обязан быть точнее. Богатых богатыми у нас не называют – люди с достатком, обеспеченные люди. Их отпрыски не так часто служат, как дети из обычных семей. Баланс… Где он? Вот, например, кавказцев у нас в десант не берут. Есть даже специальная директива начальника Генерального штаба: «Не брать!» В Северной Осетии тут было сколотили специальную команду призывников-спортсменов (борцов, боксеров) – для службы в ВДВ. Все чин чином, проводили с оркестром в десант. А их вместо ВДВ отправили в стройбат. И что? Сбежали борцы-боксеры домой и айда штурмовать военкомат. Еле спасли комиссаров от суда Линча. Вот вам и баланс. А сама наша армия – она как была рабоче-крестьянской, так и остается. Интеллигенции среди солдат – минимум. В основном простые российские парни. Однажды мы снимали в Твери сюжет о призыве. Ходили с военным комиссаром по квартирам призывников, а комиссар мне и говорит:

– Обрати внимание, клиенты наши живут только на первом этаже и на последнем.

– Что это значит?

– Социальный статус. Их папам-мамам, когда давали квартиру, не разрешали выбирать этаж. Сначала начальникам жилье досталось, потом друзьям начальников. А простым семьям выпали самые немодные и неудобные этажи, то есть первый и последний. Вот и у детей в этих семьях выбора нет, идти в армию или не идти. Ни «отмазаться», ни откупиться.

– Mister Sladkov!

– I listen! Listen! Да слушаю я…

Черный военком, ну, то есть полковник, машет указкой и продолжает лекцию, предназначенную сугубо для меня. Лекцию о военных комиссарах США.

– Средний возраст американского сержанта-рекрутера – тридцать один год. Средняя выслуга – двенадцать лет. Конкурс на эту службу – десять человек на место.

Ага. У нас в военкоматы тоже конкурс. Нет, бывает, переводят мужиков по ранению или по везению. Хотя там такая… Не служба, а работа. А в США, видите ли… Стоп! И тут меня полковник удивляет. В очередной раз. Оказывается, в рекрутеры здесь отправляют не до конца службы, не навечно.

– Каждый рекрутер служит на станции три года, а потом его снова отправляют в войска. Обновить опыт, продвинуться по службе. А потом мы еще смотрим, возвращать его обратно или нет. Аттестацию надо проходить. Прошел? И вот ты снова рекрутер. И у тебя самого уже в подчинении другие рекрутеры. Каждый из которых имеет план. Каждый должен набирать на службу четырех новых солдат в месяц.

Так-так-так. Здесь еще есть вояки. Резервисты. Не служат, сидят дома. Но льготами пользуются. Магазины со сниженными ценами, все такое…

– А вот резервисты есть у вас…

Таких людей набирают отдельные специалисты. Их заманивают в резерв. Для них есть свои уговоры. К примеру: «А давайте вы присягу примете, а в армию не пойдете, а? И льготы вам, и специальные тренировки. Побегаете, постреляете на полигоне раз в месяц, и все. Но вот если война, уж тогда придется служить».

Если война… Так у Америки всегда война. Сейчас в Афганистане они воюют.

В Ираке. Скажем, парень только в резервисты попал, еще и в магазин со скидками сгонять не успел, и тут бац – в Багдад, в Кандагар или Фаллуджу. А там и до «дембеля» под звездно-полосатым флагом недалеко. В железном ящике. Стоп-стоп, что-то я ушел мыслями вбок. Не отвлекаться!

– Я так понял, резервистов, которые людей вербуют для армии, вы по особой программе готовите?

– У нас в Форт Джексоне есть академия. Вы в ней находитесь. На кафедре рекрутирования четыре офицера: полковник, подполковник и два капитана.

Пройдемте!

Тоже мне, академия. У нас академия – две тысячи полковников и пять тысяч слушателей. Хотя стоп… Может, мы и зря столько народу готовим в России? В наших академиях поучатся они и разбегаются как тараканы по сторонам после выпуска. Зачем ехать в Сибирь, если можно в Москве остаться? Например, поступить в адъюнктуру и писать диссертацию два года? На секретную тему. «Поза часового в карауле». Другие выпускники? Да у кого какие возможности и связи. Кто военпредом на завод, болты считать, чтоб гражданские производители армию не нае… Простите, не обманывали. Они, военпреды, и форму-то не носят. Кому повезет, могут протиснуться в военкомат. Служба – не бей лежачего: отправляй себе в армию того, кто сам пришел или кого удалось поймать с милицией на вокзале. А кто из выпускников наших военных академий на гражданку уходит, в бизнес или в народное хозяйство. В середине девяностых вообще половину выпускников «в никуда» отправляли. Учили-учили, а потом: «Пошел отсюда!» Представляете? Иди сам ищи, где служить. Не найдешь – мы тебя пристроим. Летчиков переводили в танкисты, топографов – в артиллеристы, ну и так далее… Сегодня наши российские военные академии выпускают десятки тысяч человек, а до настоящей службы из них доезжают процентов семьдесят. Здесь же, в Америке, армия обучает в академии только Его! Конкретно нужного для службы человека.

Нет, у нас, справедливости ради надо сказать, большинство офицеров после академии безропотно отдаются в руки судьбы. Сибирь? Сибирь. Кавказ? Кавказ. И берут папы-майоры, подполковники в руки большие чемоданы и едут, куда Родина прикажет. А за ними жены, с чемоданчиками поменьше, едут как за декабристами, побросав работу на прежнем месте, а за женами дети – в восьмую по счету школу, после семи предыдущих переездов. У нас служат не за что-то, не за какие-то бонусы, а несмотря ни на что. Поэтому у нас ДРУГАЯ армия.

В США – Его Величество контракт, там все «чики-пуки». Офицер знает свою судьбу лучше гадалки на вокзале. Куда он поедет, кем будет служить и куда после этого поедет и кем будет там. Все известно.

Мы допиваем в кабинете чай и отправляемся в путешествие по академии.

Надо признаться, я не нахожу в ней ничего героического. Нет, порядок кругом, стерильность офисная, светлые аудитории. Заходим в первую попавшуюся, там – человек пятьдесят. Рубашки, брюки, галстуки. У каждого колодок наградных, как у ветеранов Звездных войн. Черный полковник приветствует подопечных, и они, рекрутеры, орут в ответ еще громче новобранцев на физзарядке. Он, словно играясь, кидает им какой-то лозунг, они опять орут. Да что ж такое… Если перевести их вопли дословно, получается сухо и протокольно, вот так: «Мы! Делаем свое дело! Чтоб сформировать армию! Где и один в поле воин!!!» Боже, как они любят кричать…

Высокий, широкоплече-образцовый сержант, словно из голливудского боевика, начинает свой урок. Петр Черёмушкин переводит мне его тихонько в ухо. И знаете, я нахожу его спич весьма интересным. Сержант заколачивает свои слова каждому прямо в лоб:

– Армия! Гордится! Тем! Что дает человеку! Раскрыться! Полностью! Вы не поступили в университет?! Денег нет? Пожалуйте к нам! Мы дадим вам деньги! Воображение не должно вас ограничивать!

О, Мастер. Вот как надо. Если б мне наш военком так пел в родном Щелковском военкомате… Я бы вообще оделся и вооружился на свои деньги и сам себе купил билет. Прямо в Афганистан. Но это impossible!!! Невозможно! Наш военкомат не машина уговоров. Это машина по захвату призывной массы. Машина простейшая, как винтовка Мосина. В нее попадаешь, как на тот свет, бесповоротно и, самое главное, добровольно. Как в клейкую ленту, если муху иметь в виду. Никто тебя не уговаривает. Только сообщает: «Вы должны отдать священный долг нашей Родине». И попробуй не отдать. А здесь, в Америке, вон какие небылицы людям чешут. Андерсон и братья Гримм, сказочники, умерли бы от зависти. Так выдумывать. Да что там… Сам Лукьяненко и Бекмамбетов со своим «Ночным дозором» не прошли бы мимо, сразу бы экранизировали. Преподаватель вторит моим мыслям.

– Вы хотите быть астронавтом? Пожалуйста! У нас есть специальная программа астронавтов для солдат армии США. Давайте! И у нас уже есть астронавты – бывшие солдаты армии США! Вы хотите быть врачом? Да я только что направил на учебу молодого сержанта в Университет Южной Каролины, на четыре года бесплатного обучения. И он получит диплом врача! И вернется служить врачом!

Теперь мне эта речь напоминает американскую проповедь. У нас по телеку в начале девяностых много таких проповедей показывали. Янки-батюшки, в пиджаках и галстуках, уговаривали толпу любить Бога. А здесь… Вставляй только вместо слова «Бог» – «армия США», и порядок. А голливудский сержант все не унимается:

– Кем вы хотите быть? Юристом? У нас есть программы для подготовки юристов. Хотите участвовать в специальных операциях? Тогда вам в спецназ! У нас есть такая программа! Хотите быть водителем-дальнобойщиком? Ученым-профессором? Водопроводчиком? Армия научит вас! Она заплатит за обучение! Мы лучше любой фирмы в Соединенных Штатах! Если вы хотите куда-то попасть, мы вас доставим туда! Сделать это не всегда легко. Вы должны соответствовать стандартам. Все зависит от вас.

Во как. Ни отрезать, ни пришить. Пожалуй, этот парень сделал бы у нас в российской политике карьеру. Хотя… Были уже у нас такие сказочники. Помните, «К двухтысячному году каждая семья будет иметь свою квартиру!» – это Михал Сергеич наш говорил, президент Советского Союза Горбачев. А Жириновский? «Каждой женщине по мужчине! Каждому мужчине по женщине!» Бац – и у него подавляющее большинство в парламенте. Я знаю, действуют такие обещания, прекрасно действуют.

Петя шепчет на ухо:

– Эта группа сержантов учится шесть недель и четыре дня. Мало студентов, пехота занята, война идет. Они не только «маркетинг» изучают. Законы, директивы и так далее. Здесь говорят: «Америка любит бумажки». Но бюрократия спасает от преступлений.

Самое смешное… Пройдет ровно год, и мне придется убедиться: голливудский сержант не врал, не выдумывал. Я наблюдал такие вот заочные солдатские курсы в Афганистане. Юристов, менеджеров… Но астронавтов все-таки там не готовили. Наверное, для этого желающих отправляют на Мыс Канаверал, во Флориду. Там у них, кажется, стоит американский Байконур.

Мы переходим во вторую аудиторию. Там людей поменьше. Все в камуфляжных костюмах. Здесь никто не вскакивает. Видимо, специально создана доверительная обстановка. Руководитель занятий шипит, как гипнотизер:

– Вам должны верить. Шшш… А вы должны видеть молодого человека насквозь.

Шшшш… Кто он? Чего он хочет? Бывает… Бывает, молодые люди не доверяют старым… И вы молоды… И это здорово…

Ну прямо питон Каа в мультфильме «Маугли». А слушатели – как завороженные бандерлоги.

– Шшш… Вы должны знать о службе все… До мелочей… Чтоб не врать, чтоб не путаться, когда беседуете с новобранцами. Правда о нашей армии так хороша, что она сама приводит людей на службу…

Да это же самая настоящая школа продавцов. Только торгуют они не аппаратурой и мебелью. Они продают американскую мечту! Все сбудется, ты только захоти. Из этих торговцев квотами в армии США составляют мобильные команды, и они уже сами разъезжают по войскам и обучают торговать других.

Семинар, на котором я оказался, в самом разгаре. Теперь шипит ученик:

– Если вы… Шшш… Пытаетесь кого-то записать в армию… Шшш… И обнаруживаете некий дисквалифицирующий признак… Например, человек находился в тюрьме за убийство… Шшш… Вам следует приостановить процесс рекрутирования…

Ни-фи-га себе! Убийство! А вы его что, сразу не спросили? Только зашел – оформлять начали?! Но голливудский сержант бесстрастен. Он не ругает, а хвалит:

– Абсолютно правильный ответ! Вы все понимаете это?!

И в ответ все хором:

– Шшшшшш…

На прицел американских рекрутеров, как я понял, попадают и семьи новобранцев. Чтоб можно было через маму-папу уговаривать мальчиков и девочек подписать контракт. А у нас? Родители не участвуют, не ходят в военкоматы, не интересуются, куда их чадо может попасть. Да что там… У большинства солдат российских в семьях некомплект. Мама есть, а папы нет.

Кстати, чтоб попасть в академию рекрутов, сюда, в Форт Джексон, мало выслуги лет. Нужна безупречная характеристика. Нужны бравый внешний вид, выправка, рост, мускулы и так далее. Здесь не допустят, чтоб какое-то «чмо» прыщавое уговаривало молодежь «стать таким, как он». Рекрутер – торговая марка армии США. А торговая марка в Америке – это знамя. Знамя должно гордо веять, а не висеть. И это абсолютно правильно.

Следующая аудитория – советники по контракту. Здесь штабные… Чуть не сказал крысы. Нет, тоже сержанты. И это люди с высшим образованием, доки в области юриспруденции и правил военной службы. Они оттачивают договоренности Минобороны и новобранцев до мелочей. Каждый такой специалист уже знает результаты тестирования своего подопечного. Перед первой их встречей. Рост, вес, наклонности. Контракт должен всему этому соответствовать. Если потом, не дай бог, пойдут противоречия сторон и спор солдата с Министерством обороны дойдет до трибунала – все должно быть чисто. Не выполнил – отдай, тебе должны – пойди получи. Все по закону.

Черный полковник берет меня под локоток.

– Систему набора в армию у нас поменяли после Вьетнама. Призыва в армию с тех пор больше нет. Навредила нам та война. Мы, военные, сами менялись, меняли отношение к армии людей.

Матмейфер поискал глазами свою указку, но она осталась в кабинете, и он вознес палец к небу. Ну прямо… как проктолог. Наверное, он даже ждал, когда я скажу «ОЙ!». Но вовремя вернулся к своей мысли.

– Мы совершили сержантскую революцию! Мы создали особый сержантский клан! Мощную социальную группу! Стальной административный кулак! Мы отдали сержантам права и с ними – ответственность за провал. – Распаляясь, Матмейфер махнул рукой, как кнутом. Он явно имел отношение к лошадям. – Да мы сержантов учили грамоте! Можете представить, нам, офицерам, писать за них приходилось! Да, у нас все раньше делали офицеры! А теперь вот они, сержанты! Это и есть наша сержантская революция. Мы имеем и академии для сержантов, и курсы. Мы их постоянно учим, доводим их знания и умения до совершенства.

Сержанты у нас это, по сути, обычные солдаты. Живут в казармах, дрючат их так же. Были у нас раньше контрактные сержанты, так называемые «сверчки» – сверхсрочно служащие. Ходили они, как офицеры, в «танцевальной форме» (китель и брюки «об землю», обычные брюки и туфли, не как у всех – сапоги). Но лычки на погонах у них были не желтые, как у срочно служащих, а красные. И отвечали они за всякую фигню: в столовой, в секретной части и так далее. У них даже песня своя была, на мотив «Прощания славянки»:

В «.опу» клюнул жареный петух! Ухаааажу на сверхсрочную слууужбу, Буду красные лычки носить!..

И так далее.

Из кадровых военных «сверчки» были самыми низкими по статусу людьми. Штабные клерки. И не было у нас контрактных должностей в боевых подразделениях. А вот прапорщики – пожалуйста. Это другое дело! Наше изобретение, наша гордость! Их как раз «вывели», чтоб заниматься солдатами, командовать людьми. И в быту, и в бою. Чтоб служили они старшинами, командирами взводов. Расползлись прапорщики из боевых подразделений по складам да хранилищам. Появилась поговорка: «Лучше иметь сто ключей на пальце, чем одного отличника боевой и политической в подчинении». Стали прапорщики очень близки к материальным средствам, путая порой свое имущество с государственным. Шутить стали про них: «Все, что завоевано социалистическим отечеством, должно быть надежно защищено. От прапорщиков». Офицеры говорили: «Мы служим, пока ноги ходят, прапорщики – пока руки носят».

Желание прапорщиков что-то стырить со склада было самым сильным в перечне мотиваций его службы. Нет, были прапора, которые в бой ходили. В Афгане в том числе. Однако это исключение из правил. Прапорщики… Да у нас в России и офицерский статус не особенно высок. Я не думаю, что кто-то из американских майоров днем служит, а ночью вагоны разгружает, чтоб семью прокормить. У нас сначала статус офицера надо поднять, потом, глядишь, и до сержантов доберемся. Ладно… Мы все равно всех победим, и в этом, если хотите, наша главная загадка.

Еще немного о сохранении. Такой термин гуляет у нас в армии. Но он ближе к положению беременных женщин, которых кладут в больницу именно «на сохранение плода», при угрозе выкидыша. Дословно это, конечно, не именно так.

У нас термин «сохранение» гуляет на войне. Раньше в Афганистане, а теперь в Чечне. Ищете вы, к примеру, командира какого-то боевого подразделения в полевом лагере:

– Иванова не видели? Может, на задачу куда ушел, на войну?

– Неееет, он на сохранении!

На российском военном сленге это означает, что у боевого командира замена на носу. И лежит он у себя в палатке, а если и встает, то чтоб хлебнуть водочки или пивка. Его не посылают ни в засаду, ни в разведку. Чтоб, не дай бог, не убили за день-два до отъезда домой. Он на сохранении! Это святое.

Прощаясь, черный полковник Матмейфер хлопает меня по плечу. И он мне нравится. Мне вообще нравятся люди, которые горят на работе, а не ползают, как сонные мухи, из штаба в столовую и обратно.

Да, кстати, эту академию американских рекрутеров еще называют «Колумбийский батальон». Отчего? Да черт его знает.

Маленькая ведьмочка и сержант

– Едем на полигон!

Полковник Холл вытягивает свою длинную руку ладонью вверх, в сторону машины. Предлагает садиться.

– Далеко ехать?

– У нас тут сплошные полигоны. И места занятий. Нам нужна полоса препятствий. Вообще-то дождь… Техника безопасности…

Действительно, накрапывает все сильнее.

– А при чем здесь дождь?

– Нельзя на полосе препятствий в дождь, да еще с оружием. Скользко, можно травмироваться.

Не помню, чтоб у нас в армии задумывались над такой проблемой. Дождь? Снег? Есть полоса препятствий в расписании? Все, вперед на полосу!

Мы подъезжаем. Крики. Солдаты, человек двести, мечутся по сосновым зарослям. Выходим на поляну. На мокром желтом песке аккуратно выложены ранцы. В ряд. Дождь не помеха, солдаты его не замечают, хотя лужи от быстрых мощных капель кипят, как желтый гороховый суп.

Что такое эта полоса? Препятствия, сложенные из толстых тесаных, но некрашеных бревен. Это различные стенки и барьеры высотой полтора метра, по грудь. Солдаты, вытянувшись длинной цепочкой, в затылок друг другу, по очереди переваливаются через эти бревна. У каждого в руках винтовка «М-16», брезентовые разгрузочные подтяжки, на ремнях фляги в чехлах, штык-ножи. На руках черные кожаные перчатки.

– А перчатки зачем? – Я поворачиваюсь к полковнику.

– У нас нельзя работать с оружием без перчаток.

Я не спорю и не расспрашиваю. Наши бойцы на Кавказе тоже носят перчатки. Это даже считается за шик. Но им, нашим, перчаток не выдают. Сами покупают, велосипедные, беспалые. Надел перчатки – значит, «рэкс», красавчик.

Меня здесь поражает другое. У каждого бревна дежурит инструктор, естественно, сержант. И придирается к любому, карабкающемуся на бревно солдату. Мы останавливаемся у первого барьера. Аккуратный черный сержант в форменной серо-коричневой ковбойской шляпе с кокардой и черным рюкзаком за спиной распекает очередного «клиента»:

– Неправильно! Ты перелезаешь и держишь винтовку при этом стволом вниз. Ты не должен себя повредить штыком, если он будет примкнут.

Я стою, слушаю его и думаю: в принципе, каждый американский сержант свободно может освоить профессию телевизионного диктора или даже шоумена. Во-первых, внешность. Этот, что перед нами, – высокий, поджарый, мужественный, лихой. Толстые губы его совсем не портят. Усики «а-ля Фредди Меркьюри» добавляют шарма. Он абсолютно уверен в себе. Его хоть сейчас на экран. А еще голос… Громкий, отчетливый, приятный. Классика! У нас дома, в России, сержант… главное, чтоб был поздоровей и кулаки побольше. А там дальше и уверенность появится, и голос. И слушаться такого будут не потому, что Устав велит. А потому, что иначе сержант «зарядит в дыню» (ударит в голову) или «скворечник сделает» (ударит в грудь) – сразу вся дурь пройдет.

Я вижу, как американский сержант отбирает «М-16» у солдата и, пародируя его, показывает сначала неправильные действия, тыкая самому себе стволом в ляжку, а потом в шею.

– Покалечишь себя!

Потом он перехватывает винтовку стволом вниз, направляя чуть от себя.

– Вот так должен держать оружие, вот так. Поворачивай свое тело! Оно должно идти за оружием! Давай! Пробуй еще раз! Вот так! Пошел!

Вокруг нас движутся камуфляжные толпы, соблюдая какую-то неуловимую логику. Они не скапливаются в одном месте, не пересекаются.

А ближайшее к нам бревно пытается преодолеть дама-солдат. Маленькая, полненькая, лицо у нее кругленькое, а нос крючком. Похожа на ведьмочку из сказки Андерсена. Дама виснет на бревне, вцепившись в него руками и обвив ногами. Она никак не может перекатиться на другую сторону, напрягает все свои силы, то пищит, то надрывно воет, но не сдается. Интересно… И у этих-то солдат не хватает мотивации? Да они как заводные автомобильчики, уткнувшиеся в препятствие, все пытаются и пытаются проехать дальше, пока детские ладони не подтолкнут их.

Наблюдая за неудачей дамы-солдата секунд тридцать, стоящая рядом сержант-инструктор (как вы понимаете, и она женщина) взрывается воплями:

– Что ты делаешь?! Что! Ты! Делаешь!

Она подскакивает к барьеру, сдирает с него камуфлированного колобка, отбирает у нее автомат и орет:

– Вот так! Клади оружие на обратную поверхность! Опирайся на оружие!

Колобок, открыв рот, не мигая, сверлит круглыми глазами барьер и снова бросается вперед: одной ногой остается на земле, второй цепляется за бревно, визжит. Сержант быстро расталкивает собравшуюся у бревна очередь по другим препятствиям, снова выволакивает неудачницу на исходную.

– Ты должна сделать это! Поняла?! Вперед!

Колобок затравленно оглядывается по сторонам, резко стартует, забрасывает ногу на бревно, кричит, воет, наконец переваливается и падает с обратной стороны в лужу, вскакивает и, не прекращая орать, убегает. Фууу…

Сержант-дама останавливает следующую жертву, тоже девчонку. Она просто ловит ее, схватив за камуфляж перед самым препятствием. Поправляет на ней каску, съехавшую на нос. Как бабушка, отправляя внучку в детский садик. Видать, она еще и приговаривает что-то типа: «Горе ты мое…», только на английском.

– Move! Двигай! – Дама-сержант сильно хлопает даму-солдата по спине.

Я вот не могу поймать суть своих ощущений… понять. Женщины в одном строю с мужиками – что это? Нонсенс? Они подстегивают или расслабляют?.. Или раздражают? Мне сдается, мужик в моменты высшего напряжения должен вести себя как-то естественно. А какая уж тут естественность, если рядом прекрасный пол. Речь вовсе не о секс-влечении. Бывает, хочется расслабиться, чуть-чуть. Встать, согнуться, упереть ладони в колени, перевести дыхание и, не стесняясь, показать, что ты устал, что выжат, как тряпка. Но куда тут… Или наоборот, некоторым, наверное, необходимо почувствовать себя в настоящем строю, реальном. Чтоб суметь напрячься как следует, а когда вокруг одни девки – ну как на «Зарнице» в школе…

Вообще, здесь, в Штатах, имеется в виду в армии, заведен целый пакет правил взаимоотношений мужчин и женщин. И, надо сказать, патриархатом не пахнет. Представьте, свистеть, цыкать, подмигивать «мэнам» в сторону «вумэнов» запрещено. Не то что обнять или поцеловать, внезапно и дерзко, как это у нас бывает. Здесь повращал глазами, покачал головой – все это расценивается как сексуальное домогательство. Странно. Правила строгие, а беременные солдаты, например, в американском контингенте в Боснии мне встречались частенько. Любовь. Ну, или влечение. У нас говорят: «Запах женщины сильнее воли командира». Это я переделал чуть-чуть, чтоб матом не писать. Другой запах.

Мы переходим к широкому рву с бревенчатыми стенками. На дне желтый песок и глубокие лужи. Вдоль стенок – столбы с резиновыми фигурами, с резиновыми автоматами, явно напоминающими «АКМ». В резиновых ремнях и при резиновых погонах. В продолговатых, сделанных «цилиндриком», резиновых шлемах. Фигуры выкрашены в зеленый цвет, у каждой чернеет полянка проколов на левой груди. Солдаты решительно, даже с удовольствием, прыгают в желтые лужи и с воплями тыкают дулами «М-16» манекенам в сердца. Здесь командует сержант-инструктор с красным мегафоном в руках. Дама. Тоже в шляпе. Она не столько следит за техникой действий, сколько подбадривает учеников.

– Следующая группа вперед!

Все сыплются в ров, как горох, расплескивая берцами мутную воду.

Сержантский голос, визгливый и громкий, заставляет американских солдат двигаться все быстрее.

– Рота «А»! Пошли вперед, вперед, убивайте! Убивайте!

И они убивают. Кого, интересно? Вьетнамца? Афганца? Русского? Ну кого-то они же должны себе представлять, прежде чем вонзить в него штык. Из-за силуэта «Калашникова» на манекенной груди настроение у меня слегка портится.

Полковник Холл деликатно трогает меня за плечо.

– Здесь главная цель – соблюдение принципов безопасности. Если израсходовал патроны – действуй штыком. А его надо уметь достать из ножен, примкнуть и колоть.

Холл усмехается.

– Это солдаты третьей недели обучения. Это, конечно, еще не конец гулянки, но к концу они уже будут полностью соответствовать. Соответствовать… – Вращая кистью, полковник подбирает слово. – Требованиям! Да, требованиям. Они станут настоящими бойцами.

Место сбора обозначено биркой с надписью «Финиш». Здесь тоже стоит сержант. Он осматривает каждого прибывающего. Если внешний вид солдата кажется ему неподходящим, он отправляет его на несколько метров назад.

– Оружие вниз! Стой! Что ты делаешь?! Давай отойди и поправься.

Остальных разэкипировывает:

– Перчатки снять! Повернись… Фляга… Ты ее вверх ногами повесил!!!

Сержант отцепляет от пояса штык-нож. Приспособления устроены так, что при этом не надо расстегивать и снимать ремень, как у нас. Это удобно. Сержант хлопает очередного подопечного по спине.

– Извини, дружище. Можешь идти.

Солдат кивает и направляется к выведенной на финиш водопроводной трубе, которая идет из зеленого бака. Наполняет флягу. Нет, ну это пунктик какой-то! Вода. Без нее ни шагу. У нас в армии ерничают: «Да что там американцы! Им колу не подвезут – они в бой не пойдут!» Какую там колу?! Без воды не пойдут! А если серьезно… Что тут, собственно, плохого, если солдат требует то, что ему, безусловно, положено? У нас дома, в России, бойцам обычно не достается необходимого не потому, что в стране разруха и весь народ голодает. Нет. По разгильдяйству. Забыли паек получить со склада, забыли чай привезти, машина не туда пошла с салом и сухарями, командир оставшееся до обеда время не рассчитал.

А чуть солдат заикнется о чем-то, ему в ответ: «Ты же Присягу давал! Что в Уставе написано? Стойко преодолевать тяготы и лишения военной службы!» А это не тяготы на самом деле. Это бардак. Здесь, в Штатах, за малейшее отступление от правил отрывают голову вместе с погонами. Хорошо? Хорошо. Правильно? А как же! Вот вам и кола. С доставкой на передовую.

Сержант снимает с очередного прибывшего на финиш солдата штык-нож и бросает его в открытый зеленый ящик, в который я тут же сую свой нос. Там уже валяются вповалку штук сорок этих штык-ножей. Я вижу, что они пронумерованы. Зачем эти номера, если все ножи общие, ни за кем конкретно не закреплены? Интересно… У нас у каждого солдатика свой ящичек, свой вещмешочек. И все автоматы, ножи, пулеметы мы в нашей армии принимаем под роспись в комнате для хранения оружия и так же под роспись сдаем. Здесь – плюх штык-нож в ящик – и свободен. Даже фамилии солдат не записывают. Видимо, у них такие штык-ножи и те же «М-16» в магазинах, как бублики, продаются. Потерял так, раз – в городе купил и, пожалуйста, восстановил недостачу. Это у нас потеря патрона – конец света. И это, я считаю, есть very well, очень хорошо.

Я тычу сержанта пальцем в плечо.

– Слушай, а вот девчата… С ними сложнее работать или нет?

Вижу, что мой вопрос ставит этого парня в тупик.

– Девчата… Ой. Это сложный вопрос, сложный вопрос.

Он наконец находится.

– Да они все одинаковы. Каждый из них. Ну… Как левая рука и правая рука. Они все будут одинаково хорошо подготовлены, когда закончат свой курс. Это солдаты. Просто солдаты.

Солдаты. А как же 8 Марта? Любовь? А как же штурм общежития женского после отбоя? Нет, не тот здесь «романтИк».

Садимся в машину, полковник везет нас на следующий полигон. Огневая подготовка. Ну-с, теперь посмотрим, как здесь стреляют.

Первое, что я слышу, – даже не выстрелы. Громкий-прегромкий голос, вещающий по репродуктору. Я вижу отличную асфальтовую дорогу, идущую вдоль огневого рубежа. А за дорогой – небольшой вал, на котором сооружены ни дать ни взять песочницы, как у нас во дворах. Для стрельбы лежа. Возле каждой песочницы фонарный столб. Только висят на таких столбах не фонари, а репродукторы – алюминиевые «колокольчики», из которых и несется нескончаемый поток громовой информации.

А еще от дороги к песочницам ведут аккуратные стационарные лестницы. Там же есть бетонные гнезда для стрельбы стоя.

Солдат не спеша поднимается по лестнице и плюхается в песок. Стреляет. Затем поднимается и не торопясь спускается вниз. А на дороге, напротив лестницы – две лавочки, на которых сидят другие солдаты, ожидающие своей очереди на стрельбу. Не огневая подготовка, а соревнования олимпийцев. Все чинно и размеренно.

Громовой голос дает команду, чтоб следующая смена отправлялась на огневой рубеж. Солдаты отрывают зады от лавочек и, поднявшись по лестнице, спрыгивают в бетонные гнезда, ворочают мешочки с песком на бруствере, готовят огневые точки. Команда. Они мостятся на мешках и начинают стрелять. Сержанты-подсказчики стоят у лестниц, чуть сзади, не вмешиваются.

А впереди, на кучах с песком, в зеленых зарослях, в траве, в кустах, поднимаются металлические мишени. При звонком попадании они ложатся обратно.

В руках каждого инструктора что-то типа красной фанерной ракетки для настольного тенниса. Только раза в три больше. Малейшая ошибка – сержант выходит на рубеж, закрывает солдату фанерой лицо и что-то ему говорит. То заставляет принять правильную позу, то показывает, как лучше держать винтовку.

Из «колокольчиков», перекрывая стрельбу, несется:

– Вы, трое! Перейдите в следующую линию. Трое, трое, слышите меня? Туда! Туда! Туда идите!

– Выполнили упражнение? Встаньте и положите оружие!

– Когда займете позицию, присоедините магазин и сообщите о готовности.

– Линия готова! Поражайте цель!

Кто трое? Какая линия? Непонятно.

Я вижу еще одну очередь – выдают патроны. Да, здесь, в общем-то, все как у нас. Только… одна «маленькая» деталь. И я о ней сейчас расскажу. Вот, поднимаюсь в конторку руководителя стрельб. Перед ним массивные «с затылком» серые мониторы. А на экранах – таблицы, фамилии. Напротив каждой фамилии после звучащих выстрелов высвечиваются цифры – промахи и попадания. Матерь божья! Автоматика! Не надо каждый раз ходить и считать отверстия от пуль, как у нас. Здесь пальнул солдатик – и его результат тут же фиксируется. Он летит-летит по коммуникациям и оказывается прямо в его электронном личном деле. Хлоп – и все! Это у нас: прошел по рядам, наделал незаметно дырок карандашом в бумажных мишенях и доложил: «Отлично!» А тут не смухлюешь и не переправишь уже потом, в ведомости. Кстати, результаты абсолютно всех проверок в ходе базовой подготовки собираются в личном деле каждого новобранца. Хочешь проверить какого-то солдата – нажимаешь кнопочку, а там все его характеристики, оценки по всем предметам. Каждый шаг обучаемого фиксирует не командир, которому ты можешь нравиться или нет, – компьютер. Очень удобно. И самое главное, честно и беспристрастно.

Я гляжу на полковника Холла: тот выставляет вперед лицо, моментально демонстрирует готовность ответить на любой мой вопрос.

– А наказания? Вы их как-то наказываете, своих солдат?

Холл улыбается.

– Ну конечно. Для нарушителей дисциплины есть неюридические наказания.

– Что это? И за что?

– Драка в казарме. Или опоздание в строй, что угодно.

– И как наказывают?

– Ротный может объявить семь суток дополнительной службы. Может дать до семи суток домашнего ареста. Разрешено находиться только в казарме и выходить только в столовую.

Мне бы так, в курсантские годы. Сидишь, балдеешь в расположении, а на завтрак-обед-ужин – пожалуйте, можно кушать.

Полковник возвращает меня к реальности:

– Комбат – все то же самое, только до сорока пяти суток. У нас еще бывают финансовые наказания.

– Деньгами?

– Да. Ротный может лишить трети зарплаты в один месяц. Комбат – двух третей два месяца подряд.

Так-так. Новобранец получает тысячу сто долларов в месяц. Да, есть чего лишать. Не то что у нас: мизер платят, мизер отнять можно.

– Скажите, а пьянство у вас есть? Процветает?

Мне кажется, я таю в себе какую-то маленькую надежду. Что эти люди такие же, как мы. Разочаровываюсь.

– Пьянство?

Полковник, глядя в небо, качает головой. По-моему, его берет ностальгия.

– Пьянство?! – Холл уже строго глядит на меня. – Да, в семидесятых-восьмидесятых это было в порядке вещей. А сейчас… Если вас остановит пьяным военная полиция, то все, ваша карьера закончилась.

– Серьезно у вас тут…

– Но любой солдат может обжаловать эти наказания в военном суде. Не принимает наказания – в суд. А дальше уже начинаются разбирательства.

– А, скажем, нарушение формы одежды – это серьезный проступок?

– Да у нас нет такого. Если ты надел на себя что-то не то, значит, ты не готов к службе. Не готов к службе – нарушаешь контракт. А это уже очень и очень серьезно.

Стрельба закончена. Все солдаты уходят под навес, там располагаются высокие и длинные столы. Чистка оружия. У каждого новобранца в руках отвертка, и перед каждым не привычная для меня гора запчастей. Винтовки старые, обшарпанные, некоторые приклады обмотаны темно-коричневым скотчем. Сколько же рук ласкали эти «М-16»? Перед Ираком, Афганистаном? И все ли живы теперь обладатели тех рук?

Оператор Виталик беззастенчиво бродит с камерой по рядам, пока не задерживает объектив на одной из солдат-девушек. Ее тут же начинают поддевать окружающие:

– Бетти! Улыбнись и ты станешь звездой!

– Бетти, передай привет маме!

Бетти не смущена. И мне это нравится. У нас дома частенько приводят репортерам одного и того же солдата, как правило, отличника, и он пичкает вас заученными заранее фразами. А вот тут все спонтанно. Казавшиеся мне замуштрованными солдаты абсолютно раскрепощены. Они делают дело, перебрасываются фразами и смеются. И Бетти тоже, сама разворачивает диалог. Не со мной, не с Виталиком, а с его камерой, как с одушевленным предметом:

– Хочешь, чтоб я показала тебе свою винтовку? Пожалуйста… Она мне нравится. Из нее легко стрелять. Вот только дышать надо правильно и чистить эту винтовку нужно как следует. А так, сделал дело, почистил – иди и стреляй.

Бетти морщит веснушчатый носик. Я не прерываю ее общение с камерой, и она продолжает:

– Я-то сегодня плохо стреляла. Выбила только шестнадцать из тридцати пяти. Дышать не научилась. А так, нажимай на спусковой крючок – и все. А винтовка…

Бетти ласково протирает цевье небольшим махровым коричневым полотенцем.

– Самое главное – держать ее в чистоте. Тогда она хорошо работает. Умей ее разбирать и собирать, и все будет в порядке.

Бетти неожиданно переводит взгляд на меня. Смотрит прямо в глаза и уже не улыбается. Из милого ребенка она моментально превращается во взрослого человека.

– Эта профессия мне подходит. Я очень довольна, что ее получу. Здесь, в Форт Джексоне, не только у тебя забирают силы, ты всегда что-то получаешь взамен.

Я церемонно кланяюсь и отхожу. Надо же, профессия ей нравится… Кажется, такие слова мне готовы сказать все тринадцать тысяч новобранцев.

Вторая фаза базовой подготовки подошла к концу. Теперь солдаты понимают, что такое дисциплина, и умеют обращаться с оружием. Что ж, это немало.

Талия Петра

«Жара убивает» – перед нами плакат с изображением американского солдата, который, сдвинув кепи на затылок, пьет из запотевшей фляги. Плакат висит на столбе. Под столбом – зеленый бак, как и многие зеленые баки, которые мы видим повсюду. И опять солдаты набирают воду во фляги, пьют и снова наливают. Что же они будут делать в Афганистане или Ираке, где воды может не быть? Хотя с таким тылом, с таким обеспечением врагу на это надеяться бесполезно. Американским солдатам не пить собственную мочу, как Че Геваре и его партизанам, загнанным до смерти в аргентинских джунглях. Да что там свою мочу… Я помню, дружок мой, Коля Князев, сержант-разведчик, афганец, рассказывал: «Сидим в засаде, в Панджшере. Жара. Вода закончилась. День, второй… Муки. На утро третьего дня видим – внизу жеребята привязаны. Смотрим в бинокль – они в луже стоят. Вода!!! Нас, молодых, послали с флягами. Подбежали, а это моча! Лошадиная. Но уже никто не смог нас остановить. Пить…»

Здесь, у зеленого бака с водой, в Форт Джексоне, толпятся солдаты. Краны не закрываются. Одна фляга наполнилась, под струю тут же попадает другая. Все четыре соска заняты. Нет, в Турк ВО, в Туркестанском военном округе, наши бойцы тоже носили с собой фляги с водой, аж по две. Было…

Итак, гидрозапасы сделаны, молодежь перед нами – без экипировки, без оружия, просто в камуфляже. Группа расселась под елками. Поджарый черный сержант (уже привычные характеристики, да?) тычет вдруг пальцем в одного из солдат, точнее, в девицу.

– Рядовой… Как тебя?

– Миллер, сержант!

– Рядовая Миллер прочтет условия задачи, которую вам предстоит выполнить, и назовет оборудование, которое вы можете использовать. Поехали? Поехали!

Худенькая девочка в очках и камуфляже берет из рук сержанта картонную папку и начинает декламировать, четко выводя каждое слово. Солдаты слушают, как первоклашки Первого сентября. Не отводя глаз. А я ловлю себя на мысли – да это же «ботаники»! Это прилежные ребята, хорошие, отличники. Но! Ни одного дерзкого взгляда, лишь полная уверенность в том, что им чуть ли не Библию читают.

Конечно, у нас все не так. Никогда наши бойцы не поверят сразу тому, «что в книжках пишут». Если командир резкий, боевой – поверят. А так, всякие сказки перед строем – никогда! Хотя… Это ж новобранцы. Для них сейчас все слова правильные.

Петр Черёмушкин переводит спич. Но я уже и так понимаю, солдаты сейчас будут переносить раненого через ров. А вот эта девчушка в очках назначена старшей. Она и должна все организовать. Это занятие называется «Лидерский дух».

Поехали. Итак, два помоста, между ними метров двадцать. Натянуты тросы с блоками, карабинами-колесиками. Группа делится на две части. По одному человеку на каждом помосте кладут на носилки. Все надевают перчатки. Не дай бог кто-то окажется без них – это залет, нарушение техники безопасности, за это накажут. И вот начинается возня. Раненый лежит, один из солдат крутит карабин вокруг троса, остальные, руки в боки, стоят, наблюдают. Ну точно конкурс «А ну-ка, парни» или «А ну-ка, девушки», не знаю, кого там больше. И вот прямо на глазах из этой небольшой толпы начинает рождаться коллектив. Сразу видно, кто подвижный, а кто квелый, кто командует, а кто подчиняется. А что, неплохая идея. Сержант наблюдает. Но не вмешивается.

Полковник Холл, заложив руки за спину, смотрит на этот солдатский муравейник, не отрываясь и не мигая. Как будто ему самому ползти по тросу от помоста до помоста. Я отвлекаю его, возвращаю из юности в зрелость:

– А что это за препятствие? Оно закреплено в каких-то документах?

– Это все учебный комплекс. Он назван в честь ветерана Вьетнама Берри Маккафри. Ветеран совершил подвиг при высадке десанта в шестьдесят шестом.

О! Как раз год моего рождения. И год его смерти, этого Маккафри.

– Ааа… Погиб, бедолага…

– Как погиб! – Брови полковника взлетают вверх. – Живой! Еще и бизнесом ворочает! У него все о’кей!

Я уже привык к тому, что в армии США могут и стул назвать именем какого-нибудь героя высадки в Нормандии или штурма Тегерана при Саддаме. Есть же именные турники, коридоры, стены… Даже столы для приема пищи в столовых тоже есть именные. Полковник кивает:

– В Америке не обязательно погибнуть, чтоб твоим именем назвали что-либо.

Ну да. Это в России орденов порой больше дают погибшим, чем живым.

Полковник, как будто он не согласен со мной, прерывает мои мысли:

– А вот конкретно эта точка носит имя «Капеллана Хендерсона». Он тоже ветеран какой-то войны.

Сержант не слушает наш диалог. Он вышагивает павлином вдоль помостов, руки за спину. И только иногда активизируется:

– Эй, стой! Что ты делаешь, солдат! Солдат, что ты делаешь?! Ты знаешь, что у тебя должно быть кольцо для прикрепления к тросу?! Пошел обратно! Пошел! Давай назад, солдат!

Минута спокойствия, и он снова нервничает:

– О нет! Нет! Ты не можешь пользоваться этим! Стоп! Иди назад! Иди назад! Где кольцо?!

Вот так. Сплошные сержанты. Офицеры – где-то там, за горизонтом. Здесь нам дали возможность посетить сержантскую академию. Все по шаблону. Офис. На входе лозунг: «У каждого поколения свои герои. Это поколение не отличается от других». Сначала лекция для нас. Потом прогулка по аудиториям. Занятия. Негромкий голос сопровождающего, сержанта Ярбри, и еще более негромкий голос Петра Черемушкина:

– Всего у нас двадцать сержантских академий. Или школ. Еще пятнадцать – для старших сержантов. Есть школа для сержантов-майоров, она в Техасе.

– У вас большая академия?

– Тридцать классов. Или вы здание имеете в виду? Построено в девяносто пятом году, потрачено четыре с половиной миллиона долларов.

Боже, какая прозрачность…

– Тридцать один квадратный фут площадью…

– А люди?

– Четыреста пятьдесят слушателей обучаются одновременно.

– Солидно…

– Тридцать девять преподавателей. Все сержанты. У нас вообще офицеров нет, и начальник академии сержант-майор.

Вот это дело. Вот это мне нравится. Хорошего сержанта может подготовить только хороший сержант. Он сразу видит в слушателе сотоварища.

– Слушатели живут в гостинице с телефоном, кабельным телевидением, бесплатная прачечная и спортзал. Четыре доллара стоит такси по базе.

– Все время учеба или есть выходные?

– Да, конечно, есть. Наши слушатели посещают школы, встречаются с ветеранами, сдают кровь в гражданских больницах. После окончания курса – три дня учений. В лесу. В тяжелой среде. Для оценки навыков и способностей. Самый длительный курс для кадровиков и финансистов.

– А конкурс большой?

– Десять процентов только проходят.

– Ого, десять человек на место!

– Да, причем за кандидатом в войсках следят целый год.

Ярбри ведет нас дальше.

– У нас свой распорядок дня. Четыре тридцать – подъем. Зарядка – один час, потом гигиена. До девятнадцати часов учеба, строевой смотр и отдых. Особое внимание мы уделяем стандарту.

– Это что такое – стандарт?

– А вот!

Я и не замечаю, как утыкаюсь носом в измеритель роста. Рядом медицинские напольные весы и висящий на них «сантиметр».

– Проверим?

– Чего?

– Соответствуете ли вы стандартам сержанта армии США.

– Не-не-не…

– Я пойду!

Петр Черёмушкин почесал животик и шагнул под линейку.

Взявшийся откуда ни возьмись незнакомый сержант приминает его темечко деревянным утюжком.

– Так… Теперь талия… Ага… Вставайте на весы.

– Надо было еще до ланча к вам приходить.

– Результаты… Сколько вам лет? Тридцать девять? Двести двадцать три фунта (сто килограммов).

Сержант Ярбри довольно разводит руками:

– Вам надо ехать домой!

Вот тут и у Пети поднялось настроение.

– Не подхожу? – спрашивает он лукаво.

– Нет!

– Жалко!

Петр произносит это слово так, как должен был произнести «Отлично!» или «Прекрасно!!!». На Ярбри это не действует, он крутит дальше свою шарманку:

– В этом году академию закончили девяносто шесть процентов слушателей.

– Остальные?

– Досрочно оправлены в войска. Здоровье, учеба, слабая физическая подготовка. Ну и вес лишний. Как у вас.

Сержант кивает на Петра, Петр и не думает расстраиваться. Мы прибываем на финиш. Последние слова Ярбри произносит уже у порога:

– Средний возраст сержанта Сухопутных войск США – тридцать четыре года. Двенадцать процентов из них – женщин. Да! Сержанта можно получить и в войсках. Надо иметь солдатский стаж не менее десяти лет, отличную характеристику и боевое прошлое. Но! Хотите расти – добро пожаловать к нам!

Ярбри произносит все это поучительно, как будто обращается к школьникам из Аризоны или Оклахомы. Или из самого Нью-Йорка.

Суть третьей фазы обучения новобранцев в Форт Джексоне, если коротко, – «боевые условия». Действия в поле, при всей выкладке, ночная стометровка, а над тобой стреляют три пулемета, грохоты разрывов… Пятнадцатикилометровый марш и торжественная встреча в лагере. Все. Ну, или почти все.

«Черные львы», или The game is over

Выпуск новобранцев Форт Джексона. Мы – в огромном спортивном зале, похожем на самый настоящий крытый стадион. Одна стена покрыта полированными деревянными панелями, у другой высокие, вместительные трибуны. На этих трибунах, среди многочисленного народа, сидим и мы. Поле стадиона мягкое, синее, застеленное сверху прозрачным целлофаном. Чтоб не испачкали. На поле построение.

Выпускники, их около тысячи, стоят повзводно, по периметру. Дальше все как положено. Прибытие начальства, доклад, молитва. Затем вынос знамен, гимн США, гимн Армии США, гимн Форт Джексона. Выступления командиров, ветеранов, выпускников. Видать, у них местный политотдел не бездействует.

На стене лозунг: «Добро пожаловать во второй батальон 28-го пехотного полка!» Полковник Холл полушепотом комментирует:

– Двадцать восьмой полк – это «Черные львы». Так они себя называют. Этот полк образован в тысяча девятьсот первом году.

Я оживляюсь:

– Такой старый?

– Так он еще на Филиппинах с испанцами воевал!

Вот тебе на. И там война была? Мы в Советском Союзе всегда смеялись над американцами, мол, образование у них скудноватое. Но вот вам война на Филиппинах. Многие у нас о ней знают? Я лично только слыхал, что, мол, США помогли местным филиппинцам в борьбе за независимость от Испании. Только вот после победы американцы, как всегда, забыли домой уйти. Филиппины остались в зависимости, но уже не от испанцев, а от Штатов. И полвека местные товарищи вот так куковали. Это называется «американская помощь». Даже в картах, в преферансе такой термин есть. Тебе вроде помогают, а на самом деле топят. Но это тема не для этой книги.

– «Черные львы», говорите…

– Легендарный полк. – Полковник воздел руки к небу. – Первая мировая. Воевал во Франции. Даже награжден французским Военным Крестом. Вон, видите герб этого батальона? Черный знак… Он взят с герба провинции Пикардии, во Франции. Они так и приветствуют друг друга: «Black lions, sir!» («Черные львы, сэр!»)

– Во Вьетнаме воевали?

– Сначала во Второй мировой. Четыре операции!

Я уж не стал спрашивать, что за операции такие, которые прославили «Черных львов». У них там в Штатах своя гордость, своя статистика…

– А во Вьетнаме двадцать восьмой полк участвовал в одиннадцати крупных операциях. Вон флаг, называется «Цвета батальона».

– Так это ведь боевой полк, как его в учебку превратили?

– Это в восемьдесят седьмом году его перевели под Командование, которое занимается доктриной и подготовкой новобранцев.

На середину целлофанового поля вышел высокий черный генерал. Стройный и широкоплечий, как баскетболист. Громким голосом он отдал команду. Все надели головные уборы.

– Кто это?

– Начальник Форт Джексона, генерал Тернер. Дал команду принять форму проведения «Как на улице». Она так и звучит.

Дальше – прохождение торжественным маршем и семейное фотографирование. Генерал прохаживался в толпе. Молодые солдаты смущенно опускали глаза, мамы-папы, наоборот, глядели на него влюбленно. Генерал был весел. Вот он приблизился к очередной семейной стайке:

– Ну, подойдите, подойдите. Как вы поживаете?

Родители уже семенят навстречу. Генерал Тернер обнимает их всех, сгребая в кучу своими длинными руками. Новоиспеченный воин стоит по стойке «смирно». Мама тянет платочек к глазам.

– Вы немного беспокоились за него, да? Мы не разрешали ему долго спать. Мы не кормили его мороженым каждый раз, когда он хотел. В общем, извини, мы тебя от мамочки с папочкой оторвали. Теперь ты солдат.

Семья, всем составом, послушно кивает. Генерал уже шагает дальше. Еще один выпускник.

– Так… Как поживаешь? Думай о себе, заботься о себе. Давай, благослови тебя Бог.

Я даже представить себе не могу, чтоб наш генерал, начальник военного училища, на выпуске, после четырех лет казармы вот так ходил по плацу и трепал нас за щечки. Я видел-то нашего генерала всего несколько раз. Я его видел, а он меня нет. Я стоял тогда, на своем выпуске, глубоко в строю, и не было никаких персональных благословений. Уж я бы их запомнил на всю свою жизнь.

Генерал Робертс уже жмет руку нашему знакомому, сержанту Смиту, которого мы встречали на физзарядке.

– Слушай! Спасибо, что занимался солдатами все это время. Спасибо, что ты о них заботился. Я знаю, что каждый день, каждый день ты не жалел себя, чтобы их обучить. Ну, давай делай так и дальше.

Это не какие-то мои выдумки, это дословный перевод генерала. Сержант-гора Альберт Смит реально готов прослезиться.

– Есть, сэр!

Снова семья. Вперед робко выходит молодая женщина. Кивает на солдата:

– Здравствуйте. Я его двоюродная сестра, кузина.

– Вы издалека прилетели, весь путь проделали прямо из дома?

– Да, мы из Миннесоты.

– Я ведь тоже из Миннесоты. – Генерал берет руку солдата, зажимает в нее памятную монету Форт Джексона. – Смотри на эту монету, пусть она тебе напоминает о пребывании здесь. Заботься о себе, думай о себе.

Странно. У нас говорят: «Думай о Родине!» Здесь – «Думай о себе!» Может быть, Родина здесь подразумевается сама собой? Мол, будешь в норме ты сам – сможешь и Родину отстоять. С таким толкованием я столкнулся впервые.

Курс, шестьдесят три дня плюс ознакомительные четверо суток, закончен. Первые девять с половиной недель в армии США.

Мы садимся и покидаем эту фабрику по переработке людей. Каждую неделю Форт Джексон выпускает тысячу молодых солдат. Безусловно, этой машине, этой системе в мире нет равных. Наши же учебки живут в прошлом веке. Но есть одно «но». К нам в Ковров, в Елань, в Двести сорок второй центр в Омске, со школьной скамьи уже приходят солдаты. По духу, по воспитанию, по генетике. Их остается только переодеть, дать три раза выстрелить из автомата и послать в бой. Так у нас частенько и делают, к сожалению. И наши солдаты при этом все время умудряются побеждать. Surprisingly!