Из воспоминаний Киры Георгиевны Аносовой

Кира Георгиевна Аносова в 1941 г. была старшим врачом 956 стрелкового полка, затем – Тульского рабочего полка. Кира Георгиевна родилась в 1920 году в Курске, где проживает и поныне. Она одна из немногих ветеранов войны, не покинувших нас, последний ныне живущий боец Тульского рабочего полка, и одна из трёх доживших до наших дней солдат, освобождавших Курск.

…До войны мы жили хорошо и весело. Готовились к труду и обороне. Сдавали на зачет ГТО. Я была и Ворошиловским стрелком, и Ворошиловским кавалеристом.

Я училась в Курском медицинском институте. Мы сдавали последние госэкзамены. Последний госэкзамен должен был быть в понедельник 23 июня. На нужно было сдать гигиену, легкий предмет и мы решили, что мы уже все сдали и мы свободные люди. Решили в воскресенье отдохнуть всей группой, поехали за город на речку на Солянку. Мы набрали продуктов и рано утром велосипедах поехали. Туда на выходной всегда собиралось много народу. Приезжали и производства на полуторках, по-всякому. Там все было хорошо организовано, всегда было весело. Когда мы туда приехали, даже не успели толком устроиться на месте. Вдруг говорят по радио – у кого-то в машине был радиоприемник небольшой – что началась война. Мы услышали выступление Молотова, но до конца не дослушали. Все с этой речки быстро по домам, никто не понимал что это такое.

Мы сдали последний экзамен в понедельник. Вместо выпускного вечера, к которому мы серьезно готовились, шили наряды. Наш институт славился девушками, мы были модными. Тут все сразу оборвалось. На торжественном собрание мы, весь курс, сказали, что мы идем на фронт, все медики военнообязанные. На следующие дни пошли на комиссию в военкоматы, и нас распределили кого куда. За всю войну я встретила только двух своих однокурсников. На фронт мы шли с желанием быстрее прогнать немцев, мы шли защищать

Родину. Мы шли на войну в полной уверенности в нашей победе. Нам выдали мужское обмундирование. Все было не по размеру. На одни портянки сколько сил и здоровья ушло. Намучились, пока научились с ними обращаться. Мы начали резать эти рубашки, кальсоны, гимнастерки, а начальники хозяйственной части ругали нас за это.

Меня направили 3 июля старшим врачом в 299-ю стрелковую дивизию, 956-й стрелковый полк, на Брянский фронт.

До места назначения не добрались, потому что наш эшелон разбомбили немцы недалеко от Дятьково, и мы пешком пошли через лес. Вскоре командир дивизии собрал офицерский состав и объявил, что мы попали в окружение и предложил выходить из него кто как сможет.

1942 г. Сидят слева-направо: Командир тульского рабочего полка Герой Советского Союза Иван Яковлевич Кравченко, К.Г. Аносова, политработник полка. Стоят слева-направо: начальник связи полка Василий Георгиевич Петрухин, начальник штаба полка Василий Афанасьевич Бенцель.

Нашим полком командовал Иван Яковлевич Кравченко, ставший Героем Советского Союза еще в финскую кампанию. Иван Яковлевич сказал: «Я свой полк не распускаю. Будем с боями выходить из окружения!».

Несколько раз происходили стычки с немцами. И вот наступил последний рывок. Нам надо было пройти через населенный пункт, а там – немцы. Я нашла хорошее ровное место на лужайке, поставила опознавательные знаки медицинского пункта. Раненых уже много было. А остальные пошли в наступление на деревню. Между полянкой и деревней было хлебное поле. Хлеб уже был созревший, высокий, колосья наливные. Начался бой, стали поступать раненые, они заняли всю свободную площадь. У меня было три повозки, я их отправила ближе к лесу, подальше от боя.

И тут я увидела наши повозки, на которых отвозили боеприпасы. Они мчались назад в такой дикой панике! Значит, наши с немцами не справились. Самое страшное для нас это было попасть в плен, да еще с ранеными. Страшнее этого для меня ничего не было. У меня вся лужайка в раненых. Мне стало страшно за них, что эти обезумевшие от ужаса люди на повозках сметут и растопчут всех. В этот момент загорелось ржаное поле. А хлеб был чуть не в человеческий рост, колосья тяжелые, золотистые… Сердце обливалось кровью от такого зрелища. Я была в отчаянии. К счастью, на помощь мне пришел немолодой офицер. У него был автомат. Мы остановили несколько повозок, погрузили на них раненых. Раненых удалось спасти. Мы вернулись опять в лес и стали искать выход.

Из окружения вышли и попали в город Белев. Население оттуда уже эвакуировали, населения почти не было. Мы вышли хорошей организованной боевой единицей и получили задачу выбить немца из Болхова, который от Белева в 30–40 км. Мы получили приказ идти освобождать Болхов, в 30 километрах от Белева. Немного передохнули и двинулись в путь. За ночь пешком добрались в Болхов и утром пошли в атаку и выбили оттуда немцев. Они не ожидали такого организованного удара. К обеду немцы подогнали из Орла танки при поддержке мотопехоты, и нам пришлось оттуда удирать. Тогда я в первый раз увидела немецких танкистов и солдат. Наш медпункт был в самом крайнем домике на окраине Болхова. Как только немцев выбили из города мы начали располагаться. Командир полка Кравченко нам сказал: «Медпункт будет здесь, а вы посмотрите соседние дома, где есть подвалы, чтобы их использовать как укрытия». Кравченко как опытный боевой командир предвидел, как будут развиваться события и пытался нас как можно больше обезопасить. Во дворе соседнего дома был большой, длинный сарай для сена, а в конце сарая был погреб и мы его про себя отметили.

Начался бой, стали поступать раненые. Мы обрабатываем раны, отправляем их в тыл. В общем обычная боевая работа. Уже начало смеркаться и мы зажгли лампу. Поступил раненый. Я вожусь с ним. Слышу работает какой-то мотор. Я подумала это самолет. Со мной был фельдшер и два санитара. Я фельдшеру Тасе говорю: «Прикрой окно. Самолет там какой-то летает». Она выглянула в окно и увидела, что рядом с домом стоит немецкий танк, а на нем сидят немцы с автоматами. Мы видим такое дело и быстрее начали собирать имущество и раненых. У нас во дворе стояла повозка, ее с улицы видно не было. Мы на нее быстрее все грузить. И они помчались по огородам. По дороге нельзя, немцами занята. А на улице еще один танк появился. Они начали по нашей повозке стрелять, но промахнулись и повозка уехала. Немцы стреляли зажигательными пулями и начались пожары. Загорелась крыша нашего дома. Немцы уже ходят по домам и собирают продукты, кур, свиней, ну в общем все съестное. Мы выглядываем из горящего дома и все соображали куда нам деваться. Тут смотрим – немцы набрали много и кур и свиней и стали грузить на свой танк. Мы выбрали момент и перебежали в другой двор и спрятались в том сарае, который днем нашли. Мы забрались в погреб. Два санитара, фельдшер Тася и я. Сидим. У меня граната-лимонка и пистолет. Другого оружия у нас не было. Сидим там. Вдруг слышим, немцы опять заходили по верху. Сарай длинный. Дверь с одного конца сарая, а подвал с другого. В сарае уже было много соломы и сена. В сарай зашел немец из автомата по сену пострелял. А вокруг все дома горят. Дым кругом. В горло лезет. Сидим зажались, только бы не закашлять. После выстрелов загорелась солома в сарае. Мы все выглядываем. Тут немцы уехали. Мы выбрались и бежать из города. По дороге нам идти нельзя – немцы постоянно там курсируют. Мы пошли по пахоте. Мы долго шли. На мне была телогрейка и шинель. Мне было тяжело и я бросила шинель. За всю войну я больше шинель не получила. В моем вещевом аттестате числилось, что шинель мне выдана и все. Всю войну так в телогрейке и провоевала.

Наши части отступали. Было очень тяжело, и не столько физически, сколько морально. В населенных пунктах нас встречали по-разному: кто жалел, а кто проклинал, кто благословлял, кто умолял: «Спасите, помогите». Были и такие, кто жалел даже кружку воды для раненых.

Мы шли по занятой немцами территории, по грязным проселочным дорогам, всю осень непрестанно шли дожди, а по трассе мчались немцы на машинах – здоровые, откормленные, с губными гармошками, с песнями. Их танки, бронемашины – все ехали в Тулу. Мы шли пешком, на повозках везли только раненых. Их кормили только тем что давало население. Снабжения никого.

Мы вступали с ними в перестрелку, но силы были неравными. Мы теряли товарищей убитыми и ранеными. В конце концов от нашего полка ничего не осталось.

На приходилось идти по немецким тылам, да и потом в наступлении и мы видели много сожженных деревень и обездоленных наших людей. В центре сел почти всегда стояли виселицы, а на них повешенные с табличкой «Партизан». Разве люди это? Звери!

Это нас всех еще больше сплачивало. Никто не делился на национальности. У нас у всех была одна цель – громить врага. Никто не делился на верующих и атеистов. Каждый себя в этом вопросе вел так как считал нужным. Я никогда в бога не верила.

Я получила назначение в медсанбат 154-й стрелковой дивизии, которая потом стала 47-й гвардейской.

Когда я была в полку то на каждого раненого заводилась эвакуационная карта. Осматриваешь раненого и у тебя возникает подозрение, что человек сам в себя стрелял. Пишешь на карточке вверху две буквы «СС» и он идет с этой карточкой дальше в медсанбат. Потом в Туле я уже работала в медсанбате. В медсанбате из докторов была комиссия из трех человек, которая рассматривала все ранения, когда на карточке стояли эти буквы (самострел). Меня тоже назначили в эту комиссию. Мы опрашивали раненых бойцов: как случилось ранение. Он нам должен был подробно все рассказать. Мы осматривали рану и делали свое заключение. Это действительно самострел или нет. Тяжело это все было. Один у меня был молодой боец, я даже в книжке об этом написала, мальчишка совсем, только что из училища и у него ранение в ногу было и похоже на самострел. Он все отрицал и говорил, что не стрелял в себя. Я ему поверила, не знаю почему, и потом я сказала начальству, чтобы послали запрос в часть о том как этот парень получил ранение. Пришел ответ и там подтвердили слова парня. Что в рукопашной схватке он боролся с немцем и тот ему смог прострелить ногу. Получилось ранение с близкого расстояния, по внешнему виду это был как самострел. После этого я попросила начальство отпустить меня из этой комиссии. Принимать такие решения. Ошибешься, а человеку это может стоить жизни. Меня отпустили, но дали мне другую нагрузку. Я стала начальником санитарного поезда и из Тулы два раза возила раненых в Моск^ву.

Я попала в Москву в предпраздничные дни 7 ноября. Вид Москвы был страшный и ужасный. Второй раз я раненых еле-еле сдала и то потому что попала на своего однокурсники по институту. Он меня выручил. А так куда не позвоню в какой госпиталь – везде переполнено.

Почта работала хорошо. Я часто писала домой. У меня папа был в армии, а мама с бабушкой и младшей сестрой были в эвакуации во Фрунзе. После освобождения мама вернулась домой.

Мы ходили в телогрейках, ватных штанах, валенках, потом уже нам стали выдавать тулупы. Монголы нам дали. А без них эти 100 грамм и помогали.

Нам под Тулу прислали английские здоровенные танки «Валентино». Они по нашим снегам не могли ходить и стояли без пользы.

В боях за Калугу погиб командир Тульского рабочего полка, и нашего командира Ивана Кравченко направили на его место. Он начал собирать своих, и я стала старшим врачом Тульского рабочего полка, который вскоре стал 766-м полком 217-й стрелковой дивизии. Потом начались бои в Подмосковье и за Москву. Когда разгромили немцев, до чего же хорошо, радостно было на душе!

Летом 1942 г. вышел приказ № 227. Его все встретили хорошо. Мы и так понимали, что отступать уже нельзя.

Медики в бой не ходили. Но у нас были неприятные переправы. Например через реку Припять. Это широкая и стремительная река. Если кто падал в воду, то его тут же сносило. Мы шли в полном обмундировании с санитарными сумками, с противогазами с оружием, в сапогах, в шинелях.

Было трудно здесь под Курском. Я участвовала в освобождении Курска. Дальше мы пошли на Медвенку. Наша часть заняла оборону под Рыльском. Вот там деревни Степановка, Мазеповка. Там как раз река течет и тут болото. Когда наши войска подошли все было замерзшее. Оборона затянулась. Начало все таять. Болота ожили – и куда бедному солдату деваться. Начали насыпать насыпи, чтобы не в воде плавать. Началась малярия. Сейчас медикаментов не хватает. Дорого все. А тогда всем и всего хватало. И спирту и перевязочного материала. Все хватало. Почему ж теперь не хватает? Малярийные гнезда в болотах обрабатывались керосином. Всем от командиров до последнего солдатика давались противомалярийные средства. Каждому солдату медработники давали таблетки акрихина, хинина, что было.

В Праге началось восстание. Немцы хотели и восставших, и весь город уничтожить. По ради постоянно передавали: «Помогите Праге. Спасите злату Прагу». Были созданы мобильные штурмовые бригады. Нас посадили на американские большие машины «Студебеккер» и мы поехали в сторону Праги. Тылов с нами не было. Ехали быстро. Нас предупредили, что если какую машину подбивают или она встала, то остальные не останавливаются и должны ехать дальше. И вот мы по всем этим Карпатам, по лесам мчались. Какие чешские населенные пункты мы ни проезжали – везде стояли люди и перекрывали все дороги кроме дороги на Прагу. Они кричали нам: «На здар, на здар», махали нам приветственно руками и мы мчались без остановки. Немцы на высотах сидели, обстреливали нас, но вроде не попадали. Пронесло. Мы на рассвете въехали в Карловы Вары, всю ночь ехали. А там фонтанчики минеральной воды, ну и мы хотели попить. Но люди не дали нам подъехать к этим источникам и выйти из машин. «Спасайте Прагу!». Утром 9 мая мы подъехали к окраинам Праги и начались бои. Было много раненых. Там танкисты подъехали. Другие войска подошли. Немцы отступили. Вот так мы встретили победу 9 мая, а в других местах уже давно победа была. В Праге есть русское кладбище и за ним хорошо ухаживают. Я дважды была в Праге и все это сама видела.

В конце войны мы чувствовали себя победителями. Нас очень тепло встречали в Праге.

У меня награды: орден Красной Звезды, медаль «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», орден «Отечественной войны» 2 степени, медаль «За освобождение Праги» и «За победу над Германией». Из наград самая дорога первая «За боевые заслуги» в 1941 г.

И было понимание, что нас к этой победе привел Сталин. И до сего времени я так и думаю, мое мнение не изменилось.

Современной молодежи я желаю, чтобы они всякие басни и враки не слушали. Жили нормальной жизнью. Я не могу спокойно смотреть на девушек с цигарками. О нас раньше говорили: «О медики. Они пьют и курят». А мы не пили и не курили. 100 грамм нам давали, а когда мы их пили? Когда было очень холодно и мокро.