«Опять увиделся я с вами…»

В феврале 1826 года, вскоре по возвращении из полугодового отпуска в Россию, Тютчев, опять-таки по страстной любви, женился на вдове одного из российских дипломатов барона Александра Петерсона, Элеоноре Петерсон, урожденной графини Ботмер. Вероятно, этот брак поначалу можно было считать гражданским. О тайном браке Тютчева упоминает Генрих Гейне. В то время Элеонора, вероятно лютеранского вероисповедания, решала еще и свои наследственные дела после смерти мужа, что и объясняло отсрочку в законном бракосочетании. В 1829, 1834 и 1835 годах у Тютчевых родились дочери Анна (в замужестве Аксакова), Дарья и Екатерина.

Ничто, казалось бы, не могло омрачить счастливого для поэта брака, он не переставал восхищаться заботливостью и практичностью жены в их материальных затруднениях в связи с увеличивающейся семьей. Осенью 1837 года Тютчев после отпуска в Россию получает назначение на пост первого секретаря русской дипломатической миссии в Турин и отправляется туда пока один. И вот в июне 1838 года, когда Элеонора Тютчева с дочерьми плыла к мужу, на пароходе «Николай I» случился пожар. Мужественная женщина спасла детей, но от сильной простуды и нервного потрясения тяжело заболела и 27 августа того же года умерла в Турине. Тютчев очень переживал смерть жены; по свидетельству дочерей, за ночь, проведенную у гроба Элеоноры, он совершенно поседел, а ведь тогда ему исполнялось всего лишь тридцать пять лет.

В июле 1839 года произошло бракосочетание Тютчева с баронессой Дернберг, которое поэт совершил «ради покоя и воспитания своих детей». Эрнестина Федоровна действительно оказалась заботливой матерью трем дочерям Федора Ивановича, а ему – подлинным другом и советчицей на всю их долгую совместную жизнь. В новой семье у поэта родились дочь Мария (1840), сыновья Дмитрий (1841) и Иван (1846). Уже во втором браке Тютчев окончательно решает возвращаться в Россию. Свое желание он осуществляет в сентябре 1844 года, высадившись с парохода в Кронштадте вместе с женой и детьми Марией и Дмитрием.

Как мы уже говорили, Тютчев родился в Овстуге. Но так уж сложилась жизнь его, что буквально по пальцам можно было пересчитать годы, когда он посещал свое родовое гнездо. Но и вдали от родных мест память о красотах придеснянского края никогда не покидала поэта. И как доказательство любви к родине поэт оставил нам стихи, написанные на Брянщине. Пожалуй, одни из самых лучших в его поэзии.

В 1846 году Тютчеву наконец предстояло более чем через четвертьвековую разлуку побывать в Овстуге. И тому было немало причин. В первую очередь надо было вместе с недавно вышедшим в отставку братом, Николаем Ивановичем, заехать в Москву из Петербурга, где поэт обосновался с семьей, чтобы после свиданий с матерью и сестрой Дарьей Ивановной Сушковой вдвоем отправиться в Овстуг – решать наследственные дела.

Эта встреча родных состоялась в самом начале августа. «На этот раз я приехал в Москву в великолепный вечер, – писал Федор Иванович жене. – Я смотрел ради вас на ее купола и пестрые крыши, но что касается меня, то мне уже ни на что не хотелось смотреть…»

Действительно, 1846 год начался для поэта трудно. Сперва это были хлопоты по службе. Но к 15 февраля они успешно разрешились: Тютчев был назначен чиновником особых поручений VI класса при государственном канцлере. Затем состоялся переезд семьи на новую квартиру, в дом их дальнего петербургского родственника Сафронова на Марсовом поле. А тут пришла тяжелая весть: 23 апреля в Овстуге умер отец. Глаза ему закрыл единственный находившийся рядом из близких людей верный дворецкий, Матвей Иванович Богданов, бывший пятью годами старше барина. Екатерина Львовна, по-видимому, не успела приехать на похороны из Москвы, и это ее и сыновей очень огорчало. Подоспели и радостные события – 30 мая у Тютчевых родился сын, которого в честь деда назвали Иваном.

И вот теперь, после всех петербургских хлопот, предстояла еще поездка для родственного раздела имения. Это дело для Федора Ивановича представлялось самым неприятным, и в нем он целиком полагался на брата. Встречи же с родным гнездом он и желал, и боялся. Оттого и нервничал, оттого и появлялось у него раздражение в письмах жене.

Подробно делясь горем с женой, Федор Иванович чувствовал временное облегчение и поэтому вспоминал все новые и новые подробности. «Я пишу тебе в кабинете отца – в той самой комнате, где он скончался. Рядом его спальня, в которую он уже больше не войдет. Позади меня стоит угловой диван – на него он лег, чтобы больше уже не встать. Стены увешаны старыми, с детства столь знакомыми портретами – они гораздо меньше состарились, нежели я. Перед глазами у меня старая реликвия – дом, в котором мы некогда жили и от которого остался лишь один остов, благоговейно сохраненный отцом для того, чтобы со временем, по возвращении моем на родину, я мог бы найти хоть малый след, малый обломок нашей былой жизни… Старинный садик, 4 больших липы, хорошо известных в округе, довольно хилая аллея шагов во сто длиною и казавшаяся мне неизмеримой, весь прекрасный мир моего детства, столь населенный и столь многообразный, – все это помещается на участке в несколько квадратных сажен…»

Как точно все запечатлелось в памяти, а от этого становится еще тоскливее. «Уехать, скорее уехать», – решает он. И пусть жалко остающегося для решения множества дел брата Николая, он здесь долго не останется. Скорее в Москву, а потом в столицу, к семье, до следующей встречи с Овстугом.

Не до стихов ему было тогда. Стихи появятся потом, в следующие его приезды. А сейчас вместо стихов он напишет подробные письма матери и жене, ставшие со временем бесценными свидетельствами первых дней свидания поэта с родиной после долгой разлуки.

Тютчева недаром называют певцом природы. И надо думать, что полюбил он ее не в блестящих гостиных Мюнхена и Парижа, не в туманных сумерках чиновного Петербурга и даже не в патриархальной Москве первой четверти XIX века. Красота русской природы с юных лет вошла в сердце поэта с полей и лесов, окружающих его милый Овстуг, с тихих, застенчивых придеснянских лугов и рощ, необозримых голубых небес родной Брянщины.

Правда, свои первые стихи о природе Тютчев написал еще в Германии. Там родилась его «Весенняя гроза». Вот как она выглядела в «немецком» варианте, впервые напечатанная в 1829 году в журнале «Галатея», который издавал в Москве Раич:

Люблю грозу в начале мая:

Как весело весенний гром

Из края до другого края

Грохочет в небе голубом!

И вот как эта первая строфа звучит уже в «русской» редакции, то есть переработанная поэтом после возвращения в Россию:

Люблю грозу в начале мая,

Когда весенний, первый гром,

Как бы резвяся и играя,

Грохочет в небе голубом.

«Характер переработки, в особенности дополнительно введенная в текст вторая строфа, указывает на то, что эта редакция возникла не ранее конца 1840-х годов. Именно в это время наблюдается в творчестве Тютчева усиленное внимание к передаче непосредственных впечатлений от картин и явлений природы», – пишет К. В. Пигарев в своей монографии о поэте. И стихи Тютчева, в которых описываются картины природы, встречающиеся поэту по дороге из Москвы в Овстуг и обратно, подтверждает, например, яркое стихотворение «Неохотно и несмело…». Оно было написано 6 июня 1849 года, как раз тогда, когда Тютчев вновь приехал в Овстуг.

Через неделю после приезда в усадьбу Федор Иванович, обходя знакомые места, узнавая сад, старые липы, росшие еще в его далеком детстве, написал другие, ставшие потом хрестоматийными строки:

Итак, опять увиделся я с вами:

Места немилые, хоть и родные…

Правда, здесь слово «немилые» заставляет сомневаться в подлинных чувствах поэта к Овстугу. Но, к счастью, сохранилась в черновом варианте и другая строчка стихотворения, в которой слово «немилые» заменено Федором Ивановичем на «печальные».

И с тех пор в редкие приезды в имение поэт буквально одаривает нас прекрасными стихотворениями о родине, создав целый овстугский цикл картин природы. Одним из главных в нем стало стихотворение «Чародейкою Зимою…». И хотя в тот приезд все вокруг было засыпано пушистым снегом, стояла чуткая тишина и не было за окном привычного для Тютчева шума предновогоднего, праздничного Петербурга, ни тени уныния не слышится в голосе поэта, встретившего приход 1853 года в родном доме Овстуга.

Даже в ненастное время осени, несмотря на хлябь размытых брянских дорог, неудобство на постоялых дворах, грязь, клопов и мух, душа Федора Ивановича оттаивает при виде родных мест. Возникает потребность в карандаше и бумаге, чтобы высказать поэтическими строками переполнявшие душу чувства. Так случилось и 22 августа 1857 года, когда поэт вместе с дочерью Дарьей направлялся из Овстуга в Москву. Дорога утомляла, отец и дочь дремали. И вдруг он берет из ее рук листок с перечнем почтовых станций и дорожных расходов и на его обратной стороне начинает что-то записывать. Дарья все поняла и, видя, как рука отца нетерпеливо дрожит, а подскакивающая на ухабах коляска не дает писать, берет у него карандаш и бумагу и сама под диктовку записывает очередное чудное стихотворение, известное нам теперь по первой строчке «Есть в осени первоначальной…».

Лев Николаевич Толстой, вспоминая строки из этого стихотворения: «Лишь паутины тонкий волос блестит на праздной борозде», говорил известному пианисту, одному из своих лучших друзей, Александру Борисовичу Гольденвейзеру: «Здесь это слово „праздной“ как будто бессмысленно и не в стихах так сказать нельзя, а между тем этим словом сразу сказано, что работы кончены, все убрали, и получается полное впечатление. В уменье находить такие образы и заключается искусство писать стихи, и Тютчев на это был великий мастер».

Чем старше становился поэт, тем большую глубину и философичность приобретали его произведения о родном крае. Здесь и обожествление природы, и стремление точнее разгадать ее тайны. Ярким примером тому было его стихотворение «Природа – сфинкс. И тем она верней…». А иногда поэт писал такие лирические стихотворные деревенские картинки, которые, кажется, во всем были равны «бытовым» шедеврам кисти Федотова, Поленова, Репина… Примером тому могло служить его стихотворение «В деревне», к сожалению, не всегда входящее в сборники лучших стихотворений Тютчева.

Последний раз Федор Иванович был в Овстуге в августе 1871 года. Он уже почувствовал, что это его последняя встреча с Брянщиной. Оттого и объезжал как бы действительно в последний раз издавна полюбившиеся ему окрестности Овстуга. А в поездках неизменно рождались и новые стихи. Одно из них – «От жизни той, что бушевала здесь…» – особенно ярко раскрывает философские размышления человека, стоящего на краю жизни, его душевные сомнения в мимолетности нашей жизни на земле… Менее чем через два года и поэт отправится в эту «всепоглощающую и миротворную бездну».